Текст книги "Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Данил Корецкий

Соавторы: Анатолий Кузнецов,Николай Коротеев,Лазарь Карелин,Теодор Гладков,Аркадий Ваксберг,Лев Корнешов,Лев Квин,Иван Кононенко,Вениамин Дмитриев,Владимир Масян
сообщить о нарушении

Текущая страница: 92 (всего у книги 178 страниц)

СПОР В ТЮРЕМНОЙ КАМЕРЕ

Максу Гупперту казалось, что прошла уже целая вечность с тех пор, как его привезли в тюрьму. Но Марцингер говорил, что Макс находится в камере не более двух суток. Ему можно было верить: за долгие месяцы заточения он научился прекрасно ориентироваться во времени.

Макс не строил себе никаких иллюзий. Его похитители не будут возиться с человеком, который для них абсолютно бесполезен, более того, опасен – «молчит только труп». Макс прекрасно понимал, что ему грозит смертельная опасность. Но еще больше угнетала его мысль о том, что, когда он будет умирать здесь, в тюрьме, от рук палачей, бессильный что-либо предпринять против них, – там, на свободной венгерской земле американский разведчик, прикрываясь его именем, будет безнаказанно творить свои гнусные дела.

Минутами Макс ясно представлял себе, как его двойник, самодовольно улыбаясь, расхаживает по улицам Будапешта. Он скрипел зубами от бессильной ярости. Ах, если бы можно было известить товарищей о том, кто уехал в Венгрию вместо него! Но как подать весточку из этой каменной могилы?

Лежа на своей цыновке, Марцингер из-под полуопущенных век наблюдал за Максом. Да, плохи дела у парня. Эти гангстеры постараются покончить с ним. Несчастный случай или еще что-нибудь…

– Вы не спите? – внезапно обратился к нему Макс.

– Не сплю.

– Скажите, как же вам удалось тогда переправить записку в газету. Нельзя ли…

Марцингер понял, что он хотел сказать, и отрицательно покачал головой:

– Тогда я был в другой тюрьме. Среди стражи были австрийцы и…

– Понятно.

Макс задумался. Но через минуту снова спросил:

– Где же находилась та тюрьма? Тоже в Вене?

– Думаю, что да. Впрочем, точно не знаю.

– Как так? – удивился Макс.

– Потому что меня доставили туда в бессознательном состоянии. А когда перевозили в эту обитель, была глубокая ночь. Втолкнули в закрытую автомашину без окон и часа два возили по улицам или дорогам, не знаю.

– Как же они вас поймали? – заинтересовался Макс. – Расскажите, если это не тайна.

– Какая тут может быть тайна…

Марцингер рассказывал медленно, то и дело останавливался, припоминая подробности.

…Утро выдалось ненастным. Подойдя к окну, Марцингер увидел, что по запотевшему стеклу, перегоняя друг друга, быстро стекают струйки воды. Вдалеке едва угадывались расплывшиеся в тумане очертания старого Штефля[39] 39
  Так жители Вены называют собор Стефана.


[Закрыть]. Небо было покрыто темно-серой пеленой без единого светлого пятнышка. По всему чувствовалось, что дождь зарядил надолго.

Нужно было сдать в редакцию обещанную статью. Но Марцингеру не хотелось идти в такую погоду. Он решил, что успеет сделать это и вечером.

Писатель вынул из ящика стола папку с бумагами и принялся за работу. Однако вскоре постучалась квартирная хозяйка:

– К вам гость, господин Марцингер.

В комнату вошел человек в дождевом плаще. Марцингеру он сначала показался незнакомым. Но когда гость скинул плащ, писатель вспомнил, что несколько раз видел его в редакции одной из прогрессивных газет. Кажется, их даже знакомили, но он позабыл его фамилию.

– Погодка! – сказал, поздоровавшись, вошедший.

– Да, погода, действительно, скверная, – согласился Марцингер. Он выжидающе посмотрел на посетителя.

– Вы удивлены, не правда ли? – рассмеялся тот. – Но мое посещение объясняется очень просто. Вы знаете Яна Гусака из «Руде Право»?

Да, Марцингер был хорошо знаком с этим известным чешским литературным критиком. Они встретились на пражском фестивале молодежи и с тех пор переписывались. Гусак, как и Марцингер, очень интересовался проблемами детской литературы.

– Он сейчас в Вене, остановился в гостинице «Ройяль» и просил вас зайти к нему часов в одиннадцать утра… Но если вы не можете сейчас, – поспешно добавил посетитель, посмотрев на разбросанные по столу бумаги, – то я передам Гусаку…

– Нет, что вы, я сейчас пойду… Только где же находится «Ройяль»?

– Недалеко отсюда. Кварталов пять или шесть… Впрочем, я вас провожу. Мне тоже в ту сторону.

– Буду вам очень признателен, – обрадовался Марцингер. Ему вовсе не хотелось разыскивать гостиницу под проливным дождем.

Гостиница оказалась, действительно, неподалеку, в самом начале американской зоны. Это было грязное трехэтажное здание, очень похожее на казарму. Входить нужно было со двора. Марцингер немного удивился, что Гусак поселился в такой невзрачной гостинице. Вероятно, он плохо знает Вену, и этим воспользовались предприимчивые шофера такси. Некоторые из них состоят в сговоре с владельцами гостиниц и получают от них плату за доставленных клиентов.

Внутри гостиница выглядела гораздо приличнее. Они прошли мимо портье и поднялись на второй этаж. Перед одной из бесчисленных дверей спутник Марцингера остановился.

– Здесь, – сказал он и постучался.

Никто не ответил, но это его не смутило. Он распахнул дверь и пригласил Марцингера войти. Видимо, он был здесь своим человеком.

В комнате никого не было.

– Прошу вас, присядьте, – провожатый указал на стул, стоявший у окна. – Господин Гусак, наверное, в соседнем номере. Там живет известный шахматист, чуть ли не Эйве. А господин Гусак – вы сами знаете, как он любит шахматы.

Он вышел, затворив за собой дверь. Марцингер посидел несколько минут, затем встал и прошелся по комнате.

И вдруг он инстинктивно почувствовал, что сзади к нему кто-то подкрадывается. Он быстро обернулся и тут же получил сильный удар по голове. На него навалились, бросили на землю, прижали к носу что-то холодное и мокрое. Он стал задыхаться и потерял сознание. Очнулся уже в тюрьме…

– Вот и вся моя печальная история, – сказал Марцингер, закончив рассказ. – Поймали меня, как зверя в капкан, – невесело пошутил он.

– Вы думаете, что тот, из газеты, заманил вас в ловушку?

Марцингер пожал плечами.

– Трудно сказать. Может быть, беднягу самого обманули, и он тоже попал им в лапы. На свободе я, разумеется, все выяснил бы. А отсюда, сами понимаете, очень трудно разобраться.

– Да, верно… Из какой же газеты был ваш знакомый?

– По-моему, я встречал его в редакции «Дер таг».

Макс кивнул головой.

– Знаю эту газету. Там один мой приятель работает… Карл Хор звать его, может, слышали?.. Что с вами? – спросил он, заметив, что Марцингер изменился в лице.

– Карл Хор, Карл Хор… Карл Хор, – повторил несколько раз Марцингер. – Да ведь это же тот самый и есть! – неожиданно вскричал он. – В очках, да? Смуглолицый такой, долговязый? И он до сих пор в газете работает, никуда не исчезал? Так значит…

– Нет, это невозможно! Что вы говорите?

Марцингер не стал спорить.

– Ладно, оставим это… Вероятно, я ошибаюсь.

Однако сомнение уже было порождено. Макс не мог избавиться от тревожных мыслей. Хор? Неужели?..

Чем больше он думал об этом, тем быстрее сомнения перерастали в подозрение. Почему Хор принял такое деятельное участие в подготовке Макса к поездке в Венгрию? Что у него за знакомство с торговцами готовым платьем? Уж не повинен ли Хор в том, что с ним, Максом, случилось?

Мысли двигались непрерывно, как лента конвейера. Память подсказывала все новые и новые факты. С каждой минутой все определеннее вырисовывалась картина предательства.

Вместо Макса в Венгрию по планам Си-Ай-Си должен был отправиться тот, другой. Откуда они узнали, каким поездом он поедет? Да потом сыграть роль другого человека ведь не так просто! Нужно быть подробно осведомленным о его характере, привычках, даже о том, в какой одежде он уехал…

А не для этого ли потребовалось, чтобы Макс приобрел новый костюм? Не потому ли Хор так настаивал на его покупке? Тогда двойник Макса смог бы заранее облачиться в точно такой же костюм. Ну конечно! Именно так.

Хор – предатель! Он агент Си-Ай-Си. Он заманил в ловушку Марцингера. Он предал Макса.

Заскрежетал ключ в двери камеры. Макс переглянулся с Марцингером. У обоих мелькнула одна и та же тревожная мысль.

Макс встал и, накинув пиджак на плечи, шагнул вперед. Что ж, если это должно свершиться, он готов.

В камеру вошли двое американцев – солдату офицер. Они остановились у двери.

– Шикарная берлога! – произнес офицер, когда глаза его немного свыклись с полумраком. Он шумно потянул носом: – Вот только воздух чуть тухловат…

Оба загоготали.

– Ну-ка, дай список, – сказал лейтенант Спеллман солдату. – Посмотрим, какой здесь водится зверь.

Он взял бумагу и, повернувшись лицом к ярко освещенному коридору, стал медленно водить по списку пальцем.

– Камера номер три… Камера номер три, – бормотал он. – Вот! – Палец лейтенанта остановился посредине списка. – А! Так это вы?

Спеллман посмотрел на Макса. В его глазах фарфорового херувима мелькнуло жадное любопытство.

– Для вас, герр спекулянт, – иронически улыбаясь, обратился он к Максу, – у меня есть радостная новость.

«Вот оно – конец! Только почему он называет меня так странно – спекулянт?» – пронеслось в голове у Макса.

– Завтра, то-есть нет, уже сегодня, – поправился Спеллман, взглянув на часы, – вас будут судить ваши соотечественники. Суд начнется в одиннадцать утра. Так что можете готовить свое последнее слово. Оно, наверное, получится у вас очень душещипательное – вы ведь пи-са-тель!..

Подбоченясь и широко отставив локти, как ковбои в голливудских кинофильмах, Спеллман прошелся по камере. И только теперь он заметил, что заключенный был не один.

– А это еще кто? – изумленно уставился он на Марцингера, лежавшего на цыновке. – Посмотри список!

Солдат вышел в коридор на свет.

– Вроде больше никого в третьей камере не должно быть… А, вот, нашел! В самом конце списка, – добавил он извиняющимся тоном. – Это Иоганн Миллер, сэр.

– Миллер, Миллер… Насобирали тут всякую дрянь… Вставай, чертов Миллер, когда с тобой говорят, – неожиданно разъярился лейтенант. Он подошел к Марцингеру и с размаху ударил его ногой.

Кровь ударила Максу в лицо. Негодяй! Бить беззащитного!.. Он с трудом подавил в себе мгновенно возникшее бешеное желание броситься на лейтенанта. Это означало бы верную смерть: солдат, стоя в двери, взялся за рукоятку пистолета, торчавшего из кобуры, и настороженно следил за Максом.

– Уоткинс со своими слюнтяями распустил вас порядком! – продолжал кричать Спеллман. – Теперь этого больше не будет! Я научу вас настоящей дисциплине… Пошли, Линдсей!

Железная дверь камеры затворилась с леденящим сердце визгом.

– Американец принял вас за меня, – Марцингер улыбнулся, перемогая боль.

– Похоже на то… Он вначале думал, что я здесь один… И потом, вероятно, мой костюм сбил его с толку. А впрочем, какая разница!

– Какая разница? Разница есть… У вас появился шанс, – понизил голос Марцингер.

Макс недоуменно посмотрел на него. О чем он? Какой тут еще шанс?

Но Марцингер знал, что говорит.

– Да, да. Не смотрите на меня с таким удивлением. Вы понимаете, что это означает? В тюрьме сменилась стража.

– Что из того? Кажется, эти тоже не спешат выпустить нас на волю?

– Неужели вы не понимаете?

Макс начал догадываться. Но, может быть, Марцингер имеет в виду что-либо совсем другое?

– Да что вы говорите загадками? Скажите прямо, о чем думаете.

Приподнявшись на локтях, Марцингер сел и прислонился спиной к стене. Глаза его блестели. На впалых щеках появился румянец.

– Они вас приняли за писателя Марцингера. Завтра вас повезут на суд, передадут австрийцам. Понимаете, какие перед вами открываются возможности? Вы можете убежать!

– Не понимаю, почему же это должен сделать я. Кажется, Марцингер – вы.

– Нет, Макс, мне убежать не удастся, даже нечего думать. Ведь я уже год нахожусь в этой могиле, целый год. Я ослаб, понимаете? На воздухе у меня закружится голова. Нет, мне не убежать… Да и, кроме того, мне угрожает в худшем случае несколько лет… Вас же – прямо скажу – ожидает верная смерть.

Макс вздрогнул. Значит, и Марцингер считает так. Он великодушно предлагает ему свой шанс на спасение. Но нет! Он не имеет права принять жертву.

– Не могу, – решительно сказал Макс. – Когда они придут за мной, я скажу, что произошла ошибка.

– Ну и глупо, – вспылил Марцингер. – Вы погубите себя. Поймите, это неповторимый случай.

Макс окончательно рассердился.

– Да вы, видимо, считаете меня подлецом, что предлагаете такие вещи… Вас же немедленно убьют, как только обнаружится обман.

– Не убьют! – убежденно сказал Марцингер. – Не могут они меня убить, поймите, вся страна знает, что я их пленник. В этом мое преимущество перед вами.

Но Макс упрямо сдвинул брови. Он не имеет права подвергать товарища по несчастью такому риску.

Он сказал об этом Марцингеру. Писатель метнул на него взгляд, полный презрения.

– Я думал, что вы настоящий коммунист. А теперь вижу, что имею дело с нерешительным, слабовольным человеком. Нет, подумать только, – сердитой скороговоркой продолжал он. – Под его маской бродит по Венгрии американский разведчик, творит там черт знает какие дела, а он сидит в западне и разыгрывает из себя Дон Кихота. Скажу вам свое последнее слово: если вы не используете эту возможность, то совершите преступление, да, да, да, преступление перед своими товарищами и партией. Это будет равносильно самоубийству из-за боязни ответственности… Больше я с вами разговаривать не желаю.

И, подтверждая свои слова, он отвернулся.

Макс сидел, обхватив колени руками. Марцингер прав. Но бросить его здесь? Уйти, зная, что он останется во власти озверелых палачей?

А агент Си-Ай-Си в Венгрии? Его вряд ли послали только для того, чтобы представлять на конгрессе австрийских сторонников мира. А Хор? Скольких он еще предаст!

Марцингер снова повернулся к Максу:

– Ну как, еще не поняли?

Макс промолчал.

…Утром, когда Спеллман в сопровождении двух солдат вошел в камеру, австриец в сером костюме поднялся ему навстречу.

– Готовы, герр спекулянт? – спросил Спеллман.

Австриец кивнул головой и двинулся к выходу.

ЧЕЛОВЕК НА ЭКРАНЕ

Майор Ласло Ковач ясно представил себе, к какого сорта публике относится псевдо-Гупперт. Он заранее предвидел, что вывести его на чистую воду будет нелегко. Не потому, что улики недостаточны. Наоборот, их хватало с излишком. Пусть арестованный упорствует сколько угодно, пусть запирается и юлит – доказательства неопровержимы.

Трудность заключалась в другом. Требовалось установить, кто скрывается под именем Гупперта. Это было майору Ковачу неизвестно. Он предполагал, что арестованный является американцем, офицером разведки, одним из близких сотрудников пресловутого полковника Мерфи (Ковач знал о нем от арестованных агентов). Но тут нужна была точность: имя, фамилия, звание и другие подробности. А этими сведениями Ковач пока не располагал.

Менее опытный человек, возможно, начал бы с допроса самого «Гупперта». Но Ковач знал, что это сейчас бесполезно. Арестованный ничего не скажет. Он будет прикрываться чужим именем.

Но зато потом, когда в руках Ковача окажутся необходимые сведения о мнимом Гупперте и маска будет сорвана, произойдет обратная реакция. Майор по опыту знал, что преступники этого пошиба в случае разоблачения ведут себя так, словно стараются наверстать упущенное. Они выкладывают все, вплоть до мельчайших подробностей, рассказывают, о чем их спрашивают и не опрашивают. Они снова и снова требуют к себе следователя и дополняют, уточняют, расширяют свои показания. Раньше им казалось, что их судьба зависит от того, насколько они сумеют держать язык за зубами. Теперь же они уверены в том, что вопрос жизни и смерти решается числом застенографированных страниц. Только бы выбраться! Хотя бы за счет других. Какое им дело до остальных! Каждый отвечает сам за себя.

И сыплются фамилии, даты, пароли, явки… Спастись! Сохранить жизнь! Любой ценой! Любым способом! Лишь бы жить, жить, жить…

В распоряжении майора Ковача имелись каналы, используя которые можно было внести ясность в интересовавший его вопрос. Но для этого требовалось время. Он так и доложил генералу.

– А долго ли придется ждать? – спросил генерал.

– Не могу точно сказать. Неделю-две, возможно, даже больше.

Генерал ничего не ответил. Он подошел к окну и, постукивая пальцами по подоконнику, посмотрел на улицу.

День обещал быть прекрасным. Дома на противоположной стороне улицы казались розовыми, в лучах восходящего солнца. Небо было совсем чистое. Лишь в стороне проплывала стайка маленьких облаков, удивительно похожих друг на друга: одинаково беленьких, пухленьких, завитых. Свежий утренний воздух звенел от щебетания птиц: напротив окна был небольшой сквер.

– Нет, товарищ Ковач, это слишком долго, – сказал, наконец, генерал. – Мы не можем так долго ждать. Я слушал сейчас венское радио. Там уже началось. Завтра завопят на разные голоса все реакционные агентства мира. Вы знакомы с музыкой? Надо им заткнуть глотки раньше, чем они дойдут до фортиссимо[40] 40
  Фортиссимо – в музыке: очень сильно, громко.


[Закрыть].

– Я сделаю все, что в моих силах…

– И в силах офицеров вашего отдела, товарищ Ковач, – многозначительно добавил генерал. – Обязательно посоветуйтесь с ними. Сообща быстрей найдете выход.

Генерал оказался прав. На совещании офицеров отдела неожиданно попросил слово старший лейтенант Бела Дьярош.

– Товарищ майор, – сказал он, – кажется мне, что я видел арестованного в кино. На экране, – пояснил он. – Это было три или четыре года назад.

– Ты что-то путаешь, Бела, – сказал лейтенант Оттрубаи. – Как он мог попасть на экран?

Участники совещания переглянулись. Кое-кто улыбнулся.

Дьярош покраснел.

– Нет, я ничего не напутал, – громко, чтобы скрыть охватившее его смущение, сказал он. – Я убежден, что это был именно он.

– Ну-ка, расскажите поподробнее, в чем дело, – заинтересовался Ковач. Он знал Дьяроша лучше, чем другие сотрудники отдела, и был уверен, что если уж тот сказал, значит, имеет веские основания.

Бела стал рассказывать.

Несколько лет тому назад он страстно увлекался кино. Не пропускал ни одного нового фильма. Советский кинофильм «Чапаев» произвел на него потрясающее впечатление. Бела смотрел фильм пять раз, и все пять раз в кинотеатре «Урания». Вместе с фильмом демонстрировался венгерский киножурнал. Он хорошо запомнил один эпизод из журнала, показавшийся ему комичным.

– Понимаете, – рассказывал Бела, – на экране празднество. Я уже не помню: демонстрация, народное гуляние или другой праздник. В общем, представьте себе: идут трудящиеся. Музыка, песни, веселые, радостные лица… А из окна третьего этажа виднеется совсем другое лицо: нахмуренное, злое. И вдруг этот человек поднимает голову, замечает, что как раз напротив него установлен киносъемочный аппарат, быстро отворачивается и исчезает в глубине комнаты… Если журнал смотреть один или два раза, то можно ничего не заметить. Но я смотрел пять раз и, конечно, обратил внимание. И знаете, кто был человек в окне? Гупперт. Я все эти дни думал, где я видел его лицо, уж очень знакомым оно мне казалось. Но никак не мог вспомнить. А вчера увидел его нахмуренным. И вспомнил.

– Где же происходило празднество? – спросил Ковач.

– Здесь, в Будапеште, на площади Свободы.

– Так ведь там американское посольство, – воскликнул кто-то.

– Ну да! Гупперт и смотрел из окна посольства.

В кабинете стало шумно. Но Ковач встал, и снова водворилась тишина.

– Скажите, Бела, а вы можете вспомнить, какой номер киножурнала смотрели тогда? Ведь они выпускаются еженедельно – пятьдесят два номера в год! Кроме того, есть еще специальные выпуски, посвященные различным празднествам. Понимаете?

– Номера журнала я, конечно, не помню. Ведь столько времени прошло. Но я вот что придумал. Копии всех киножурналов хранятся на фабрике «Мафильма». Если разрешите, я сейчас же отправлюсь туда и начну просмотр.

– Как ваше мнение, товарищи? – обратился майор к офицерам.

Все единодушно одобрили предложение Дьяроша…

Работник кинофабрики, выслушав просьбу старшего лейтенанта Дьяроша, широко раскрыл глаза.

– Вы представляете себе, сколько это займет времени?

– Представляю… Но ничего, – бодро заявил Дьярош. – Я люблю кино.

Действительно, первые киножурналы он смотрел с интересом. Затем интерес стал спадать. Через три часа Дьярош начал сомневаться в искренности своей любви к киноискусству. Через пять часов он уже начинал его ненавидеть.

– Может, сделаем перерыв? – предложил киномеханик.

– Нет, давайте дальше! – стиснув зубы, проговорил Бела.

Но, посмотрев еще два киножурнала, он не выдержал.

– Вы, кажется, говорили что-то насчет перерыва, – сказал он киномеханику. – С моей стороны возражений нет. Если устали, давайте сделаем перерыв.

Киномеханик вышел из своей будки и закурил.

– Вы не скажете мне, что именно требуется? – спросил он. – Может, я смогу ускорить дело.

– Понимаете, меня интересует эпизод, происшедший во время народного гуляния или демонстрации. Но вся беда в том, что я не помню, когда это было… Нет уж, видимо, придется крутить все подряд.

– Празднество вам нужно, говорите? – оживился киномеханик. – Эге! Так-то пойдет быстрее.

Он принес коробку с кинолентой.

– В паспорте каждого журнала есть перечень эпизодов. Вот, например, здесь: «Безземельные крестьяне получают землю». Уж давно получили… «Восстановление завода „Вайсманфред“»… Уже давно восстановили… «Строительство нового моста через Дунай»… Уже целых пять построили… Нет, тут празднества не имеется. Значит, коробку в сторону. Берем другую…

Они отобрали несколько коробок. Механик пустил аппарат.

Вскоре Дьярош торжествующе воскликнул:

– Есть!

Человек на экране был виден ясно и отчетливо.

– Да, несомненно, он, – подтвердил Ковач, которого Дьярош, как и было условлено, вызвал по телефону на кинофабрику.

– Нельзя ли в срочном порядке изготовить для нас несколько снимков с этих кадров? – спросил майор сопровождавшего его работника кинофабрики…

Когда Ковач утром следующего дня отдал распоряжение привести арестованного, он уже располагал необходимыми сведениями о его личности.

Корнер вошел в кабинет с высоко поднятой головой. Весь его вид выражал глубочайшее негодование. Он заговорил первым:

– Сколько еще вы думаете держать меня здесь?

– Ровно столько, сколько потребуется. Ни больше, ни меньше. Впрочем, это зависит также и от вас. Вы намерены по-прежнему хранить гордое молчание?

Корнер только еще выше вскинул голову, давая понять, что считает излишним отвечать на подобные пустые вопросы.

– Ладно, как вам угодно. Только имейте в виду, настанет время, когда вы будете умолять, чтобы я вас выслушал… Уведите Корнера, – приказал майор конвоиру.

Корнер, повернувшийся было в сторону выхода, вздрогнул и остановился. Венгр знает его фамилию. Кровь отхлынула от его лица.

– Вы удивлены, Гарри Корнер? – спросил Ковач. – А по-моему, тут удивляться нечему. Все это совершенно закономерно.

– Попросите его выйти, – хрипло сказал Корнер, показав на конвоира. – Я вам все скажу.

Ковач отрицательно покачал головой.

– Ничего мне от вас не надо. Вы опоздали. Все уже давным-давно известно. И про ваше пребывание в Будапеште в 1947 году, и про «операцию К-6», и даже про вашего почтенного шефа полковника Мерфи… Возвращайтесь в камеру. Вас позовут, когда потребуется.

– Нет! Нет! Я хочу говорить! Выслушайте меня!

Перелом произошел. Наступила реакция. Началась обычная, так хорошо знакомая Ковачу картина.

– Вы не знаете всего! Вы не можете знать всего! А я вам расскажу все, все. Выслушайте меня! Я знаю, где Гупперт. Я знаю очень многое…

Корнер тяжело дышал. Его широко раскрытые глаза были полны животного страха.

– Ну ладно, если вы так просите… Старший лейтенант Дьярош, займитесь арестованным.

Через час первые страницы показаний диверсанта уже были на столе у Ковача. Майор внимательно прочитал рассказ о том, как был похищен и подменен Макс Гупперт. Затем он снял трубку.

– Междугородная? Соедините меня с Веной…