Текст книги "Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Данил Корецкий

Соавторы: Анатолий Кузнецов,Николай Коротеев,Лазарь Карелин,Теодор Гладков,Аркадий Ваксберг,Лев Корнешов,Лев Квин,Иван Кононенко,Вениамин Дмитриев,Владимир Масян
сообщить о нарушении

Текущая страница: 127 (всего у книги 178 страниц)

– А где третий? Где Петр Ходанич?

– Я знал хлопца, товарищ подполковник. Не допускаю мысли о его пособничестве бандитам.

– Тогда зачем Гроза увел его с собой?

– Зачем? Может, просто хотел прикрыться им?

– Нужно выяснить все точно и досконально. Если Ходанич не связан с бандеровцами и если останется в отряде…

– Понял, – Костерной дернулся, словно получил заряд электрического тока. – Связь беру на себя.

– Только без самодеятельности. Парень очень молод. В его возрасте легко сломаться. Ты знаешь, как там пытают.

– Но я знаю и как их ненавидят.

– И тем не менее о каждом своем шаге будешь докладывать мне.

Костерной только пожал плечами.

* * *

Ченцов не любил длинных совещаний. Вот и сейчас, окинув сотрудников коротким взглядом, сказал:

– Наша работа не эффективна. А бандиты, напротив, активизировались. Убивают учителей, председателей колхозов и сельсоветов, коммунистов, комсомольцев. Раньше они выползали только в глухих селах. Теперь не боятся появиться даже в райцентре. Что думают о нас люди? У кого им искать защиту? До коих пор села будет терроризировать банда Сидора и его боевики во главе с отпетым уголовником Грозой? Я вас, товарищи чекисты, спрашиваю.

С минуту в кабинете стояла гробовая тишина.

– Сегодня к вечеру, – продолжал Ченцов, – получите план оперативно-розыскных мероприятий. Прошу каждого, подчеркиваю – каждого, внести в него свои предложения. Задача: не только обезвредить банду Сидора, но полностью уничтожить это осиное гнездо… Вопросы есть? Нет. Все свободны. Капитана Смолина прошу остаться.

Когда все вышли, Василий Васильевич попросил:

– Доложите о результатах последних засад.

Смолин только хмыкнул:

– Безрезультатно. Которую ночь торчим вокруг Здолбицы, а в итоге – пшик! Не сомневаюсь, что их информируют.

– Есть мысли?

– Какие к черту мысли? – Смолин недовольно передернул плечами. – Дураку ясно: мы уходим, они приходят. Мы приходим, они уходят.

– Ну, ну!

Всегда гладко выбритый, крепко наодеколоненный, Смолин производил на Ченцова двоякое впечатление. Ему нравились аккуратность, исполнительность, разумная смелость офицера-фронтовика. Но его явное неудовольствие от работы в органах претило Василию Васильевичу.

Смолина год назад прикомандировали приказом по управлению. И в первой же беседе капитан признался, что ждет не дождется демобилизации. Просил отпустить его домой в Заволжье, как только с кадрами у Ченцова положение выправится.

Не все было благополучно у Смолина и в личной жизни. Надеясь ли на скорый отъезд, или еще почему, но капитан не торопился перевезти свою семью к новому месту службы. А совсем недавно Ченцов узнал, что Смолин непозволительно долго засиживается в станционном буфете, любезничает с вдовой-буфетчицей.

В ответ на замечание Василия Васильевича капитан приводил вроде бы здравые доводы: «У этой бабенки в ее шалмане бывает разный люд. Там постоянно нужен свой глаз». Ченцов согласился, но внутреннего протеста против подобных «методов» контроля перебороть в себе не мог.

К тому же наивно предполагать, что Смолина не засекли в буфете и оуновцы. Роман с буфетчицей мог стать хорошим прикрытием, особенно для тех, кто пытается через нее получать либо подбрасывать определенную информацию.

Из расспросов Смолина подполковник понял, что тот даже не подозревает о возможности подобной игры. И потому не стал пока посвящать его в свои мысли. Нужно было все тщательно взвесить, собрать полные данные о буфетчице, ее окружении… Но это долгий путь, а обстановка требовала от начальника районного отдела МГБ немедленных действий.

– Что у вас еще? – сухо спросил Ченцов.

Смолин открыл свою папку, нехотя доложил:

– Мною задержана гражданка Полищук, тридцати семи лет, уроженка Здолбицы, вдова, муж погиб на фронте, мать пятерых детей. Она несла в лес две булки хлеба, три килограмма сала и четверть самогона. На допросе показала, что бандеровцы были у нее дома и предупредили: «Не принесешь еды, всю семью побьем».

Наступило молчание. Ченцов достал из стола «Казбек», закурил.

– Будем привлекать гражданку Полищук за содействие банде? – спросил Смолин.

Ченцов сделал глубокую затяжку, выпустил густой клубок дыма в потолок.

– Скажите, Юрий Яковлевич, – подполковник впервые назвал капитана по имени-отчеству. – Если бы Полищук не понесла еду в лес, выполнили бы бандиты свое обещание?

– Конечно, – не задумываясь, ответил Смолин и вдруг осекся, понял абсурдность своего утверждения.

– Но ведь закон, – неуверенно начал он через некоторое время, но, посмотрев в глаза Ченцова, только махнул рукой и захлопнул папку.

– Вот и хорошо, Юрий Яковлевич, – серьезно сказал Ченцов. – И помогите женщине добраться до села.

Не успела за Смолиным закрыться дверь, как затрещал прямой из области. Звонил полковник Груздев.

– Что у вас творится в районе?

Ченцов обстоятельно доложил.

– Спите там все, – рокотало в трубке. – Среди бела дня уже убивают секретарей райкомов. И где?.. В общем так, берите материалы по делу и приезжайте. Поблажек не ждите.

Ченцов молчал. Замолчал и голос в трубке. Потом полковник спросил:

– Помощь нужна?

– Дайте еще хотя бы двух человек…

– Кадров у меня нет, – сухо оборвал Груздев. – Людей подбирай себе сам. Присматривайся, учи. Сейчас много боевых офицеров из армии демобилизуются. Впрочем, – голос Груздева немного потеплел, – одного спеца мы тебе подыщем. Но на большее не рассчитывай.

И положил трубку. А Ченцов еще долго стоял у стола, непроизвольно слушая короткие телефонные гудки.

* * *

Капитан Костерной без труда выделил в разношерстной привокзальной толпе молодого старшего лейтенанта с двумя орденами Красной Звезды на новенькой гимнастерке. Судя по тому, как офицер легко нес выгоревший солдатский вещмешок и ободранный по углам чемодан, можно было понять, что ехал тот не из глубокого тыла. А радостно-взволнованное выражение лица орденоносца выдавало в нем местного жителя.

Да, старший лейтенант Борис Боярчук после пятилетнего отсутствия вернулся в родные края.

«В сорок первом этот перрон слезами умывался, когда нас на фронт провожал. А много ли здолбинских парубков вернулись на твои камни? Многие ли из них могут сказать сейчас; „Здравствуй, дом родной!“»

С бьющимся сердцем глядел он на памятные с детства места. Узнавал и не узнавал их, так покорежила город война. Сгоревший вокзал. Это было самое красивое здание в райцентре. Разрушенная водокачка. С нее видны были даже соломенные крыши ближних хуторов. А вот здесь, справа от вокзала, должен стоять павильон, где продавали мороженое и куда пацанами бегали пить газированную воду. Павильона не было. Один лишь осыпавшийся, заросший травой фундамент остался.

«А что сделали с парком? – ужасался Борис. – Чуть ли не все деревья вырубили. Вековые буки! Висячий пешеходный мост через пруды разобрали. Наверняка вывезли…»

И все-таки это были его родные места, отчая земля. Совсем недалеко от города его дом, его родители. Борис чуть ли не бегом кинулся к единственному стоящему на площади грузовику.

Шофер в старой солдатской гимнастерке без погон дремал, его чубатая голова покойно лежала на рулевом колесе.

– Эй, парень! – Борис коснулся его плеча.

Шофер поднял на офицера невыспавшиеся белесые глаза.

– Чего тоби?

– Не подкинешь ли, браток, до Здолбицы?

– Хай туды холера ездыт, в твою Здолбицу, – сердито пробурчал водитель и отвернулся. – Я заплачу, – сказал удивленный Борис. Первый раз ему, офицеру-фронтовику, так беспардонно отказывали.

– Дело не в грошах, – окончательно проснулся шофер и вдруг заговорил по-русски: – Видать, давно, старшой, ты дома не был.

– С июня сорок первого.

– Тогда понятно. – Водитель вылез из кабины. – Куревом не богат?

Борис достал папиросы. Шофер бесцеремонно одну папиросу сунул за ухо, вторую размял в пальцах, не торопясь прикурил.

– Я за грузом приехал, – сказал он после нескольких жадных затяжек. – А в село твое без охраны ездить пока несподручно. И тебе не советую. Так что ищи, старшой, военный грузовик, если родню повидать собрался.

Борис не стал его расспрашивать. Вмиг вспомнил про родительское письмо. Отец писал, что бандиты-националисты убили председателя сельсовета в соседнем селе, увели в лес молодую учительницу-комсомолку. Но ведь то было почти год назад.

Тут и подошел к нему Костерной с двумя автоматчиками.

– Начальник патруля капитан Костерной, – представился он. – Попрошу предъявить документы.

Солдаты-автоматчики натренированно встали по бокам Боярчука. Борис поставил на землю чемоданчик, достал удостоверение личности и предписание о демобилизации.

– Из госпиталя? – прочитал в предписании Костерной.

– Да, списали вчистую.

– А было желание послужить еще? – Костерной внимательно разглядывал круглолицего приезжего.

– Другому, оказывается, не обучен.

– В разведке давно? – быстро спросил капитан.

– С весны сорок третьего, – не подозревая подвоха, ответил Боярчук.

Капитан полистал удостоверение, нашел нужную запись, удовлетворенно хмыкнул и совсем неожиданно сказал:

– Придется вам пройти с нами.

– А в чем дело?

– Вопросы будем задавать потом. Прошу следовать за мной. – Кивнув автоматчикам, он пошел через парк к крытому брезентом «доджу», который тут же бесшумно покатился к ним навстречу.

Только через полчаса, уже в кабинете Ченцова, Боярчук понял, насколько далеки были его мысли о счастливом житие дома от той суровой реальности, которая открылась ему в словах подполковника.

– Обстановка в районе сложная, – неторопливо рассказывал Василий Васильевич, искоса поглядывая на сидевшего на подоконнике Костерного. – Трудностей очень много. Оттого и ошибок много. А каждый промах на руку врагам. Бандеровцы прикрываются потрепанной идеей самостийности. В лесах скрываются люди, которые по своей неграмотности, незнанию истинной правды о Советской власти поддались самостийникам. Многих крестьян бандеровцы под страхом смерти заставили уйти в банды. К таким прошлой весной обратился ЦК Компартии Украины с предложением сложить оружие и стать честными тружениками. Тот, кто сделает это, не понесет никакого наказания, если не повинен в особо тяжелых преступлениях. Такая амнистия как нож в сердце пропаганды оуновцев. Вот они и злобствуют, беснуются, предчувствуя, что рано или поздно обманутые, колеблющиеся, запуганные отшатнутся от них. В лесах останется лишь горсть отщепенцев, гитлеровских холуев, которым грозит неминуемая гибель. Народ не простит им предательства и жестокости.

– Ваш отец работает на железной дороге? – спросил Костерной.

– Машинистом. Правда, я давно не получал писем.

– Мы не можем настаивать, но было бы неплохо, если вы поработаете вместе с отцом. У бандеровцев сейчас повышенный интерес к железной дороге. Поток грузов возрастает. Им нужны свои информаторы.

– Мне они вряд ли поверят.

– Конечно, не поверят, – согласился Ченцов. – А вот прощупывать станут обязательно. Тут и нужно показать себя.

– Приехал служивый из армии, жениться хочет, а денег нет, чтобы свой дом ставить, свое хозяйство завести, – подсказывал в тон начальнику Костерной. – Вроде офицер, а в артель не торопится записываться. Все больше о собственном хуторке мечтает. Устал от всего на свете. Уединения ищет, тишины, покоя, в достатке, разумеется.

– А получится? – с недоверием спросил Борис. – Я ведь не артист, а дивизионный разведчик. Лучше дайте мне троих ребят посмышленнее, я с ними такой шорох наведу у этих гадов, что чертям тошно будет.

– Это не к немцам в тыл ходить, – усмехнулся Ченцов. – У бандеровцев конспирация получше будет. Здесь им каждый бугорок знаком, каждого жителя, почитай, в лицо знают. Тебя с ребятами заметят раньше, чем ты до леса дойдешь.

– Ну, это еще бабушка надвое сказала! – Не кипятитесь, Боярчук! – Костерной пересел к столу. – Шорох мы и сами сможем навести. А установить прямую связь с Сидором или Грозой – дело посерьезнее. Тут одной храбрости мало.

– Подумать надо, – насупился Борис.

– Подумай, подумай, – Костерной явно, начинал нервничать… – И прежде всего вот о чем: пришел солдат с фронта, всю войну протопал, холодный и голодный, раненый-перераненый, но пришел. Живой! Домой! Вся грудь в медалях за храбрость и нашивках за пролитую кровь. А утром… нашли солдата с простреленной головой у того крыльца, к которому он четыре года шел. И жена, и детишки его рядом лежали. На всех пули хватило.

– Агитировать меня не надо, – хмуря густые брови, выговорил Борис.

– Ладно, – примирительно сказал Ченцов, – не будем пороть горячку. Поезжайте, Боярчук, домой, отдохните пару деньков, осмотритесь. Связи с нами не ищите, помните, что в эти дни к вам, кроме нас, и другие присматриваться будут.

– Я могу идти?

– Обиделся? Ишь ты! – Костерной даже руками всплеснул.

– Обождите с часок, пообедайте в буфете, – посоветовал Ченцов. – В Здолбицу пойдет наша машина с солдатами. Я дам команду, чтобы вас прихватили.

– С почетным эскортом, – невесело усмехнулся Борис.

– Ждем в гости Грозу, – совершенно серьезно ответил Ченцов. – Не забудьте по приезде взять оружие в местном отряде самообороны и не ночуйте первое время в родительской хате.

– Операция «Гроза над Здолбицей»? – Боярчук встал и одернул привычным жестом гимнастерку. – Так, что ли?

– Попал в яблочко. Принимается. – Ченцов протянул через стол руку старшему лейтенанту.

– Разрешите выполнять? – неожиданно взял под козырек Борис.

– Выполняйте!

– Давно бы так, – не удержался Костерной и осекся, перехватив строгий взгляд подполковника.

* * *

Борис не хотел далеко уходить от здания райотдела, но ноги сами принесли его к вокзалу. Спустя некоторое время на привокзальной площади остановилась телега, запряженная парой гнедых коней. Возница, дядька в летах, сразу понял, что офицер ищет транспорт: с чемоданом в руках далеко не уйдешь пешки. И подъехал к Борису.

– Прошу пана, – почтительно пригласил он. На вознице был замызганный немецкий китель мышиного цвета. Лицо прикрывала широкополая мятая шляпа, вся в куриных перьях и соломе. – Вам далече? Могу подбросить!

– До Здолбицы, – машинально ответил Боярчук, и сердце его радостно забилось.

– Садитесь! – энергично пригласил дядька. – Доставлю на своей фуре в лучшем виде.

– На фуре так на фуре, – Боярчук забросил в повозку вещи и устроился на пахучем сене позади возницы. – Я не пан.

«Пуганая ворона куста боится, – решил он. – А я у себя дома. Не впервой – прорвемся!»

Гнедые резко взяли с места, и подвода загремела колесами.

– Так вам до Здолбицы, пан офицер? – переспросил дядька.

– Так точно! – весело ответил Борис и протянул пачку папирос: – Угощайся, дядьку!

– Не, я больше привык к бакуну, – замотал тот головой, но папиросу взял.

Городок остался за спиной, и грунтовая дорога со следами колес в глинистой земле потянулась меж зеленых холмов. Весенний лес радовал сочностью красок, солнце пригревало в спину, пахло сеном и домашним хлебом.

– А вы из каких мест, дядьку? – Глотая слюну, поинтересовался Боярчук. – Нашенский?

– Кхе-кхе! Кхе! – закашлялся возница. – Непривычный я к офицерским папиросам, – пожаловался он, вытирая рукавом френча выступившие слезы. И окинул Бориса хитроватым взглядом.

– Из Глинска мы, тут рядом со Здолбицей. Я сразу подумал, что вам в нее и надо, мало в Глинске народу, всех знаю. Да и нэмае офицеров у нас.

– Как жизнь-то в селе? Мужики с войны возвращаются?

– Ну-у, ледащие! – Вместо ответа возница привстал и взмахнул кнутом.

Кони пустились в галоп. По обочине замелькали кусты ольшанника, потом густые кроны дубов, буков. Пошел дремучий лес, неба не стало видно. Но вот лошади захрапели, начался спуск в глубокую падь. Возница заметно обеспокоился и стал оглядываться по сторонам. Борису показалось, что в придорожных кустах мелькнула тень человека. И тут же раздался крик птицы.

«Грубая работа», – отметил Борис и спрыгнул с телеги.

Крик повторился. Возница начал подбирать вожжи, бормоча что-то невнятное. Борис сделал вид, что подтягивает сапог, нагнулся и нырнул в лес. Затаился. Сработала выучка разведчика. И не увидел, а скорее почувствовал, что совсем рядом крадется человек.

Тот, видно, не заметил, когда Боярчук отступил в лес, и все еще сторожил телегу сзади, держа в напряженных руках «шмайссер». Борис пропустил его мимо себя и молниеносно ребром ладони ударил сзади по шее. Подхватил обмякшее тело, прислонил к дереву.

Бандит был немолод. Лицо заросло щетиной. Косой шрам пересекал лоб и правую щеку. Под распахнутой на груди грязной рубахой татуировка – немецкий орел и оуновский трезуб.

«Выходит, начинай сначала, товарищ комроты, – сердце Бориса неприятно кольнуло. – Германию от фашистов очистили, а они вот где еще остались».

Боярчук снял с убитого знакомый с фронта автомат фирмы Эрма, проверил затвор и вышел на дорогу.

Повозка успела спуститься в распад, и ее громыхание слышалось далеко внизу. Но вот скрип прекратился. «Остановили, – догадался Боярчук. – Сейчас узнают, что я безоружный, кинутся искать. Поторопим их. – И он дал короткую очередь из автомата. – Пусть думают, что меня прищучили».

Он осмотрелся, ища подходящую позицию, и залег под корневищем поваленного дерева. Подъем дороги был перед ним как на ладони.

«Посмотрим, чего они стоят, – не успел подумать лейтенант, как услышал топот ног. – Трое, – определил он безошибочно, – бегут вместе, значит, пленение исключается. Жаль. Придется и этих уложить здесь».

Длинная захлебывающаяся автоматная очередь вспугнула коней. Они захрапели, рванулись в сторону, но возница крепко держал их под уздцы.

– Тр-р, оглашенные! – заорал он, пытаясь криком заглушить страх в душе. – Пронеси, господи! И когда это кончится?

В лесу стало тихо. Старик подождал еще немного, привязал коней к дереву и осторожно полез из оврага. Увидел их наверху у поворота дороги. Как и бежали, они лежали, скрючившись, вместе. Оружия при них не было.

– Боже праведный, – перекрестился возница. – Нечистая сила, а не офицер. Ай да пан!

И, не переставая креститься, старик побежал вниз. В телеге, как ни в чем не бывало, сидел его попутчик. Четыре автомата стояли, прислоненные стволами к колесу. Ноги у возницы подкосились, и он сел на землю.

– Знал? – после долгого молчания спросил Боярчук.

– Ни, – забожился старик.

– Врешь, иначе остановился бы, как свист услышал. – Борис нехотя слез с телеги и взял один «шмайссер». – Что за люди?

– Боевкари Сидора. Но я ни при чем. Не знал, ей-бо, не знал, – елозил на коленях возница, не спуская глаз с автомата.

И только когда его ствол уткнулся ему между лопаток, затараторил, мешая русские и украинские слова:

– Пощадите, пан офицер! Я ничего не знаю. Велели к поезду ехать, взять попутчика, если в район попросится, везти сюда в урочище. Иначе убить грозились. Пощадите, пан офицер!

– А если бы не встретил никого?

– Заехать на мельницу, взять помол и отвезти в лесничество, на старую заимку.

– Мельник и лесник – люди Сидора?

– Да, пан офицер. Больше я ничего не знаю.

– Смотри, дед, тебе жить среди людей, – Боярчук отвел автомат. – Вставай, поедем.

– Назад в город?

– На мельницу, а потом к леснику.

– Боже Иисусе! Убьют ведь нас!

– Не бойся. Я с тобой не поеду. Ссадишь меня перед мостом. Я тебя подожду за рекой. И смотри мне без фокусов!

– А чемодан пана?

– Пусть остается в телеге. Скажешь мельнику, что убили офицера, а вещи велели на заимку доставить.

– Не потребно. Они добычу между собой делят завсегда.

– Тогда снимай. Здесь спрячем. Место знаешь?

– Знаю, знаю! Отсюда недалече. – Возница проворно поднялся на ноги и дрожащими руками отвязал лошадей. – Поехали, паи офицер.

«Правильно ли я поступил? – подумал Борис. – Может, надо было прежде предупредить Ченцова с Костерным. Взять людей, устроить засаду. Но возницу ждут сегодня, сейчас. Когда еще будет такой случай. Да и боевкарей скоро хватятся. Начнется проверка по всем каналам. А сами затаятся. Нет, надо ехать. Это прямой путь в банду. Проверить лаз, пока он не захлопнулся. Вперед, разведчик, прорвемся!»

– Трогай, дядьку! – приказал Борис и запрыгнул на рванувшуюся подводу.

* * *

Борис спустился к реке, умылся. С удовольствием растянулся на теплом речном песке. Солнце еще не успело скрыться за холмами, и желтая вода играла слепящими бликами. Борис сощурился, и веки его незаметно сомкнулись. Только тренированный слух разведчика продолжал какое-то время сторожить его сон, но блаженная тишина разлилась тонким звоном, одурманила, сморила.

И спал-то Боярчук несколько минут, но и их хватило, чтобы круто изменить всю его дальнейшую судьбу.

– Дядьку, дядьку! – Тормошил его за плечо мальчик лет восьми-девяти. – Да проснитесь же, миленький! – сквозь слезы просил он.

Сон мигом слетел с Бориса. Он сел и быстро огляделся по сторонам.

– Ты кто? – спросил он хлопчика.

– Хуторский я, – все еще всхлипывая, объяснил мальчик. – Тут коз пасу. Вам, дядьку, тикати треба, вас бандеры шукають.

– Откуда ты знаешь?

– Я бачил, як вас дядьку Семен у моста ссадил. Потом доглядел, куды пан офицер пиде. Дядька Семен на тий подводе троих бандер прывиз. Вони у моста вас шукають.

Мост был рядом. С него дорога хорошо просматривалась, отрезая возможность уйти от реки в лес. Значит, только берегом, кустарником, подальше от моста, а там вплавь на другой берег. Другого решения не было.

– Спасибо тебе, хлопчик, – Борис погладил мальчика по голове. – А теперь иди к ним и скажи, что видел меня на берегу.

– Ни, ни, – замотал головой пастушок.

– Так надо, хлопчик. Иначе они догадаются, кто предупредил меня.

Но было уже поздно. На дороге показалась знакомая пароконная подвода, на которой в полный рост стоял человек с винтовкой в руках. Лошади шли шагом, и сверху бандиту был хорошо виден весь берег.

Борис еще вскидывал автомат, когда на телеге хлопнул выстрел. В следующее мгновение посланные Борисом пули вспороли живот бандита, и скрюченное тело его плюхнулось под колеса повозки. Впереди слева метнулись две тени, пули веером прошли за спиной по реке. Нужно было стрелять, но какая-то неведомая сила заставила Бориса оглянуться.

Мальчик лежал на спине, раскинув руки. В его открытых голубых глазах еще не потухло небо, но вместе со струйкой крови из полуоткрытого рта вытекали последние капли жизни. Сколько раз видел на фронте Боярчук картину смерти, сколько раз сердце сжималось от жалости, сколько ожесточения копилось в нем за пережитую боль. Видимо, столько, что больше уже и выдержать не смогло.

Борис смотрел в остывающие глаза мальчика и не мог сбросить с себя оцепенения. И даже жгучая боль в плече не пересилила боли душевной. Смерть маленького человечка сделала его безразличным к собственной смерти.

Боярчук встал и, не пригибаясь, пошел навстречу выстрелам. Вид его был страшен. Вот он пошел быстрее, вот побежал, и вдруг жуткий крик вырвался из его груди. Как бешеный затрясся в руках автомат.

Бандиты кинулись от него через кусты в разные стороны. Не остановились, даже когда поняли, что у Боярчука кончились патроны.

– Ну, падла, Семен, – ругались они уже на мельнице. – На шаталомного вывел. Чуть всех не перебил.

– Видал, як вин Грицько срезал?

– Що Грицько? Я в него два раза попав, а вин все бижить, як завороженный. Яку папаху через него загубыв.

– Хвала Иисусу, що ноги унесли, а вин папаху!

– Ой, боже, як надоило все. Хоча б и взаправду кинець якый.

– Ты не дужэ языком трэпай, а то Сыдор тоби его швыдко укоротить.

– Та я шо, я ж як вси.

Солнце опустилось за лес, и сразу от воды потянуло холодом. Борис снял гимнастерку, разорвал нательную рубаху. Раны в плече и боку были не опасны, но перевязать их как следует ему не удалось, и кровь сочилась сквозь повязку. Борис чувствовал, что силы покидают его. Кружилась голова. В глазах плавали красные, оранжевые, зеленые круги. Он прислонился спиной к дереву, на какое-то мгновение забылся. Но мозг продолжал посылать сигнал опасности. Как бы ни было сейчас тяжело, нужно было немедленно уходить от этого места подальше. Вряд ли бандиты простят ему четыре смерти.

Превозмогая боль, опираясь на ствол автомата, Борис с трудом поднялся, попытался надеть гимнастерку, но не смог. Обвязал ее вокруг пояса и заковылял по дороге на хутор. Сделал шагов тридцать, остановился.

«К людям идти нельзя. У них и будут искать бандиты. – Боярчук вспомнил лицо убитого мальчугана. – Наверняка свалят убийство на советского офицера, и тогда никто не укроет меня. Крестьяне никому не верят. Но где схорониться, где отлежаться?»

И тут Борис припомнил слова возницы, что где-то недалеко от мельницы должна быть сторожка лесника. Там еще не знают о случившемся, там можно нащупать связи с бандой. Пока разберутся, что к чему…

Ему вроде бы даже полегчало, оттого что принял решение, выстроил для себя план действий. Он вернулся на развилку дорог и круто повернул в лес.

* * *

К Степаниде Сокольчук, заведующей фельдшерским пунктом на селе, на взмыленной лошади прискакал сын здолбицкого лесника Пташека двенадцатилетний Стах и, сказав, что у отца жар, попросил фельдшерицу выехать к больному.

Степанида уже третий год была связной банды и хорошо знала, к какому «больному» ее вызывают.

После того как в феврале сорок четвертого она спрятала у себя на чердаке советских десантников, казалось, прошла целая вечность. Село освободила Красная Армия, ее представили к награде, выбрали в сельсовет. А через несколько дней в хату к ней пожаловал сам Сидор с пятью головорезами. Разговор был коротким. Ее раздели, привязали к кровати. Сидор, ухмыляясь, сказал: «Выбирай: или… или…»

Так она стала связной. Возила в лесничество бинты, йод, лекарства, предупреждала о появлении в селе солдат из батальона МВД. Когда бывала в райцентре на совещаниях или по делам фельдшерским, подробно расписывала Сидору о речах с трибуны, о настроениях и планах районного начальства.

Противиться и сопротивляться было бесполезно: Сидор, не задумываясь, привел бы свою угрозу в исполнение. Страх сильнее здравого смысла.

Потому на вызов Степанида собралась быстро. Запрягла лошадей в двуколку и, захватив сумку с медикаментами, помчалась к лесу. Подвода, разгоняя кур и поднимая с пыли дворовых псов, которые долго лаяли ей вслед, протарахтела кривой деревенской улочкой, повернула к райцентру, но, отъехав с добрые полверсты, круто взяла вправо. Колеса ее зашипели, запищали, увязая в песке, но застоявшиеся кони не сбавляли шаг.

За мельницей ее остановил патруль.

– Документы, – строго приказал молодой сержант. – Куда следуете?

– Да вы что, меня не знаете? – Степанида громко засмеялась, и лесное эхо понесло ее смех по чащам.

Солдаты посерьезнели. В темном лесу им было не до смеха.

– Сокольчук я, фельдшерица, – опомнилась Степанида. – Еду к больному леснику Пташеку.

– А не боитесь одна разъезжать? – Степанида узнала по голосу капитана Костерного. – Сопровождающего не надо?

Фельдшерица озорно блеснула глазами, подмигнула сержанту:

– Если пан офицер поедет, то согласна!

– Как-нибудь в другой раз! – подыгрывая ей, с сожалением вздохнул Костерной.

Степанида, показав ему кончик языка, гикнула на лошадей, и те, вскинув гривы, помчали повозку дальше. Когда она скрылась из вида, Костерной подозвал сержанта и отошел с ним в сторону.

– Вы, Подолян, прошлый раз вместе с лейтенантом Петровым проверяли усадьбу лесника?

– Так точно!

– Дорогу туда помните?

– И эту помню, и обходную, со стороны хутора, знаю.

– Возьми отделение и на рысях к Пташеку. Окружить и вести наблюдение.

– А если там бандеровцы?

– Сейчас вряд ли. А вот попозже могут пожаловать. Но к тому времени и я там буду.

Костерной знал Сокольчук, знал о ее делах в войну, о помощи советским десантникам, о награде. Но знал и другое: по словам сельчан, изменилась фельдшерица. Вдруг сделалась вспыльчивой, раздражительной, от людей держалась, подальше, от расспросов шутками отделывалась. И уж слишком часто для деревенской фельдшерицы по району разъезжать стала.

Нет, Костерной еще не подозревал Сокольчук, но, как опытный оперативник, не исключал возможности использования ее бандеровцами. Все-таки, что ни говорите, а медикаменты у нее!

К тому же очень уж много нитей подозрения тянулось к уединенному дому лесника. Совсем недавно в нем видели людей Сидора. Поэтому, решил Костерной, отделение Подоляна там сегодня будет не лишним.

А встревоженная Степанида гнала и гнала лошадей. Чувствовала она, что не долго осталось прятаться по лесам Сидору и его бандюгам. Все чаще стали попадаться боевкари в засады батальона МВД, все чаще народ отказывался помогать националистам. Устали люди от крови и смертей. Понимать начали, кто друг им, а кто враг, прикрывающийся личиной брата, взывающий к Иисусу. Не одна безвинная душа загублена уже под этот призыв, не одни очи прикрыты черным крестом. Только отвернулись вдруг люди от «перста указующего», винтовки у Советской власти попросили, чтобы самим себя защищать, самим свою правду отстаивать.

Знала про все Степанида, и тем сильнее тоска брала ее за горло, тем горше становилось на сердце от бессилия перед судьбой своей, перед бабьей немощью. Сколько раз порывалась она рассказать обо всем милиции или в самом КГБ, но столько раз и вспоминала привязанной себя к кровати и хмельные, жуткие рожи вокруг. Зверела Степанида от этой мысли. Готова была на любые муки, только не на унижение.

Но вот ведь парадокс: предательство было не меньшим унижением. Не проста ты, доля человеческая!

Крепкий деревянный забор из дубовых досок опоясывал дом лесника. Степанида, не слезая с двуколки, постучала кнутовищем в ворота. В ответ раздался бешеный лай собаки со двора. Степанида постучала еще раз.

– На место, Черный! – В доме стукнула дверь, зашаркали старческие шаги. Через приоткрытую калитку выглянул нечесаный человек.

– Видкрывай! – прикрикнула на него Сокольчук.

– Нэ сычи, бабо, – огрызнулся тот, но на удивление быстро впустил подводу во двор.

Степанида помогла ему прикрыть и запереть ворота. Лесник, болезненного вида мужик лет пятидесяти, с низким лбом, широким утиным носом, пригласил в дом, перекрестился:

– Езус Мария! Степо, як ты проихала? Кругом воны!

– А вот так и проехала, – Степанида взяла из повозки сумку и пошла в дом впереди хозяина.

В горнице было темно. Пташек давно уже не открывал в хате ставни на окнах. Какое-никакое, а укрытие от белого света: как душу черной пеленой от правды застилает.

– Зачем позвал? – Степанида не церемонилась с лесником. Знала, что Сидор за нее любому глотку перегрызет. Знал об этом и Пташек.

– Степо, у меня чоловик у клуни, на сеновале. Раненый дюже.

– Из леса?

– Ни-и! Офицер.

– Как он оказался здесь? Что ты брешешь! – Степанида заподозрила недоброе в словах лесника. – Стал бы ты у себя прятать советского офицера.

– А можлыво, вин и не офицер? – Пташек придвинулся к Сокольчук, зашептал, оглядываясь, будто в доме их могли подслушать. – Форму надеть не долго, а документы як поглядеть. У него зброя. Застрелит.