Текст книги "Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Данил Корецкий

Соавторы: Анатолий Кузнецов,Николай Коротеев,Лазарь Карелин,Теодор Гладков,Аркадий Ваксберг,Лев Корнешов,Лев Квин,Иван Кононенко,Вениамин Дмитриев,Владимир Масян
сообщить о нарушении

Текущая страница: 102 (всего у книги 178 страниц)

8. Ловушка

Она никак не могла прийти в себя от неожиданного вызова и очень волновалась. Ответы получались поспешные, порой нелепые и вызывали у Штрекера холодную усмешку. Очевидно, он истолковывал состояние Ларисы и ее ответы в свою пользу. Он был явно не в духе, не приглашал садиться и не пытался казаться любезным, как это иногда позволял себе.

– Не надо, не надо, фрейлейн, я заранее знаю все ваши ответы. А если я вас пошлю к партизанам? – Он стоял перед ней, покачиваясь с носков на пятки, и пристально смотрел ей в глаза.

– Но я никого из партизан не знаю и не знаю, где они находятся.

– Даже того охранника, что сбежал к ним?

Холодок ужаса пробежал по спине. «Вдруг Аркадий все-таки пришел и его схватили?»

Штрекер подошел к столу и нажал на кнопку. В кабинет тут же, как будто он сидел под дверью, вошел человек, которого она раньше как будто не встречала. Или, может быть, не обратила внимания. Он был уже, по мнению Ларисы, в годах, лет тридцати, а то и больше. В сером коверкотовом костюме заграничного покроя, с ярким галстуком. Светлые, редеющие впереди, напомаженные волосы зачесаны на косой пробор. Над пухлыми губами тонкая нитка усов.

Человек остановился у порога в выжидательной стойке, изобразив на физиономии учтивую, еле заметную улыбку.

– Проходите, господин Юшаков, садитесь. Вы тоже садитесь, фрейлейн Яринина, – Штрекер указал на стулья. Юшаков и Лариса сели у приставного столика напротив друг друга. – Знакомьтесь.

– Юшаков Арнольд Арсентьевич, – человек слегка привстал и улыбнулся, как прежде, только на этот раз Ларисе. Та назвала свое имя, недоуменно переводя взгляд с одного на другого. Неловкую паузу прервал Штрекер:

– Будете работать с господином Юшаковым, как у вас говорят, на пару. – Он посмотрел на Ларису, словно пытаясь определить, какое впечатление произвели на нее сказанные им слова. Юшаков, улыбаясь, бесцеремонно рассматривал Ларису.

– Германское командование назначило господина Юшакова директором дерево-обделочной фабрики. Вы будете тоже работать на фабрике у господина Юшакова. Жить будете вместе с директором, в одном доме. Вы хотели что-то спросить, господин Юшаков?

– Да, господин гауптштурмфюрер. Если можно… в качестве кого фрейлейн будет работать?

– Кем? Меня не интересует. Может быть, секретарем, в конторе, в цеху или еще где-нибудь. Это ваше дело. Повторяю, жить она будет с вами в одной квартире. Будете ли вы спать в одной кровати или отдельно, это меня тоже не интересует. Вы меня поняли, господин Юшаков?

– Так точно.

Ее согласия не спрашивали. По-видимому, не считали нужным. Ей казалось, будто все это происходит во сне. О ней говорили, как о неодушевленном предмете. «Что они задумали? Не ради забавы же это. Видимо, то же, что и прежде, только с другого конца. А я снова приманкой? Запустить, чернильницей в эту улыбающуюся рожу с лоснящимся пробором, отказаться, закричать, убежать куда глаза глядят? И снова тюрьма, а то и виселица, пуля в затылок. А задание? Аркадий?..»

…От нее ничего не скрывали. Когда она поселилась в большом доме директора фабрики, Юшаков сказал напрямик:

– Теперь-то тебе не отвертеться. Рано или поздно кто-нибудь заявится к тебе. Им же тоже интересно, по-прежнему ты с ними или с немцами снюхалась. И об этом сразу станет известно шефу. Если не от тебя, то я позабочусь об этом.

Лариса долго молчала, а потом не выдержала:

– Что вы от меня хотите? Что вам нужно? Я никого не знаю. Оставьте меня в покое!

Она расплакалась, но Юшаков не стал ее успокаивать, монотонно бубнил:

– Тебе выгоднее вести себя благоразумно. Мы с тобой связаны одной веревочкой, и обратного хода нет. Я на них работаю, и ты будешь. Куда денешься. В глазах людей ты – немецкая овчарка, так, кажется, называют ваши подобных девиц. Вышла сухой из воды, значит, предала. И живешь с предателем, – он усмехнулся. – Разбираться с тобой некогда. Даже если они решат, дружки твои, прикончить тебя – их застукают или пойдут по следу, так что польза от тебя в любом случае.

Юшаков усмехнулся, глядя в ее расширенные глаза.

– И тебя ведь тоже заодно, – сказала она тихо, удивляясь собственному спокойствию.

Он громко расхохотался.

– Дом под охраной. Нас стерегут незримые агенты. Да и я при оружии. Хочешь жить – умей рисковать.

Они сидели в небольшой гостиной их общей квартиры. Юшаков, поздно возвратившись с фабрики, привез с собой продуктов и вина, сам накрыл на стол и пригласил Ларису. Хотя она и села за стол, но ни ужина в тесном кругу, ни откровенного разговора у них не получилось. Юшаков, в паузах между разговором наливал себе коньяк и выпивал его залпом, не закусывая. Ларисе он больше не предлагал, поскольку она сразу наотрез отказалась.

Жевала машинально, поглядывая на него исподлобья.

Над столом, под матерчатым желтым абажуром с кистями, тускло мигая, горела лампочка от местного движка, слабо освещая оставленную чужую мебель и репродукции картин в тяжелых рамах. Гремел ставнями ветер, бросая в окна пригоршни дождя. Дождь лил не переставая уже несколько суток подряд.

Он заметно хмелел, бормотал заплетающимся языком.

– Я отвечаю за все в первую очередь. Но и ты тоже. Мы оба отвечаем головой. Ты должна беспрекословно подчиняться мне и помогать. Это в твоих интересах. А будешь ты меня уважать или нет – дело твое. Я не настаиваю. Квартира большая, места хватает, живи в своей комнате. Кроватей полно – остались от прежних жильцов. Они уже не возвратятся. Они там, за городом, во рву. Это я знаю точно. Сам присутствовал. Ну, это лирическое отступление. Отвлекся от сути… Для посторонних мы муж и жена. Таков приказ шефа. – Он хохотнул и налил еще стопку. – И не пробуй отрицать. Кто тебе поверит? – Он протянул руку, намереваясь дотронуться до нее.

Лариса отстранилась и, резко встав, ушла в дальнюю комнату и закрылась на ключ.

Юшаков хотел было броситься за ней, но быстро подняться оказалось не так-то просто, и он, тупо уставившись ей вслед, остался сидеть в кресле.

Юшаков провел ее приказом по фабрике на должность секретаря, а пару недель спустя назначил в бухгалтерию. Объяснять не стал: так нужно. То ли не нравилась ее строптивость, то ли для отчета перед начальством: в бухгалтерии имеется свой человек. Лариса составляла ведомости, в которых почти ничего не смыслила, выписывала наряды, а иногда слонялась без дела по двору. Работы было мало, бывали дни – вообще делать было нечего. Не хватало рабочих рук, не подвозили сырья: не служба – одна видимость.

Лариса чувствовала себя худо, неуютно. На нее смотрели косо, порой с откровенной ненавистью, хотя говорить открыто в глаза не решались. Все знали: она жена или любовница директора, а директор поставлен немцами. При ее появлении разговоры прекращались, все делали вид, что очень заняты. Выть хотелось от всего этого, закричать: «Что же вы, люди! За что ненавидите? Помогите! Я добра вам хочу…» Но кричать было бессмысленно. Да и кто поможет?

По ночам она ждала стука в дверь. Может, он прав, придут и разделаются с ней. С ними двумя. Она ждала этого, как избавления. Но ничего не менялось, жизнь текла своим чередом.

Им было предписано шефом иногда «выходить в свет». Вместе, солидно, как подобает настоящим германским служащим при «новом порядке». Однажды утром Юшаков, уходя на работу – он обычно уезжал на фабрику первым, – сказал:

– Сегодня у моего друга, следователя Шамшука, прием по случаю награждения его медалью. Мы приглашены. Пожалуйста, не задерживайся. Опаздывать неприлично.

Лариса хотела было отказаться, сославшись на плохое Самочувствие. На кой черт ей сдался этот прием со всякими там шамшуками? Но, подумав, не стала перечить. «Это затея оккупантов, а такие, как Юшаков и Шамшук, – только лакеи. Даже интересно посмотреть и послушать. Может быть, пригодится».

Прием на самом деле оказался самой примитивной пьянкой. На длинном столе были закуски, батареи бутылок. За столом – приглашенные, на почетных местах – «освободители», среди них Шамшук с медалью на груди. В конце стола – мелкий люд вроде Юшакова и Ларисы, приглашенный для массовости. За столом не было ни коменданта Мальке, ни гауптштурмфюрера Штрекера, ни бургомистра, ни начальника полиции. Видимо, эта районная элита на таких приемах не бывает.

Ели и пили много. Пели, качаясь из стороны в сторону. «Освободители» поздравляли Шамшука с наградой, призывали присутствующих брать с него пример. Виновник торжества, изрядно захмелев то ли от счастья, то ли от выпитого, держал речь, в которой благодарил за внимание к его персоне, за высокую оценку его заслуг перед великой германской армией, в заключение обещал впредь не жалеть живота ради фюрера и кому-то еще грозил отомстить за прошлое. Хлопали в ладоши, хлопали именинника по плечу, предлагали новые тосты. Зал, наполненный шумом и гамом, плавал в сизом табачном дыму.

Лариса первый раз в жизни видела такое и чувствовала себя, что называется, не в своей тарелке. Но, как говорится, назвался груздем, полезай в кузов.

Потом начались танцы. Дамы были в заметном меньшинстве, и недостатка в приглашениях не испытывали. Отказываться было не принято: «освободители» могли обидеться. Лариса танцевала сначала с Юшаковым, потом с каким-то чином в черном мундире. На третий танец пригласил ее офицер в армейской форме.

– Обер-лейтенант Вестгоф, Валериан Аполлонович, – представился он, щелкнул каблуками. Он был немолодой уже, но молодящийся, напомаженный и отутюженный. Обер-лейтенант, заметив растерянность Ларисы, попытался развлечь ее разговором.

– Вы, по-видимому, первый раз на таком торжестве?

– Да, первый.

– Чувствуется. Но вы не теряйтесь, никто вас не обидит. Вы, наверное, удивлены, что я свободно говорю по-русски?

Лариса пожала плечами.

– Я родился в России. Правда, долго жил за границей, но язык, как видите, не забыл. – Затем он принялся дотошно расспрашивать ее: кто она, с кем пришла, где работает. Лариса отвечала односложно, разговор не клеился. Вестгоф тоже на какое-то время замолчал. Но, раскланиваясь, он все же попросил ее зарезервировать последний танец за ним.

В перерыве у нее состоялся разговор с Юшаковым, который, будучи навеселе, сказал:

– Ты молодец, Лариса. Я знал, из тебя получится толк. Вестгоф – не пешка, он хоть и русский, но пользуется большим доверием у шефа абвергруппы. Гауптштурмфюрер его тоже уважает, а это кое-что значит.

– А что это еще за абвергруппа? Я что-то не слышала. – У Ларисы это вырвалось само собой, она и не думала, прикинувшись наивной, выведать что-то у Юшакова. Но реакция Юшакова была неожиданной.

– Не пойму я тебя. Ты действительно дурочка или так прикидываешься?

– Ты один умный, – отрезала Лариса и сделала вид, что обиделась и хочет уйти.

– Постой! – схватил ее за руку Юшаков, – нельзя же так, ей-богу, на нас смотрят.

– Пусть смотрят. А что ты из себя умника строишь. – Тут уж она играла. – Если что, так одной веревочкой связаны, а на деле все скрываешь от меня.

– Не обижайся, прошу тебя. Ты должна понимать, что это военная тайна, и за это, если узнают, по головке не погладят. – Он нагнулся к ее уху и доверительно зашептал: – Но для тебя, конечно, можно. Только между нами. Кроме службы гауптштурмфюрера Штрекера, есть тут еще абвергруппа 310. Недавно прибыла. Я сам точно не знаю, чем они там занимаются. Проверяют германских служащих, работающих на армию, выдают документы, ну и за порядком смотрят. Удостоверения германского служащего в отдельных случаях выдаются и особо доверенным лицам из местных. Я, к примеру, уже имею.

– А почему мне не выдают, я тоже работаю? – продолжала вести свою линию Лариса.

– Ты попроси Вестгофа. Он ведает административными вопросами в абвергруппе и подписывает эти удостоверения.

Когда Вестгоф галантно склонился перед Ларисой, приглашая ее на прощальный вальс, она игриво спросила:

– С удовольствием, господин обер-лейтенант, но не помешает ли нашему с вами танцу то, что я до сих не имею удостоверения германского служащего?

Вестгоф вначале не понял шутки Ларисы и на полном серьезе ответил:

– О, нисколько. – А потом уже во время танца сказал: – Считайте, что удостоверение у вас в кармане, вернее, в вашей сумочке. Пусть господин Юшаков зайдет при случае ко мне и получит для вас документ.

– Зачем же Юшаков? Я могу сама зайти.

– Простите за нескромный вопрос, он ваш муж?

– Конечно.

Вестгоф больше не заигрывал с Ларисой, даже не принял ее игривого тона. Он помрачнел и ни о чем больше не спрашивал. Он знал, чей человек Юшаков, а следовательно, она тоже. Для него она уже не представляла интереса. Лезть в дела Штрекера было небезопасно.

…Документ, выданный Ларисе абвером, вместе с другими сведениями она положила в тайник. Выбрала момент, попросила у Юшакова его старенькую «эмку», чтобы отвезти в комендатуру месячный отчет о работе. Машину отпустила, а сама на обратном пути, тщательно проверившись, заглянула в парк. На случай, если бы Юшаков или кто другой спросили об удостоверении, у нее было готово объяснение: вытащили из сумки на базаре. Риск, правда. Но, как сказал Юшаков, хочешь жить, умей рисковать.

Через неделю так же со всеми предосторожностями проверила – пакетика не было.

9. Жизнь продолжается…

Каким путем приходили в город новости, никто из жителей понятия не имел и особенно не задумывался. Главное, что они возникали, наполняя жизнь новым содержанием. Люди как бы оживали, больше и громче говорили, надеялись, ждали…

Тот год был особенно богат событиями. Еще зимой, где-то в декабре или январе, прошел слух, что под Сталинградом окружили немцев и там идут большие бои. Официально, конечно, об этом никто не сообщал, поэтому кто верил, а кто и нет. В начале февраля слухи подтвердились самым неожиданным образом: оккупанты надели траур по случаю гибели армии Паулюса. Это была большая радость, но выражать ее открыто опасались, с новой силой вспыхнула надежда, что скоро придут свои. Но прошла зима, а за нею – весна, оккупанты траур сняли, и жизнь снова потекла вяло и тускло в жестких берегах «нового порядка». Особенно трудно было зимой и весной, главной заботой был кусок хлеба. Летом, как говорится, легче…

В июле заговорили снова: под Курском разбили немцев, наши взяли Орел и Белгород, идет большое наступление. Горожане при встрече поздравляли друг друга, обнимались и плакали. Как будто даже стали смелее, не оглядывались, как раньше. Оккупанты притихли, и вид у них был не такой, как тогда, в первый год. Хотя лютовали, пожалуй, еще сильнее, чем прежде. Облавы, аресты, расстрелы и уходящие на запад эшелоны, набитые рабсилой.

По вечерам к Юшакову тайком приходили какие-то люди, о чем-то вполголоса толковали с ним запершись. Лариса догадывалась – у него была своя агентура, мелкие сошки, предатели, стукачи, за работу которых он, по-видимому, отчитывался перед начальством. В ежедневных арестах, карательных выездах в села он играл, надо думать, не последнюю роль. Часто возвращался хмельной до того, что едва добирался до своей комнаты и засыпал, даже не сняв сапоги.

В двадцатых числах августа новая весть отозвалась в сердцах людей: освобожден Харьков. Это уже совсем недалеко. Говорили, что по ночам, когда ветер с востока, слышно, как ухают орудия. А самолеты с красными звездами многие видели собственными глазами. Затерянный далеко в тылу городок как бы проснулся от длинного дурного сна, воспрянул духом, зашевелился, загомонил. Ждали своих. Ждала и Лариса, но когда стало ясно, что не сегодня-завтра произойдет, где-то в глубине сознания возникла мысль, что лучше бы они пока обошли город стороной. Может быть, за это время в ее жизни что-то переменилось бы. Нельзя же, в самом деле, ожидать своих, живя, хоть и не по своей воле, под одной крышей с предателем. Что для этого нужно было предпринять, придумать не могла. Но выйти из глупого, двусмысленного положения было необходимо. Но как? И за советом не к кому обратиться. Лариса нервничала, часто плакала, не спала ночами…

После той ночи, возвратясь с попойки, устроенной следователем Шамшуком, когда она то ли от выпитого вина, то ли по непростительной небрежности забыла запереть на ключ дверь своей комнаты, после торопливых, влажных рук Юшакова Лариса уже не могла гордо выпрямиться и указать ему на дверь, не могла ударить по противной физиономии. Та ночь Ларису как бы согнула, смяла, хотя окончательно, может быть, не сломила. Неожиданно для себя она перестала отказываться от вина. Она, которая содрогалась при виде рюмки, теперь могла выцедить бокал крепкого вина, не ощущая прежнего омерзения. От вина кружилась голова, зато наступало облегчение, отпускала давящая душу тяжесть.

Юшаков тогда целую неделю или больше старался не показываться на глаза. Несколько ночей не ночевал дома. Потом объяснился ей в любви, и так странно было видеть его лицо без приторно сладкой ухмылочки, серьезное, красное и потное от волнения. Он просил прощения за свою ночную выходку. Он-де ничего не мог поделать с собой, его чувства были так сильны – отшибло разум! Умолял выйти за него замуж, просил поверить, что будет любить и будет верен ей до гроба, обещал сделать ее независимой и счастливой. Они уедут в Берлин или Париж, будут жить так, как многим и не снилось. У него есть ценности, он купит особняк и начнет свое крупное дело. Говорил он тогда много всего, но Лариса его не слушала, она задохнулась от гнева и сознания собственного бессилия.

Замуж она за него не вышла и не смогла бы никогда, ни при каких условиях быть его женой, но отношения между ними стали незаметно для обоих другими. Раньше она его побаивалась, хотя не подавала вида. Ведь он мог сделать с ней все: оговорить, донести, посадить в тюрьму, отправить в Германию, пристрелить под горячую руку или по пьянке. И оправдался бы, нашел причину. Кто бы стал ее защищать? Сейчас же она могла позволить себе послать его ко всем чертям, не разговаривать и просто не замечать целыми днями. Он терпеливо выжидал и при этом пытался держать марку. Иногда напоминал ей, что многое может, но он-де порядочный человек, одним словом, интеллигент и уважает деликатное обращение. Не теряя надежды прибрать ее окончательно к рукам, он делал вид, что не замечает ее неприязни, а порой и откровенной грубости, прощал многое в надежде на главное, к чему, не скрывая, стремился. Не исключено, что в его расчеты входило и то, что шел уже третий год войны и его хозяева не наступали, а только зверствовали, теряя под ногами почву.

Так они и жили под одной крышей до того памятного сентябрьского дня, когда все разом решилось.

Утром Юшаков, войдя в кухню, где Лариса ставила на плиту чайник, сказал:

– Сегодня на фабрику можно не ходить.

Лариса вопросительно повернулась к нему.

– Нечего там тебе делать. Занимайся своими делами, только далеко не отлучайся. К моему приходу обязательно будь дома. Может быть, придется уезжать.

– Это куда еще?

– Скажут куда, – с какой-то обреченностью в голосе ответил он.

– Никуда я не поеду.

– Ну, милая, прикажут – поедешь. Куда денешься?

…После завтрака Юшаков ушел, а она долго ходила по пустому дому, не находя себе места, не зная, к чему приложить руки. На душе было тяжко, неопределенно. И не с кем даже словом обмолвиться. С Юшаковым она, конечно, никуда не поедет – это она решила твердо, но как избавиться от него?

День тянулся вяло и нудно, казалось, ему не будет конца. Хотя, собственно, зачем она так стремится к концу, зачем ей вечер? Что он ей даст, этот вечер?

Юшаков не появлялся, и Лариса где-то во второй половине дня, сама не зная зачем, вышла на улицу и медленно направилась в город. Постепенно пришло успокоение, хотя тревога и мучительные поиски выхода не оставляли ее. Незаметно подступившая осень уже бродила по некогда тихим и уютным улочкам городка. Листья желтыми пятнами лежали на пожухлой траве, на тротуарах, на вымощенной булыжником улице. Несмотря на погожие дни бабьего лета, осень чувствовалась и в прозрачной голубизне воздуха, и в усталом шепоте тронутых увяданием листьев. Закаты гасли быстрее, будто стыдились, что не могут дать людям тепла, обещанного ярко светившим целыми днями солнцем. В этих сизых, ласково теплых сумерках ее охватывала тоска.

Город притаился в ожидании, притих. На улицах было малолюдно. Время от времени от станции к Корольскому спуску с ревом проносились военные грузовики. Немцы подбрасывали пополнение и военные грузы на восток, где шли тяжелые бои. На рынке слонялись полицаи в черных шинелях с повязками. Она побывала на своей улице, прошла мимо дома, где они жили с мамой, но почему-то не зашла и повернула обратно. Наступали сумерки, и она заторопилась. Кто его знает, что он надумал. Еще решит, что сбежала, поднимут тревогу, начнут искать.

Когда она возвратилась, было уже совсем темно. На кухне горел свет, кто там находился, с улицы разглядеть было нельзя. Она тихо вошла в дом, но Юшаков услыхал и окликнул:

– Кто там?! А, это ты.

– Свои, – промолвила безразлично Лариса и ушла в свою комнату. На кухне был еще кто-то. Не зажигая света, она присела на кровать. Отсюда был слышен разговор, но слов не разобрать. Тогда она через коридор, стараясь быть незамеченной, прошла в гостиную. На кухне за столом в клубах дыма сидели Юшаков и один из его приятелей по имени Курбан. Кто был этот Курбан, где и чем он занимался, Лариса не знала. Она видела его несколько раз вместе с Юшаковым и понимала, что он тоже пользуется покровительством у оккупантов, как и Юшаков, На столе стояли бутылки, стаканы и закуска. По всему видно: сидели они давно.

– Ты не думай, Эдик, что только ты шишка, а другие так себе, – бубнил пьяным голосом Курбан.

– С чего ты взял? Ничего такого я не думаю.

– Я знаю. Конечно, гестапо – это гестапо, никто не говорит. Но у меня фирма тоже солидная. Зондерштаб! Одним словом, разведка! Только ш-ш-ш. Правда, этот штаб не здесь, а в области. Сюда иногда наведывается зондерфюрер Ринеккер. Обещал взять меня с собой. Только никому ни гу-гу, – приложил он палец к губам. – Понял? За заслуги перед рейхом. А что?

– Ничего. Болтаешь много…

– А я что? Тут же никого. Мы одни. Ты что, может, думаешь остаться?

– Что мне здесь делать?

– Почем я знаю. Может, с цветами будешь красных встречать, – хохотнул Курбан.

– Ну, ты кончай, – зло огрызнулся Юшаков. – Не до шуток.

– Все, все. Молчу. И пошутить уже нельзя? – В разговоре наступила пауза. Звякнули рюмки: чокнулись. Кто-то с аппетитом хрустел огурцом. Закурили. Курбан, загремев стулом, тяжело поднялся и, пошатываясь, пошел к выходу. У дверей повернулся: – Ну, будь. За угощение спасибочка. Мне пора.

– Пока, – буркнул Юшаков.

Стукнула наружная дверь. Юшаков по-прежнему сидел за столом, низко наклонив голову. Лариса открыла большой платяной шкаф, делая вид, что ищет что-то. Этот шкаф остался в доме от старых хозяев, и она к нему раньше не прикасалась. Но сейчас нужно было чем-то заняться, чтобы объяснить, почему она застряла в гостиной. Уж очень хотелось послушать, о чем говорят между собой холуи, когда хозяева собираются смазывать пятки. В одном из ящиков, под тряпьем, она нащупала что-то твердое. Пистолет! Откуда он здесь? Она видела у Юшакова другой, поменьше. Он как-то хвастался, что «вальтер» ему подарил знакомый офицер. Что, у него не может быть другого? Один носит при себе, другой спрятал в шкаф. Оглянувшись, она быстро сняла с плечиков платье, завернула в него находку и направилась к себе. В комнате она переложила пистолет в сумку, но перед этим повертела в руках. Точно, «ТТ», такой, как у папы был. Папа давал ей подержать, показывал, как заряжать, взводить курок, прицеливаться. Дома у них была маленькая мишень, приколотая кнопками к двери в коридор, и по утрам папа тренировался: прицеливался и щелкал. Она тоже прицеливалась, но держала пистолет двумя руками, а папа смеялся и говорил: «Держи крепче, а то выскочит и удерет на улицу». Мама сердилась: «Нашел игрушку! Сам играется и ребенка туда же». А он: «Хорош ребенок! На нее, мать, уже хлопцы на улице посматривают. Того и гляди – уведут».

Не вынимая пистолета из сумки, Лариса потянула на себя затвор – в отверстии блеснул патрон: пистолет был заряжен, патрон – в патроннике – и легонько отпустила. Нужно только взвести курок и нажать на спуск. Она закрыла сумку и вышла в коридор. Юшаков выглянул из кухни.

– Ты готова? Я жду, собирайся.

– Куда собираться?

– Пока поедем к шефу. Возможно, сегодня придется драпать из города. Похоже, что немцы уже собираются. Скоро здесь будут красные. Бои уже под Ахтыркой.

Юшаков говорил совершенно трезвым голосом. Или он мало пил, а накачивал своего приятеля, или страх перед надвигающимися событиями вышиб из него весь хмель.

– А мы куда? – снаивничала Лариса.

– Куда, куда… Не оставаться же нам здесь! Может быть, даже завтра нагрянут красные. – Говорил он мягко, как бы просяще, с досадой.

– Ну и что? – продолжала Лариса все так же наивно и безучастно.

– Тебе-то, конечно, ничего. Хотя…

– Что хотя? Договаривай.

– Ничего, – Юшаков взял стакан и допил оставшуюся водку. – Между прочим, подпольщики, которых недавно взяли в городе, – моя заслуга. Я доложил шефу, что это наша с тобой совместная работа. Видишь, я не жадный, делюсь.

– Подлец!

– Ну, ты! Легче на поворотах, – но в голосе его не было злости, видимо, смягчала общность судьбы. Он поднялся и, слегка пошатываясь, пошел к себе в спальню. Лариса с тревогой посмотрела ему вслед. Что если он надумает искать пистолет, который был в шкафу? Но Юшаков спустя некоторое время вышел с чемоданом, снял с вешалки плащ.

– Давай быстрее, я буду ждать тебя в машине, – бросил он, не оглядываясь.

Машина, та самая «эмка». Достал где-то разбитую, отремонтировал в мастерской при комендатуре и поставил немецкий мотор. Водить машину он мог: до войны работал на легковой. Хвастался, что даже бургомистр ходит пешком, а у него собственный выезд.

На дворе была такая темень, что даже вблизи невозможно было ничего различить. Моросил осенний дождь. Лариса ощупью добралась до стоявшей у сарая машины, бросила свой узел на заднее сиденье, а сама плюхнулась рядом с Юшаковым и тут же пожалела, что не села сзади. Но пересаживаться было поздно: машина тронулась с места. Недалеко от станции они переехали железную дорогу и свернули на булыжную мостовую, что вела мимо вокзала и рыночной площади к центру города. Вокруг ни огонька, ни живой души. Только дождь стучал по кузову, заливая стекла машины. Молчали.

Лариса положила руку Юшакову на плечо. Он сбавил газ и удивленно взглянул на нее.

– Послушай, Эдик, поедем куда-нибудь в село, – мягко сказала она. Сказала просто так, не зная, что из этого выйдет.

– Куда, куда? – скривил губы Юшаков.

– Останови, поговорим спокойно.

– Ну, что? – остановив машину у обочины, он повернулся к Ларисе. – В какое село, и что мы там будем делать?

– Поедем в село, в лес или еще куда-нибудь, переждем, пока немцы уйдут.

– Партизаны, милая, меня по головке не погладят. Тебя – не знаю, а меня вздернут. Это точно.

– Преувеличиваешь. Что они о тебе знают? Если даже что-то известно, разберутся. Ну, в крайнем случае, осудят. Отбудешь срок и вернешься. – И неуверенно добавила: – Я буду ждать.

Юшаков нажал на стартер.

– Уж не получила ли ты задание – доставить меня к партизанам? – ехидно спросил он. – Не выйдет, подружка. Это ты Штрекера можешь водить за нос. А меня не-ет. Хочешь откровенность за откровенность? Не верю я тебе. Ни одному слову. Раньше думал, что поймешь, одумаешься. Но ты снова за свое. Ну что ж, пеняй на себя.

– Да ты что? Какое задание?

– Вот что, кончай сказку про белого бычка! Никуда я не поеду и тебя не пущу. Заруби себе на носу. – В голосе Юшакова зазвучала угроза. Машина тронулась.? места. – Нас ждет шеф. У него есть разговор и к тебе. Вот и пригласишь его в лес или еще куда-нибудь. Я не возражаю. – Он хохотнул с откровенным злорадством.

Проехали станцию, тюремный забор, скоро рыночная площадь, а там и центр. Что ожидало ее в гестапо? Какую еще пакость ей приготовили? Нет. Надо что-то делать. Действовать, пока не поздно. Лариса сжимала в сумке рукоятку пистолета и никак не могла решиться, но когда показалась рыночная площадь, которую она скорее ощутила, чем увидела в темноте, будто какая-то сила толкнула ее под локоть. Выхватив пистолет, она направила его в Юшакова.

– Останови. Поворачивай к Саващине или убью!

Он притормозил, сделал вид, что разворачивается. Потом резко, всем телом повернулся к Ларисе, ударив ее под локоть. Она нажала на спусковой крючок, грохнул выстрел, и пуля пробила боковое стекло. Машина вильнула в сторону и остановилась. Юшаков повалил Ларису на сиденье, пытаясь схватить ее за руку, но было тесно – мешал руль. Тогда он, прижав ее одной рукой, другой попытался достать из кармана свой пистолет. В этот момент Лариса изловчилась и выстрелила в него раз, второй. Он обмяк и стал сползать с сиденья вниз.

Лариса выскочила из машины и оглянулась. Вокруг никого, темень и тишина. По-прежнему моросил дождь. Она бросилась бежать, вначале даже не подумав, куда. Бежала долго, падала, поднималась и снова бежала, пока не выдохлась. Погони не было. Тут только вспомнила, что в машине остался ее узел с вещами. Но она только махнула рукой и снова бросилась бежать. Остаток ночи просидела в каком-то заброшенном сарае на окраине Саващины, а когда стало светать, спустилась в глубокий заросший кустарником овраг.

Через три дня в Огарьский лес, где в это время находилась Лариса вместе со многими бежавшими сюда горожанами и крестьянами из близлежащих сел, пришла радостная весть – наши освободили город.