Текст книги "Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Данил Корецкий

Соавторы: Анатолий Кузнецов,Николай Коротеев,Лазарь Карелин,Теодор Гладков,Аркадий Ваксберг,Лев Корнешов,Лев Квин,Иван Кононенко,Вениамин Дмитриев,Владимир Масян
сообщить о нарушении

Текущая страница: 135 (всего у книги 178 страниц)

Только в сумерках вернулись они в сельсовет. Скрипаль уже ждал их. Село отдало государству более двадцати тысяч рублей, и председатель райисполкома потирал от удовлетворения руки.

– Везде бы так, Василий Васильевич. Давно бы уже отстроились, встали из разрухи.

– Деньги большие, – устало согласился Ченцов. – А охрана?

– Со мной четыре милиционера, да ты с шофером.

– Я остаюсь на открытие клуба. Обещал комсомолятам.

– Значит, обойдемся без двух штыков, – продолжал шутковать Скрипаль.

– Нет, не обойдетесь.

Ченцов пригласил Сидорука и велел отобрать пятерых ястребков для сопровождения полученного займа.

– Поедут на моей машине, – предупредил он вопрос Скрипаля. – С ней и вернутся.

– Как знаешь. – Предисполкома не стал настаивать.

Ченцов проводил его на улицу, достал из эмки свой автомат и дал председателю.

– Так у меня же есть, – удивился Скрипаль.

– Видел. На нем пуд грязи. Оставь, я почищу, пока буду ждать машину.

На том и расстались.

* * *

Кудлатый с утра объявил приказ Сидора:

– Выступаем на большую операцию. Нашей боевке – сжечь клуб со всякими коммуняками, що там будут. Село перекинулось к советам, значит, брать у них можно все, что захочется. А кто добром не отдаст, отправить к праотцам.

– Куда идем-то? – спросил Жаба.

– На кудыкины горы. – Кудлатый помолчал, отыскивая взглядом Боярчука. – Тебя с Ходаничем оставляют кашеварить.

– Уж не Прыщ ли так обо мне заботится?

Борис спрыгнул с нар, но Кудлатый повернулся к нему спиной, приказал всем выходить строиться. Потом, не поворачивая головы, пробурчал:

– Возвертаемся, пойдешь в город. Люди предупреждены.

– Тогда другое дело. – Боярчук вернулся на нары, подсел к Жабе. Близоруко щурясь, Михаил набивал патронами автоматный рожок. Борис начал ему помогать, торопя на словах, но то и дело посылая патрон наперекор.

– Поспешите, – прикрикнул на них Кудлатый и, не дожидаясь Михаила, пошел к лазу.

– Проверь, – крикнул Борис Ходаничу.

Тот живо встал у лестницы.

– Не передумал? – спросил Боярчук Михаила. – Теперь вся надежда только на тебя.

– Я дважды не повторяю, – хмуро ответил Михаил. – Сделаю, как договорились.

– Мне бы с ним, – пожалел Ходанич. – Не заблудишься в темноте?

– Как-нибудь, – отмахнулся Михаил. – Прощаться не будем, так, глядишь, быстрее встретимся.

Но сам не удержался, стиснул в объятиях Петра, потряс руку Боярчуку. Перед лазом споткнулся на правую ногу. Выругался.

– Невезучий я!

– Я заговорное слово пошепчу, лихо мимо и пронесет, – страстно пообещал Ходанич.

– Прорвемся! – приободрил парня и Боярчук, хотя на душе его скребли кошки. – Прыща берегись.

На поляне длинной ломаной шеренгой уже стояли около шестидесяти бандеровцев. Сидор лично проверял снаряжение каждого.

Разведка и посты бокового охранения ушли первыми. До Копытлово было добрых два перехода, и Сидор старался обезопасить себя от возможных встреч с солдатами МВД. Прыща поставил во главе колонны, сам отправился с последней боевкой.

Боярчук давно понял, что банда совсем не походила на простое скопище преступников. В лесу пряталось хорошо организованное и многому обученное воинское формирование, костяк которого по сути составляли профессиональные военспецы. Соответственно и внутренняя служба, и боевые операции строились здесь с завидным знанием дела. Первое впечатление анархии в банде было ошибочно. Шумное, похмельное пустословие лесных братьев только создавало впечатление единой общины. На самом деле безропотная железная дисциплина да страх наказания заменили в банде армейскую муштру. Несогласных просто истребляли физически.

Поэтому и на этот раз Боярчук с Ходаничем не остались без присмотра. Лагерь бандеровцев по-прежнему хорошо охранялся. Оставалось надеяться на Михаила.

А Михаил шагал вслед за Кудлатым и в который раз пытался представить себе встречу с эмгэбистами. Легко было решиться на нее за глаза, но чем ближе подходило реальное время, тем сильнее волновался Михаил. Если бы он шел на операцию впервые, никто и не придал бы этому значения. Переживания за поведение в первом бою сильнее ощущения страха. Это во втором и третьем будет наоборот. Но не ведал о том молодой крестьянин.

Наверное, потому и не заметил, когда пристроился к нему вездесущий Прыщ.

– Слышь, Жаба, – оттесняя плечом Михаила из движущейся в затылок цепочки бандеровцев, льстиво пропел он. – У меня к тебе разговор имеется.

– Чего еще? – недовольно пробурчал Михаил, но остановился.

– Отойдем в сторонку.

Пропустили мимо себя боевкарей Кудлатого, который не удержался, чтобы не обругать недреманое око банды:

– Не замай, Прыщ, моих хлопцев. Копайся в сраном белье на отдыхе, а не перед делом.

Начальник безпеки сделал вид, что не расслышал его слов. Впереди и вправду предстоял бой. А в бою шальные пули летят со всех сторон.

– Мы сейчас вас догоним, – как ни в чем не бывало крикнул он.

– Ну, чего? – не терпелось Михаилу, но Прыщ дождался, когда бандеровцы отошли на достаточно большое расстояние.

– Ты помнишь, как в Глинске Хому убили? – вдруг спросил он.

– Помню, в затылок, – побледнел Михаил.

– А почему, знаешь?

– Нет.

– Старших не слухался, – ядовито заулыбался Прыщ. – Тайные мысли вынашивал.

– Какие мысли? – Попятился Михаил, и мороз пробежал у него по коже от испытующего взгляда подручного главаря. – Я-то тут при чем?

– Сидор приказывает тебе сегодня ночью убрать Капелюха, – опять резко переменил тон Прыщ и погладил Михаила по плечу.

– Как убрать? – еле выговорил тот.

– После карательной акции в селе останешься с Капелюхом в заградительном отряде. Остальное – дело твое. Мертвый Капелюх – ты живой. Живой Капелюх – ты мертвый. Других шансов выжить у тебя не будет.

Тяжело дыша, Михаил молчал.

– А чтобы во время боя тебя не дай бог не поцарапали, будешь все время находиться при мне. И без фокусов, Жаба! – заключил Прыщ.

На тропе послышались шаги. Из-под мохнатых еловых лап вынырнул Сидор с охраной. Прыщ шагнул ему навстречу и тихо шепнул:

– Согласен.

Главарь мельком глянул на Михаила и прошел мимо. Озабоченное лицо его было непроницаемым. Он только слегка махнул рукой, как бы соблаговоляя Михаилу следовать в его свите.

Буря чувств смешалась в душе парня. Предательская, сладкая радость доверия главарей сначала взяла верх над остальным. Потом подступил гаденький страх за соучастие в страшном сговоре. «Паны дерутся, а у холопов чубы трясутся», – припомнилось Михаилу. Как поступали в банде с нежелательными свидетелями, ему было хорошо известно. Под конец наступила полная депрессия, безразличие и к собственной судьбе, и к судьбе целого света. Он почти физически ощущал свою кончину.

К Копытлову подходили в сумерках. Разведка засекла две легковые машины с охраной, которые выехали из села по направлению к городу. Сидор с досадой обругал помощников: видимо, упустили хорошую добычу. Но Прыщ сказал, что теперь в селении им никто не окажет сопротивления, и главарь успокоился. Решили ждать, пока в клубе соберется побольше народа.

* * *

От ужина Ченцов отказался. Сидорук ушел, и подполковник остался в сельсовете один. Разобрал и почистил автомат Скрипаля, зарядил, поискал глазами, куда поставить, не нашел и повесил на крючок, что вместо вешалки торчал у двери на потрескавшемся боку печки. Задул керосиновую лампу на столе и стал закрывать окна.

Полутемная площадь перед сельсоветом была пустынна. Не видно людей и на улицах. Только в той стороне, где отстроили сельский клуб, слышались голоса и хриплая музыка радиоприемника. И тут быстрая тень метнулась от церковного двора к дому совета, за ней вторая, третья.

Ченцов инстинктивно прижался к стене в проеме между окнами. Увидел снаружи незнакомых вооруженных людей.

– Кажись, нет никого, – сбиваясь с дыхания, просипел молодой голос.

– Проверь! – приказал другой голос.

Ченцов пригнулся и почти на четвереньках перебрался за печку, изрядно выпиравшую в комнату. В коридоре застучали сапоги, рывком распахнулась дверь, и луч карманного фонарика пошарил по стенам, остановился на столе. Вошедший оглядел в расколотой тарелке окурки «Казбека», зачем-то понюхал стекло у лампы и выключил фонарик.

– Ну, чего там? – донеслось с улицы.

– Недавно ушли, – ответил бандеровец. – Лампа еще теплая.

Вошедший открыл окно.

– Подавай, все одно придут. Они завсегда в свой совет бегут, когда их бить зачинают.

С улицы подали немецкий ручной пулемет и коробки с лентами. В комнату вошел еще один бандеровец.

– Глянь, зброю оставили, – сказал он и снял с крючка автомат Скрипаля.

– Иди сюда, – позвал первый. – Двигай стол к окну и налаживай свою машину.

– Зробим! Посвети…

– Я тебе посвечу между глаз. Делай все тихо и скрытно. А я к попадье за самогоном смотаюсь.

– Эй! – опять позвали с улицы.

– Чего еще?

– Керосин прими.

– На кой хрен он мне сдался?

– Запалишь совет, когда все кончим.

Бандеровец принял канистру и, матерясь, потащил в коридор. Второй возился с пулеметом. Судя по звукам, на улице больше никого не осталось. Вот хлопнула и входная дверь. Значит, пулеметчик остался один.

Ченцов понял, что это его шанс. Увидев, как бандеровец нагнулся, он огромным прыжком выскочил на середину комнаты и со всей силы ударил его наотмашь в висок рукояткой пистолета. Бандит, не ойкнув, ткнулся головой под стол.

Обезвредить второго было проще. Оглушенный прикладом автомата, он так и остался отходить в мир иной с бутылкой самогона в руках.

За окнами по-прежнему было тихо. Черная украинская ночь, погасив зыбкую полоску заката, сомкнула крылья над селом, утопила во тьме хаты и сады, надежно укрыла до выхода на небосклон месяца и правых, и виноватых. Искать бандитов на улице в такой час, что иголку в сене. А вот пробудить людей, предупредить…

Ченцов вставил ленту в пулемет и, задрав ствол, выпустил длинную очередь в поднебесье. Трассирующие пули огненными шмелями рассыпались над селом. Гулкое эхо ударило по закоулкам. Подполковник подождал несколько секунд и снова надавил на спусковой крючок. Теперь пулемет трясся в руках Ченцова, пока не кончились патроны в ленте.

Как и первый раз глухая тишина длилась несколько секунд. А потом разом заухало и забухало, застрекотало по всему селу. На соседней улице ярким пламенем вспыхнула хата, выхватив из темноты фигуры мечущихся людей.

Дольше оставаться в здании совета не имело смысла. Ченцов вспомнил о колокольне. Ничто так не действует на психику, как неожиданный сигнал в темноте. Набат всегда звал народ к отмщению.

Он вынул из пулемета затвор и с двумя автоматами выбрался через противоположное окно в палисадник. Со всех сторон неслись крики о помощи и грохотала беспорядочная стрельба. Еще несколько подворий занялись огнем в разных концах села.

Прячась за деревьями, церковным садом Ченцов пробрался к колокольне. Сбил прикладом замок и, задыхаясь, спотыкаясь в темноте, взлетел по ступенькам наверх, отвязал от бруса веревку и ударил в колокол.

Казалось, небо раскололось от удара, и густой бас прокатился по окрестным холмам и лесам. Зловеще страшен гул набата в ночи.

Но недолго гудел большой колокол. Зацокали о кирпич пули, полетела во все стороны острая крошка. Ченцов выпустил веревку и лег на толстый брус. Услышал шорохи и пыхтение на лестнице, полоснул из автомата в темный лаз. Подождал немного и снова натянул веревку. Увидел сверху бегущих через площадь к церкви бандеровцев. Рассеял их несколькими очередями. И опять поплыл тугой гул над селом.

С каким-то особым остервенением кидались бандеровцы на штурм колокольни. Но каждый раз крутая лестница встречала их плотным огнем. И бил, и звал на помощь набат. Не один бандит с содроганием сердца вспомнил в ту ночь Иисуса да святую деву Марию. Особенно когда запалили сельсовет, чтобы пламя пожара высветило церковь и колокольню. Именно в тот момент, когда в доме рванула канистра с керосином и рваное пламя клубами заплясало на крыше, на площадь с ревом вынеслись армейские грузовики с солдатами. Без приказа бандеровцы кинулись к лесу.

* * *

Не успела жена Сидорука достать из печи чугунок с распаренной тыквой, как в окно требовательно постучали. Сидорук вышел на крыльцо. Двое бойцов из его отряда самообороны заговорили разом:

– Банда, Тимофеич!

– Со всех концов в село заходят!

– Где хлопцы? – спросил Сидорук.

– Панас с Гунькой к клубу подались, остальные по хатам вечеряют.

– Быстро собрать всех, кого успеете, – Сидорук лихорадочно соображал, где назначить встречу. – Бежать к клубу, там сегодня полно народу. Побьют всех.

– А ты, Тимофеич?

– Я забегу в сельсовет за товарищем Ченцовым, дозвонимся до города. Случай чего, действовать по обстоятельствам!

Сидорук вернулся в избу, повесил на плечо винтовку, достал из-под лавки цинковую банку с патронами и стал рассовывать их по карманам пиджака. Жена молча наблюдала за ним.

– Банда пожаловала, – не глядя на нее, проговорил Сидорук. – Задуй огонь и сховайся в картофельной яме. Да не чешись больно, они с минуты на минуту будут здесь.

– Дождались! – Женщина тихо заплакала.

– Ежели чего, – покашлял Сидорук, – переезжай к матери. Она поможет.

– А дите родится?

– Власть не оставит. – И как ошпаренный выскочил на улицу.

Темень стояла, хоть глаз выколи. Но Сидорук хорошо ориентировался на знакомой местности. Вырос на этой земле. Знал каждый куст. По лаю собак определил, что бандеровцы окружили село. Садами и огородами кинулся к центру. До площади оставались два подворья, когда трассирующий веер ушел в вышину. За ним, кажущийся бесконечным, второй. Ошибиться Сидорук не мог.

Немецкий пулемет бил из окна сельсовета. Почти тут же раздалась стрельба у клуба. Туда и повернул бывший сержант. Рассуждать было некогда. Совет занят бандеровцами, а у клуба сражаются его товарищи.

Но вот завязалась перестрелка в другом месте. «Возле хаты Литовченко, – безошибочно определил он. – Видно, застали парня дома». Рванули гранаты в противоположном конце улицы. Карманная артиллерия была только у Митьки Воронька.

Несмотря на общий шум, Сидорук вздрогнул, когда над землей поплыл гул большого церковного колокола. Казалось, на какие-то мгновения он поглотил все остальные звуки. Но когда смолк, воздух взорвался сотнями криков, выстрелов, лаем, топотом, треском пожара и надрывающим душу детским плачем.

Сидорук остановился. Перевел дыхание и почти спокойно загнал патрон в патронник. «Бить везде, по всей деревне, не давать им опомниться, не давать натворить зла, – пришла и стучала в виске одна только мысль. – Бить!»

Он вышел на улицу и навскидку выстрелил в грудь бежавшему на него бандеровцу. Присел на колено и послал еще две пули в другого. Упал на бок, откатился к плетню и расстрелял всю обойму.

Снова загудел колокол. И снова растворились в нем все звуки. Сидорук медленно, как на плацу, поднялся, перешел дорогу, отодвинул в сторону плетень и густым вишняком вышел на другую улицу. Здесь горели несколько хат, и было светло, как днем. Возле колодца трое вооруженных людей. Рядом валялась пустая канистра.

«Знакомые методы». – Сидорук вскинул винтовку. Крайний бандеровец дернулся и кулем рухнул на землю. Остальные кинулись в разные стороны. Но на их беду было светло, а бывший сержант стрелял метко.

Нырнул в паутину веток, снова продрался на противоположную улицу. Услышал легкие шаги. Взял на мушку еле заметные очертания человека.

– Гунька?

Человек словно налетел на невидимую стену.

– Я здесь!

Парень перелез через изгородь. Глаза даже в темноте лихорадочно блестели.

– Живы хлопцы? – с надеждой спросил Сидорук.

– Панаса в голову убили. Он первый бандер увидел, начал стрелять. А сам отойти не успел.

– Кто на колокольне?

– Не знаю. Как из пулемета хлестанули, мы выбежали из клуба. Старостин дал команду, чтобы все в лог бежали, а там за реку. А мы с Панасом прикрывать остались. Потом еще двое наших прибегли. Так и отбивались.

– А теперь ты куда?

– На почту. У них телефон есть.

– Сгорела почта.

– А сельсовет?

– Пулемет там.

– Чего же делать?

– Попробуем на колокольню пробиться. Там наши.

Оказалось, сделать это уже было невозможно. Встревоженные набатным призывом боевкари самовольно стекались к церкви. Грабежи и поджоги прекратились. Бандиты торопились заставить замолчать ухающий колокол. Со всех концов по колокольне палили из автоматов и карабинов.

Ярким факелом занялся сельсовет. Внутри его что-то рвануло, огненный шар поднялся над крышей. И тут Гунька увидел машины.

– Солдаты, Тимофеич!

– Теперь лупи гадов, не бойся, Гунька!

Сидорук высунулся из-за сарая, за которым они прятались, и начал с остервенением посылать пулю за пулей в разбегавшихся бандитов. Ниже, с колена, торопливо стрелял ястребок Гунька. Откуда прилетела к ним граната, сказать трудно. Видно, бросили уже на ходу, на авось. И упала-то она за углом, под бревнами подгнившего венца. Сидорук даже успел ее разглядеть краем глаза. Успел потянуть хлопца за плечо, пряча его за стену. Но рухнула старая стена.

А по улице уже бежали солдаты из батальона МВД, стрельба откатывалась за околицу и постепенно смолкала.

* * *

Когда в селе зарокотал пулемет, Сидор приказал выступать своему штабу. Пока спустились с холма, в проулках уже завязалась ожесточенная сеча. По приказу Сидора на окраине их должен был встретить Капелюх. Но ни того, ни его разведчиков поблизости не оказалось.

Непонятное обстоятельство насторожило главаря, и он отказался заходить в село. К ослушавшемуся Капелюху послали Прыща и Жабу с двумя автоматчиками.

– Ищите сукина кота в сельсовете, – напомнил Сидор. – По плану это его объект.

И не договорил, застыл с открытым ртом. С неба лился густой колокольный звон.

– Это еще что за концерт? – зашипел он на Прыща. – Какой идиот додумался?

– Предательство?! – юлой закрутился Прыщ. – Достать и в порошок стереть!

Он опрометью побежал по темной улице. Михаил едва поспевал за ним. Позади слышалось прерывистое дыхание телохранителей Сидора.

На перекрестке лежала опрокинутая телега, Михаил зацепился ногой за оглоблю и растянулся в пыли. Боевкари обогнали его. И вдруг метрах в десяти впереди на дорогу вышел человек с винтовкой наперевес. Уклониться от выстрела Прыщ не успел. Вскинул руки, словно закрываясь, по инерции пролетел еще несколько шагов и упал навзничь. А неизвестный мститель уже с колена пригвоздил к плетню второго бандеровца. Михаил задом отполз под телегу.

Расстреляв всю обойму, человек поднялся с земли и полез в заросший порослью сад. Его никто не преследовал.

Подождав немного, Михаил крадучись подступил к тому месту. Прыщ и оба телохранителя были мертвы.

«Господи, – подумал с ужасом Михаил, – если бы я не споткнулся, лежать бы мне рядом. Спаси и помилуй, господи!»

На соседней улице хлестко щелкнул винтовочный выстрел. Михаил мог бы поклясться, что даже нутром узнал оружие. Будто невидимая сила подхватила его и понесла напролом через дворы, улицы, сады, огороды. Он не замечал ни хаты, ни заборы, ни людей, ни деревья. Удары веток, треск плетней, свист пуль, предупреждающие и проклинающие крики встречных – все отошло в другой мир, чужой для него и страшный. Одно желание владело им – немедленно вырваться из объятий проклятой ночи в проклятом селе. И желание это неукротимо росло. Сконцентрировавшись в разгоряченном мозгу, само себя распаляя, оно вышло в конце концов из-под контроля человека.

Как безумный носился Михаил по деревне, ничего не видя вокруг. Только винтовочное буханье, как удары бича, заставляло его в неистовстве крутиться по улицам и прыгать через заборы.

Неожиданно все стихло со стороны площади. И Михаил побежал туда. Кто-то попытался его остановить, но парень вырвался. Впереди было светло, и ясно просматривались фигуры солдат. Они цепью шли навстречу.

Если бы не было у него в руках автомата…

* * *

Только к вечеру второго дня Сидор узнал об истинных размерах потерь. В поименном списке убитых, которых сельчане опознавали на площади, среди четырнадцати боевкарей значился и его ближайший помощник Прыщ. При загадочных обстоятельствах пропал без вести Капелюх. Еще восемь человек дезертировали. Но больше всего Сидора поразило исчезновение щербатого Сирко – три года верно ходившего у сотника в адъютантах. Сидор считал его преданней собаки.

Сирко в налете на Копытлово не участвовал, сказался больным. Его и вправду всю предшествующую ночь рвало, и утром он зеленый появился перед главарем. Но к полудню, после ухода боевок, по рассказам очевидцев, адъютант преобразился. Велел пригнать с хутора двуколку и на ней вместе с Ходаничем поехал в Глинск к Игнату Попятных за хлебом. Других людей с собой не взял. Назад ни Сирко, ни Ходанич не вернулись.

Сидор позвал Боярчука.

– Меня настораживают два факта, – высказал свое мнение Борис, которого не в меньшей степени волновало исчезновение Петра. – Последние дни твой Сирко больше других якшался с Жабой и Капелюхом.

– Жаба убит в бою.

– У меня другие сведения.

– Говори.

– Сколько человек ты послал в село вместе с Прыщом?

– Жабу и еще двоих, – неохотно проговорил Сидор.

– И все четверо убиты?

– Да.

– Но ведь говорят, что ты послал их к Капелюху, – снизил голос Борис и прищурил один глаз.

– Выспросил? Шпионишь? – Сидор недобро засверкал глазами.

– В моем положении иначе нельзя. – Борис развел руками. – Извини, но твои люди слишком болтливы.

– Хорошо, а второе опасение?

– Ходанич, как и я, смею заметить, был безоружным. Я не видел, чтобы у вас кто-то уходил с базы с голыми руками.

– Не понял, – недовольно буркнул Сидор.

– Сирко взял с собой одного человека, именно человека безоружного. Значит, таковой и нужен ему был.

– Зачем?

– Надо послать людей в Глинск, тогда и узнаем.

Сидор долго молчал. Связь между Сирко и Капелюхом была для него неожиданностью. Вернее, он знал о ней со слов Прыща, но не придавал ей ровно никакого значения. Теперь же исчезновение обоих могло рассматриваться как заранее спланированная комбинация. А если так… Нет, думать о золоте не хотелось. Не верилось. Но червь сомнения уже глодал сотника.

– Я принял решение уходить на новую базу, – наконец сказал он.

– База не готова, – начал было возражать Борис.

– Не твое дело, – резко оборвал его Сидор, и опять недобрые огоньки появились у него в глазах.

Борис понял, что сотник еще не разобрался в происшедшем и вряд ли разберется. Но именно это и подогревало слепую месть главаря. Спорить с ним было опасно.

– Завтра Кудлатый проводит тебя в город. На явочной квартире встретишься со Степанидой… – Сидор говорил медленно, не скрывая, что наблюдает за реакцией Боярчука. – Инструкции ей даны.

– Она придет с моим отцом?

– Это будет зависеть от обстоятельств. Пока же, во всяком случае, от твоего папаши получено согласие на встречу.

– Кто разговаривал с ним?

– Пусть тебя это не волнует. И вообще мне не нравится, что ты слишком любопытен.

– Когда мне возвращаться? – кротко спросил Борис.

– За тобой придут.

– А если нет? – Борис подался вперед. – Сведения о почтовом я бы хотел передать лично.

Сидор криво усмехнулся, протянул руку к спине кровати и снял висевшую на портупее желтую кобуру с парабеллумом. Погладил ее ладонью, словно пыль стирая, и положил перед Боярчуком.

– Это тебе вместо гарантий.

Борис не пошевелился. Сидор расценил это по-своему.

– В доле своей можешь не сомневаться. Я же сказал, что мы еще пригодимся друг другу!

– Только учти. – Боярчук нацепил ремень с пистолетом. – Я со своей стороны тоже кое-какие меры приму.

– Ишь ты! – загоготал Сидор. – Только смотри не перемудри. А то сам себя обманешь.

Оставшись один, Сидор долго обдумывал версию Боярчука. Слишком мало надежных людей оставалось у главаря, чтобы решиться еще кому-то открыть тайну золота. И тогда сотник решил сам навестить потаенное место. Пока боевки переберутся на новый постой, пока обустроятся… Два дня ему хватит. За это время не всякий и поймет, что с бандой нет главаря.

Но если действительно Капелюх позарился на золотую казну и вывез ее? Управиться ли тогда Сидору одному? Брать с собой людей он не хотел. Но и одному не догнать похитителей. Тогда придется прибегнуть к старому способу: сообщить о грабителях в милицию. Да, да, в советскую милицию. А когда та найдет золото, устроить нападение на отдел, пусть даже и в районном центре. Здесь игра стоит свеч.

Перед тем как лечь, Сидор позвал Сову, теперь заменявшего пропавшего адъютанта. Лупоглазый парень подобострастно застыл у входа.

– Входи, – как можно мягче сказал Сидор. – У меня к тебе разговор имеется. Заодно проверим, умеешь ли ты держать язык за зубами.

Сова сделал два шажка вперед и согнулся еще почтительнее.

– Не переломись, – не без удовлетворения пробурчал сотник и на некоторое время замолчал.

Сова следил за ним неотрывным взглядом. Но в отличие от фигуры в глазах не было ни преданности, ни подобострастия. «И этот сам себе на уме», – подумалось Сидору, и настроение его снова испортилось.

– Кажется, тебя посылал Прыщ следить за домом Боярчука? – почти не разжимая губ, спросил он.

– Так точно, пан сотник!

– Знаешь ли ты в лицо стариков, родичей Боярчука?

– Как своих собственных, пан сотник.

– Сможешь притащить их на базу?

– Нет ничего проще, пан сотник!

– Иди и помалкивай. Дня через два-три исполнишь, что я просил.

– Как прикажете, пан сотник!

– А вот так и прикажу: пшел вон! – заорал вдруг Сидор.

Повторять Сове было излишне. Он испарился мгновенно, что поразило Сидора больше всего. Он даже сам попытался также крутануться на месте, но больно ударился ногой о табуретку и, проклиная всех чертей, с ревом повалился на кровать.

* * *

Капитан Костерной ерзал в кресле, которое из последних сил надрывно скрипело под ним, и всем своим видом старался выказать Ченцову неудовольствие. Но весть, с которой он пришел к подполковнику, уже захватила Василия Васильевича, и тот не обращал внимания на капитана.

Накануне по дороге в Глинск машину Костерного остановил невзрачного вида крестьянин в помятой соломенной шляпе.

– Игнат Попятных, – дотронувшись до надорванного края шляпы узловатыми скрюченными пальцами, представился он. – Прошу пана офицера до моей хаты. Вас хочет бачить хлопчик, який вас почэкаить.

– Кто таков? – из кузова спросил Костерной.

– Петр Ходанич, – понизив голос, ответил крестьянин.

Поехали в село. Подворье Игната Попятных было таким же невзрачным, как и сам хозяин. Хата и амбары – под серой соломой, стены давно не белены, двор не метен. Облезлая больная собака лежала у порога пустого хлева. Когда солдаты с хозяином вошли во двор, она без лая поднялась и, поджав хвост, затрусила в заросший крапивой огород за обвалившимся колодцем.

Игнат Попятных добрый десяток лет жил бобылем.

Худого про него люди не говорили, но и добрых слов на старика не тратили. Нелюдим был Игнат. Сам по соседям не ходил и к себе гостей не жаловал. А вот из леса гости по ночам к нему наведывались частенько. Изрядно пышные хлеба пек дед, хотя своей муки не имел. Может, оттого и люди к нему не ходили, что чуяли здесь неладное. Да так уж повелось в народе – жалеть убогих и одиноких. Ни в милиции, ни в отделе МГБ про деда Игната Попятных долгое время и слухом не слыхивали.

Ходанич лежал на сундуке в горнице, укрытый лоскутным одеялом. Голова его была замотана окровавленной тряпкой. Левая рука безвольно свешивалась на пол. Петр, по всей видимости, находился в глубоком обмороке. Костерной оставил с ним фельдшера и попробовал разговорить хозяина. Но тот так умело прикинулся глуповатым да к тому же тугим на ухо, немощным и обездоленным старцем, что, кроме «как?» да «ась?», Костерной от него ничего не услышал.

Пришлось ждать, когда очнется Ходанич. Солдаты тем временем нашли в амбаре несколько мешков с ржаной мукой и бочку со свежей брагой. Показали Игнату.

– Кушайте! – преспокойно сказал он. – Бражка сладкая, медовая.

Костерной сунул ему под нос свой пудовый кулачище:

– Чуешь, дед, чем пахнет?

– Цэ дюже добрий! – Попятных даже пощупал кулак капитана своими жесткими, как сухие прутья, пальцами. – Дюже добрий!

– Ладно, Игнат, – отступился Костерной. – Пусть с тобой Ченцов разбирается. У меня своих забот хватает. Но одно ты мне скажи: давно ли этот парень у тебя лежит?

– А як сеча у Копытлого була, з того часа и лежит.

Искать кого-то уже было поздно. Костерной отпустил старика.

Ходанич пришел в себя под вечер. Долго не узнавал склонившихся над постелью людей. Наконец признал капитана, задвигался, застонал, силясь проговорить что-то. Костерной нагнулся к раненому, с трудом расслышал:

– Боярчук должен встретиться в городе с отцом.

– Когда, когда должен встретиться? – спрашивал и спрашивал Костерной. Но ответа так и не услышал. Петр Ходанич вновь впал в забытье.

На свой страх и риск Костерной в тот же вечер устроил засаду у дома Боярчука. Дежурил сам. Ближе к полночи к хате со стороны сада прокралась женская фигура, закутанная в темную шаль.

Костерной дождался, пока она войдет в дом, проверил, нет ли «контролера» поблизости, и без стука вошел через незапертую дверь в сенцы, а оттуда в кухню. За столом под лампой сидела Степанида Сокольчук. Напротив нее рядком – родители Бориса. Вид у всех был испуганно-растерянный.

– Я все знаю, – с порога загудел Костерной. – Она пришла звать вас на встречу с сыном. Поэтому предлагаю в дальнейшем переговоры вести в моем присутствии. Уверен, что я окажусь вам полезным.

Стариков словно громом ударило, а Степанида, белая как мел, сверлила глазами капитана, силилась, но не могла унять дрожь в пальцах.

– За хатой следят? – спросил ее Костерной.

– Нет, – затрясла головой Степанида и вдруг не сдержалась, уткнулась лицом в колени и беззвучно заплакала.

– Ничего, ничего. – Решительным движением руки Костерной удержал стариков на лавке. – У нас еще есть время.

Но Сокольчук выплакалась не скоро. Тетка Тереза уже начала с опаской поглядывать на капитана и вздыхать, опасаясь, как бы чего не вышло. Закрякал и Григорий Семенович. Тогда Костерной велел ему подать холодной воды. Помятая алюминиевая кружка застучала о зубы фельдшерицы. Степанида зашмыгала носом, утерлась концом платка и, наконец, выпрямилась. Но головы уже не поднимала.

– Спрашивайте, – еле слышно проговорила она.

– Когда и где должна произойти встреча? – без обиняков начал выяснять Костерной.

– Послезавтра, на квартире станционной буфетчицы Тышко.

– В котором часу?

– В полдень.

– Борис уже будет там?

– Нет, мы должны прийти первыми.

– Знак опасности оговаривали?

– Если на хозяйке будет надет белый передник, то я зайду в квартиру, если нет – спрошу, почему не отвечают на стук соседи?

– Соседи, конечно, в отъезде?

– Да.

– Дальше?

– Я беру у хозяйки корзину с бельем и выхожу на улицу. При виде корзины Григорий Семенович может заходить в дом.

– Где он должен ждать вас?

– За углом около харчевни. Там всегда много народа.