Текст книги "Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Данил Корецкий

Соавторы: Анатолий Кузнецов,Николай Коротеев,Лазарь Карелин,Теодор Гладков,Аркадий Ваксберг,Лев Корнешов,Лев Квин,Иван Кононенко,Вениамин Дмитриев,Владимир Масян
сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 178 страниц)

Глава 13

По пути ко Второй Градской, близ которой жил Осокин, Ермолин снова и снова возвращался мысленно к разговору, который после разбора дела возник на последнем оперативном совещании. Этот разговор, как и другие, ему предшествовавшие, был полезен для всех во многих отношениях. И очень хорошо, что они нашли наконец общий язык с Турищевым. Давно следовало вот так откровенно поговорить с Григорием Павловичем.

Пережитки капитализма в сознании и поведении людей сегодня... Недаром партия еще раз напомнила о необходимости непримиримой борьбы с буржуазной идеологией во всех ее проявлениях, в том числе – и особенно! – весьма тонких. Принципиальных разногласий в этом вопросе у него с Турищевым не было и быть не могло. Оба они коммунисты и чекисты. Вот только нельзя понимать эти пережитки так узко и прямолинейно, как понимал до сих пор уважаемый Григорий Павлович.

Можно повседневно сталкиваться с самой изощренной буржуазной пропагандой и сохранять непоколебимую верность своим идеалам как в мыслях, так и в делах. Но малейшая трещина в убеждениях, червоточина в характере могут открыть дорогу прямому вражескому влиянию. Так именно произошло с Котельниковой и Корицким. Так могло произойти и с Ларионовой.

Котельниковой это стоило жизни. Корицкий нашел в себе силы удержаться у последней черты. Ларионовой помогли уже после явки с повинной брата они, чекисты.

Товарищи припомнили на совещании и другие дела за последние годы, еще и еще раз и очень строго взглянули на них с этой, идейной точки зрения. Это всегда необходимо, особенно в таком деле.

Сейчас Ермолину предстоял чрезвычайно важный, во многом определяющий его дальнейшие действия, разговор с Сергеем Аркадьевичем.

...На звонок открыл сам Осокин. Кроме него в просторной прихожей находился еще один человек: мальчуган лет шести с красной пластмассовой маской на лице. В руке он воинственно сжимал пластмассовую же шпагу. Точно такой шпагой был вооружен и Осокин. Убедившись, что сражение с дедом явно откладывается, мальчуган буркнул «драсьте» и с разочарованным видом удалился куда-то в глубь квартиры.

Осокин поздоровался с гостем и развел руками.

– Ничего не поделаешь, неосторожно позволил внуку посмотреть по телевизору французский фильм «Три мушкетера», теперь несу ответственность. Вы еще не дед?

Ермолин рассмеялся:

– Только кандидат. У сына, кажется, то есть у невестки, что-то намечается. Но для нас, родителей, это пока секрет.

– Вы хоть догадываетесь... А для меня в свое время явилось полной неожиданностью. – По лицу Осокина пробежала тень. – Проходите, Владимир Николаевич.

На пороге кабинета Осокин прокричал:

– Андрей!

Где-то во тьме коридора возник внук.

– Скажи маме, что у меня гость и я прошу устроить для нас чай.

Кабинет Осокина был именно тем профессорским кабинетом, какой ожидал увидеть Ермолин. Стеллажи с книгами до самого потолка, тяжелая кожаная мебель, огромный письменный стол под зеленым сукном. У окна застекленный шкаф, весь заставленный кусками металла. Красное пятно в позолоченной раме, висевшей в углу на стене, привлекло его внимание особо. Осокин перехватил взгляд Ермолина.

– Заинтересовались портретом, Владимир Николаевич?

– Очень... Никогда не видел эту вещь даже в репродукции.

– Это и есть репродукция на холсте. Фабиола, римлянка, которая построила первый в Европе госпиталь для калек и больных.

– Кажется, о ней упоминает в своем труде Феррар.

– Думаю, что это лучшая вещь Хеннера. Взгляните только на этот профиль красавицы, и этот красный платок, накинутый, как у монахини, и черный фон... Репродукцию по моей просьбе привез мне племянник. Как-то я увидел эту вещь в иллюстрированном журнале, загорелся. И вот она у меня.

В комнату вошла высокая молодая женщина с заставленным подносом в руках. Быстро и ловко она сервировала журнальный столик у окна. Женщина была смугла, темноволоса и кареглаза, ничуть не похожа на Осокина, глаза которого, несмотря на возраст, оказались неожиданно ярко-голубыми.

– Это моя дочь Светлана и мать того д’Артаньяна, которого вы уже видели. А это, Ланочка... – тут Осокин замялся. Ермолин пришел ему на помощь.

– Меня зовут Владимир Николаевич.

Они пожали друг другу руки.

– Пейте чай, – приветливо сказала дочь Осокина. – Коньяк и ром на ваше усмотрение. Пирожки с мясом и капустой, сама пекла.

Улыбнувшись, Светлана вышла. Ермолин вспомнил слова Веры Эминовой о том, что у Осокина натянутые отношения с дочерью, и хмыкнул про себя: непохоже.

– Извините, что оторвал вас от работы, Сергей Аркадьевич, – сказал Ермолин, приметив на столе старинную раскрытую книгу.

– Весь в вашем распоряжении, – откликнулся ученый. – А книга сия для меня не работа, а отдых и удовольствие. Ломоносов, Михайло Васильевич. «Первые основания металлургии», «О вольном движении воздуха в рудниках», «О слоях земных». Классика наша! Я и своим докторантам рекомендую. Что же касается этой именно книги, то ее еще прадед мой штудировал и деду передал.

Выходит, Сергей Аркадьевич, вы металлург потомственный.

– Вот именно, – с очевидной гордостью подтвердил ученый. – Было бы у нас время, рассказал бы вам свою родословную, начиная с Костромы и Урала.

– А у меня оно есть. А так как я сам уралец, то мне это вдвойне интересно.

– Знаете, сейчас редко встречаешь людей, которые интересуются генеалогией. Считается, что это пережиток, сомнительная, дескать, привилегия баронов и князей. А напрасно! Родословная трудящегося человека зачастую куда поучительнее, нежели история иного княжеского рода.

Сергей Аркадьевич наполнил рюмки коньяком, подлил в чашку гостя горячего чая и начал рассказывать.

– Наш род Осокиных идет от костромских каталей. Как сказывал прадед Игнатий, не мне, конечно, а отцу моему, лучшие катали валенок на всю Россию были костромские. Валенки у них получались теплые, легкие, в носке прочные. После крестьянской реформы многие костромские подались на восток, кто на Урал, кто в Сибирь.

Мои предки осели в Пермской губернии. Земли под поселение отвели им, конечно, не самые богатые. Урожаи зерновых были скудные, но травы в предгорьях Урала отличные. Коровы давали хорошие удои. Овчины, выделанные местными мастерами, не уступали знаменитым шуйским, угличским и пошехонским.

Прадед Игнатий поселился в поселке, который назывался Заводом, потому что был при медеплавильном заводе с карьером, откуда брали руду. Избы полурабочих, полукрестьян тянулись вдоль реки Северки и впадавшей в нее речушки с татарским названием Сулак. У жителей были наделы земли, так что они и сельским хозяйством занимались, и работали на заводе или в карьере.

Завод пришелся Игнатию по душе. Работы было много, платили, по его понятиям, не скупо. Потом случилось у него горе: от тяжелых родов умерла, так и не разрешившись вторым ребенком, жена. Остался Игнатий вдовцом с пятнадцатилетним сыном Кириллом, моим дедом. Хотел Кирьку приучить к своему ремеслу, но тот тянулся к заводским подросткам и пошел на завод учеником.

Кирька быстро встал на ноги. Помогал рабочим при плавке медной руды в шахтной печи, во все вникал, обо всем расспрашивал. На смышленого парня обратил внимание мастер. Когда завод посетил управляющий, мастер показал ему как диковину толкового и смышленого к медеплавильному делу подростка. Кончилось это тем, что управляющий дал Кириллу денег до Петербурга, и рекомендательное письмо к знакомому профессору Института корпуса горных инженеров, который как раз в тот год был преобразован в Горный институт.

По новому уставу институт становился открытым учебным заведением. Специальные предметы делились на два разряда: горный и заводский. Во время каникул учащиеся обязаны были выполнять практические работы на рудниках и заводах... Вам не скучно, Владимир Николаевич?

– Наоборот, очень интересно. Вы ведь почти о наших местах рассказываете.

– Так вот, управляющий, судя по всему, был человеком умным и дальновидным. Он учел реформу в подготовке горных инженеров и хотел, видно, иметь на одном из медеплавильных заводов не случайного, а своего человека. Конечно, не могло быть и речи, чтобы сразу зачислить Кирилла в институт. По совету профессора он год, как проклятый, готовился ко вступительным экзаменам. Выдержал, поступил, а потом пять лет учился. С остервенением, на хлеб зарабатывал погрузкой на невских пристанях, а затем и репетиторством, благо бестолковых сынков у петербургских бар и купцов было предостаточно. Каждое лето ездил к себе в Завод, где выполнял практические работы.

Закончив курс с отличием, дед, напутствуемый добрым словом профессора (тот даже денег ему дал без расписки на обзаведение), вернулся на уральские заводы. Было то ровно сто лет назад. Вырос впоследствии дед до управляющего заводом. Умер незадолго до революции. Отец мой, Аркадий Кириллович, естественно, тоже закончил Горный институт. Служил на заводах. Его приметили и как опытного специалиста-организатора пригласили в Петербург. Здесь он дослужился до штатского генерала – вышел в действительные статские советники.

Мы, сестра моя Лиза и я, воспитывались уже в Петербурге, жили на Каменноостровском. Но почти каждое лето ездили в Завод, там у нас был небольшой дом.

Перед Февральской революцией Лиза вышла замуж за обрусевшего шведа. Он был богат. На Карельском перешейке имел довольно крупные лесные угодья. Муж Лизы, его фамилия Дальберг, окончил Петербургский лесной институт, теперь это, вы знаете, лесотехническая академия. Когда Свен еще ходил в женихах, я, тогда мальчишка, гостил у него в Териоках. В сороковом году Дальберг умер. После финской войны Лиза потеряла свое состояние и переехала в Хельсинки, а оттуда в другую страну. К счастью, родители наши до этого уже не дожили. Отцу и так трудно пришлось – сначала отвечал за свое генеральское звание, а потом за дочь, оказавшуюся за границей... А знаете, какие слова были всю жизнь девизом отца? Из первого устава Горного института: «Усердие к услуге отечеству и к пользе оного любовь».

– Умели пращуры одной фразой все сказать, – заметил Ермолин, а про себя повторил слова девиза, чтобы потом, уже дома, записать их на память в специальную тетрадь.

– Умели...

– А как ваша жизнь сложилась, Сергей Аркадьевич?

– Ничего особенного. Семью нашу уплотнили, было в те годы такое понятие. Отец работал как специалист на заводе. Я учился в школе, не закончил, пошел на Путиловский. Потом рабфак, Политехнический институт. Но это уже не так интересно. Впрочем, кое-что было... Могу похвастаться, Владимир Николаевич, уважаемый, что я был, наверное, единственным красноармейцем, который, начав войну рядовым, закончил ее полковником. Вот так! – И Сергей Аркадьевич совершенно неожиданно и как-то даже залихватски подмигнул Ермолину: знай, мол, наших!

– Да ну?! – изумился Ермолин.

– Война застала меня в Ленинграде, воинского звания я не имел, поэтому, когда заявился в военкомат записываться в добровольцы, определили меня рядовым, необученным. Ну, подучили нас чуток, был такой «Курс молодого бойца», направили в действующую армию. Воевать пришлось мне, правда, всего восемь месяцев, на Калининском фронте. Оттого, должно быть, люблю больше всего из литературы о войне стихотворение Александра Трифоновича «Я убит подо Ржевом». А потом вышел приказ: всех ученых из народного ополчения и вообще из армии отозвать. Что к чему, я тогда не знал, но летом сорок второго года очутился в Москве, на улице Радио, в распоряжении Московской военной комендатуры.

Осокин заливисто рассмеялся, вспомнив что-то веселое.

– Там такой случай произошел. Мы примерно месяц несли службу в комендантских патрулях. Уголовных элементов вылавливали, мазуриков разных. Так вот, сижу я как-то в комендатуре, отдыхаю и гоняю в шахматы со своим командиром сержантом Войцеховским, до войны он был в Харькове профессором неорганической химии. И вдруг слышим раздраженный голос: «Сержант, ну кто же так ходит?» А надо сказать, что у Войцеховского была крепкая вторая категория, у меня тоже. Ну, Виктор Андреевич и отвечает с некоторым сарказмом, не поднимая головы: «А как, по-вашему, надо ходить?» «А вот как...» Гляжу, чья-то рука хлоп ладьей Войцеховского, да по самому моему больному месту. Поднял очи: батюшки-светы! Сам военный комендант столицы, знаменитый генерал-пограничник Кузьма Синилов! Мы с ним, должно быть, с час играли... Сильнейшим шахматистом оказался. Да и человек был преинтересный.

Ну, а через два дня вызывают меня и еще несколько бойцов из нашей команды к одному из наркомов, ведавших военной промышленностью. Я его и сейчас иногда встречаю. Талантливый человек. Тогда ему немногим за тридцать было. В то время руководителям оборонных предприятий присваивались воинские звания. Вот так и случилось, что вошел я в кабинет наркома рядовым бойцом, а вышел главным специалистом одного военного завода с двумя «шпалами». Через полтора года был уже полковником, папаху получил, ее только-только ввели. Впрочем, я что-то уж очень разговорился, а чай давно остыл.

Невзирая на протесты Ермолина, Осокин ушел на кухню и вскоре вернулся оттуда с горячим чайником и новой порцией пирожков.

Так они и пили чай с пирожками, мирно, в тепле и уюте, можно сказать – безмятежно.

После небольшой паузы, во время которой Ермолин размышлял, как ему потактичнее перейти ко второй половине беседы, Осокин вдруг задал встречный вопрос сам:

– А ведь то, что мы с вами земляки, уважаемый Владимир Николаевич, облегчает вашу задачу в нашем разговоре. Не так ли?

Ермолин засмеялся.

– Откровенно говоря, вы правы, Сергей Аркадьевич.

– Так спрашивайте, не стесняйтесь. Что вас интересует? Почему – не спрашиваю.

– А я отвечу. Вы и ваш институт ведете очень важную разработку. Мы обязаны обеспечить сохранность полученных вами результатов от, скажем мягко, нескромных взглядов.

– А что, нами уже интересуются там? – Осокин заметно оживился и даже подтянул свое кресло ближе к собеседнику.

– Есть некоторые основания полагать, что даже очень интересуются. И нам, чекистам, чтобы выполнить свою задачу наилучшим образом, нужно понять суть того дела, которым занимаетесь вы.

– Понимаю вас...

– Тогда позвольте задать вопрос. Если ваша разработка, допустим, сегодня попадет в чужие руки, это много даст им?

– Нет, немного.

– Как так? – удивился Ермолин.

– Вы ели в детстве гурьевскую кашу?

– И с большим удовольствием.

– Но сами, видимо, не варили?

– Нет, не приходилось.

– Это же так просто. Берется вода, пшено, рис, сахар, изюм, соль, масло. И все варится. Только у одной хозяйки получается объедение, а у другой сладкая размазня. Мы, металлурги, те же кашевары. У одних получается, у других нет.

– Значит?..

– Мы должны получить сплав, обладающий определенными свойствами. Он и сейчас нам нужен, но особенно остро понадобится через несколько лет, когда подойдет рассчитанная на него новая техника, которую создают сейчас наши конструкторы. Не скрою от вас, что для обороны страны нашей все это очень важно. Поэтому в известном смысле наш «орех» можно назвать сплавом будущего. Этот «орех» должен обладать рядом уникальных и труднодоступных свойств. О том, какими должны быть эти свойства, общеизвестно, о них недавно писалось в центральной прессе. Говорится о них даже вон в том пятом томе Детской энциклопедии, в редакции которой я имею честь быть консультантом. Извините, я отвлек вас от темы.

– Наоборот, Сергей Аркадьевич. Исходя из этого, следовательно, можно утвердительно сказать, что на Западе тоже работают над созданием подобных сплавов, не так ли?

– Конечно, и для тех же целей. Но те результаты, которых достигла моя лаборатория, им мало что дадут, хотя мы, как полагаю, их здорово опередили. Они не могут знать главного – хода мыслей моих, следовательно, хода дальнейшего, завершающего этапа исследований. Это как с гурьевской кашей: мало знать компоненты, нужно умение, а это и есть секрет хорошей хозяйки. Я не спешил в своей работе, но сроки экспериментов, исследований, словом, ритм – выдерживал.

– Следовательно...

– Следовательно, через полгода задание будет выполнено. Выполнено именно тогда, когда требуется, а не рапорта победного ради, лишь бы «досрочно», а потом год доделывай. Заводы смогут спокойно, без гонки приступить к качественному налаживанию производственного процесса. Так что главные наши секреты еще впереди.

Ермолин получил ответ на вопрос, волновавший его более всего. Значит, еще не поздно! Однако в последней реплике Осокина что-то насторожило его. Это невысказанное «что-то» следовало немедленно прояснить.

– Простите, Сергей Аркадьевич, но вы сделали определенный акцент на слове «наши». Это случайно?

– Нет, не случайно.

– Как вас понимать?

– Мой заместитель, профессор Корицкий, идя собственным путем, уже нашел свое решение.

Ермолин был неприятно удивлен. Вот те раз!

– Он сделал «орех»?

– В некотором смысле да, сделал.

– Что значит «в некотором смысле»?

– Видите ли... Михаил Семенович мой ученик, талантливый и честолюбивый человек. Последнее качество в его характере содержится, как бы это выразиться поделикатнее, в количестве, превышающем норму. Отсюда нетерпеливость, стремление завершить работу любой ценой.

– Но все-таки он ее завершил!

– А «орех» получился неполновесным! Вы же знаете, что отличить хороший орех от пустого по внешнему виду нельзя, нужно обязательно расколоть. По счастью для Михаила Семеновича, его творение в настоящие щипцы еще никто не закладывал.

– Чем же плох сплав?

– Он вовсе не плох по идее. Но в дело его пускать в нынешнем виде нельзя.

– Почему?

– Прежде всего тем требованиям, которые были поставлены, он отвечает, можно сказать, только формально и только сегодня. А если завтра требования практики окажутся более жесткими? Сплав полетит, запаса прочности на будущее у него нет. Есть и другие недостатки, но это уже очень специальные вопросы.

– А можно этот сплав довести до кондиции?

– Можно. Только на это уйдет лет пять. Но тогда он будет попросту никому не нужен. Техника уйдет вперед, и ей потребуются иные материалы. Уйдет чисто теоретически, из этого несуществующего сплава она как раз и должна быть изготовлена. Значит, будет ждать, то есть отставать. А это немыслимо. Вы же понимаете, о какой технике в первую голову идет речь.

Ермолин задумался. Какая-то смутная идея начала вырисовываться. Или этого ему только очень хотелось?

– Скажите, Сергей Аркадьевич, недостатки «ореха» Корицкого, о которых вы мне рассказывали, очевидны?

– В том-то и дело, что нет! – Осокин разволновался. – Я-то знаю, потому что сам в проблему влез по уши, а кое для кого в министерстве разработка Корицкого весьма привлекательна. Ну как же, можно рапортовать, в фанфары дуть! А я – старый рутинер и тугодум. Хорошо еще, что министр мне верит и поддерживает.

Последние фразы ученого вселили в Ермолина определенную надежду. Кажется, Осокин, именно он, и никто другой, сам подсказывает ему нужное решение.

– Позвольте, Сергей Аркадьевич, мне для себя уточнить вашу мысль. Корицкий разработал технологию производства сплава очень нужного нашей технике сегодня и еще, возможно, несколько лет. Кроме того, сплав Корицкого, назовем его так, несмотря на некоторые достоинства, не свободен и сейчас от серьезных недостатков. Иначе говоря, он не имеет перспективы.

– Именно так.

– Обнаружить недостатки сплава Корицкого можно будет только со временем, точнее, они сами обнаружат себя. Сегодня правильный диагноз его «заболевания» могут поставить лишь немногие. У нас в Союзе это вы. А за рубежом?

– Сразу – никто. Даже самым уважаемым моим коллегам на это потребуется время. Они, конечно, быстро схватят идею сплава, она, не скрою, привлекательна. Ею можно увлечься. А увлечение, тем более влюбленность, как вы знаете, проходит только со временем. И то не всегда.

– Таким образом...

– Таким образом, – дрогнувшим голосом быстро проговорил Осокин, – пусть американцы (полагаю, речь идет о них) влюбляются в идею Корицкого, тратят на это время и деньги. Главным образом – время. Старая формула «время – деньги» канула в прошлое. Сейчас они сами говорят, что «время – это время». Правильно я понял вас, Владимир Николаевич? – неожиданно закончил вопросом Осокин.

Ермолин вздохнул.

– Правильно, Сергей Аркадьевич...

Осокин встал, потом снова сел, передвинул зачем-то пустую чашку на столике.

– Как это произошло? – глухо спросил он. – И какова в этом роль Михаила Семеновича?

– Вы не обидитесь, Сергей Аркадьевич, если на оба вопроса я вам отвечу позже? Когда и сам буду знать больше. О главном вы все равно догадались...

Осокин только вяло махнул рукой.

Ермолин встал.

– Позвольте откланяться... Не долее чем завтра я, с вашего позволения, навещу вас еще раз. Очень серьезная консультация потребуется. Ну и поговорим обо всем.

– Жду, – коротко ответил Осокин.

Уже в дверях Ермолин сказал:

– Иван Никитович Петров просил передать вам самый сердечный привет и добрые пожелания успехов в важных ваших делах.

Глаза Осокина по-прежнему оставались серьезными, даже немного печальными.

– Вот и славно... Иван Никитович был моим первым учителем в том, как беречь государственные секреты. Он на пенсии, наверное? Большой, большой ему привет и за все искреннее спасибо...

* * *

Через три дня, в четверг, в семь часов десять минут вечера Михаил Семенович Корицкий подходил со стороны Метростроевской улицы к Провиантским складам. В руке он держал завернутый в газету сверток. Еще издали Корицкий разглядел на углу фигуру человека в демисезонном пальто тоже с газетным свертком в левой руке.