Текст книги "Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Данил Корецкий

Соавторы: Анатолий Кузнецов,Николай Коротеев,Лазарь Карелин,Теодор Гладков,Аркадий Ваксберг,Лев Корнешов,Лев Квин,Иван Кононенко,Вениамин Дмитриев,Владимир Масян
сообщить о нарушении

Текущая страница: 129 (всего у книги 178 страниц)

Гроза не очень доверял леснику, как, впрочем, и всем приближенным к Сидору людям. Пташек мог дать им сегодня не полную информацию. Но главное, Грозе было непонятно участие в этой странной истории Степаниды.

Что, если она знает этого человека и встречалась с ним раньше? Семен говорил, что офицер просил подвезти его до Здолбицы. Но сам возница его не помнил среди местных. Выходило, что офицер мог ехать в Здолбицу к… Степаниде?!

От одной этой мысли Грозу бросило в жар. Он вспомнил, что Сидор посылал с каким-то тайным заданием Степаниду в Польшу. Для связи? На кой леший ему связь, когда все летит к черту. Гораздо удобнее сейчас действовать самостоятельно. Побить как можно больше коммунистов и смыться отсюда. Украина большая. На их век краснопузых хватит. А играть в освободительную войну, как Сидор, Грозе было несподручно, хлопотно.

Но почему продолжает эту игру сотник? Неужели искренне верит? Тогда зачем припрятал золотишко? Нет, Сидору Гроза не доверял.

По всему выходило, что ждал сотник не курьера центрального провода из-за кордона, а человека, который сам мог вывести сотника за кордон. Не был ли этим человеком столь загадочный «старший лейтенант»? Но в таком случае экипировка его была столь тщательно продумана, что за ним угадывалась сильная, хорошо осведомленная и прекрасно вышколенная организация. Такой поворот дела путал все карты. Когда-то Гроза знал только одну такую организацию – абвер. Теперь его не было.

«Что ж, – решил для себя Гроза, – по крайней мере, я теперь уверен, что сотника трогать пока не стоит».

Первым шум машин услышал Баляба.

– А ну, цыц! – зашипел он, хватаясь за автомат. – Облава!

– Не можэ буты, – Пташек выронил из рук недопитый стакан.

Гроза мгновенно оценил опасность. Машины были уже в двухстах метрах от усадьбы. Еще минута, и они будут у ворот. Выбив ногой раму, он, не целясь, полоснул автоматной очередью в сторону машин. Знал: у водителей сработает рефлекс остановки.

Этой минуты им хватило добежать до клуни. Тут их и накрыли плотным огнем солдаты.

Пьяные бандеровцы стреляли плохо. Огонь же со двора усиливался с каждой секундой. Два ручных пулемета прошивали стены сарая навылет. Со всех сторон на бандитов падала деревянная крошка, сено, труха. Завизжал и схватился за ногу Пташек. Рухнул с простреленной головой один бандеровец, схватился за грудь другой.

– На горыщэ, на чердак, – кричал Пташек. – Там хид в кутку пид сином.

– Баляба! – Гроза подставил плечи, помог взобраться боевику на стропила. – Шукай, мать твою…

Еще один бандит выронил из рук автомат. Теперь только трое вели бешеный огонь из щелей клуни. Как волчок крутится, прыгает, падает, стреляет Гроза.

– К дверям, к дверям не подпускайте, – кричит он бандеровцам.

Но поздно: у дверей рвется граната, а в образовавшийся проем летят еще две.

– Знайшов! – сквозь грохот слышит Гроза голос Балябы сверху.

Он вскакивает, оглядывается. Все убиты, кроме Пташека. Нет времени поднимать его наверх обезноженного. Но и оставлять такого свидетеля чекистам нельзя. Это понимает и Пташек. Какое-то мгновение они смотрят друг другу в глаза.

– Езус Мария! – крестится лесник и вздрагивает, прошитый пулями.

Закинув автомат за спину, Гроза подпрыгивает, хватается за балку и, подтянувшись на руках, исчезает на чердаке.

Стрельба стихает. Подполковник Ченцов проходит во двор и, осмотревшись, усаживается на крыльцо дома. Солдаты выносят из сарая трупы бандитов и кладут их вдоль забора в тени. Шесть трупов. Опознан только один – лесник Пташек. Костерной стоит возле него.

С чердака клуни высовывается сержант Подолян:

– Товарищ подполковник, здесь стены двойные и между ними лаз уходит под землю.

– Проверить! – Костерной бежит к сараю.

– Как же, ищи ветра в поле, – говорит Ченцов и лезет в карман за папиросами.

* * *

Разговор с Сокольчук ничего нового не дал Ченцову. Как и предполагалось, она говорила только про вызов к больному леснику, охотно поясняла, чем тот болел и сколько раз приходилось ей бывать в лесничестве. Никаких посторонних людей и ничего подозрительного она там не замечала. Сына Пташека видела крайне редко, он все время был занят делами по хозяйству. Только один вопрос Ченцова: «Зачем она возит с собой так много медикаментов сразу?» – вызвал у нее некоторое замешательство, но лишь на минуту.

Допрашивать ее официально пока не имело смысла. Спрашивать о гимнастерке Боярчука тем более. Ченцов как можно любезнее распрощался с Сокольчук и просил сообщить им, если кто-то проявит интерес к ее лекарствам. Конечно же, она обещала.

«Да и глупо было бы поступить иначе, – думал Ченцов после ее ухода. – В принципе, они все давно готовы сотрудничать с советской властью и помогать нам, но страх… Парадоксально, но одинаково страшно и тем, кто молчит, и тем, кто говорит».

Ченцов достал из сейфа папку с протоколами последних допросов и нашел там докладную Костерного об обыске в усадьбе лесника. Прочел:

«Вопрос: Гражданин Пташек, вы сотрудничаете с украинскими буржуазными националистами?

Ответ: Я получаю зарплату от советской власти.

Вопрос: Вы не ответили по существу.

Ответ: Я ни с кем не сотрудничаю, я честный человек, живу сам по себе.

Вопрос: Как же тогда объяснить, что вас посещают бандеровцы?

Ответ: Я родился в лесу и всю жизнь прожил в лесу. И всегда ко мне заглядывали люди, кто воды испить, кто обогреться. Разве человеку в глухом лесу можно отказать? Особенно много люду появилось в наших дебрях в годы войны. Приходили партизаны, приходили подпольщики, беженцы, окруженцы, разведчики, десантники, окромя немцев да полицаев, конечно. Не знаю, как и уцелел. Наверное, потому, что ни разу не довел Иисус встренуться здесь и тем, и другим зараз. А в конце войны, уж когда нас Красная Армия освободила, новые люди в лесу объявились – стрелки великого Степана.

Вопрос: Бандеровцы?

Ответ: Да. Разве я мог не пустить их в дом? Да они б меня повесили на воротах! И кто бы защитил меня здесь? Никто…

Вопрос: Почему не заявили властям, что лесничество посещают бандеровцы?

Ответ: Властям? Вы здесь раз в полгода появляетесь, а бандиты в лесу каждый день. Я бы и дойти до вас не успел…

Вопрос: Чью окровавленную гимнастерку нашли у вас на чердаке сарая?

Ответ: Не ведаю. Я третий день хворый лежу, с постели даже по нужде подняться не мог. Может, кто и был на подворье в эти дни, не слыхал.

Вопрос: И собака ваша не чуяла? Молчала?

Ответ: Наверное, с сыном приходили, потому и молчала.

Вопрос: Ваш сын в банде?

Ответ: Какое там! Он лес хорошо знает, вот и таскают мальца за собой. А не пустить нельзя, прибьют…

Вопрос: Итак, почему вы два года не сообщали нам, что связаны с бандитами?

Ответ: А вы почему два года меня о том не спрашивали? Ни разу никто не поинтересовался, каково мне здесь было, сколько слез пролито, сколько страху перетерплено…»

Ченцов дважды перечитал последние строчки. Страх? Но ведь именно страх заставил бы такого мужика, как Пташек, узнать, кто прячется на его сеновале. Нет, не все так, как рассказывает лесник. Вернее, рассказывал. И многое, наверное, еще мог рассказать…

Теперь одна надежда оставалась – на раненых бандеровцев, что были в нашем госпитале.

За окном кабинета опустилась темень. Один за одним загорался, свет в окнах домов напротив. Люди возвращались с работы. Возвращались к домашнему очагу. Ченцову идти было некуда. После отъезда жены он ни разу не ночевал в своей казенной квартире. Тоска брала за горло. Мучили нехорошие предчувствия. Теперь же, когда он узнал от Пашки Снегирева правду, мысль о доме стала невыносимой. А ведь он так любил свой дом! Мечтал когда-нибудь вернуться в родную деревню, отстроить с Ульяной отцовский пятистенок, развести сад. Сад детства! Он хорошо его помнил. Даже кисло-сладкий привкус аниса ощущал во рту, когда приходили на память воспоминания…

В дверь осторожно постучали.

– Разрешите, товарищ подполковник? – Следователь Медведев нерешительно остановился на пороге.

– Из госпиталя? – догадался Ченцов. – Есть новости?

– Один из раненых, то есть я хотел сказать, один из бандитов, Григорий Матвейчук, хочет дать показания.

– И в чем же дело?

– Он хочет дать их только подполковнику Ченцову лично.

– Опасается за свою жизнь? Не верит в советский закон?

– Я беседовал с ним дважды. Он боялся допросов с пытками, думал, я пришел забрать его в тюрьму.

– Хорошо, завтра утром я буду в госпитале.

– Извините, товарищ подполковник, но Матвейчук очень плох. Ранен в грудь и в живот. Врачи гарантий не дают.

– Вызывайте машину, – Ченцов посмотрел на часы.

Скоро должны были звонить из Москвы, Василий Васильевич с надеждой посмотрел на телефон, подождал еще какой-то миг и, скрипя зубами, загоняя обратно рвущуюся наружу боль души, поспешно вышел из кабинета. На ходу приказал дежурному:

– Будет прямой из Москвы, запиши слово в слово, до буквы!

– Есть! – переглянувшись с Медведевым, очумело ответил дежурный.

В машине Ченцов попросил следователя рассказать о Матвейчуке.

– Я прибыл в госпиталь сразу же, как позвонил Костерной, – начал обстоятельно пересказывать Медведев. – В палате, где лежал раненый бандеровец, дежурил молодой солдат. Боец по моей просьбе вышел в коридор. Я сел на табурет. Раненый лежал вверх лицом с закрытыми глазами. Дыхание его было тихим. Но, судя по тому, как подрагивали мускулы на его лице, он не спал. Я спросил:

– Сколько вам лет?

Раненый молчал. Только чуть глаз приоткрыл.

– Вам лучше? Нужна какая-нибудь помощь?

Снова молчание. Я ждал. Бандеровец, наверное, понял, что я не собираюсь уходить, открыл глаза, недружелюбно скользнул по мне взглядом и уставился в потолок.

– Я следователь местного отдела МГБ Медведев, хотел бы с вами побеседовать, если вы в состоянии разговаривать.

– Ни о чем говорить я не буду, – хриплым, напряженным голосом проговорил, наконец, арестованный.

– Вы умеете читать?

Видимо, бандеровец не, ожидал такого вопроса.

– Ну, умею, – настороженно протянул он.

– Я оставляю вам Указ правительства об амнистии тем, кто еще ведет борьбу против Советской власти. Согласно Указу, лицо, добровольно явившееся с повинной, будет освобождено от уголовной ответственности.

– Вытри задницу своей писулькой! – истошно выкрикнул бандит и зажмурился, ожидая удара.

– Указ я положу на тумбочку, – как можно спокойнее сказал я и вышел, шепнув дежурному солдату, чтобы держал ухо востро. – А утром, – продолжал рассказывать Медведев, – мне позвонил врач и просил приехать. Матвейчук требовал свидания с начальником райотдела МГБ. Вы были на выезде, поехал я один.

– Я просил начальника, – сразу начал Матвейчук, когда увидел меня.

– Должен же начальник знать, с кем ему встречаться, – пошутил я.

– Хорошо, запиши, – согласился бандеровец, – но показания я буду давать только самому подполковнику Ченцову.

– Вы даже знаете, как величают нашего начальника?

– А вы все за дураков нас держите?

Я достал бумагу и ручку:

– И так, имя, фамилия и все остальное по анкете…

– Василько Матвейчук, 1924 года рождения, местный, здолбицкий. Можете справиться у моей сестры Кристины Пилипчук. Муж ее был со мной в сотне у Сидора. Убит в 1944 году, еще в Карпатах.

– Расскажите о своей семье.

– У нас была большая семья. Одних детей одиннадцать душ. При панской Польше отец и четверо братьев работали на лесозаготовках. Заработки были – кот наплакал. Отец вместе с братьями решил поискать счастья в Канаде. Где они, до сих пор не ведомо. Двое средних, Василь и Петро, ушли в Красную Армию, на войне сгинули. Мать и две сестры померли от тифа. Остались мы с Кристей. В сорок третьем ее сосватал полицай Аверьян Пилипчук. Не с голоду же было ей подыхать. А когда Красная Армия стала приближаться к нашим краям, пришли ко мне Аверьян и с ним еще трое. «Собирайся», – говорят, – «Куда?» – «Пойдешь с нами бороться за вильну Украину. Или ты москалям служить намылился?» А сами автомат под ребра тычут. Собрался я и пошел. А что было делать?

– Принимали вы участие в бандитских операциях?

– Осенью сорок четвертого года в селе Успенском мы взяли председателя сельсовета Макара Стийкого. Руководил операцией подручный Сидора Баляба. Он и приказал пытать Макара, когда тот отказался сотрудничать с нами. Потом на глазах Стийкого изнасиловали его жену и застрелили двух малолетних детей. По-моему, Макар рехнулся умом тогда. Заперли его в доме, облили бензином и сожгли.

– Вы лично что делали?

– Дом жег.

– Еще?

– Уже в сорок пятом наткнулись мы случайно в одном селе на госпиталь для выздоравливающих. Костыли, коляски и ни одного ружьишка на всех.

– Ну, и…?

– Перестреляли. И раненых, и врачей, и местных, кто им помогал.

– Кто командовал?

– Сам Сидор. Вот тогда нас и накрыли войска. От сотни человек двадцать осталось. Всех бы побили, да Баляба вывел потайными тропами.

– Ваша сестра Кристина связана с бандой?

– Иногда провизией помогает, но нас не любит. Малец у нее на руках остался.

Об остальном разговор решили перенести на вечер в присутствии Ченцова. Матвейчук сказал, что знает некоторых сельчан, которые являются осведомителями Сидора. Причем «беспроволочный телефон» имеет подстраховочную «линию», что позволяет главарю банды сличить информацию.

Машина проехала во двор госпиталя и, круто развернувшись, остановилась у приемного отделения. С дежурным врачом прошли к палате.

Ченцов приоткрыл дверь и замер. На полу с ножом между лопаток лежал солдат-охранник. Матвейчук с перерезанным горлом уже давно посинел.

Ченцов слегка посторонился и пропустил в палату Медведева и врача.

– Кому вы говорили о допросе? – спросил он следователя.

– Капитану Смолину.

– Как мог проникнуть в палату посторонний?

– Окно закрыто, значит, через дверь.

– Почему пустил часовой – Часовой пропускал только медиков, – сказал врач.

– Выходит, он был в белом халате.

– Вы предполагаете, что кто-нибудь из наших? – с ужасом спросил дежурный врач.

– Для ваших это слишком топорная работа, доктор. Но без вашей халатности не обошлось, – строго проговорил Ченцов и направился к выходу.

– Что же делать? – еле выговорил врач.

– Велите для начала произвести вскрытие, – невесело посоветовал ему Медведев, уже приступивший к составлению протокола осмотра места происшествия.

* * *

«Бом! Бом! Бом!» Три дня несется над Здолбицей колокольный звон: село празднует пасху. Много люду толпится возле церкви. Мальчишки обмениваются крашеными яйцами, нищие собирают подаяния, старухи усердно суют им сдобу, деньги. Многие приходят сюда просто так, на людей поглядеть, перекинуться словечком с давними знакомыми, обсудить новости. Ну, а нарядные девки себя показать редкому жениху.

Не меньше народа было в те дни и на улицах села. Приезжие ходили по домам, предлагали хозяевам услуги: по найму обработать огород, засеять поле, выполнить весенние работы в садах, виноградниках. За работу просили продукты.

Пришлые в основном шли пешком, поодиночке, группами, многие с тележками, везя в них свой нищий скарб, оставшийся с войны. Те, кто побогаче, имели лошадей и повозки, заменившие им сожженные дома.

То было трудное время. Люди искали себе место на разоренной земле. Большинство из них давно не имело своего крова. За лето столько крутилось, перекручивалось народа в Здолбице, что сельчане привыкли к приезжим. Поэтому никто поначалу не обратил внимания на крытую телегу, запряженную пегой, хорошо откормленной лошадью, которая появилась в один из праздничных дней на центральной улице. Правил ей молодой цыганского вида мужчина в клетчатом костюме при галстуке. Большие карие глаза его внимательно рассматривали шумную улицу, но на лице нельзя было прочитать ни удивления, ни восхищения. Мужчина был на редкость спокоен и уверен в себе.

Подвода остановилась возле большого кирпичной кладки дома. И другие строения во дворе были также добротны и ухожены. Высокие фруктовые деревья окружали постройки, каменный колодец с крышей, кирпичную погребицу. В хлеву стояла корова, в сарае хрюкали свиньи. А бричка у забора говорила о том, что в хозяйстве водились когда-то и лошади.

Мужчина легко соскочил с подводы на подсохшую у забора землю и вразвалочку направился к приоткрытой калитке. Навстречу ему рванулся здоровенный рыжий пес, залаял хрипло, отрывисто. На лай из дома вышла чернявая молодайка. Подозрительно оглядев незнакомца, недовольно спросила:

– Шо трэба?

Мужчина улыбнулся хозяйке, слегка кивнув головой:

– Я, красота моя, заготовитель. Собираю у населения тряпки, кости, цветной металл…

– Никаких тряпок у нас нема, – грубо отрезала женщина. – Работать надо, а не милости собирать!

– Я не за даром прошу, красота моя. Хочешь – деньгами заплачу, хочешь – товаром рассчитаюсь! Такая моя работа.

– Знаемо, знаемо! У моего кума после такой работы порося исчезло. Такой же заготовитель ездил, как ты, из, цыган.

– Смотри не прогадай!

Мужчина подошел к подводе, задрал сзади полог, открыл соломенный короб, закричал на всю улицу:

– Люди добрые! Кому конфеты, пусть едят дети! Есть петушки – золотые гребешки! Соль и спички, не хуже и ситчик! Одеколон и мыло, чтоб душе было мило! Навались, у кого тряпки завелись!

И тут же залаяли псы, захлопали калитки. Любопытные хозяйки потянулись к повозке, щупали ткань, нюхали мыло, рассматривали коробочки с одеколоном, конфеты, цветные ленты, игрушки, спрашивали цены, вес утиля. Начался торг. Не утерпела, подошла и молодайка с сыном на руках.

– Ивасик, сынок мой, – вместо примирения сказала она.

Заготовитель моментально сунул малышу в ручонку леденец на палочке, а женщине горсть конфет. – Выбирай, красота моя, что приглянется, а то все разберут.

– А ты, дядько, еще приезжай, у нас барахла дюже много, – весело балагурили женщины, сами взвешивая тряпки на висячих весах.

Заготовитель наметанным глазом определял правильность веса и отпускал товар. Объемистый короб быстро пустел, а телега пополнялась утилем. Видно, легкая рука была у приезжего: бабы расходились довольные сделкой.

– А самовар возьмешь старый? – неуверенно спросила молодайка.

– У тебя, красота моя, все возьму!

– Лови момент, Кристина, – смеялись вокруг, – мужик на тебя глаз положил. Зови его до хаты, он тебе и так все отдаст!

– Да будет вам! Мне синька нужна.

– Синьку я тебе следующий раз привезу, сегодня нет, не обессудь.

Заготовитель задраил полог, подошел к лошади, похлопал ее по морде, снял мешок с овсом, ловко взнуздал животное и взобрался на передок телеги.

– Но! Пошла, милая! До побачения, бабоньки! – Мужчина помахал всем рукой и подмигнул Кристине.

Повозка покатилась по улице.

А через неделю, когда уже отгуляли на селе пасху, повозка эта снова уткнулась в знакомое подворье. Кристина стирала белье в корыте у колодца и сразу признала заготовителя.

– Видишь, как я кстати, – весело проговорил он. – Я тебе синьку привез.

– Ее нынче днем с огнем не сыщешь!

– Приходи на площадь, я там сегодня торговаться буду, – пригласил заготовитель женщину, протягивая ей через забор два пакетика синьки.

– Ось управлюсь та и приду, – краснея, проговорила Кристина.

На сей раз обмен шел до вечера. День был будний, и люда по домам не густо набиралось. Но тем не менее короб пустел, а телега пополнялась.

Кристина пришла, когда торг уже окончился. Подождала в сторонке, пока не отошли последние покупатели, неслышно приблизилась.

– Опоздала, красота моя! Я уже пустой.

– Да я по другому делу, – смутилась женщина.

– Говори, не робей. Смогу – помогу!

– Кабанчика вы можете зарезать?

– Кто же весной режет? – удивился заготовитель.

– Гости приезжают, кормить надо. Колбасу зроблю, кровянку, сало посолю, мясца закопчу…

– Дело твое, красавица! А магарыч будет?

– И магарыч, и селянка, – быстро проговорила Кристина и взобралась на повозку. – Поедем, пока не стемнело.

Заехали прямо во двор. Кристина привязала хрипло лаявшего кобеля на короткую цепь, пошла к сараю. В дверях остановилась, спросила:

– Звать-то вас як, дядьку?

– По имени – Григорий, фамилия – Стрижак.

– Стрижак? – Кристина вскинула на него удивленные глаза, вздохнула обреченно: – Ой, лышенько! Так вы оттуда?

– Откуда? – заготовитель широко улыбался. – Я новый человек в здешних местах. Из Кировоградщины перебрался не от доброго хлеба, конечно. Так что не сильтесь, меня вы не вспомните.

– Слава Иисусу! – перекрестилась молодайка. – А я уж невесть что подумала. Служил у нас в управе полицаем тоже один Стрижак…

Стрижак крепко взял Кристину за локоть и притянул к себе, шепнул на ухо:

– Я всю войну в концлагере просидел, – и показал выколотый на руке лагерный номер.

– Ой, лышенько! Прости за ради Христа!

Открыли сарай. В ноздри ударил крепкий запах навоза, прелой соломы, кизяка. В углу за перегородкой лежал рябой кабан пудов на восемь. «Ничего себе кабанчик», – присвистнул Григорий. Животное, почуяв, зачем к нему пришли, привстало, захрюкало и попятилось, оседая на задние ноги.

– Веревку давай, так не завалить, – попросил Стрижак. – И нож приготовь.

– Зараз, – Кристина бросилась из сарая и тут же вернулась: все у нее было приготовлено заранее.

Григорий сделал петлю на веревке, приказал:

– Почеши ему за ухом, а то не подпустит.

Кристина беспрекословно исполнила. Стрижак, похлопывая борова по боку, взял его заднюю ногу и затянул петлю.

– Отойди! – Он перекинул другой конец веревки через перекладину под потолком и рывком опрокинул визжащую свинью, завязал веревку на загородке. Кристина протянула ему длинное лезвие широкого немецкого штыка. Он потрогал его острие пальцем и вдруг одним ударом вонзил в бочину хряка, перевернул на спину, придавил коленом и перерезал ему горло. Казалось, еще дикий визг висит в воздухе, а кабан уже затихал в предсмертных конвульсиях. Кровь стекала в подставленный таз.

С трудом выволокли тушу в сад. Обложили соломой, запалили. Затрещала в огне щетина кабана. Кристина принесла горячей воды, стала поливать почерневшую тушу. Стрижак ножом соскребал обгоревшую кожу. Очищенная жирная туша лоснилась загорелым коричневым цветом.

Разделывали ее уже в хате. Кристина растопила печь, бросила на сковороду нутряного сала, потом мяса грудинки прямо из-под ножа.

Стрижак пластал сало, складывал его в деревянную кадку.

– Ну, красота моя, довольна моей работой?

– И ты, Гришенька, в накладе не останешься, – осмелела хозяйка. – Я зараз гостей кликну и ужинать сядем.

– От свеженинки грех отказываться. А что за гости-то будут? – как бы невзначай спрашивал Стрижак.

– Обещала давно угостить нашего председателя сельсовета да отца дьякона. Сам бачишь, одна живу, а воны люди нужные, в помощи мне не видказують.

– Ну, если так, зови!

– Зараз Ивасика уложу. Да и вам постель приготовить надо.

– А молвы не боишься?

– На чужой роток не накинешь платок, а по темну у нас ездить опасно. На меня же потом и пальцем покажут: выпроводила человека на ночь глядя. Конягу вашего распрягла и поставила в конюшню. Только воды трэба будет ему занести, не забыть.

Стрижак подивился такой расторопности хозяйки, но вида не подал. Вынес сало и мясо на погребицу, зажег керосиновую лампу и опустил все на лед. Заодно обследовал все уголки погреба. Заметил, что масла и сала здесь было больше, чем потребно средней семье на целую зиму. Надо льдом висели окорока. Наложив в миску соленых огурцов, Григорий вернулся в дом.

Пришли и гости. Здоровенный дьякон в черной засаленной сутане и с золотым крестом на могучей шее, перешагнув порог, пророкотал:

– Мир дому сему, во славу веков!

За ним бочком протиснулся круглый, как калач, человек с уже изрядно хмельными глазками, снял картуз и, широко улыбаясь, спросил Стрижака:

– А ты кто такой есть? Документы!

– Дальний родственник Аверьяна, заготовителем робыть, – не моргнув глазом, выпалила Кристина.

– Саливон Пращак, председатель сельсовета, – представился кругленький и плюхнулся на лавку перед столом. – Ох, и дух же у тебя, Кристя, в избе, аж слюной захлебнуться можно.

– Сидайте, гости дорогие, сейчас все подам, – засуетилась хозяйка, метая на стол чашки с огурцами, квашеной капустой, хлебом, салом.

На серединку поставила трехлитровую бутыль с мутной жидкостью, подала граненые стаканы и наконец прямо на сковороде еще шипящее мясо со шкварками.

– Миряне, во избежание господней кары опрокинем содержимое в наши чрева! – дьякон поднял стакан и, не дожидаясь остальных, одним залпом проглотил самогон.

Пращак с завистью посмотрел, с каким искусством оприходовал дьякон свою дозу, и, крякнув, нараспев произнес:

– Хай живе наше поросятко у чужому огороди…

Выпили и Кристина со Стрижаком. Захрупали огурцами, потянулись к мясу. Но дьякон не дремал у бутыля. Стаканы то и дело наполнялись пахучей жидкостью. И вскоре голова председателя тяжело опустилась на грудь.

– Спекся, раб божий, – словно бы даже обрадовался дьякон и снова потянулся к сосуду.

– Я тоже сыт, – отстранился Григорий.

– Кристя?! Кого ты мне подсунула? – священник замотал кудлатой головой. – Ты что, хворый?

– Нет, устал просто, – отнекивался Стрижак. – Душа не принимает.

– А у меня принимает! Так воисполним ее потребность, миряне. Бог простит все наши грехи! И я прощу! Слышишь, Кристина? Приходи ко мне на сеновал, и я тебе все грехи отпущу, – зарокотал он, захлебываясь смехом и самогоном разом.

– Нехорошо вы говорите, отец дьякон, – обиделась Кристина. – Что человек подумает?

– А ему думать не положено. Раб божий исполнять должен. Как ты, как Аверьян твой исполнял, царство ему небесное. Или не так? – дьякон вдруг перегнулся через стол и внимательно посмотрел в глаза Григорию.

– Так. – Стрижак взял стакан. – Выпьем за искупление грехов перед господом богом.

– Принеси-ка, Кристина, рассольцу, – не отрывая взгляда от Стрижака, попросил дьякон. А когда та вышла, тихо сказал: – Слава Украине!

– Героям слава! – ответил заготовитель.

* * *

Степанида Сокольчук не на шутку переполошилась, когда получила приглашение на беседу в районный отдел МГБ. Не подумав, по заведенной привычке, шепнула Кристине Пилипчук, куда и зачем едет. Сидор узнал о вызове в тот же вечер. А через два дня Кристина как бы невзначай заглянула к Степаниде в медпункт.

– Доброго здоровьичка, Степо! – Кристина зыркнула своими черными, как уголья, глазами в приоткрытую дверь лаборатории и уселась на краешек белой табуретки. – Одна сегодня?

– Полевые работы начались, теперь болеть некогда людям. – Степанида отодвинула в сторону больничный журнал, в котором делала запись, воткнула перьевую ручку в стеклянную чернильницу. – В пору закрывать медпункт. А ты по делу?

– Да так! Шла поблызу, дай, думаю, загляну до подружки. – Кристина опять оглянулась на дверь в лабораторию.

– Одна я сегодня. Санитарка еще с вечера отпросилась картофлю сажать! Говори, не бойся – Степанида уже поняла, что Кристина пришла к ней не зря.

– Наказано быть тебе, Степо, в воскресенье ровно в пивдень на мельнице, – Кристина не выдержала прямого взгляда Сркольчук, потупила взор. – Щэ сказали, чтобы привезла с собой того…

– Кого того?

– Не ведаю, Степо. Сказывали: того, что у себя прячешь. А я не знаю, про что речь. Передаю тильки слово в слово.

– Ты ж знаешь, что у меня в хате никого нет.

– Степочка, я ничего не ведаю. – Кристина встала с табуретки и, все еще оглядываясь, склонилась над Степанидой, дыша ей в ухо. – Приходил Сирко. Говорит, хлопцев в лесничестве побили, но Пташек успел передать, что ты увезла с собой какого-то офицера. Гроза обещал из тебя кишки выпустить, если ты офицера им не выкажешь.

– А это он не видел? – Степанида сложила из пальцев фигу.

– Господь с тобой, Степо! – Кристина отшатнулась от фельдшерицы и, крестясь, села на место. – Ты ж их знаешь, душегубов!

– Так это Гроза велел мне быть на мельнице?

– Ни, ни, Степо. Сам наказал и сам на встречу придет. Сидор, Сидор приказал, не сомневайся.

– Выходит, проболтался лесник, – Степанида вздохнула.

– Не перечь им, Степо. Убьют, ей-богу убьют!

– Что же мне делать?

Кристина участливо вздохнула, развела руками:

– А що за человик-то? Может, и не стоит по нему убиваться?

– Не выдам, – твердо заявила Сокольчук. – Хай стреляют.

– Ишь ты, – Кристина удивленно оглядела подругу. – А если выехать ему куда подальше? И тебе разом с ним?

– Пораненный он.

– Зараз полсвета пораненных, удобнее скрываться.

– Выследят.

– Цэ точно, – Пилипчук снизила голос, перешла на шепот. – Есть у меня один человек надежный, по областям разъезжает…

– Заготовитель, что ли, твой?

– Ну, мой не мой, – гордо распрямилась Кристина, – а скажу – допоможе.

– А если дознаются после?

– Тебе решать…

– Добрэ! Поговори, Кристина, с заготовителем. Может, что и выйдет.

– До воскресенья щэ есть время.

Подруги расцеловались на прощание, и не успела Пилипчук уйти, как Степанида кинулась запирать медпункт.

* * *

Боярчука прятали на дальнем хуторе в излучине болотистой Горыни. Во время войны за связь с партизанами немцы сожгли здесь все дома, а жителей выселили и бросили на произвол судьбы. Многие из них так и сгинули на военных дорогах. Вернулись в родные места лишь несколько стариков да вдова с малолетними детьми. Жили бедно, впроголодь.

Зная, что поживиться тут нечем, а дорога шла сплошь болотами, бандеровцы сюда не являлись, не бывали здесь и представители новой власти. Казалось, богом забытый в глуши клочок земли надежно сохранит в тайне историю появления здесь Боярчука. Но тем не менее, памятуя о недавнем прошлом, старики, приняв раненого, спрятали его подальше от света белого, заперев хоть и в сухом, но холодном погребе.

Борис томился в бездействии. Он уже не раз пожалел, что поддался уговорам Степаниды и уехал с ней из лесничества. Там наверняка бы он уже встретился с бандитами. Поверил же ему лесник, когда он «спрятался» от эмвэдэшников.

Для убедительности Боярчук придумал себе легенду. Он действительно старший лейтенант Советской Армии, действительно лежал в госпитале и по ранению демобилизован вчистую. Но уверенности в своей дальнейшей судьбе у него не было: он знал, как порой обращались с теми, кто побывал в немецком плену.

Борис хорошо помнил историю своего взводного. Сергей Федоров на границе принял первый бой, там же был ранен, попал в окружение. Вместе с другими пограничниками шел лесными дорогами на восток, потом на юго-запад, к сражающейся Одессе. Командовал взводом в осажденном городе, получил звание младшего командира. Последним транспортом эвакуировался в Севастополь, принял взвод морских пехотинцев. Стал офицером, орденоносцем. Когда по чьему-то недомыслию за оборонявшимися не пришли корабли Черноморского флота, он был уже начальником штаба батальона. Им оставалось одно: достойно умереть на развалинах бессмертного города русской славы. Прорыв на Керчь не удался. Федоров, раненный в голову, попал в плен. Начались бесконечные скитания по концлагерям, побои, унижение, вечный голод. Пытался бежать, неудачно. Кто-то выдал. Беглецов расстреляли. Пуля прошла у Сергея в миллиметре от сердца. Его подобрали польские крестьяне, присланные захоронить трупы узников. Спрятали, выходили, переправили к партизанам. В отряде сопротивления и встретил Федоров Красную Армию. Как знающего здешние леса, направили в разведку. К концу войны назначили командиром взвода, вернули звание, восстановили награды. А после Победы вызвали в особый отдел… Трибунал приговорил его к десяти годам лишения свободы.