Текст книги "Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Данил Корецкий

Соавторы: Анатолий Кузнецов,Николай Коротеев,Лазарь Карелин,Теодор Гладков,Аркадий Ваксберг,Лев Корнешов,Лев Квин,Иван Кононенко,Вениамин Дмитриев,Владимир Масян
сообщить о нарушении

Текущая страница: 70 (всего у книги 178 страниц)

10

Несколько минут они шли молча. Центральная аллея осталась далеко позади. Здесь, на тихих садовых дорожках, было безлюдно, пахло молодой листвой.

– Город наш старинный, с традициями, – заговорил Рощин. – Я говорю – «наш» город, думая и о себе и о вас. Да, Сергей Прохорович, Ключевой – наш и для меня, а я здесь родился и вырос, и для вас, хотя вы прожили в нем всего несколько часов.

– Так и я это понимаю, – отозвался Трофимов.

– Понимаете? – недоверчиво глянул на него Рощин. – Все ли, Сергей Прохорович? – И, не ожидая ответа, Рощин отрицательно покачал головой. – Нет, далеко не все. Конечно, мысль-то сама по себе понятна: приехал человек в этот район не на день, не на месяц, а, может быть, на много лет, приехал на серьезную работу, и все здесь для него, если не сразу, то со временем, станет своим и близким. Так. Но именно со временем, Сергей Прохорович… В этом-то все дело. Возьму хотя бы пример из своей жизни…

Рощин остановился и прислушался к далекой, звучавшей где-то на реке песне.

Прислушался и Трофимов.

Два голоса – высокий, напряженный, вот-вот готовый прерваться голос юноши и негромкий, безмятежный девичий, вторя друг другу, уплывали все дальше и дальше по реке. О чем говорилось в песне, расслышать было нельзя, но то, как по-разному пели ее парень и девушка, и без слов рассказывало печальную и вечную повесть о неразделенной любви.

– Вот так и подмывает сбежать к реке и спросить у этой девушки: «Ну, чего, чего тебе еще надо? Слышишь? Ведь он же любит тебя!..» – Рощин посмотрел на Трофимова и смущенно рассмеялся. – А она мне ответит: «Уходи, секретарь, чужая любовь – не твоя забота». А чья же? Может быть, ваша, Сергей Прохорович? Ведь кто-то же должен помогать людям разбираться в их сердечных делах…

Рощин говорил, а Трофимов, с изумлением глядя на него, так и не мог понять, шутит секретарь или говорит серьезно. Кажется, шутит и даже улыбается, а глаза серьезные, да и мысль серьезная: «Ведь кто-то же должен помогать людям разбираться в их сердечных делах…»

Что мог ему ответить Трофимов? Всего какой-нибудь час назад об этом же самом говорил он с Мариной. Мог ли он, не зная Рощина, не разобрав, шутит тот или нет, взять да и выложить перед ним свои сокровенные мысли? А если Рощин не поймет его, если сказанные им сейчас слова были просто шуткой?..

Трофимов молчал, и Рощин заговорил сам и, казалось, уже совсем о другом:

– Да, так вот вам пример из моей жизни… Секретарем райкома я всего три месяца. До этого много лет работал на сплаве. Работа такая, что, кажется, нет во всем нашем районе кустика или ручейка, которых бы я не помнил. Весь район перед глазами… Ну, а как стал секретарем, вдруг обнаружил, что района-то я и не знаю.

– Ведь вы же здесь родились! – удивился Трофимов.

– Да, родился и вырос, а вот поди ж ты – приходится узнавать родные места заново. И догадываетесь, почему?

– Нет.

– Неправда, догадываетесь! – усмехнулся Рощин. – Ведь загадка-то не трудна.

– Ну, догадываюсь, – признался Трофимов. – Люди?

– Да, люди. Пока работал на сплаве, я больше деревья да реки изучал. Где какое течение, где какой паводок бывает – все это я знал куда как хорошо. А вот с людьми был знаком неважно, поверхностно. Иного и по имени-отчеству знаешь и в гости к нему ходишь, а что он за человек, какой пробы, тебе и невдомек.

Рощин подошел к могучему тополю и осторожно провел ладонью по его шероховатой коре.

– Скажите, Сергей Прохорович, ведь вы, когда сюда ехали, наверно, много думали о своей будущей работе?

– Немало.

– А о первом своем разговоре с секретарем райкома тоже думали?

– Думал и об этом.

– И как же вы этот разговор себе представляли?

«Да, как же я представлял свой первый разговор с секретарем райкома?» – мысленно спросил себя Трофимов и, чувствуя испытующий взгляд Рощина, чистосердечно признался:

– Откровенно говоря, такого разговора я не ждал.

– Не ждали? – усмехнулся Рощин. – Вот и хорошо, что разговор у нас нежданным получается, очень хорошо.

Рощин все еще стоял у дерева, словно собираясь обхватить ствол руками. Он и в самом деле попробовал это сделать, но руки его достали лишь до середины ствола.

– А ну-ка вместе! – крикнул он Трофимову.

Трофимов прижался грудью к замшелому стволу и, протянув руки, посмотрел вверх. Звездное небо опрокинулось на него. Гонимые ветром тучи то открывали, то закрывали прозоры в ветвях, и от этого казалось, что не туча, а самое дерево, подхваченное ветром, летит над землей. Ощущение полета передалось и Трофимову. Как чудесно было стоять вот так, запрокинув голову, обхватив руками ствол дерева, и смотреть и слушать этот широкий поток жизни!

– Вышло! – торжествующе крикнул Рощин, когда их руки сошлись на стволе. Он отошел от дерева, поглядывая на Трофимова чуть прищуренными в улыбке глазами. Потом, дружески притянув его к себе за плечи и широким движением руки указывая на город, сказал: – Знаете, что? Любить, любить все это надо. Любить беззаветно, бескорыстно.

Минуту назад Трофимов не понял бы этой внезапной взволнованности Рощина, мог бы не ощутить глубокого смысла его слов. Но теперь он понял: Рощин, говоря с ним о своем и его долге, помогать людям во всем, даже в душевных делах, говорил серьезно. Он думал о том же, о чем думал и сам Трофимов.

Они вышли к реке. Отсюда был виден мерцавший тысячами огней крутой противоположный берег, а за городом, за черной полосой леса – светящийся полукруг комбината.

– Когда меня посылали сюда на работу, – сказал Трофимов, – то предупреждали, что я получаю трудный район.

– Вот как? – улыбнулся Рощин. – Такое же предупреждение получил и я.

– В чем же заключается эта трудность? – спросил Трофимов.

– На ваш вопрос не так-то легко ответить, Сергей Прохорович. Не легко даже мне, человеку здешнему. – Рощин замолчал и, должно быть, по давнишней привычке, задумавшись, потер ладонью лоб. – Скажу только одно: ошибкой будет считать, что район наш отсталый, что у хозяйственников здесь дело не клеится. Это не так. Возьмем Шведова. Хороший, инициативный работник.

– Да, если говорить о первом впечатлении, то он мне очень понравился, – сказал Трофимов.

– И неудивительно. За плечами у этого человека десяток огромных строек, большой опыт, глубокие знания. Выходит, трудность нашего района не в плохих руководителях и, тем более, не в отсталости, а совсем в другом. И думается мне, что трудность эта в том, что при всем богатстве и разносторонности районного хозяйства мы не всегда еще правильно используем наши возможности, не всегда и не все понимаем, какая у нас в руках сила. Не все! А сила эта, Сергей Прохорович, поистине огромная! Вот почему, когда вы будете искать то главное, что должно лечь в основу вашей работы, не ищите трудностей там, где их нет. Старайтесь заглянуть в жизнь нашего района поглубже и не спешите с выводами… Пооглядитесь, поработайте, Сергей Прохорович; главный наш разговор еще впереди.

– Я очень рассчитываю на вашу помощь, Андрей Ильич.

– А я на вашу. У нас ведь одни задачи, одна цель. Правда, области работы разные. Я это понимаю. Понимаю и помню, что прокурор не подчиняется местным органам власти. Все это так, но… – Рощин строго посмотрел на Трофимова, и слова, которые он сказал ему, прозвучали подчеркнуто твердо: – Михайлов с годами потерял вкус к работе, потерял остроту зрения. Это недопустимо!

– Да, недопустимо! – повторил Трофимов.

– Любить наш район, любить этот город не значит только оберегать то, что есть здесь хорошего, – говорил, энергично рубя воздух рукой, Рощин, как бы подводя итог всему их разговору. – Это значит еще, что мы должны растить здесь новое, а главное – прививать коммунистические навыки жителям нашего района, чтобы ключевцы, как и все советские люди, вошли в коммунизм по праву свободных от пережитков прошлого граждан своей страны…

– Очень хорошо, что вы говорите это мне, прокурору.

– Именно вам, прокурору…

11

– Итак, я вас слушаю! – сказал Швецов Марине, едва лишь они сели на скамью.

«Итак, я вас слушаю!» – повторила про себя Марина и вдруг почувствовала, что робеет перед этим большим и, конечно же, очень занятым человеком, и ее дела к нему, которые за минуту до этого казались ей чрезвычайно важными, сразу как-то поуменьшились и показались незначительными.

Не зная, с чего начать разговор, Марина в замешательстве смотрела на Швецова, а он, точно понимая растерянность девушки, молчал, давая ей время собраться с мыслями.

Они сидели очень близко друг от друга, так близко, что она явственно слышала его неровное дыхание и даже машинально, по-докторски, отметила: «Сердце.

Пошаливает сердце». И это докторское наблюдение неожиданно помогло ей пересилить свое замешательство и начать разговор.

– Знаете, Леонид Петрович, – сказала Марина, – когда будете в Москве, обязательно покажитесь хорошему специалисту-сердечнику.

– Да, кажется, этот мой мотор начинает плохо тянуть. – Швецов неожиданно взял Марину за руку и сказал мягко, непривычно тихим для него голосом: – Спасибо вам, милая вы моя девушка. Я вообще-то не очень слушаю врачей – некогда, но вас послушаю. Ну, а теперь о деле. Что вас тревожит, Марина Николаевна?

– Я хотела вам напомнить о пустыре перед детским садом и о душевых в молодежном общежитии. О том, что пустырь следует озеленить, а душевые – отремонтировать.

– Но я же давно приказал все это сделать.

– А вот и не сделано. – Марина быстро поднялась и, выпрямившись перед Швецовым, решительно сказала: – И я прошу еще, Леонид Петрович, избавить меня от всяких шуточек и усмешечек, которыми меня встречают, вместо того чтобы выполнять мои требования как санитарного врача города. – Марина в волнении сжала руки в кулаки. – Учтите, Леонид Петрович, что за санитарное состояние в поселке отвечаете в первую очередь вы – директор комбината.

– Так же, как и за все остальное, – миролюбиво заметил Швецов. – И я не отказываюсь от этой ответственности, Марина Николаевна, но у меня ведь очень много дел – вы знаете. Вот почему далеко не все дела решаю я лично. На комбинате вместе со мной работает немало людей, и каждый из них обязан отвечать за свой участок работы.

– Да, а на поверку что выходит? – с возмущением спросила Марина.

– Не беспокойтесь, больше это не повторится! – жестко сказал Швецов.

Он встал со скамьи, и они, медленно подвигаясь вперед, снова вышли на площадку перед летним театром.

Площадка эта, еще недавно заполненная гуляющими, теперь была пуста, а из раскрытых дверей театра доносились звуки рояля.

– Начался концерт, – сказала Марина. – Вы не хотите послушать?

– Нет, Марина Николаевна, мне пора собираться в дорогу. А вы идите.

– Нет, нет, мне совсем не хочется! – поспешно сказала Марина и нерешительно посмотрела на Швецова. – Я…

– Говорите, говорите, Марина Николаевна, – ободрил ее Швецов. – Я же вижу, что настоящий разговор у нас только начинается.

– Да, у меня к вам было очень серьезное дело, – кивнула Марина, – но теперь, раз вы уезжаете…

– Не навеки же. Нет, коли начали, то и говорите. Я недомолвок не люблю.

– И я тоже, – смело взглянула на Швецова Марина. – Но речь идет не обо мне, Леонид Петрович. Вот поэтому-то я и раздумываю – говорить или нет.

– Не доверяете?

– Нет, тут совсем другое… Хорошо, я скажу…

Марина внимательно, даже как показалось Швецову, испытующе посмотрела на него.

– Речь идет о проекте моего отца.

– О проекте Николая Николаевича Белова? Каком проекте?

– О проекте будущего Ключевого, каким он представлял его лет через пятнадцать. В этом проекте очень много говорится и о комбинатском поселке. Поэтому-то мы с мамой и решили, что вам будет интересно…

– Так, так! – сердито сказал Швецов. – Вы с мамой решили!.. Проект Белова, проект человека, который так много сделал для комбината, вы с мамой держите дома под замком, и я узнаю о нем только через полгода после приезда в Ключевой. Отлично, Марина Николаевна! Да если бы я был вашим отцом, я бы…

Не досказав того, что бы он мог сделать с Мариной, если бы был ее отцом, Швецов так неодобрительно посмотрел на девушку, что она вдруг отчетливо вспомнила, как однажды, когда ей было лет десять, отец сурово прикрикнул на нее за то, что она в чем-то солгала ему. Это был единственный случай, когда отец так строго обошелся с ней.

Сейчас, глядя на рассерженного Швецова и припоминая свое детское горе из-за размолвки с отцом, Марина не только не обиделась на Швецова, а даже обрадовалась.

– Значит, вас серьезно интересует этот проект? – с облегчением воскликнула она. – А мы-то с мамой боялись, что вы и разговаривать со мной о нем не станете. Ведь проект этот далеко еще не закончен. Отец не успел…

Марина смолкла.

– Вот что, Марина Николаевна, – сказал Швецов. – Запомните: в первый же день после возвращения из Москвы я приду к вам домой за проектом Николая Николаевича. Жаль, конечно, что он не закончен, но и то, что уже сделано, уверен, всем нам очень пригодится.

– Спасибо, Леонид Петрович, – тихо сказала Марина. – Я так рада…

– А вам не спасибо, – отозвался неожиданно грустным голосом Швецов. – Вот так проживешь большую жизнь, настроишь комбинаты, железные дороги, города, а все-таки жизни-то и не хватит. И, глядишь, лежит у тебя в ящике письменного стола неоконченная работа, и твоя дочь или жена, боясь, что люди могут оскорбить твою память, не понять, не оценить неоконченного труда, прячут этот труд в ящике рядом с фамильными альбомами и открытками с курортов. Да… Ну, пойдемте, Марина Николаевна, я помогу вам разыскать Трофимова.

– Нет, не нужно, – отрицательно покачала головой девушку. – Мне надо идти домой. До свидания, желаю вам счастливого пути…

Марина повернулась и быстро пошла к светящемуся вдали выходу из парка.

12

Оглянулась Марина уже за мостом. Парк остался далеко позади. И где-то там, на одной из дорожек, наверно, все еще стоял Швецов.

Марина медленно шла по пустынной в этот час приречной улице, думая о своем разговоре с Швецовым и о том, что ее так взволновало и обрадовало в этом разговоре.

– Марина Николаевна! – услышала она за спиной.

Она вздрогнула и обернулась.

Следом за Мариной торопливой, семенящей походкой шел адвокат Струнников.

– Вы одни! Вам грустно! – не спрашивая, а утверждая, сказал он. – Разрешите, я провожу вас.

– Спасибо, Дмитрий Иванович, но…

– Не беспокойтесь, я буду молчать. Самый говорливый человек в городе – ваш покорный слуга – знает, когда надо молчать.

– Хорошо, тогда будем молчать, – сказала Марина.

Струнников кивнул и засеменил рядом с ней.

Друг ее отца, Дмитрий Иванович был одним из тех людей, которые являлись для Марины как бы неотъемлемой принадлежностью родного города.

Однажды, когда Марина еще училась в Свердловске, она случайно встретилась с приехавшим туда Струнниковым. Марина подбежала к старому адвокату и прямо на улице горячо обняла и расцеловала его.

– Это вы не меня, старика, а город родной приветствуете, – сказал ей тогда Струнников.

Родной город… Ради него, по совету отца, Марина пошла учиться в медицинский институт. Николай Николаевич Белов хотел, чтобы его дочь стала врачом. Когда же пришло время решать, какую специальность выбрать Марине, отец посоветовал ей остановиться на санитарии. До сих пор помнила Марина это письмо.

Отец писал, что, выбирая профессию, Марина должна жить не только сегодняшним днем, но и заглядывать вперед. А в будущем самая скромная из врачебных профессий – санитария – станет одной из главных. В том, что делает санитарный врач, мало эффектного и очень много трудной повседневной работы. Он борется за чистоту в домах и на городских улицах, за яркую зелень садов, за то, чтобы легче дышалось людям. Он не лечит, а предупреждает болезни. Отец писал, что у них в городе много хороших хирургов и терапевтов, но почти нет санитарных врачей.

Влюбленный в свой край, в свой город, Белов не сомневался, что и дочь разделяет его чувства. Он не ошибся. Вернувшись домой по окончании института, Марина с первых же дней настойчиво принялась за дело. Отец помогал ей. Работа Марины совпадала с его широкими планами реконструкции и благоустройства города, который уже в самые ближайшие годы должен был стать подлинной столицей большого промышленного района.

Планы отца… Родной город…

Когда Швецов полгода назад приехал в Ключевой и пришел навестить семью Беловых, мать и дочь приняли его настороженно. Еще свежа была боль утраты, и Швецов – новый директор комбината – не мог не понимать этого. Марина отчетливо, до малейших подробностей вспомнила эту свою первую встречу со Швецовым. Нет, он не стал утешать их, не стал говорить таких ненужных и даже оскорбительных, когда их произносит чужой человек, слов о покойном.

И Марина была бесконечно благодарна ему за это. Все ей тогда в нем было симпатично: его громкий голос в их доме, где за время болезни отца все привыкли говорить шепотом, свободные и вместе с тем точные движения Швецова, его увлекательные рассказы о Москве. Марине тогда показалось, что место отца занял настоящий, большой человек.

«Но почему – настоящий, почему – большой? – не раз спрашивала себя Марина, инстинктивно подвергая сомнению свое слишком уж быстрое признание Швецова. – Да ведь я же совсем не знаю его!»

Но, думая об этом, она часто ловила себя на мысли, что Швецов вовсе не такой уж незнакомый ей человек.

Казалось, будто встречались они и прежде. Казалось, что давным-давно слышала она этот громкий, уверенный голос, видела это открытое, умное лицо и они вели друг с другом неторопливые, полные глубокого смысла и значения беседы…

Впрочем, бесед-то вовсе и не было, как не было и старой дружбы да и самих встреч. Просто, Марина узнала в Швецове «своего героя», свою «придумку» – тот светлый, романтический и слишком уж прекрасный и безупречный образ человека, который так часто слагает в своем воображении девушка, когда приходит пора девичьих раздумий, девичьей тоски о друге.

Давно уже минуло для Марины это время девичьих мечтаний, а поди ж ты – появился Швецов, и, точно перечитанная страничка из старой и любимой книжки, возник перед ней ее забытый герой, ее «придумка», и даже не Швецов – реальный, живой Леонид Петрович Швецов, про которого Марина знала, что ему уже далеко за сорок и что в Москве у него есть жена и взрослый сын, нет, вовсе не Швецов, а такой вот – чем-то похожий на него – большой, настоящий человек чудился теперь девушке всякий раз, когда думала она о своем будущем.

«Да только встречу ли я когда-нибудь такого – похожего? – нередко загадывала Марина, сердясь на себя за эту, как ей казалось, глупую бабью тоску. – Встречу ли?» – подумала она и сейчас. И, чтобы не оставаться наедине со своими мыслями, поспешно обернулась к Струнникову.

– Дмитрий Иванович, скажите, нравится ли вам Швецов?

Струнников, словно ожидая этого вопроса, нисколько не удивился ему, но ответил не сразу, подумавши.

– Знаете, Марина Николаевна, – тихо сказал он, – ведь я – одинок… Так сложилась жизнь… И вот иногда я по-стариковски мечтаю о несбыточном… О сыне! О большом, умном человеке! И знаете, Марина Николаевна… – Тут голос Струнникова дрогнул. – Швецовокому отцу, а он, кажется, жив, я признаюсь, завидую…

В молчании подошли они к дому Марины, молча распрощались и разошлись.

13

Рощин и Трофимов вышли на аллею перед театром, когда ни Марины, ни Швецова там уже не было.

– А где же Белова? – оглядываясь по сторонам, спросил Рощин у встретившегося им в дверях театра Чуклинова. – На концерте?

– Нет, ушла домой, – шепотом отозвался Чуклинов, не отрывая глаз от сцены, где в это время какая-то девушка прозрачно-чистым голоском выводила замысловатые трели алябъевского «Соловья».

– Да и нам пора, – сказал Рощин. – Только не домой, а в райком. Надо побеседовать с приехавшими из района товарищами.

Чуклинов с сожалением отвел глаза от сцены.

– Эх, до чего же хорошо поет наша Варя!.. Что ж, Андрей Ильич, пойдемте. И верно, надо поговорить.

Трофимов, не зная, что ему теперь делать, вопросительно посмотрел на Рощина, и тот, угадав ею невысказанное желание, предложил:

– Пойдемте-ка с нами, товарищ Трофимов. Думаю, что наш разговор будет интересен и для вас…

В здании районного комитета партии, несмотря на поздний час, царило деловое оживление, такое обычное, но всегда особенное для нового человека. И Трофимов, вслушиваясь в дробный перестук машинок, в обрывки фраз, вглядываясь в лица попадающихся навстречу людей, вдруг с внезапной ясностью представил себе весь свой первый день в Ключевом. Он еще и не кончился, этот день, а сколько уже вошло в него событий, встреч, разговоров!

В приемной секретаря райкома сидело несколько человек. Видно, все они хорошо знали Рощина, и каждый, здороваясь с ним, то обращением по имени-отчеству, то напоминанием о недавней встрече невольно и не без удовольствия подчеркивал это свое знакомство с новым секретарем.

В глубине приемной, у окна, одиноко стоял высокий, сутуловатый человек. Приглядевшись, Трофимов узнал в нем старика Лукина, которого видел сегодня в зале суда.

«Зачем он здесь?» – спросил себя Трофимов и решил, что старик пришел к секретарю поговорить о сыне.

Рощин между тем, поздоровавшись со всеми, кто был в приемной, сам подошел к Лукину.

– Наконец-то! Я, признаюсь, заждался тебя, Иваныч.

– Замешкался, Андрей Ильич, – морща в скупой улыбке губы, глухо отозвался Лукин. – Сам знаешь, дела какие…

– Знаю. – Рощин оглянулся на вошедшею в это время в приемную невысокого, но статного, с седой головой человека и, дружески кивнув ему, пригласил его и Лукина к себе в кабинет. – Пойдемте потолкуем, товарищи. Степан Егорович, Сергей Прохорович, прошу вас.

Первое, что увидел Трофимов, войдя в кабинет Рощина, была большая, во всю стену, карта района. Но не размерами своими привлекала она к себе внимание. Трофимова удивил и заинтересовал ее необычный вид. Выполненная от руки и ярко раскрашенная акварельными красками, карта сочетала в себе и физические, и топографические, и промышленные данные о районе. Это была как бы и не карта вовсе, а многократно уменьшенная цветная фотография со всего района – его поверхности, его недр.

Даже беглого взгляда на нее было достаточно, чтобы почувствовать и мысленно представить всю огромность этих без конца и края хвойных лесов, многоводную силу рек и речушек, что разными путями стекались к широкой, бурливой Вишере, неизбытное богатство недр – то черневших нефтью и торфом, то желтевших драгоценной россыпью золотоносных жил, то белевших калийными солями.

Трофимов как подошел к карте, так обо всем и забыл, захваченный чудесной картиной, вдруг открывшейся его глазам.

– Надеюсь, вы не обижаетесь на меня? – подходя к Трофимову и усаживая его в кресло, лишь чуть-чуть смеясь глазами, спросил Рощин.

– За что же, Андрей Ильич?

– Да вот, не успели познакомиться, а уже затащил вас в райком.

– Нет, не обижаюсь, – серьезно сказал Трофимов. – Если бы оставили меня сейчас в парке, пожалуй, обиделся бы, а так – только поблагодарить могу.

– И то сказать! – усмехнулся Чуклинов. – Девушку увели, знакомых никого. Ну куда податься приезжему человеку? – Он наклонился к Трофимову и, сверкая озорными, цыганскими глазами, с заговорщицким видом зашептал: – Посидим здесь часок на приеме, а потом ко мне – тоже на прием, а там – какое-нибудь совещание подвернется. Вот, глядишь, свой первый вечер в Ключевом вы и скоротали.

Чуклинов откинулся на спинку кресла и громко расхохотался, очень довольный своей шуткой.

– Вижу, с вами скучать мне не придется, – рассмеялся и Трофимов, снова невольно потянувшись глазами к карте.

– Нравится? – перехватил его взгляд Рощин.

– Еще бы! И подумать только, что это всего лишь один район.

– Да, наш Ключевский район, Сергей Прохорович. Жаль, художник из меня неважный, а то бы я еще и не такое здесь изобразил.

– По-моему, Андрей Ильич, – искренне сказал Трофимов, – эта карта лучше иной хорошей картины.

– Ну, уж и лучше, – довольный впечатлением, которое произвела на Трофимова его карта, возразил Рощин. – Да тут, если хотите знать, и сотой доли богатств наших не показано. Где там! Вот хотя бы взять Ивана Ивановича Лукина или Семена Гавриловича Зырянова – они такое вам порасскажут, что и впрямь дух захватит. Кстати, познакомьтесь, товарищи, Трофимов – наш новый прокурор.

– Зырянов, директор строящегося в тайге бумажного комбината, – быстро и твердо пожал руку Трофимову седоволосый человек и неожиданно строго глянул на него ярко-голубыми глазами.

– Вот как – новый прокурор? – Лукин не сразу и как-то нерешительно поднял на Трофимова глаза. – Прокурор… – медленно и трудно разжимая губы, повторил он. – Да… хоть старый, хоть новый, а мне без вас теперь не обойтись. – Лукин печально развел руками. – Дожил!

Он отошел от Трофимова и внезапно, быстро шагнув к карте, громко, точно желая стряхнуть с себя невеселые свои думы, сказал:

– Э, да что там говорить о худом да о своем! Вот о чем надо говорить! – и старик осторожным, ласковым движением повел ладонью по карте. – О земле нашей, о лесах наших – вот о чем!

– Итак, каково же твое мнение о возможности прокладки новой дороги? – видно, хорошо понимая, как худо сейчас на душе у старика, нарочито деловым тоном спросил Рощин.

– Мое мнение? – Лукин поискал глазами нужное ему на карте место. – Прошу, товарищи, взглянуть.

Все придвинулись к карте.

– По поручению товарища Рощина я прошел по тем самым местам, по которым решено проложить новую шоссейную дорогу: от строящегося бумажного комбината до Ключевого. Три раза прошел весь путь – все сорок километров.

– И через болота? – спросил Чуклинов.

– Да, и через болота. Шел по прямой – так, как дорога должна лечь. И вот что я вам скажу, Андрей Ильич: дорогу строить вполне возможно. Верно задумали, верно.

– Ну вот! – воскликнул Рощин. – Выходит, Иваныч, Марьины болота не так страшны, как их малюют?

– С прежними годами ни в какое сравнение идти не могут, Андрей Ильич. Я так думаю, что и вырубки пятого и шестого лесоучастка и торфоразработки – все это их сильно подсушило.

– Добавьте к тому же три кряду жарких лета, – заметил Зырянов.

– Нет, нет, главное, конечно, торфоразработки, – сказал Чуклинов. – Солнышком такие болота не осушишь.

– Не скажи, Егорыч, – возразил Лукин. – Я-то знаю, какие солнце чудеса в лесу делает. Иной раз поутру с кочки на кочку прыгаешь, а к вечеру тем же местом – посуху идешь.

– Только не на Марьиных болотах, – заспорил Чуклинов.

– Так ведь не одно же солнце! И порубки и торфоразработки – все вместе болота и подсушило.

– На много ли? – спросил Рощин.

– Участок от деревни Чашкиной до Займищ – пять километров, который раньше и пройти было невозможно, стал проходимым и для пешего и для конного. А от Займищ, – Лукин указал на карте желтовато-зеленый разлив болотных трав, – до Черного ручья – два километра и сейчас пройти не просто. В них-то, полагаю, вся трудность и будет.

– Короче говоря, – сказал Зырянов, – на все сорок километров трассы надо класть пять трудных и два очень трудных – всего семь километров болотистых почв. Семь километров! Пройдя их, мы уже не встречаем больше препятствий. Итак, – Зырянов взял указку и решительным движением провел короткую прямую черту от корпусов бумажного комбината, обозначенных на карте в глубине широкого лесного массива, до Ключевого. – Итак, сорокакилометровая прямая дорога соединит строящийся бумажный комбинат с центром района, с железной дорогой. Сорок километров вместо теперешних ста шестидесяти пяти! Прямой путь вместо кружного и к тому же без всяких там паромных переправ через Вишеру. – Зырянов повел указкой по плутавшей в лесах узенькой ленте кружной дороги, которая, начинаясь от бумкомбината, шла в сторону от Ключевого и, лишь дважды перекинувшись через Вишеру, сворачивала к городу. – По-моему, Андрей Ильич, надо строить. Строить не откладывая. Правда, большая часть нашей бумаги пойдет, как и планировалось, по Вишере, на баржах, но новая дорога даст нам возможность пересылать наиболее ценные сорта бумаги и на автомашинах. Сейчас просто трудно учесть, какую огромную экономию времени, а следовательно и средств, получим мы, как только начнет действовать новая дорога.

– Вот, Сергей Прохорович, – обратился Рощин к внимательно следившему за разговором Трофимову, – каких-нибудь сорок километров лесной дороги, а посмотрите, что они нам дадут. Смотрите! – Рощин указал Трофимову на карту. – В местах, через которые проложим мы наше шоссе, расположены земли трех колхозов. Здесь находятся пятый, шестой и седьмой лесоучастки. Здесь же работают две геологоразведочные партии. И вот колхозников, лесорубов, геологов, я уже не говорю о рабочих бумкомбината, новая дорога на сто двадцать пять километров приблизит к своему районному центру. Останется всего сорок километров. Расстояние, по которому вполне можно будет пустить автобус. – Рощин взял Чуклинова за локоть. – Понимаешь, Степан, автобус до Чашкиной, до лесных порубок? Какой-нибудь час пути, и ты в городе – в театре, в кино, в магазинах, в библиотеке.

– Здорово! – загораясь, сказал Чуклинов. – Ну просто здорово! Вы только подумайте, Андрей Ильич, какая это для колхозников радость будет!

– А для лесорубов? – улыбнулся своей скупой улыбкой Лукин.

– А для нас, бумкомбинатовцев? – заметил Зырянов.

– Да и для геологов, и для нефтяников, и для торфяников, – начал перечислять Рощин. – Словом, для всего района. А значит, и строить будем мы эту дорогу всем районом. Мы уже связались с областью, и там наше начинание поддерживают.

– Еще бы! – горячо сказал Чуклинов. – Ведь это такое дело! За город, Андрей Ильич, я ручаюсь – дадим и людей и транспорт, а вот за Ключевский комбинат…

– Поможет, поможет и наш комбинат, – усмехнулся Рощин. – Это уж моя забота. Впрочем, как же им не принять участие в прокладке дороги, когда работа эта совпадает с работами по осушке болот возле комбинатского поселка? Должны помочь.

– Не станет дело и за нами, – сказал Зырянов. – Есть уже решение выделить нам специальные средства, материалы, машины.

– Смотри ты! – удивленно покачал головой Лукин. – А тут еще колхозники да лесорубы помогут. Видать, и впрямь конец пришел Марьиным болотам.

– И не сомневайся, – убежденно сказал Рощин. – Года не пройдет, как не останется на нашей земле этой комариной гнили.

– Да, похоже, что так и будет. Гниль комариная… Верно, из года в год переводится она у нас на земле. – Старик вдруг нахмурился, тяжело опустил голову. – Ведь вот забота-то какая досталась мне на старости лет, Андрей Ильич! Думал ли? Сын!.. Растил! Гордился! И на тебе – с гнильцой вышел парень-то.

– Не спеши, Иваныч, – сказал Рощин. – Обвинить да осудить человека не трудно. А вот помочь ему в его беде куда труднее.