Текст книги "Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Данил Корецкий

Соавторы: Анатолий Кузнецов,Николай Коротеев,Лазарь Карелин,Теодор Гладков,Аркадий Ваксберг,Лев Корнешов,Лев Квин,Иван Кононенко,Вениамин Дмитриев,Владимир Масян
сообщить о нарушении

Текущая страница: 137 (всего у книги 178 страниц)

Наконец хлопчик вскочил на ноги и засверкал голыми пятками в направлении соседнего подворья. Через некоторое время он вернулся вместе с дородной, но довольно молодой еще женщиной, которая несла в руках глиняную крынку. Офицер радушно поднялся им навстречу, долго говорил что-то, прижимая руку к сердцу. Без ужимок принял протянутую крынку, не торопясь, с наслаждением напился молока, отдал сосуд мальчику.

Тот побежал к солдатам, а офицер начал расспрашивать женщину. С час кривлялись и хихикали они друг перед другом, так что Сидор успел возненавидеть обоих. У него даже ладони зачесались от желания немедленно всадить по свинцовой пуле любезникам.

Но вот офицер крикнул солдатам, чтобы его не ждали к ужину, снял со ставня и небрежно повесил на плечо портупею, посбористее смял хромачи и гоголем поплыл с молодайкой со двора.

«Узнай, где ее хата, – шепнул Сидор лежавшему рядом боевкарю. – И побачь, нет ли где еще краснопогонников». Бандеровец ушел, но тут же вернулся.

– Там собака по саду вихляется. Как бы не разгавкалась.

– Погляди, – велел сотник второму боевику.

– Це ж игнатовский кобель, – с порога зашепелявил тот. – Ось я его каменюкой. Дохлая тварь.

Сидор подошел к испугавшемуся боевкарю – молодому чернявому парню со свежим шрамом на щеке. Парень потупил глаза. Сотник взял его за подбородок двумя пальцами и больно запрокинул ему голову так, что кадык на шее парня застыл от напряжения. Молодяк захрипел и чуть не опрокинулся навзничь.

– Пойдешь ты, – приказал Сидор шепелявому. – А этой бабе, – он пнул как можно резче парня в голень, – я больше не доверяю. Заберите у него зброю.

Парень обхватил ушибленную ногу руками, сел на землю. Его автомат закинул себе на плечо сухощекий нервный мужичок с ехидными быстрыми глазками – третий из пришедших с сотником боевкарей.

Шепелявый вернулся уже затемно. Не переводя дыхания, затараторил:

– Машину они на конюшне сховали. Там водила и еще один автоматчик, больше в селе никого немае. Офицер с цацкой через две хаты отсюда. Садочками до них проберемся.

– Сын ее с ними?

– Ни, – хихикнул шепелявый, – отослала до матери, чи свекрови.

– Жаль, – пробурчал Сидор. – Пошли до жениха з невестой.

– А Игнат?

– Старик сам до нас прибегит.

Цветущим дурманящим вишняком прошли на зады указанного подворья. Выломали стенку в клуне, из которой перебрались в хлев. Густые запахи животных, навоза, парного молока ударили в ноздри. Шепелявый шлепками отодвинул в сторону бессмысленно смотревшую на них корову, разогнал овец. Позади клетки с посапывающим боровом была узенькая дверь, которая обычно в крестьянских постройках выходила в сени или даже в кухню жилого дома.

Ременные петли даже не скрипнули, когда бандеровцы прокрались в хату. В горнице за полотняной занавеской слышался приглушенный, прерывистый шепот. Керосиновая лампа на столе нещадно коптила. Офицерская гимнастерка и портупея с пистолетом лежали рядом на лавке. Не опасаясь, бандиты зашли в комнату. Сидор со злостью рванул занавеску. Да, видно, хороший здесь когда-то был хозяин. Занавеска оторвалась вместе с багеткой. Тяжелый самодельный резной брус хрястнул по голове шепелявого, обмякшая ткань накрыла сотника. Поток воздуха задул огонь в лампе.

Это произошло так неожиданно, вопреки логике, что все дальнейшее стало походить на сплошной кошмар. Сидор закричал, пытаясь высвободиться из-под занавески. Но, дернувшись, повалил себе в ноги шепелявого, который, падая, нажал на спусковой крючок автомата. Стрельба словно пробудила тех, кто лежал в постели. Белая тень метнулась на безоружного парня со шрамом на щеке, и в то же мгновение душераздирающий женский крик наполнил горницу. Затрясся, заплясал автомат в руках сухощавого неврастеника. Полетели брызги оконных стекол, потек со стола на пол керосин и вдруг вспыхнул от горячей лампы, побежало пламя во все концы хаты.

Что было сил, рванул Сидор материю, отшвырнул мертвое тело. Клубок тел в луже крови копошился под лавкой. Женщина с обезумевшими глазами застыла в углу за кроватью. Распахнутая дверь на улицу, еще какие-то детали, выхваченные рваными отблесками пожарища, мелькнули перед взором сотника. Ужас перед возможностью быть застигнутым здесь, на месте преступления, погнал его прочь. Но инстинкт матерого зверя сработал и на сей раз. Сидор не побежал вслед за сухощеким во двор, а через окно кухни выпрыгнул в сад, повалился, зацепившись за колышек, в малинник и на карачках полез в заросли. Он уже собирался перебежать за кучу сухого хвороста, что высилась в конце огородных грядок, когда из-за угла горевшей хаты выскочил с безумными глазами все тот же сухощекий бандеровец и тоже кинулся к малиннику. Сидор присел. И вовремя – двое солдат перекрестным огнем накрыли извивающуюся фигуру бандита. Пули веером прошли по кустам. Словно тяжелая кувалда ударила сотника в бедро, и он потерял создание.

* * *

Григорий Семенович Боярчук только протянул руку к входной двери под написанным мелом номером восемь, как вдруг та растворилась сама. От неожиданности старик замялся на пороге, и тогда невидимая сильная рука втащила его в комнату, и он услышал, как хлопнула за спиной щеколда. В ту же секунду перед ним появился Борис в полувоенной поношенной одежде, осунувшийся, с воспалившимися, но такими родными глазами.

– Вот и свиделись, сынка! – одними губами проговорил Григорий Семенович и почувствовал, как ноги становятся ватными.

– Здравствуй, батя! – сдержанно поздоровался сын и поддержал покачнувшегося отца.

В спину Григорию Семеновичу грубо сунули стул с шатающейся спинкой, и простуженный голос недовольно пробурчал:

– Не больно-то кохайтесь. У нас нет времени.

У старшего Боярчука не хватило сил обернуться. Он не сводил глаз с родного дитя. Надежда, радость, боль и отчаяние смешались разом в его взгляде. Старик усиленно старался держать себя спокойно, но челюсти его дрожали, и он то и дело тер ладонью подбородок.

Борис в упор смотрел на него и никак не мог произнести первое слово. Удушливый, колючий комок стоял поперек горла.

– Как мама? – наконец выговорил он.

– Ждет, очень ждет тебя, сынку, – закашлялся от волнения Григорий Семенович.

Сын ласково прикрыл своей ладонью подрагивающую на столе руку старика.

– Ты прости, отец, но у нас действительно очень мало времени. Нам сказали, что ты уже в курсе всех событий и согласился помочь.

Григорий Семенович закивал головой, боясь оторвать взгляд от сына.

– Ты по-прежнему работаешь в депо?

– Да, только теперь на маневровом. В рейс уже не выхожу. Силы не те.

– Расписание движения поездов через станцию тебе известно?

– Ну-а як же!

– Меня интересует почтовый поезд с банковским вагоном.

– Этот ходит вне расписания, – снизил голос отец.

– А как вы узнаете, что он должен пройти?

– Обычно утром, при заступлении на смену, диспетчер предупреждает.

– А когда узнает диспетчер? От кого? Как?

Старик махнул рукой:

– Как, как? Да он каждый третий четверг, почитай, прибывает.

– А сегодня? – встрепенулся Борис.

– Сегодня понедельник, – пробасили из угла.

Григорий Семенович обернулся. Лохматый, бородатый мужик сверлил его недобрым взглядом.

– У нас в запасе всего два дня? – неизвестно кого спросил Борис.

– Так, это… – почувствовал себя виноватым старик.

– Подожди, батя, – перебил его Борис. – Бригада меняется на паровозе у вас на станции?

– Нет, мы даем свой паровоз, чтобы не терять время на заправку. А их назад возвращается с товарняком.

– А бригада, бригада – ваша?

– Ну, раз паровоз наш, значит, и люди наши, – обиделся старик.

– Не дело ноздри раздувать – опять пробурчали из угла. – Говори, чего спрашивают.

– Помолчи, Кудлатый, – нетерпеливо одернул его Борис. И снова обратился к отцу. – Можешь ли ты в четверг попасть на этот почтовый паровоз?

Старик задумался.

– Не знаю. Нужна веская причина.

– Но хоть возможно? – в отчаянии спросил Борис.

– Я попробую. А как я дам знать?

– На встречу рассчитывать не приходится. Сделаем проще: прикрепишь на паровоз красный лоскут.

– А если не попаду в бригаду?

– Прикрепишь белый.

– Зачем это надо? – удивился Кудлатый.

Недоумевал и Григорий Семенович. Борис нахмурился, оглядел обоих и не спеша пояснил:

– Если на поезде будет красный лоскут, значит, состав остановится на тридцать втором километре. Соображаете?.. На тридцать втором! Там с одной стороны болото, с другой – глубокий лог. Лес почти к рельсам подступает. Охрана и пикнуть не успеет, как мы ее перещелкаем.

Борис походил по комнате и закончил свой план:

– Но если на поезде будет висеть белая тряпка, придется взорвать рельсы.

– Сделать завал, и тряпок никаких не надо, – буркнул Кудлатый.

– А как мы узнаем, что поезд почтовый? – медленно, с угрозой в голосе спросил Боярчук-младший.

Бандеровец только покрякал в ответ.

– Еще один немаловажный вопрос, – снова заговорил Борис. – Какая охрана в эшелоне?

– Наверняка сказать трудно, – пожал плечами Григорий Семенович, – но следом за паровозом всегда цепляют теплушку с солдатами. Человек двадцать.

– Пулеметы видел?

– На платформе перед железным вагоном стоят два. Это точно. А сколько всего – не знаю.

Борис почесал в затылке. Словно раздумывая, проговорил:

– Простым налетом тут не обойдемся. Придется выводить весь отряд. Возьмем эшелон в клещи. Платформу забросаем гранатами.

– Боюсь я за тебя, Бориска! – вздохнул Григорий Семенович. – Пропадет твоя голова.

– Уже пропала, – невесело засмеялся сын. – Так хоть напоследок отгулять всласть. А, Кудлатый?

– Днем раньше, днем позже, – Кудлатый отодвинул занавеску на окне. – Сматываться пора.

Борис попрощался с отцом. Григорий Семенович вытер непрошеную слезу, покрепче нахлобучил на лоб свою железнодорожную фуражку и без слов вышел.

– Доживал бы себе на печи, – вдруг высказался Кудлатый. – Так нет, одной рукой крестит, второй в ад толкает. Ох, и паскуден есть человек на земле.

– Постригись в монахи, – наигранно хмыкнул Боярчук. – Только ныне и слуги господни не чураются носить под рясой автомат.

– Пропади все пропадом! – Кудлатый выматерился. – Собирай манатки.

– Нужно дождаться Степаниду. У нее есть вести для Сидора.

Кудлатый порыскал в заставленном посудой буфете, подергал запертые ящики комода.

Сволочи, хоть бы самогона оставили. Заперли в четырех стенах.

– Поищи на кухне, – посоветовал Борис. – Хозяйка-то вроде в торговле работает.

«Главное сделано, – думал он. – Через два дня Сидор выведет банду на тридцать второй километр. Но как узнает об этом Ченцов? Есть ли у меня надежда, что отец передаст наш разговор чекистам? Ведь его могли запугать бандеровцы. Поставить на карту мою жизнь. И он согласился помогать им… Нет, разве ты не знаешь своего отца? Он бы скорее отрекся от сына, принял смерть, чем позор… Еще одна деталь говорит в мою пользу – устройство этой встречи. Если бы отец согласился помогать бандитам, они бы и без меня могли узнать все про почтовый. Но с другой стороны, когда я сказал ему, что он в курсе событий, отец согласился. Так кто же его проинформировал: Сидор или Ченцов?»

Вспоминая свои последние разговоры с сотником, Боярчук все больше склонялся к мысли, что Сидор не начинал переговоров с его родителями, видимо, опасаясь слежки за домом. Вне подозрений могла оставаться только Степанида. Но она организовала эту встречу в городе. Значит, и она ничего не спрашивала у Григория Семеновича. Если исключить Кудлатого, который узнал о задании от Сидора только накануне выхода, получалось, что информация могла прийти к отцу только от чекистов. Но если так, то они должны каким-то образом дать знать Боярчуку, что они приняли его план. Борис почему-то был уверен, что весть эта придет сюда, на конспиративную квартиру буфетчицы Тышко.

Кудлатый нашел в кухонном столе бутылку водки под белой головкой и уже ополовинил стакан. Суровость его заметно размягчилась.

Сквозь щель в ставне Боярчук смотрел на улицу. Залитая солнцем, по-весеннему веселая и шумная, она казалась ему потусторонним миром, словно кадры давнишнего позабытого кино. А ведь совсем немного времени прошло с тех пор, когда он с готовым выпрыгнуть из груди от счастья сердцем вышел из купейного вагона под обгоревшие своды вокзала этого города. И как в давнишней ленте, закружились, закувыркались в памяти события тех дней. «Кажется, прошла целая вечность, – с тоской подумал Борис. – Как на фронте. Бой длится около часа, а в памяти держится постоянно, вживается в тебя, срастается с тобой. Потом снова бой – и снова повторяющиеся кошмары переживаний. Оглянешься назад, а там сплошное месиво из тел, крови, дыма, пепла и вздыбившейся земли. Как будто и не было ничего больше. И быть не может. Потому что впереди снова ждет бой, кровь и смерть. Болевой шок войны».

Ватага пацанов у дома напротив начертила на земле круг и неистово играла в битку. На кону блестели изогнутые пятаки. Прохожие, ругаясь, обходили их, но разогнать не решались. Видно, пацаны огрызались словечками совсем не детского лексикона. Но вот они разом вспорхнули, как вспугнутые воробьи, и с гиком и свистом разбежались в разные стороны. По тротуару степенно прошагал милиционер, приостановился и растер сапогом начертания круга.

«Но ведь когда появилась надежда выжить в том военном кошмаре, – сам себе возражал Борис, – в человеке словно проснулся его двойник, с довоенной памятью, довоенными чувствами, довоенными желаниями и переживаниями. Проснулся и заторопился доесть, допить, докурить, досмотреть, долюбить из того, что не успелось перед войной. Человек стал фанатично восполнять свои желания за счет воспоминаний. И тогда вернулись к нему во сне и грезах чистые, будто святые, образы родных и близких, дорогих и любимых. Память прочно очертила себе тот круг воспоминаний, который защищал человека от каждодневной боли, давал силы и надежду… Круг… У каждого был свой круг… У каждого и теперь свой круг. Замкнутый круг, если он до сих пор должен защищать страдальца от боли и крови, от смерти и презрения… И не так-то просто стереть его очертания…»

Пришла Степанида. Похудевшая, с сухим отчаянным блеском в глазах. Борис взял ее за руки, отвел подальше от кухни, где Кудлатый уже допивал водку и ворчал, что пить больше нечего.

– Устала? – Борис коснулся пальцами ее щеки.

– В городе полно солдат, – нарочито громко заговорила женщина, напряженно смотря через плечо Бориса на кухню. – Пришлось попетлять в проулках.

Боярчук сразу насторожился и тоже громко спросил:

– Что нужно передать Сидору? – И тихо, почти одними губами: – Говори, он не слышит. – И снова громко: – Нам пора уходить отсюда.

– Сведения, о которых спрашивал сотник, достать не удалось. Дьякон Митрофан Гнатюк переведен в областную тюрьму.

– Шалавы! – пьяно засмеялся в кухне Кудлатый. – Вот будет вам ужо перца под юбки!

– Тебя поняли, – тут же прошептала Степанида. – Через два дня на тридцать втором. Поезд в одиннадцать сорок.

Поняли! Он готов был броситься с объятиями к Степаниде, расцеловать ее. И только неузнаваемый, холодный взгляд женщины остановил его. Борис понял, что она пришла сюда не по своей воле.

– Ладно, – проговорил сдержанно Борис. – Живы будем, разберемся.

Догадавшись, о чем он, Степанида отвернулась.

* * *

Автоматная очередь прошила капитана Смолина от поясницы до затылка. По воле случая, тело его спасло от смерти оказавшегося под ним молодого бандеровца. Пули только вспороли тому левое плечо да напрочь отстригли левое ухо.

Теперь, с лицом белее бинтов на голове, он сидел в кабинете Ченцова и сухим горячечным полушепотом давал показания. Шрам на его бледной обескровленной щеке заметно кровоточил, и парень без конца промокал его рукавом, размазывая сукровицу по бороде и шее.

В кабинете, кроме Ченцова, были следователь Медведев и капитан Костерной. За спиной сидевшего посреди комнаты пленника расхаживал со стаканом остывшего чая в руках полковник Снегирев. Он был особенно раздражен тем, что у бандеровца не хватает сил говорить громко и внятно. Он же не разрешил позвать фельдшера, дабы не тратить время на пустяки.

Но Ченцов-то догадывался, что раздражение Снегирева вызвано только смертью капитана Смолина. Погиб автор послания в министерство, исчез главный свидетель. А вместе с ним растаяли надежды на самоопровержение, и полковник должен был выступать третейским судьей.

В честности Пашки Ченцов не сомневался. Но и знал, что такое нынче сражаться с бумажкой, которая в умелых руках могла стать «неопровержимыми доказательствами». Василий Васильевич почувствовал даже что-то вроде укора совести за то, что друг его попал в столь щекотливое положение.

– Итак, вы утверждаете, что не знали о цели посещения Сидором дома Игната Попятных, – продолжал спрашивать следователь Медведев.

– Сотник грозил из него душу выбить, если старик проговорился или донес красно… вам то есть.

– А о чем мог проговориться старик?

– Не знаю.

– А если подумать?

– Ей-боженьки, не знаю!

– Перекрестись! – попросил Костерной.

Бандеровец с тоской посмотрел на него и опустил глаза.

– Что же ты, сукин сын, нам голову морочишь? – не выдержал Снегирев. – Хочешь, чтобы тебя к стенке поставили?

Бандеровец невольно дернулся и съежился, но продолжал молчать.

– Скрывать факты в твоем положении глупо, – проговорил Ченцов. – Скоро мы и без тебя все узнаем. Но тогда тебе придется отвечать за измену родине и бандитизм по всей строгости закона, без скидок на твою молодость и политическую незрелость.

– А если… – в глазах парня появилась надежда.

– Суд учтет, сколь велико будет это «если»! – отрезал Снегирев, явно горя желанием съездить парню по шее. – Говори сейчас же!

– От ваших показаний, от вашей помощи следствию, – спокойно пояснил Ченцов, – зависит ваша дальнейшая судьба. Признания из страха перед смертью не избавят вас от покаяния перед собственной совестью.

– Если она у него есть! – криво усмехнулся полковник.

– Я никого не убивал, – вдруг заплакал бандеровец.

Снегирев брезгливо махнул рукой и отвернулся.

– Итак, вы пришли к Игнату Попятных, чтобы узнать… – снова начал допрос Медведев.

– Куда делись Петруха Ходанич и адъютант Сидора щербатый Сирко, – всхлипывая, договорил арестованный.

– Почему эти люди интересовали Сидора?

– Он предполагал, что они могли сбежать, и не без помощи деда Игната.

– Сейчас из банды уходят многие, но не за всеми бегает сам главарь.

– После боя в Копытлово пропал неизвестно где начальник разведки Капелюх. Сидор хотел узнать, не мог ли он тоже скрываться в доме у Попятных.

– Что же, они такие дурные, чтобы отсиживаться на явке банды?

– Дед мог их спрятать в другом месте.

– Стоило ли оставлять за собой такой след?

– Мы тоже так думали, но Сидор больше ничего не говорил.

– Откуда родом были Сирко и Капелюх?

Бандеровец задумался.

– Возможно, они рассказывали о своих родственниках, – подсказал Ченцов, – или просто о хороших знакомых?

– Сирко, кажись, хвастал, что у него сеструха во Львове живет. А Капелюха немцы долго в полицаи не принимали из-за того, что тот в Ровно при советах стал заведовать продуктовой базой, хотя и скоро проворовался.

– Еще какие-нибудь сведения имеете о них?

– Нет, – бандеровец пожал плечами. – Не помню больше ничего.

– Ну, ладно, – согласился Ченцов. – У нас еще будет время заняться воспоминаниями. А теперь вернемся в Глинск. Долго ли намеревался Сидор пробыть у Игната Попятных?

– Сидор не знаю, а мы должны были возвратиться на базу вчерашней ночью.

– Почему такая спешка?

– Сегодня наша боевка должна была перейти на новое место, где-то в районе Вороньей горы.

Костерной переглянулся с Ченцовым. Выходило, что Степанида дала верные сведения о смене бандеровцами места дислокации. На переправе через лесную речку по сигналам с земли бандитов перехватит эскадрилья, штурмовиков. Тех, кто после штурмовки не пожелает сдаться, разгромят солдаты мотострелкового батальона, еще вчера переброшенного в тот квадрат.

– Сколько человек остается в банде?

– Три боевки.

– Значит, человек шестьдесят, – уточнил Костерной.

– Около, – согласился бандеровец.

– Знаете вы что-нибудь о нападении на почтовый поезд?

– Конкретно нам ничего не говорили.

– А зачем Кудлатый направился в город?

– В город? – удивился парень. – Они пошли за продуктами в Лидово!

– Ясно. У вас, товарищ полковник, есть вопросы к арестованному? – спросил Ченцов.

– Я не верю ни одному его слову. Можете увести! – распорядился Снегирев.

Вместе с арестованным ушел следователь Медведев. Костерного подполковник задержал.

– Доложите, капитан, о поисках Сидора в Глинске, – как-то уж чересчур официально попросил он.

Костерной вытянулся по стоике смирно и загудел в четком рапорте:

– Я со взводом солдат прибыл в Глинск через два часа после происшествия в селе. Пожар в хате вдовой красноармейки Жмеринко уже был потушен. Но воды поналивали столько, что собака след взять не могла. Обыск в селе результатов не дал.

– Как все началось? – поинтересовался Снегирев.

– По докладу сержанта Чапраги выходило, что капитан Смолин отправился в восьмом часу вечера к гражданке Жмеринко повечерять.

– Что? – переспросил полковник.

– Поужинать, по-нашему, – пояснил, не моргнув глазом, Костерной, словно не понял намека полковника. – Больше живым капитана Смолина сержант не видел. Избу Игната Попятных они покинули, когда услышали выстрелы на соседнем подворье. Их обстреляли. Только когда они поняли, что бандеровец один, они окружили его, загнали на огороды и пристрелили.

– Выходит, самого Сидора в селе никто не видел?

– По словам гражданки Жмеринко, бандитов было четверо. Двое убитых, пленный сидел перед вами.

– Упустить главаря! – сокрушался Снегирев. – Паршивый бабник! Но за два часа он не мог уйти далеко!

– Мы приехали через два часа, – обиженно ответил Костерной. – Узнали о Сидоре, когда привели раненого пленного в чувство. Это еще прошел без малого час.

– Да, – согласился Ченцов. – За это время он отмахал километров двадцать. К тому же в лесу его могли ждать лошади.

– Но упустить такую возможность! – не мог успокоиться полковник.

– Знать бы, где соломки… – начал было Костерной.

– Вы свободны, капитан, – сухо оборвал его полковник.

Костерной, как бычок, мотнул головой и, небрежно козырнув, вышел.

– Что ты к людям цепляешься? – укорил друга Ченцов. – За ошибку Смолина они не ответчики.

– Зато ты, паря… – поперхнулся на полуслове Снегирев.

– С себя ответственности я не снимаю, – ясно выговаривая слова, произнес Ченцов. – Готов отвечать, если виноват.

– Ищи теперь ветра в поле!

– Придет срок, найдем.

– Нету у нас срока. Нету! – с отчаянием проговорил полковник.

– Не мы, так другие, а все равно поймают бандита. Иначе зачем и держать нас?

Снегирев посмотрел на бесхитростную улыбку Ченцова, и сердце его сжалось от дурного предчувствия.

* * *

Уже на подходе к базе они почуяли неладное. До схронов оставалось несколько километров, а боевого охранения на тропе не было. Не стоял часовой и при входе на поляну.

– Неужто на новое место ушли? – забеспокоился Кудлатый, и без того изрядно вымотавшийся за дорогу.

– Не напороться бы на засаду, – предположил Борис, и бандеровцы дружно отступили с тропы в лес. По очереди долго наблюдали за опустевшей поляной. Никаких признаков жизни. Кострищи тщательно засыпаны землей и завалены сухим хворостом. Вытоптанная сапогами трава запорошена желтой хвоей. Крышки схронов – под кучами бурелома – даже привычному глазу не отыскать враз.

– Замаскировали базу и ушли, – решил Боярчук.

– А зачем знак опасности оставили? – не согласился Кудлатый.

– Какой знак?

– Погляди туда, – бандеровец показал пальцем на макушку ели, что росла недалеко от схрона Сидора.

Там, на специально оголенной от хвои ветке, болтался на ветру белый лоскут материи, разорванной на узкие ленты.

– Что означает эта игрушка? – удивленно спросил Борис.

– Надо уходить отсюда, если не хочешь, чтобы тебя взяли на мушку. Вернемся на базу ночью. До этого ни один схрон тебе не откроется. Опасность где-то рядом.

– Ночью? – чуть не вскрикнул Боярчук. – А как же поезд? Когда мы успеем подготовить людей?

– Я ухожу, – бесстрастно заявил Кудлатый.

– У меня приказ!

– Приказ, – Кудлатый ткнул пальцем в знак на дереве, – оставить всем поляну. Находящимся в схронах – сидеть, как мышь в норе. До ночи, ясно?

Они вернулись в урочище, с которого утром начали подъем к базе. Съестных припасов у них не было. На голодный желудок сон не шел. Лежали злые, докуривали самокрутки Кудлатого, сквозь зубы сплевывали в траву желтую горькую слюну. Несколько раз над лесом пролетал пятнистый ПО-2. Низко, даже летчиков можно было разглядеть в открытых кабинах. И хотя знали, что с высоты видны только открытые места, все равно вжимали головы в плечи, тыкались лицами в прелую землю.

– Не нравится мне это, – ворчал Борис.

– Да уж чего хорошего, – крутил шеей Кудлатый. – Обложили. Теперь удавочку накидывают.

– Страшно, а жрать все одно хочется, – посетовал Михась.

– Между прочим, отсюда недалеко до усадьбы лесника Пташека, царство ему небесное, – встрепенулся Панас. – Только теперь там нет никого. А сказывали хлопцы: припасов лесных держал – море!

– Глядишь, в погребке чего-нибудь да осталось, – загорелся идеей Михась. – Что лежать без толку, айда сходим!

– Далеко, – заупрямился Кудлатый, но в голосе его не было твердости. – Час ходьбы, не меньше.

– Давайте мы с Михасем разведаем, – предложил Борис. – Так безопаснее будет.

Кудлатый согласился.

Так же, как утром поляну, долго осматривали они усадьбу лесника, прислушивались к каждому долетавшему с подворья звуку. Створки ворот были сорваны с петель и валялись на земле, поэтому двор хорошо просматривался. Были разнесены в щепы и ворота клуни, ветер гонял внутри постройки пыль да перья с соломой. В глубине виднелся рухнувший потолок.

Подумалось: «Отсюда началась моя лесная эпопея». Боярчук переполз к другому дереву и оглядел дом. Ставни и дверь в нем были открыты. Кое-где в окнах выбиты стекла. У крыльца догнивал труп черного кобеля, над которым роились зеленые мухи. Боярчук встал в полный рост.

– Ложись! – зашипел на него Михась.

– Кому охота падаль нюхать? – Боярчук безбоязненно шагнул к воротам. – Если бы здесь был кто, обязательно убрали бы псину. Чуешь, какой запах.

Михась осторожно, держа наготове автомат, пошел за ним.

Сначала облазили все в доме. Но солдаты, производившие здесь обыск, основательно перетряхнули имущество, забрали все сколько-нибудь ценное или съестное. Погреб под домом также был пуст, хранил только запах копченостей.

– Свети лучше, – матерясь, ощупывал его стены Михась.

– Смотри слюной не подавись, – Борис сбросил вниз зажженную тряпку. – Вылезай, поищем в леднике.

Борис помнил, что между колодцем и клуней, ближе к саду, торчал земляной холм с каменной нишей в боку и каменными ступеньками, ведущими в подземелье. Однако погребница оказалась взорванной, а ход завален камнями.

– От сволочи! – громко возмущался Михась. – Обчистили усе и опоганили!

– Видно, зря приходили, – тоже раздосадованно вздохнул Боярчук. – Наелись!

– Хло-опцы! – раздался вдруг из-под камней протяжный зов. – По-о-могите!

– Шо це за чертовщина! – схватился Михась за автомат. – А ну, балакай, курва, кто ты такой, а то гранату пульнем!

– Свой я, свой! – хрипло запричитал голос. – Я – Сирко! Сирко я!

– Адъютант Сидора? – Борис нагнулся над входом. – Ты один?

– Один. Ноги у меня перебиты. Помогите, хлопцы!

– Придется разбирать завал, – сказал Борис и послал Михася поискать в сараях лопату.

Сам вернулся в дом, где на полу заприметил погнутый шкворень, которым солдаты, наверное, взламывали половицы. Потом вдвоем они принялись долбить камни и выгребать из траншеи землю. Работали без отдыха минут тридцать пять – сорок. Наконец, вывернув пару больших камней, они протолкнули остальные вовнутрь, и в завале образовался небольшой лаз.

Зажгли связанный из соломы жгут, и Боярчук первым полез в погреб. Сирко полулежал на окровавленном тюфяке, кое-как брошенном в отсеке, где когда-то хранилась картошка. Вид его был жалок и ужасен. Лицо осунулось, в глазах болезненный лихорадочный блеск, губы опухли и потрескались – явный признак горячки. Перебитые ниже колен ноги неумело замотаны бурыми от крови тряпками.

– Ради бога, хлопцы, воды дайте, помираю! – попросил он, и по впалым щекам его покатились крупные слезы.

Борис опустился на колени, протянул раненому свою фляжку. Но руки Сирко тряслись, и не было сил дотянуться до желанной влаги. Боярчук сам напоил адъютанта. Михась тем временем старательно обшаривал лари и бочки в подвале.

– Как же ты оказался здесь? – спросил Борис у закрывшего было глаза Сирко.

– Длинная история, – с трудом ответил тот.

– Тебе все равно придется рассказать ее. И может быть, лучше здесь.

– Я понимаю, – вздохнул Сирко.

– Кривой Зосим тебя в дезертиры записал, – стряхивая с усов квашеную капусту, прочавкал Михась. – Труба дело.

– Кривой Зосим?

– Он после Прыща безпеку возглавил. Зачнет теперь перед Сидором свое усердие казать.

– А где Прыщ? – с ужасом спросил Сирко.

– Ты поменьше спрашивай, – сказал Борис. – Рассказывай о себе.

– Капелюх меня здесь бросил, – после долгого молчания тихо проговорил бывший адъютант главаря.

– О! – вскрикнул Михась. – Ейшо один покойник пробудился!

– Когда и как ты встретился с Капелюхом? – настойчиво спросил Боярчук.

– Мы сговорились ждать друг друга на хуторе Семеновском, что стоит на дороге между Глинском и Копытлово.

– В день, когда совершалось нападение на село?

– Да.

– Не тяни кошку за хвост, – догрызая второй огурец, рассердился Михась. – Вместе бежать задумали?

– Капелюх обещал показать, где сотник золото сховал. Взять его и уйти за кордон.

– Шо-шо?! – Михась подскочил к раненому. – Ты казав – золото?

– Погоди, – отстранил его Борис. – Пусть расскажет подробнее.

Сирко собирался с духом.

– Ну же! – торопил его Михась.

– Капелюх давно говорил мне, что Сидор обманывает нас и большую часть добычи прячет с Грозой в тайниках. В одном таком потаенном месте хранилось золото, которое Сидор награбил еще при немцах. Много золота. На всех бы хватило.

– Вот бы и позвали с собой всех, – хмыкнул Михась.

– Сундучок мы откопали той же ночью, в пещерах на глиняном карьере. Хорошую глину там еще при поляках выбрали, так что опасаться Сидору некого было. Брошенное место. И все бы хорошо было, кабы мы на патруль не напоролись где-то недалеко от Здолбицы. Я, стоя, погонял лошадей. Капелюх в телеге лежал, отстреливался. Вот очередью из дегтяря меня и срезало. От погони мы ушли, добрались сюда, к леснику. Капелюх затащил меня в подвал, отобрал оружие. Я просил не бросать меня, а он вышел и гранатой взорвал ход.

– Но с вами был еще Петр Ходанич? – спросил Борис.

– Пришлось оставить его в Глинске, – неохотно отозвался Сирко.