Текст книги "Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Данил Корецкий

Соавторы: Анатолий Кузнецов,Николай Коротеев,Лазарь Карелин,Теодор Гладков,Аркадий Ваксберг,Лев Корнешов,Лев Квин,Иван Кононенко,Вениамин Дмитриев,Владимир Масян
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 178 страниц)

Итак, cui prodest? Кому же было выгодно убивать Лазареву? Ответ неясен. Зато совершенно ясно, что если уж кому было невыгодно ее убивать, так это Стулову.

Он тотчас лишался квартиры. Как временного жильца, не имевшего права на площадь, его немедленно выселили.

Он тотчас лишался средств к существованию: лентяй, которого Лазарева полностью содержала, он вынужден был поступить на весьма скромно оплачиваемую работу да притом еще далеко-далеко от Москвы.

Не существовало никакой другой женщины, ради которой он мог бы пойти на убийство. Впрочем, если бы она и существовала, для убийства не было смысла, ибо Стулов и Лазарева формально ничем не были связаны.

Не было и корысти. Все вещи, кроме ковровой дорожки, оказались на месте, а все деньги Лазарева хранила в сберкассе, завещав к тому же свой вклад киевской племяннице. Впрочем, его отношения с Лазаревой сложились так, что получить деньги у живой ему было гораздо легче, чем у мертвой. И не надо было платить за это столь дорогой ценой.

Зачем же Стулов убил Лазареву? Зачем он оглушил ее, закинул на шею петлю и подтянул к потолку ее безжизненное тело? Зачем ему была нужна эта заранее обреченная на провал затея, эта страшная игра, в которой проигрыш обеспечен, а выигрыш невозможен? Чего он достиг, этот хитрый и жестокий человек, подрубивший сук, на котором сидел, и погубивший не только Лазареву, но и самого себя?

Всю ночь мы сидим с Брауде в его заваленной книгами и бумагами квартире и спорим, спорим, спорим… Он вышагивает по комнате из угла в угол, размахивая левой рукой, и одну за другой выдвигает разные версии, а я их опровергаю. Потом мы меняемся местами, и все мои доводы он разбивает коротким и энергичным словом «чепуха».

И когда все, даже самые фантастические предположение продуманы, изучены и отвергнуты, остается только одно: Стулов, действительно, преступник.

По свойственному молодости нетерпению и прямолинейности суждений я спешу сказать это вслух. Я жду, что Брауде оборвет меня и бросит свое обычное – жестокое и в то же время доброе (интонацией своей доброе): «Из тебя – защитник, как из меня – балерина».

Но, вопреки моим опасениям, он задумчиво говорит:

– Пожалуй, так.

Он не верит в «нет» своего подзащитного. Но он должен его защищать.

И он защищает. Он рассказывает суду о нашем ночном споре – рассказывает удивительно правдиво, искренне и задушевно. Он делится своими сомнениями. Он недоумевает. Он говорит, что бессмысленные преступления бывают только в плохих детективных романах. Он утверждает, что никто не станет хладнокровно и обдуманно убивать человека себе во вред. Он просит суд при вынесении приговора учесть этот важный довод.

И суд учитывает это. Но, честно говоря, он все же слишком мал, чтобы поколебать здание обвинения.

Десять лет лишения свободы – таков приговор по делу Стулова, одному из последних дел, над которыми мы работали вместе с Брауде.

Я часто вспоминаю две тяжеленные папки, хранящие следы виртуозного искусства молодого следователя, и нашу беседу со Стуловым в тюрьме, и ночной спор, и всю обстановку этого судебного процесса. Столь странных и увлекательных дел в моей практике было не так уж много. И если бы меня спросили, не кажется ли мне, что суд допустил здесь ошибку, я, не колеблясь, ответил бы: «Нет, не кажется». Но зачем Стулов убил Лазареву, так и оставалось для меня загадкой.

И вот спустя несколько лет мне довелось снова услышать знакомую фамилию. В коридоре суда меня окликнула какая-то женщина:

– Не знаете, где здесь судят Стулова?

Стулова?! Неужели нашелся еще один преступник с такой редкой фамилией, угораздивший по странной прихоти судьбы чуть ли не в тот же зал, где судили того Стулова?

Только это был не однофамилец. Это был он сам, мой старый знакомый, загадочный Василий Максимович Стулов.

Он сильно сдал: ни наглой уверенности, ни сытого довольства не было в его отяжелевшем и смятом лице. Только беспокойно бегали налитые кровью глаза и так же, как встарь, нервически дергался его мясистый нос.

Стулов встретился со мной взглядом и, видимо узнав меня, тотчас отвернулся.

Я простоял несколько минут в душном переполненном зале, хотя смысл происшедшего мне, юристу, был ясен уже в то мгновение, как я узнал, что Стулова судят снова.

Нет, он не совершил нового преступления. Его судили за старое, за очень давнее – такое давнее, что, казалось бы, пора было о нем уже позабыть.

Но о нем не забыли. Пятнадцать лет искали опаснейшего преступника, негодяя, сделавшего убийство своей главной профессией.

Он знал, что за ним идут по пятам. Он понимал, что когда-нибудь сорвется. Но долго и довольно искусно ему удавалось заметать следы.

И все-таки он сорвался. Неосторожно вырвавшееся слово заставило Лазареву вздрогнуть. Она ничего толком не поняла, но ей стало ясно, что Стулов скрывает страшную тайну.

Он безошибочно прочел ее мысли. И тут же решил, что Лазарева не должна жить…

Я хорошо помню, что и Маевский, и Брауде предполагали и это. Как сейчас вижу: заваленная бумагами комната, ночничок, тускло горящий в углу; Брауде стоит у окна, вытирает слезящиеся от усталости глаза и ворчит со своей обычной хрипотцой:

– Может, он ее из страха кокнул?.. Может, она пронюхала о нем что-нибудь такое… Как ты думаешь?

А мне совершенно не хочется думать, я устал и чертовски хочу спать.

– Не может быть, – вяло говорю я, чтобы сказать хоть что-нибудь.

– Не может быть… – передразнивает меня Брауде. – Тоже мне Спиноза.

Но то, о чём смутно догадывались и следователь, и адвокат, подтвердилось. Тогда это были предположения, их нечем было обосновать. Теперь же другие люди, с не меньшим упорством распутавшие клубок другого преступления, доказали правоту талантливых своих коллег, отыскав последнее звено в железной цепи улик.

Загадки больше не было.

СМОТРЕТЬ И ВИДЕТЬ

Усталая взмыленная лошадь, дико вращая глазами, влетела на площадь, круто развернулась и остановилась возле почты, тяжело дыша. Седока не было видно. Сбежавшиеся люди нашли его в санях, с пулей, пробившей сердце. Убитый наповал, он упал лицом вперед, прижимая к груди ящик с деньгами…

Это не цитата из Брет-Гарта. Это – подлинное происшествие. Оно произошло несколько лет назад в Ивановской области. Почтальон, развозивший в отдаленные села денежные переводы, подвергся нападению и в завязавшейся перестрелке был убит. Преступникам не удалось захватить деньги: лошадь понесла, увозя труп и денежный ящик.

Через несколько минут срочно вызванные по телефону сотрудники уголовного розыска произвели первый осмотр. В револьвере, принадлежавшем почтальону, не хватало нескольких патронов – значит, почтальон отстреливался.

Удалось ли ему попасть в преступника? Сколько человек участвовало в нападении? В каком направлении они скрылись?

Место, где было совершено преступление, вскоре нашли, но раздобыть какую-либо улику не удавалось. И вдруг один из производивших осмотр работников обратил внимание на небольшое красное пятнышко, слабо приметное даже на белом снегу. Его нашли в нескольких десятках метров от места нападения – это был кровавый плевок. В плевке оказалось несколько мельчайших осколков зуба.

На первый взгляд такая находка – вообще не находка. Попробуй разыщи кого-нибудь по таким крупинкам!.. Но тысячу раз был прав старина Шерлок Холмс, с гордостью заявлявший: «В моей профессии нет ничего важнее пустяков».

Для сведущего человека, для того, кто вооружен знаниями, кто силен навыками, кто владеет тончайшим искусством видеть то, что скрыто от невнимательного глаза, для такого человека осколок зуба – это целая «повесть» о преступнике!..

Совпадение линии изломов позволило установить, что осколки, когда они сложены, имеют форму коронки мужского левого коренного зуба нижней челюсти – стоматологи называют его моляром. По зеленоватой окраске части стенок всех найденных осколков специалисты установили, что зуб этот пломбировался, причем поставлена была металлическая коронка.

Однако болезнь зуба – кариозный процесс – находилась, как установили эксперты В. А. Энтелис и З. А. Геликонова, еще на той стадии, когда для раздробления коронки на мелкие осколки требуется действие значительной силы. Отсюда был сделан вывод, что зуб, по-видимому, раздроблен пулей. А это значило, что человек, потерявший зуб, ранен в левую щеку. Нестертость зубных бугров и определенный след зубного камня позволяли утверждать, что владельцу зуба не исполнилось еще сорока лет.

Были немедленно приняты меру к тому, чтобы в ближайших районах задержать всех мужчин, не достигших сорока лет и имеющих ранение левой щеки. Вскоре был задержан двадцатисемилетний Шепелкин. Он утверждал, что коренные зубы потерял несколько лет назад, а рана на щеке образовалась от падения на доску с гвоздем. Следователь запросил все зубоврачебные кабинеты тех областей, в которых жил Шепелкин, не лечил ли тот свои зубы. Одна из поликлиник сообщила, что восемь месяцев назад в левый нижний второй моляр Шепелкина была положена металлическая пломба. Судебный медик, в свою очередь, установил, что ранение Шепелкина в щеку является огнестрельным.

Круг замкнулся. Когда Шепелкина ознакомили с материалами, которыми располагало следствие, он подробно рассказал о своем преступлении. От момента, когда в руки следствия попало «всего» несколько мельчайших кусочков зуба, до окончания расследования тяжкого преступления прошло лишь несколько дней.

В том, что здесь рассказано, нет решительно ничего особенного, удивительного, необычайного. Это – рядовой случай из следственной практики. Каждый следователь может рассказать десятки случаев, куда более занимательных и эффектных, когда распутываются такие сложные хитросплетения, что поначалу хочется опустить руки, когда картина преступления – загадочная и непонятная – восстанавливается в совершенной точности почти «из ничего».

Чем достигается это? Прирожденными свойствами? Сноровкой? Опытом?

Шерлок Холмс, которого я сейчас помянул мимоходом, втолковывал однажды своему спутнику доктору Уотсону:

«– Вы смотрите, но вы не наблюдаете, а это большая разница. Например, вы часто видели ступеньки, ведущие из прихожей в эту комнату?

– Часто.

– Как часто?

– Ну, несколько сот раз.

– Отлично. Сколько же там ступенек?

– Сколько? Не обратил внимания.

– Вот-вот, не обратил внимания. А между тем вы видели! В этом вся суть. Ну, а я знаю, что семнадцать, потому что я и видел, и наблюдал».

Каждый может проверить свою наблюдательность, включившись в игру, которую как-то затеял с нами, студентами, старейший советский криминалист профессор И. Н. Якимов, ныне уже покойный. Он предложил нам описать по памяти университетский коридор, аудиторию, вестибюль – помещения, которые каждый из нас видел сотни, тысячи раз. Наконец, он попросил подробно, с максимально возможной детализацией, дать «словесный портрет» той самой комнаты, в которой мы сидели, то есть, иначе говоря, описать то, что находилось перед нашими глазами.

И когда мы положили не густо исписанные листочки на профессорский стол, оказалось, что мы отчаянно, преступно ненаблюдательны. Именно преступно, – так сказал профессор. Описания по памяти были чудовищно скупы и примитивны: мало кто мог вспомнить что-нибудь, кроме столов, стульев, кресел, да еще часов, по которым мы тоскливо отсчитывали время, оставшееся до звонка. Но и в комнате, которая была перед глазами, мы замечали лишь то, что лежало на поверхности, что сразу бросалось в глаза…

Потом я часто ловил себя на мысли, что многие люди поразительно слепы и, не тренируя свою наблюдательность, лишают себя возможности увидеть множество интереснейших вещей – в путешествиях, в общении с людьми, да и просто в повседневной жизни. Как много, к примеру, могут сказать о человеке его манеры, его речь, его одежда, и то, как он ест, и как он зевает, и как стрижется или бреется, и какова форма его ногтей, и каково происхождение пятнышка на его шляпе, и какими нитками пришиты пуговицы к его пиджаку, и на какую шутку он реагирует, а какую пропускает мимо ушей. Для того, кто умеет все это подмечать, сопоставлять, делать выводы, мир становится объемнее, полнее, красочнее, люди перестают быть случайными прохожими или попутчиками – они открывают свои души.

Наблюдательность, столь обогащающая и радующая каждого человека, – это качество, без которого криминалиста вообще нет. Если криминалист смотрит, но не видит; видит, но не наблюдает; наблюдает, но не анализирует, ему лучше как можно скорее менять профессию, потому что сколько-нибудь опытные преступники по его милости будут гулять на свободе, а ни в чем не повинные люди окажутся за решеткой или под подозрением.

Хотя обычно преступник и не оставляет на месте преступления свой паспорт, фотокарточку или записку с адресом, он все же не может прийти и уйти невидимкой. Даже в самых «тонких» случаях он «работает» грубо и зримо, оставляя незаметно для себя следы своей страшной «работы». Предусмотрительность не спасет – она лишь порой усложняет работу следователя, порой немного отдаляет час неминуемой расплаты. Да и предусмотреть все невозможно – при любых ухищрениях, при любой маскировке всегда что-нибудь остается.

Искусство следователя в том и состоит, чтобы это «что-нибудь» найти и обратить в реальное средство розыска и уличения преступника. Штука эта хитрая: ведь если не представлять себе, что может сказать какой-нибудь опавший с дерева лист или щепотка пыли на подоконнике, то на такие мелочи, ей-богу, не обратишь внимания, как это сделали мы, зеленые юнцы, над которыми потешался и которых терпеливо учил профессор Иван Николаевич Якимов.

Даже человек, весьма далекий от криминалистики, наслышан о злополучных пальцевых отпечатках. И не случайно.

Ладонная поверхность кисти руки покрыта целой сетью мельчайших (называют их папиллярными) линий, отчетливо видимых даже невооруженным глазом. Линии эти особенно ясны на концах пальцев, где они образуют вполне законченные узоры.

Еще в глубокой древности был подмечен удивительный, поистине чудесный дар природы, позаботившейся, как видно, о том, чтобы преступник не остался неузнанным: сложные рисунки на концах пальцев носят строго индивидуальный характер, причем узор рисунка остается неизменным в течение всей жизни человека.

Это подтверждено многочисленными опытами. Английский ученый В. Гершель сделал отпечатки своих пальцев сначала в 25 лет, а затем – в глубокой старости, когда ему было 82 года. И не смог обнаружить даже малейшего, даже самого ничтожного изменения рисунка. Такой же опыт проделал другой ученый – Велькер: он сравнивал свои пальцевые узоры, снятые с разрывом в 41 год. И тоже убедился в их абсолютном тождестве.

В древней Индии, в древнем Китае, да и в иных странах Востока этим издавна пользовались для установления личности, для подтверждения подлинности всевозможных сделок. Оттуда дошло до нас бытующее и поныне архаическое выражение: «К сему руку приложил». Сейчас это всего лишь образ, некий смысловой значок. А раньше и впрямь к деловой бумаге прикладывали руку, намазанную каким-нибудь красителем, а то и кровью. Отказаться потом от следа своего пальца было невозможно: второго такого же отпечатка не было ни у кого. Не только у родителей и детей, даже у близнецов узоры на, пальцах иные. Совершенно иные.

Эти узоры не повторяются даже через века и тысячелетия. Однажды сняли отпечатки у древнеегипетских мумий, сохранивших, кстати говоря, отчетливо видимые пальцевые узоры. Они оказались совершенно оригинальными. В уголовных картотеках множества стран не нашлось ни одного схожего отпечатка.

Ни одного!

Столь удивительные свойства пальцевых узоров ученые решили использовать для нужд криминалистики. Редкий преступник сумеет избежать следов своих рук на месте преступления.

Дело в том, что у наших пальцев есть еще одна особенность: они покрыты тончайшим слоем пота и жира. Прикасаясь к какой-либо гладкой поверхности, палец оставляет невидимый отпечаток со всеми деталями строения каждого узора. Невидимый… Но следователь непременно разглядит его, например, под косым пучком света. Разглядит – и сделает видимым. Для этого он призовет на помощь химию: различные цветные порошки, пары йода, азотнокислое серебро и другие реактивы «проявят» скрытые следы, отпечатают с «негатива» «позитив» и дадут в руки следопыту визитную карточку преступника.

Вот уже полвека успешно применяется в России опознание преступников по следам рук. Впервые таким способом настиг убийцу петербургский криминалист Лебедев, расследовавший в 1912 году дело об убийстве провизора Харламовской аптеки Вайсброда. Преступник оставил следы своих пальцев на куске стекла, валявшемся возле трупа. Когда сравнили эти отпечатки с пальцевыми узорами подозревавшегося в убийстве аптечного сторожа, обнаружили полное, абсолютное совпадение. Эта улика оказалась для сторожа роковой.

Преступники попытались приспособиться к тем ловушкам, которые заготовили для них ученые. Многие рецидивисты, грабители-профессионалы, чьи пальцевые отпечатки (так называемые дактилокарты) хранятся в картотеках уголовного розыска, пробовали изменить свои предательские узоры, изуродовать их так, чтобы сбить с толку детективов. Особенное рвение проявили в этой бесплодной затее американские гангстеры. Они обнаглели до того, что стали печатать в газетах объявления с обещанием фантастических премий тому хирургу, который возьмется «переделать» их пальцевые узоры.

Эти объявления не остались без ответов. Люди явно незаурядного таланта, искусные врачи не погнушались продать свое гуманнейшее ремесло для достижения античеловеческих, преступных целей. При этом, как сведущие люди, они не могли не понимать, что все их хитроумные и подлые уловки бесплодны, что они пытаются достичь недостижимого. А может быть, – не хочется думать плохо о врачах! – может быть, они потому и шли на это, что сознавали заведомую обреченность своих попыток. Не исключено и такое…

Один безвестный врач услужил, к примеру, крупному гангстеру Расу Уинклеру, пальцевый узор которого был не просто уничтожен, а переиначен. Хирург удалил своему пациенту часть мякоти вместе с рядом завитков, а на «освободившееся» место попытался «подтянуть» соседние папиллярные линии, замысловато изогнув их. Однако узоры на оставшихся нетронутыми частях пальцев столь же безошибочно выдавали Раса Уинклера, как и до мучительной экзекуции, на которую он отважился.

Другой гангстер – Джон Диллингер – пошел еще дальше: он совершенно уничтожил свои пальцевые узоры, воздействовав на них каким-то сильнодействующим разъедающим веществом. Но в результате этой операции его пальцы приобрели новые стойкие индивидуальные признаки, по которым Диллингер легко мог быть опознан.

Предвидя уловки преступников, неистовые ученые поставили опыты на самих себе, не убоявшись жестоких страданий. Французские криминалисты Локар и Витковский обжигали свои пальцы кипятком, горячим маслом, жгли их раскаленным металлом. Муки не прошли даром: ученые узнали еще одно чудесное свойство пальцевых узоров. Когда раны заживали, узоры полностью восстанавливались вплоть до самых тонких и мельчайших деталей. Если же на месте повреждений образовывались рубцы из соединительной ткани, то они тоже обладали своими неповторимыми особенностями, присущими только данному человеку.

По риску, которому подвергали себя Локар и Витковский, по своей объективной значимости, по достигнутым результатам их опыты, конечно, не могут идти в сравнение с бессмертными подвигами врачей – ученых и практиков, прививавших себе смертоносные бациллы и шедших на верную гибель, чтобы распознать загадочные болезни, спасти человечество от массовых эпидемий.

Но и маленький подвиг Локара и Витковского заслуживает глубокого уважения и доброй памяти, ибо он служил науке, служил правде и справедливости – прекрасным человеческим идеалам.

Даже самый неопытный преступник наслышан о значении пальцевых отпечатков и, конечно же, он стремится не оставлять их. Но, во-первых, это мало кому удается даже при очень сильном старании, а во-вторых, приспосабливаясь к тому, чтобы не оставить отпечатков пальцев, преступник неизбежно оставляет иные следы, их заменяющие, которые так же дружно «работают» во славу истины и закона.

Так случилось, например, в одном деле, которое отлично расследовал саратовский юрист В. Г. Степанов.

Была задушена женщина. Подозрение в убийстве пало на ее мужа. Но не было сколько-нибудь веских улик, а муж, разумеется, все отрицал. Он настойчиво (слишком уж настойчиво) требовал искать на шее убитой пальцевые отпечатки. «Раз установлено, – говорил он, – что душили руками, то должны же быть следы пальцев. Я уверен, что моих отпечатков вы не найдете».

И верно – не нашли. Зато осматривавший шею судебно-медицинский эксперт отметил, что точечные кровоизлияния расположены на одинаковых расстояниях одно от другого, напоминая рисунок переплетения ткани.

При обыске у мужа нашли сорванную с двери занавеску. Когда же сравнили группы точечных кровоподтеков на шее убитой с переплетением ткани этой занавески, оказалось, что их «рисунки» полностью совпадают. Таким образом, занавеска, через которую убийца душил свою жертву, чтобы не «наследить», как бы заменила собой отсутствующие пальцевые отпечатки и не хуже, чем они, помогла разоблачить преступника.

А уж о перчатках и говорить не приходится!.. Любой «новичок» толково разъяснит, вам, что подлое дело лучше творить в перчатках. Эти «полезные» сведения давно уже можно почерпнуть в детективных романах и кинофильмах. Но не все знают, что и перчатки служат борьбе за истину – криминалисты разных стран, особенно шведы А. Свенсон и О. Вендель, немало потрудились, чтобы «переманить» их на свою сторону. Они доказали, что в мире нет и двух абсолютно одинаковых перчаток! Взаиморасположение, форма, размер швов, морщин, повреждений, бороздок и других деталей каждой перчатки строго индивидуальны. Немало краж, грабежей, убийств было раскрыто по следам, оставленным перчатками, что дало полное право одному французскому юристу сочинить мрачноватый каламбур: «Кража только начинается в перчатках, а кончается в рукавицах». Нетрудно понять, на что намекал наш остроумный коллега: он имел в виду работы в местах заключения.

Большую роль в криминалистике играют следы крови. Они остаются почти всегда, когда преступление связано с посягательством на человека. Да и не только, конечно… Значение этих следов особенно возросло за последние десятилетия, когда ученые постигли многие тайны крови, дотоле остававшиеся неизвестными. В прошлом столетии найденные на месте преступления кровяные пятна и капли говорили не так уж много: достаточно было, скажем, заподозренному в убийстве сослаться на то, что он резал курицу, отчего и остались следы крови на его костюме, – и юристам нечего было возразить, потому что различать кровь животного и кровь человека тогда не умели.

В конце XIX века русский ученый профессор Ф. Я. Чистович, занимаясь проблемами, бесконечно далекими от криминалистики, оказал ей неоценимую услугу: он открыл метод, с помощью которого белок одного вида животного можно отличить от белка другого вида животного. Несложная реакция, названная его именем, позволяла быстро уличить лжеца, неосновательно ссылавшегося на куренка или поросенка, в то время как была пролита кровь человека.

Преступники опять приспособились: они уже не кивали на домашнюю живность, но, поняв, что реакция Чистовича все же не позволяет различать кровь разных людей, стали оправдываться иначе. Подозрительные пятна они объясняли то невинным кровотечением из носа, то случайным порезом пальца. И снова криминалисты беспомощно отступали: им нечем было это опровергнуть.

Прошло, однако, не так уж много времени, и чешский ученый Я. Янский, изучавший биохимические свойства крови, обнаружил группы внутри одного ее вида, которые зависят от особенностей белков. Четыре группы, на которые Я. Янский разделил кровь человека, тотчас взяли на вооружение криминалисты. И понятно, почему: когда кровь того, кто всего-навсего «случайно порезал себе палец», относится, скажем, к первой группе, а пятна крови, найденные в его квартире, – к третьей, цена его оправданиям невелика. Точнее, она велика, но в прямо противоположном смысле, ибо, как справедливо замечал английский юрист У. Уильз, серьезными уликами являются «все поступки обвиняемого, в том числе и лживость его оправданий».

Сейчас наука о крови пошла еще дальше. Установлено, что кровь человека делится не только на группы, но и по типам – в зависимости от определенных свойств, присущих, эритроцитам. Усилиями польских ученых в ядрах лейкоцитов крови женщины удалось обнаружить частицы – хроматины, которых нет в крови мужчины. Таким образом, по крови стало возможным определять и пол. Все это внедрено в криминалистическую практику. Теперь крохотное пятнышко крови все чаще и чаще может сказать о своей принадлежности вполне определенному лицу.

Еще четверть века назад стало известно, что специфические агглютиногены, по которым определяется группа крови, содержатся не только в ней самой, но и в слюне, желудочном соке, молоке, поте и в других выделениях человеческого организма, а также в веществе волос. А совсем недавно немецкий ученый К. Тома продолжил этот список: он разработал способ определения группы крови по веществу ногтей. Эти открытия еще больше увеличили «чудеса», совершаемые криминалистами, которые изо дня в день обращают всевозможные «мелочи» и «пустячки» в средство раскрытия преступлений.

Был такой случай. В глухом переулке несколько человек ограбили одинокого прохожего. В руках у потерпевшего осталась шапка одного из грабителей. На ее подкладке нашли два волоска. Экспертиза установила, что волосы принадлежат сильному мужчине средних лет, имеющему склонность к тучности, что он начал лысеть, что в шевелюре его появилась проседь и что, наконец, недавно он коротко постригся. Установлена была и группа его крови. По этим приметам разыскали и уличили одного преступника, а вслед за тем и остальных.

Хочу сделать одну важную оговорку. Боюсь, что кое у кого сложится мнение, будто достаточно найти волос или каплю крови, чтобы не только заподозрить человека в совершении преступления, но и осудить его. Ни в коем случае! Ни при каких условиях! Это было бы чудовищно: ведь возможны всякие случайности, совпадения, ошибки. Нет, эти важные «мелочи» только дают нить в руки следователя, помогают ему ориентироваться и выбрать правильный путь в своих поисках преступника, наконец, служат одной из улик – очень важной, но всего лишь одной в ряду остальных, которые нужно еще найти и обосновать.

Попытки превратить волос в дубину, дабы раскроить ею черепа непослушных, бывали. Каждый раз это случалось, когда во исполнение преступного приказа «свыше» надо было изыскивать несуществующие улики. Яркий пример – печально знаменитое Мултанское дело, где с такой силой и страстью прозвучал голос неистового правдолюбца Владимира Галактионовича Короленко.

Это произошло весной 1892 года. В Удмуртии, на тропинке, ведущей из деревни Чульи в деревню Анык, был обнаружен обезглавленный труп человека.

Среди отсталой части местного населения бытовали слухи, будто удмурты через каждые сорок лет приносят в жертву своим языческим богам человека, у которого в ритуальных целях отрезают голову и вырезают сердце. Вспомнили, что примерно за сорок лет до того был тоже вроде кто-то убит. Приплели сюда и голод, который постиг крестьян в предыдущем году из-за неурожая. Так родилась мысль обвинить в убийстве удмуртов, которые пошли на жертвоприношение для «ублажения» своих богов.

Становой пристав Тимофеев ревностно выполнил это предначертание, обвинив в убийстве жителей удмуртского села Старый Мултан. Впоследствии стараниями В. Г. Короленко удалось дознаться, что Тимофеев получил в деревне Чулье от сельского старосты сторублевую взятку и распорядился перенести труп с земли Чульи, где он был найден, на землю Старого Мултана. А Тимофееву было все равно, из какой деревни он «возьмет» убийц, лишь бы она была удмуртской.

Только через два месяца после того, как нашли обезглавленный труп, объявилась «важная находка»; в маленьком шалаше, устроенном на задах двора мултанского крестьянина Моисея Дмитриева, изъяли 97 волос. Понадобилось еще почти три месяца, чтобы послать их на экспертизу в Вятку. Но устроителей громкого процесса ждало разочарование: лишь пять волос оказались принадлежащими человеку, и ни один из них не походил на волосы убитого.

Мысль о «научной улике» все же крепко засела в голову режиссерам этого трагического спектакля. Более чем год спустя решили снова осмотреть маленький шалаш, и на верхней перекладине (а следствие пользовалось слухами, что удмурты во время жертвоприношения собирают кровь своей жертвы, подвешивая ее к перекладине и нанося ей уколы ножом) нашли еще один рыжий и несколько белых волосков. Эксперт «признал», что один (!) седой волос принадлежит человеку и похож по своему строению на волосы убитого. И этого была достаточно, чтобы, присовокупив к «научной улике» слухи, фанатичные домыслы и несколько фальсифицированных свидетельских показаний, вынести большой группе удмуртов обвинительный приговор.

В конце концов спектакль провалился. Против этого судебного фарса, продиктованного политикой звериного шовинизма и национальной непримиримости, выступили все честные люди России. Непосредственное участие в процессе – не только как журналист, воюющий за правду пером, но и как общественный защитник – принял В. Г. Короленко. Участниками процесса были и многие выдающиеся русские юристы и общественные деятели, такие, как А. Ф. Кони, Н. П. Карабчевский, и другие, возвысившие свой голос в защиту правды. После многолетних проволочек подсудимые были оправданы. Волосок не удалось превратить в дубину.

Но он все же необычайно увесист, тоненький волосок, окажись он в руках людей сведущих и непредубежденных. Десятилетия и века он может хранить важнейшие секреты, дожидаясь своего часа, а затем рассказать печальную повесть, раскрыть загадку давнего преступления, помочь ученым дописать драматические страницы истории.

Об этом свидетельствуют хотя бы работы английских судебных медиков X. Смита и С. Форшуфвуда, которые в содружестве со своим шведским коллегой А. Вассеном подвергли исследованию волосы Наполеона. Драгоценный экспонат французского военного музея – пучок волос с головы умершего императора – был передан ученым в надежде установить истинную причину смерти узника Св. Елены.

Официальная версия – рак желудка – не очень вязалась с описанием хода болезни, которое оставил личный врач императора: врачебные записи скорее говорили об отравлении мышьяком.