Текст книги "Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Данил Корецкий

Соавторы: Анатолий Кузнецов,Николай Коротеев,Лазарь Карелин,Теодор Гладков,Аркадий Ваксберг,Лев Корнешов,Лев Квин,Иван Кононенко,Вениамин Дмитриев,Владимир Масян
сообщить о нарушении

Текущая страница: 136 (всего у книги 178 страниц)

– Какой знак установлен для Бориса?

– Не знаю.

Костерной нетерпеливо, досадливо прокашлялся.

– Ей-боженьки не знаю, – перекрестилась Степанида.

– Пароль тоже не знаешь?

– Не знаю.

– С кем должен прийти Борис?

– В город его поведет Кудлатый. А с кем он придет на квартиру Тышко, мне не известно.

– Цель встречи?

– Мне не говорили. Но от Сирко я когда-то слышала, что Сидор хотел ограбить почтовый поезд.

Костерной аж дернулся от промелькнувшей в голове догадки: в свою первую встречу с Борисом они с Ченцовым советовали ему устроиться на железную дорогу. Уже тогда они предполагали подобный вариант. Нет, что ни говорите, а государство не зря платит им деньги.

– Где остановится Борис?

– Вряд ли они будут сидеть в городе.

– Меня не интересует ваше мнение. Мне нужны факты.

– Больше я ничего не знаю.

– Будет ли кто-то подстраховывать вас на улице, в доме?

– У Сидора нет лишних людей. Они уходят на новую базу.

– Ну вот! А говорите, что больше ничего не знаете! – и Костерной принялся расспрашивать о банде.

Только под утро он отпустил Сокольчук, предупредив, что в случае предательства с ее стороны он вынужден будет содержание сегодняшнего допроса переправить Сидору. Сказал и пожалел. Понял: нельзя убить человека дважды. Чтобы как-то исправить свою промашку, он неуклюже и чересчур крепко пожал ей руку. Она вскрикнула, и это удержало ее от новых рыданий.

Отцу Бориса он сказал единственное, что мог: «Ваш сын не предатель. Постарайтесь собрать свою волю в кулак и не сорвитесь на встрече. Сведения мы вам дадим. Где и как – это уже наша задача. Помните, что за каждым вашим шагом могут следить. Оступитесь – потеряете сына».

– По идее, мне бы тебя, Иван Петрович, наказать надо, – выслушав капитана, сказал Ченцов. Но в голосе его не было строгости.

Поэтому Костерной безбоязненно огрызнулся:

– Опять же с вас пример беру: все делать самому!

– Но-но! – Ченцов постучал пальцем по столу. – Ошибки только дураки повторяют. А мы должны из них уроки извлекать. Впредь одному на операции ходить запрещаю.

– А если обстоятельства?

– Приказы, товарищ капитан, не обсуждают.

– Теперь понял, – Костерной встал и деланно вытянулся по стойке смирно.

– Пересядь на подоконник, – вдруг попросил Ченцов.

– Это зачем? – некстати спросил Костерной.

Подполковник вышел из-за стола, подвинул к себе кресло, с которого поднялся капитан, и ласково погладил его потертую спинку.

– Одно кресло на весь отдел, – почти искренне вздохнул он. – Раздавишь, как я тогда посетителей принимать стану?

– Один ноль, – осклабился капитан.

– Два ноль, – не согласился Ченцов.

– Это почему?

– Потому что поверил, будто я тебя разыгрываю. А мне казенное имущество и в самом деле жалко. Наверное, потому, что собственного никогда не имел.

Костерной неуклюже переминался с ноги на ногу.

– Что, Иван Петрович, озадачил я тебя?

Костерной и вовсе сконфузился, раздул от обиды щеки.

– Так-то, брат! – Ченцов погрозил ему пальцем. – Впредь не дерзи начальству.

А вернувшись за стол, как ни в чем не бывало сказал:

– Послушай, как бы ты на месте Сидора подстраховал себя в деле с Боярчуком?

Костерной посопел еще с минуту и неохотно проговорил:

– Они только одно средство применяют: берут заложников: От гитлеровцев научились.

– Старики в опасности?

– Да, – не задумываясь, подтвердил капитан. – Надо ставить охрану.

– Не годится.

– Хотя, конечно. Сразу догадаются, что нам все известно. Может, арестовать после встречи?

– Родственники у них где живут?

– В Киеве.

– Сегодня же отправишь Боярчукам телеграмму о болезни родственников и сегодня же посадишь мать Бориса на поезд. Ребята помогут. В Киев я сообщу. Там встретят.

– А Григорий Семенович?

– Надо подумать, как сделать, чтобы он был нужен бандитам до конца операции именно на работе.

– Постараемся.

К обеду предложения по встрече Бориса на предполагаемой явке были обговорены в деталях. Капитан Смолин добивался, чтобы именно его послали на квартиру Тышко, но Ченцов приказал ему устроить засаду в доме Игната Попятных. В душе подполковника еще не улеглась обида на беспрецедентную выходку подчиненного. И хотя рапорт на капитана Ченцов все еще держал в ящике стола, в отделе не могли не заметить, что Смолин постепенно отстраняется от оперативной работы. Большей обиды для чекиста не выдумать Но Юрий Яковлевич демонстративно выказывал свое смирение и брезгливо посмеивался, если ему выражали сочувствие.

Ченцов сам хотел встретиться с Григорием Семеновичем Боярчуком, но срочный вызов в областное управление перепутал все планы. За стариком уехал лейтенант Волощюк, переодетый в форму железнодорожника. Для большей убедительности срочно вызывался на работу и помощник машиниста – живший на разъезде Иван Криворучко. Его крикливая жена лучше всякого радио разнесет по селу весть о сверхурочной работе на железке, за которую опять заплатят керосином да селедкой.

В город «эмка» подполковника въехала уже в сумерках. Сашка включил ближний свет, и от этого улицы провалились в еще большую темноту. Высвечиваемые фарами серые булыжники мостовой, серые цоколи каменных зданий, серые тени редких прохожих словно заранее готовили гнетущую атмосферу предстоящей беседы. Ченцов знал, что полковник Груздев был в отъезде, и, следовательно, многие детали и мотивы своих решений придется объяснять заново. Но больше всего Ченцов не любил в таких докладах не повторений, а бесполезность самих объяснений, ибо все равно, кроме полковника, никто не рискнет отдать ему конкретный приказ. Значит, будут опять либо поучать, либо снимать стружку для профилактики, чтобы почаще вспоминал о службе. Работать научиться не мудрено, а вот служить не каждому Дано. Опять же – хорошего работника всяк заметит, а служаку выделит только начальство.

С этими игривыми, но невеселыми мыслями и вошел Василий Васильевич в приемную управления. Дежурный по управлению майор Васильев предложил пройти ему к начальнику отдела кадров.

– Уж не на пенсию ли меня оформляют? – пошутил Ченцов.

Майор бесстрастно пожал плечами.

– Когда вернется Павел Егорович? – как можно дружелюбнее спросил Василий Васильевич, памятуя, что майор всегда благосклонно встречал его и готов был оказать маленькие услуги.

На сей раз Васильев вместо ответа сухо напомнил:

– Вас ждут в отделе кадров, товарищ подполковник.

И только когда Ченцов направился к выходу, чуть слышно с явным подтекстом проговорил:

– Полковник Груздев задерживается в Москве.

* * *

Борис по солнцу определил, что Кудлатый повел группу в сторону от города. Шли такими лесными дебрями, что приходилось удивляться, как они до сих пор не сбились с пути. Оказалось, вел всех охотник Илья, до войны промышлявший с братьями зверя в этих пущах. Жили они на хуторе Хощеватый и свое отношение к властям проявляли соответственно отпускаемым теми дробью и дымным порохом в обмен на охотничьи трофеи. О начале войны Илья узнал лишь через месяц, когда на его глухое становище вышли голодные окруженцы. Потайными тропами он вывел солдат из леса, проведал в хуторе, что братья его мобилизованы в армию, а военкомат вместе с другими советскими учреждениями эвакуирован из района, собрал все охотничьи припасы в родительском доме и смиренно переселился на семейную лесную заимку.

Немцев Илья за всю войну не видел ни разу, зато партизаны и бандеровцы столовались у него часто. Простоватый охотник без всякой задней мысли охотно помогал и тем, и другим. Так длилось, пока на заимку не наткнулся Гроза. Бандит расстрелял у избушки охотника раненого партизанского связного. За это партизаны обещали повесить отшельника. Илья вынужден был укрыться в схронах. Но и там он занимался только одним; добывал пропитание для общего котла голодных бандеровцев.

Кроме Ильи, неразговорчивый Кудлатый взял с собой двух погодков-хлопцов из дезертиров-черносвиток. Раньше Борис не слышал такого слова. Из расспросов понял, что черносвитками окрестили в народе призывников из освобожденных Красной Армией областей Украины. Недоверие Верховного ко всем оставшимся на оккупированной территории незримо накладывало на них черное табу предательства. Необученные, плохо экипированные формирования черносвиток уничтожались под прикрытием железного молоха войны. Уцелевшие в кровавой бойне, изверившиеся, они бежали в леса.

В банде Михась и Панас усердия не проявляли, больше пьянствовали. Но чем злее горел самогон в стакане, тем горше делалось на душе у обоих. Знали, что и жизни их также сгорят без остатка синим холодным пламенем, так и не принеся никому радости и тепла. В пьянстве и молчаливой тоске сошлись они с Кудлатым, чувствуя последнюю возможность заслониться им от жестокой своры Сидора.

Борис разу понял, что кроме Кудлатого, о задании, на которое они шли, никто не знает. Значит, на явочной квартире их ждут вдвоем. Остальные будут обеспечивать лишь охрану ночлега и подстраховывать их выход из города. Кудлатого Боярчук не боялся. В этом молчаливом, заросшем густым волосом человеке он успел понять главное: давно переступив черту страха за собственную жизнь и осудив ее бесполезность, Кудлатый смиренно ждал расплаты за содеянное почти как великого блага. И только сила инерции и неумение искать себе иной доли все еще удерживали его в банде.

На коротком привале в сыром темном овраге Боярчук подсел к нему и тихо, чтобы никто не слышал, спросил:

– Куда мы идем? Город в другой стороне.

– Идем в Хощеватый, – безразлично промычал бандеровец.

– Зачем?

Кудлатый, сопя, пожевал табак, сплюнул себе на яловые сапоги. Лениво предложил:

– Объясни ему, Илья.

– Брат мой старший, Ахрим, возвернулся, – рассудительно, как о само собой разумеющемся деле, заговорил охотник. – После немца он с японцем воевал. Сверхсрочил. Теперь домой отпустили. На хуторе нынче празднуют.

– Откуда же ты узнал? – удивился Боярчук. От лагеря до хутора было километров тридцать с гаком.

– Сорока на хвосте принесла, – хохотнул Михась.

– Теперь я понимаю, почему мы вышли раньше, чем хотели. – Боярчук насупился. – А вдруг на хуторе советы? Вляпаемся, как мухи в повидло!

– Там все свои, – успокоил его Илья. – Побачимся з браткой, выпьем горилки, закусим. А вранци он нас подвезет на бричке до города.

– Ставить под удар операцию? – Борис не знал, как повести себя в создавшейся ситуации.

– Чи дурной ты, Боярчук, чи що? – Панас сладострастно поскрябал себя ногтями по грязной шее. – Сказано тебе: выпьем и дальше пойдем.

Борис посмотрел на его вымученное испитое лицо, на равнодушные усталые глаза и понял, что должен согласиться с бандитами. Их отрешенность была дурным предзнаменованием.

– Если боишься, можешь подождать нас в лесу, – недовольно проговорил Кудлатый.

– Да нет уж. Вместе, так до конца. – Борис поднялся на ноги и машинально скомандовал: – Подъем!

Сказал и испугался. Но, к его удивлению, бандеровцы дружно поднялись и споро зашагали дальше, пропустив его впереди себя, вслед за Ильей.

На хутор пришли уже к вечеру. Солнце давно село, но на небосклоне еще оставались подсвеченные им розоватые облака, и в долине, где стояли постройки, было светло. Видимо, когда-то Хощеватый слыл крепким большим поселеньем. Десятка полтора печных труб и разрушенных подворий виднелись впереди на косогоре по берегу неширокой быстрой речушки. Там же чернели неясные очертания разрушенной плотины и сгоревшей мельницы. Еще с десяток пепелищ можно было насчитать на другом берегу рядом с запрудой.

Теперь же в хуторе осталось не более восьми дворов, и те частью разрушенные и обгоревшие. Истерзанные, покалеченные сады вокруг хат яснее слов говорили Борису, что Хощеватый подвергся жестокой бомбардировке.

– Немцы? – только и спросил он Илью.

– Наши, – в сердцах брякнул охотник.

Кудлатый с Михасем покосились на него, но ничего не сказали. Панас же вдруг, кривляясь, словоохотливо начал объяснять:

– Господа германцы сюда штаб танкового корпуса сховали, уже когда драпать собирались. А партизаны вынюхали. Прилетели от советов «пешки» и сделали штабу капут. А заодно и хуторочку.

– Бомба не разбирает, где свой, где чужой, – неосторожно проговорил Борис.

– Это так! – Побледнел от злости Панас. – Да и кого жалеть? У Сталина много украинских хуторов. Усих хохлов пид корень!

Кровь ударила в голову Бориса. Не сознавая, что делает, он рванул бандеровца за отворот грязного френча и, не скрывая презрения, прокричал ему в лицо:

– Не замай! Пока ты под бабьей юбкой прятался, я за тебя, сопляка, кровь на фронте проливал! Я тебя из-под немца вытащил!

– Зря старался! – схватился с ним Панас. – Что немцы, что твои Советы! Все против вильной Украины!

Михась и Илья кинулись их разнимать, но Кудлатый, щерясь волосатым ртом, остановил их:

– Нехай подерутся! В голове легче делается, когда пар носом выйдет!

Однако драки не получилось. Боярчук легко скрутил парня и усадил его на землю. Тот брыкался и лягался, матерясь и позабыв, что у него за спиной висит автомат.

– Не надо, хлопчики, не надо! – ходил вокруг них Илья. – Пошли до хаты. Выпьем по чарочке первачка, и усе як рукой снимет.

– Краснюка поганая! – ругался Панас. – Офицер! Видали мы таких!

– Защитнички Украины! – не мог успокоиться и Борис. – С такими навоюешь! Слюни до пупа, а в проповедники лезет!

– Зато ты все хорошо нам объяснил, – усмехнулся Кудлатый, и глаза его недобро сощурились. – По мордам всяк бить умеет.

– Действительно глупо, – повинился Борис. – Только нельзя же всех под одну гребенку!

– А их можно было? – кивнул в сторону парубков Кудлатый.

– Не было бы несправедливости на земле, – нашелся что ответить Боярчук, – не скитались бы мы по лесам вместе. Только на фронте я воевал честно. И товарищей моих, что в земле остались, поганить не дозволю.

– Чудно ты гутаришь, Борячук, – вмешался Михась. – Прыща на тебя нет здесь. А то бы он за такие мовы… И нас заодно, чтоб уши не распускали.

– На каждый роток не накинешь платок, – отмахнулся Борис. – Я привык жить своим умом.

– Будя! – вдруг сердито оборвал разговор Кудлатый. – Пошли до хаты. И цыц у меня!

Родительский дом Ильи сгорел, и брат остановился пока у соседей. В их дворе к шаткому крыльцу была привязана нерасседланная лошадь.

– Надо бы проверить сперва, – засомневался Михась.

– Клим это к сродственникам приехал, – успокоил Илья. – Он участковым милиционером тут.

– Не сдурел ли ты, Илья, часом? Вертаем, мужики, назад! – остановился у калитки Борис.

– Да говорю ж вам – свой! – настаивал охотник.

– Заходь, – мрачно пробурчал Кудлатый и первым взошел на крыльцо.

За ним гурьбой в дом ввалились остальные. Посреди чистой комнаты за длинным столом сидели человек пять мужчин разного возраста и три женщины. Хозяйка и маленькая дочь ее хлопотали у открытой печи, из которой вкусно пахло топленым молоком и печеной картошкой. На какое-то мгновение в комнате воцарилась тишина. Потом навстречу вошедшим из-за стола поднялись крепкий, плечистый солдат с тремя медалями на отутюженной гимнастерке и высокий худой парень в милицейской фуражке и с наганом на брезентовом ремне, застегнутым поверх синего кителя.

– Вот и мы, – пробормотал Илья, протискиваясь сквозь стоявших у порога. Прислонил свое ружьишко к лавке перед печкой и, не скрывая слез, обнял солдата.

– Проходьте, люди добрые, – чуть слышно пригласила хозяйка и оглянулась на сына.

– Мир дому сему, – поклонился Кудлатый и положил на лавку рядом с ружьем Ильи свой «шмайссер».

Разоружились и Михась с Панасом. Борис похлопал ладонью по желтой своей кобуре и, показывая на наган милиционера, попросил:

– Оставим для вящей важности с каждой стороны по одной пушке и забудем о них.

– Годится, – неожиданно хриплым басом проговорил милиционер и, обойдя обнимающихся братьев, собрал с лавки оружие, отнес за печку.

Не дожидаясь приглашения, Боярчук прошел в конец стола и присел рядом с молодой, но по-старушечьи насупившейся женщиной, которая, не моргая, смотрела то на него, то на его пистолет. Борис небрежным движением руки передвинул кобуру с живота за спину и подморгнул тетке:

– Наливай, кума, со знакомством!

– Кривая кочерга тебе кума, леший ты болотный, – выпалила женщина и зажмурилась, испугавшись своей смелости.

Сидевшие напротив пожилые крестьяне засмеялись. Но и в их веселье не было искренности.

«А если опять решили разыграть спектакль? – размышлял Борис, вспоминая свою первую проверку в банде. – За тридцать километров от постоя? Вряд ли! Одно смущает: милиционер. Он ведь обязан арестовать бандитов. Но Илья ему родственник. Или сосед? Впрочем, для многих с годами это становится равнозначным… Может, они решили сдаться властям? Не вяжется с поведением Михася. Он испугался присутствия в доме милиционера. И меня не разоружили. Или не ожидали, что я не последую их примеру?»

– Наливай, тетка Евдоха, раз гость просит, – загудел хриплый бас за спиной Боярчука, и длинные руки поставили через голову Бориса на стол четверть белесой жидкости. Назад руки поплыли как бы между прочим вдоль туловища гостя. Борис легко перехватил их в запястьях.

– Я боюсь щекотки, – шепнул он склонившемуся поневоле к нему милиционеру.

– Понял, – тоже шепотом ответил тот и сел по правую руку от Бориса.

Вблизи он был не так молод, как показалось с первого взгляда. На левой руке его не было двух пальцев.

– На фронте? – спросил Борис.

Милиционер безучастно кивнул и начал разливать по стаканам самогон. Хозяйка брякнула на стол чугунок парящей картошки, лапшевник, яичницу на сале и круг зажаренной домашней колбасы. Извинилась, что в доме больше ничего нет.

– Не прибедняйся, мать, – сказал Клим, – худо-бедно, а свое едим. У других за Христа ради не побираемся, а того хуже…

– За столом куском не попрекают, – напомнила ему женщина. – Ешьте, пейте, гости дорогие. Сегодня радость у нас: Ахрим домой вернулся, брата живым встретил.

– Истинно так говоришь, – поднял стопку Ахрим. – Потому первую чарку хочу за мать свою, Клим, выпить, да родителей наших помянуть. Вот и мы до родной земли дошли. Навоевались.

Зазвенели стаканы, закрякали мужики. Выпили и женщины.

– И вам бы, сынки, – кивнул в сторону бандеровцев пожилой крестьянин, – к берегу прибиться. Поди, тоже лиха по горлышко нахлебались?

– Мы идейно несогласны с нынешней властью. И кланяться ей не пойдем – набивая рот колбасой, прошамкал Панас и потянулся к стакану. – После первой о политике не говорим!

– После второй и после третьей – тоже не говорим, – поддержал его Борис. – Мы пришли брата Ильи уважить, а не перековывать его в нашу веру.

– Была бы у вас вера, вы бы по лесам не прятались, не шкодили бы в народе! – напрямую выложил свою мысль старик.

– Погоди, дед. Накостыляют им скоро, тогда они с поджатыми хвостами прибегут, – подытожил Клим и словно для большей убедительности поправил на голове свою милицейскую фуражку.

– Будет вам! – растроганно говорил Илья. – Пьем, гуляем сегодня. Помирать завтра будем.

– Не для того я, брат, до хаты своей пришагал, чтобы помереть возле нее. – Замотал головой Ахрим и потянулся к брату. – Завтра строиться начинаю и тебя, Илья, приглашаю.

Хмельной от радости, Илья снова полез обниматься с братом. Кудлатый знал – подливал самогона боевкарям. Старики и женщины заговорили о своем. Михась тоскливым голосом пробовал затянуть песню, но поперхнулся и замолчал.

Боярчук вышел на крыльцо покурить. Следом за ним – Клим. Угостил «Беломорканалом». Борис с удовольствием затянулся, присел на косую ступеньку.

– Пасешь меня, что ли? – спросил Клима.

– Заблукаешь еще в темноте-то.

– Говори: чего надо? Не крутись!

– Ишь ты какой скорый! – Клим подошел к своей лошади, потрепал по холке. – Если бы не Илья, стал бы я с тобой лясы точить.

– Может, и я не стал бы, – согласился Борис.

Теперь он был уверен, что встреча братьев не была подстроена. Не понимал только, почему охотник не воспользовался амнистией, а притащил с собой столько свидетелей.

– Утром Илья не пойдет с вами, – жестко сказал Клим, видимо, ожидая возражений.

– По мне пусть хоть все остаются. Я им не судья. – Боярчук затоптал окурок и подошел к Климу. – Сложное у тебя положение.

– Пожалел волк овцу!

– Ты далеко не овечка, гражданин милиционер, раз не побоялся обойти закон об амнистии. Не веришь, что советская власть сдержит свое слово?

– Не твое собачье дело, чего я боюсь, – разозлился Клим. – Перемирие у нас только на один день. А завтра не попадайся мне на глаза. Я таких гадов, как ты, в плен не беру.

– Опять же закон нарушаешь…

– Да заткнись ты! – Если бы не лошадь между ними, Клим бы кинулся на Боярчука. – И запомни, падла: если скажешь кому про Илью, тебе конец. Ваши не простят, а наши не поверят.

– В том-то и трагедия, – вздохнул Боярчук.

Договорить он не успел. Скрипнула дверь, и на крыльцо вошел изрядно подвыпивший Илья. Хрипло позвал:

– Клим!

– Здесь я, – недовольно пробурчал милиционер. – Мне пора уезжать. А ты, Илья, не бойся ничего. Оставайся у нас на хуторе. Помогай Ахриму строиться. А там поглядим…

– Хлопчики меня не выдадут, – всхлипывая и шмыгая носом, еле ворочал языком охотник. – Я никогда никого не обижал. Верь мне, ради господа Иисуса нашего, Клим.

– Не мели ерунды, сосед. Слово сказано, дело сделано. Оставайся и живи. Тебя никто не тронет. Я позабочусь.

Он неуклюже взгромоздился на лошадь. Долго не мог попасть правой ногой в стремя. Наконец уселся, подобрал поводья и, не говоря больше ни слова, поехал со двора. Его чуть сгорбленная, долговязая фигура проколыхалась над плетнем и растворилась в кромешной темноте. Только неровное шлепанье тяжелых лошадиных копыт еще долго и гулко отдавалось в ночи.

«Надо было попросить у него папирос», – пожалел Борис. От грубого самосада, какой курили в банде, у него начинал болеть желудок.

На следующий день, когда уже подходили к городу, Кудлатый рассеял последние сомнения Боярчука. Пряча глаза, попросил:

– Скажи Сидору: на краснопогонников наскочили. Илью, мол, вроде как убили. Видели, он упал под пулями. Тебе сотник поверит.

– К чему такая перестраховка?

– Береженого – бог бережет! Про убитых не спрашивают. Значит, охотник наш ни в каких протоколах больше не всплывает. Клим – мужик тертый. Дело знает.

– А если власти проверят?

– Власти? Милиционер в этих местах единственная власть пока. На кого покажет, того и возьмут.

– А эти? – Боярчук показал на шедших впереди Панаса с Михасем.

– Они давно ничего не видят и ничего не знают. – Помолчал и неохотно добавил: – Пока не прижмет.

– Ладно, – согласился Борис. – Я скажу Сидору.

Казалось, Кудлатый и не ожидал другого ответа. Остановился, вставил в волосатый рот крученую цигарку и, отвернувшись от ветра, прикурил. Порыскал в кармане своего френча, достал вторую короткую самокрутку и, вымученно улыбаясь, протянул Боярчуку.

* * *

В кабинете начальника отдела кадров управления было темно. Лишь небольшая стеклянная настольная лампа освещала часть рабочего стола и кожаные кресла перед ним. Но Ченцов в мгновение ока узнал человека, сидевшего на месте начальника.

– Павел! Снегирев!

– Здравствуй, паря! – Из-за стола вышел коренастый человек в штатском, но с безукоризненной военной выправкой. – Не ожидал?

– С Ульяной что-нибудь? – не удержался Ченцов.

– Что ты! – Снегирев поймал застывшую в воздухе руку Ченцова и крепко затряс ее. – Твоя Ульяна – молодчина. Врагу не пожелаешь таких болей. А от нее и звука никто не слышал. Кремень.

– Извини, я подумал… – Неуклюже обнял Василий Васильевич старого друга.

– Ничего, ничего… Вельский говорит, что вытянет, сколько будет возможно. Может быть, даже домой отпустит.

– Не дождусь, наверное…

Снегирев понимающе помолчал, усадил Ченцова в кресло, сам сел напротив, не выпуская его рук из своих ладоней, сказал:

– Иногда, знаешь, неожиданное облегчение наступает.

– Все равно дома лучше, чем в больнице.

Снегирев сочувственно покачал головой. Некоторое время посидели молча, как бы отдавая дань уважения тяжелобольной.

– А к нам зачем, если не секрет? – наконец решился спросить Ченцов.

– Для тебя не секрет, потому как приехал я по твою душу.

– Донос?

– Рапорт.

– Полковник Груздев задерживается по этому рапорту?

– Уже знаешь? Откуда? – очень удивился Снегирев.

– Обижаешь, товарищ полковник.

– Ну да! Извини. – Снегирев отпустил руки Ченцова и откинулся в кресле. – Были основания предполагать подобное?

– Худшее, конечно, нет. – Изменил тон и Ченцов. – Остальное… Неужели сызнова начинается?

– Мы, Василий, оперативные работники…

– Винтики?

– Мне не нравится твой тон!

– А мне не нравится, когда подозревают боевого полковника.

Снегирев опять дружески склонился к Ченцову.

– Мне тоже не нравится. Но зачем же орать, товарищ подполковник. Я и приехал сюда, чтобы разобраться во всем.

– После того, как дело сделали? Впрочем, чего это я!.. – Василий Васильевич потер виски. – Хорошо хоть тебя прислали.

– Сам вызвался, – заулыбался Снегирев. – Надо же когда-то отдавать долги.

Ченцов только небрежно махнул рукой.

– Дело серьезнее, чем ты себе представляешь, – остановил его Павел. – Крупная банда в твоем районе до сих пор не ликвидирована. Больше того, она действует. И довольно успешно. А вот ваши действия ставятся под сомнение.

– Ваши – это чьи?

– Твои и полковника Груздева, как принимавшего личное участие в разработке операций.

– Вот уже и заговор сколочен, – невесело усмехнулся Ченцов.

– Брось ты, Василий, ершиться! Там, – Снегирев ткнул пальцем в потолок, – нужны факты, а не эмоции.

– Полная ликвидация банды Сидора – дело нескольких дней.

Снегирев задумался. Потом, закрыв глаза, проговорил:

– С неделю я, пожалуй, могу протянуть. Но на большее не рассчитывай Кстати, я мог бы принять участие в операции. Так сказать, для личного засвидетельствования!

– Здесь война, Павел, – устало сказал Ченцов. – Настоящая. А на войне, если помнишь, убивают.

– Тем более! – вскинулся Снегирев. – Через два дня я буду у тебя в отделе. А пока расскажи мне подробно о своей работе…

Уже заполночь, прощаясь с другом, Ченцов, как бы между прочим, спросил:

– Рапорт пришел из управления?

– Нет, паря, из твоего департамента.

– Капитан Смолин?

– Ты хорошо знаешь своих людей.

– Я хотел просить полковника Груздева, чтобы Смолина уволили из органов госбезопасности как морально нечистоплотную личность.

– Вот как! – удивился Снегирев. – Выходит, эта личность определила тебя на повороте.

– Хотел дать ему еще один шанс.

– Пришли его завтра ко мне. Посмотрим, что за фрукт.

– Он уехал сегодня в Глинск для организации засады на раскрытой явке бандеровцев. Подожди до конца операции.

– Хорошо. Может, и лучше, что он там будет сидеть. Сидеть в засаде, – и Снегирев многозначительно подмигнул Ченцову.

* * *

Как ни хотел, но идти один Сидор не решился и взял с собой нового адъютанта. По приказу сотника, Сова, замотав лицо платком, обрядился в женское платье.

Сам же приклеил под нос длинновислые усы, надел седой парик, достал пыльный кафтан с вшитым «горбом» и оперся на костыль. В этом наряде в свое время Гроза удачно побирался у городской церкви, выведывал у словоохотливых старух последние новости советской жизни и, клянча у солдат папироски, прося подвезти в какой-нибудь хутор, легко узнавал, куда направляются краснопогонники. Что ни говори, а в находчивости и изворотливости Грозе равных не было. А погиб нелепо, при загадочных обстоятельствах.

И тут Сидора словно током пронзило. Как же это он раньше не подумал об этом. Ведь вместе с Грозой погибли Саливон Пращак из Здолбицы и Цыган, пришедший из-за кордона. Обоих похоронили на кладбище в селе. А где труп Грозы? Кто вообще видел помощника убитым? Краснопогонники никогда не увозят с собой трупы, а оставляют их для опознания и захоронения местным жителям. Так был ли Гроза среди убитых?

Сидора даже в жар бросило. Он снял парик и наорал на Сову, который моментально испарился из схрона.

Мысли, одна мрачнее другой, приходили в голову сотника. Теперь, если представить, что Гроза жив и скрылся, можно было даже долгое отсутствие Капелюха после боя на мельнице связывать с этим. Заговор? Обманули, обвели вокруг пальца, как мальчишку!

– Сова! – истошно позвал он адъютанта.

В проеме показалась грязная вихляющая фигура женщины.

– Раздевайся, дурак!

– В каком смысле? – опешил Сова.

– Идиот! Мы не пойдем сегодня в Глинск.

– И-хи-хи! – закатился Сова. – А я… хи! А я… хи!

– С твоей-то рожей, болван! – Сидор больно пнул адъютанта в зад. – Позови Боярчука. Живо!

– Так они еще утром с Кудлатым в город ушли, – почесывая ушибленное место, Сова отскочил к выходу.

– А, черт! Теперь уже не догнать.

– Что-нибудь случилось!

– Подожди, не переодевайся, – вдруг передумал Сидор. – Сейчас пойдешь в Здолбицу.

– Днем?

– Я сказал: сейчас! – Сотник в нетерпении ударил кулаком по столу.

– Слухаю, пан сотник!

– Разыщешь Кристину Пилипчук. Скажешь, чтобы срочно, немедленно связалась со Степанидой Сокольчук, запоминаешь?

– А як же, пан сотник!

– Кровь из носа, скажешь, надо узнать у Гнатюка… Ну, Митрофана, дьякона здолбинского…

– Так вин же в тюрьме у чекистов, – ужаснулся Сова.

– Не спрашивай, а запоминай, что велю! Скажешь: узнать у Гнатюка – видел ли он труп Грозы своими глазами? И нет ли у него подозрений, что Гроза мог остаться живым? – Господи Иисуси! – Адъютант ушел.

Но и сидеть, томясь в неизвестности, у Сидора не было сил. Сомнения кислотой разъедали душу, путали в голове мысли. Выпив кружку самогона, он, взяв охрану, отправился к Попятных.

Игнат, крякая по-стариковски, с передышками, колол во дворе березовые чурбаки, которые подносил ему соседский хлопчик лет семи-восьми от роду. Под навесом сарая, весело вжикая пилой, двое солдат, раздевшись до пояса, играючи разделывали строевые бревна на дрова. Под окнами дедовой хаты на молодой травке сидел офицер в расстегнутой гимнастерке, жмурился на закатное солнце. Его портупея с пистолетом висела на ставне.

Из обвалившегося омшанника Сидору хорошо было всех видно. Какая-то сила толкнула его в этот затхлый погреб, когда он прокрался сюда садами. Вот бы выскочил во двор, как хотел, без проверки. Заварилась бы каша!

С сотником пришли трое боевиков. Но ведь в доме или в соседних дворах могли находиться еще эмгэбэшники… Сидор решил дождаться темноты в омшаннике Игната. Положил действовать просто: устроить пальбу в конце села. Если эти вояки не прячутся днем, значит, ждут нас ночью. А раз так, то после первого же выстрела выскочат из хаты и побегут ловить непрошеных гостей. Деда можно будет притащить хоть в этот же погреб на случай, если вернутся солдаты.

Меж тем офицер подозвал мальчика, потрепал его по лохматой шевелюре, усадил рядом. По тому, как бойко трещал малец, выходило, что его расспрашивали о знакомых вещах. «Деревенские новости вынюхивает, – ухмыльнулся Сидор. – Видимо, не больно-то их Игнат просветил».