Текст книги "Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Данил Корецкий

Соавторы: Анатолий Кузнецов,Николай Коротеев,Лазарь Карелин,Теодор Гладков,Аркадий Ваксберг,Лев Корнешов,Лев Квин,Иван Кононенко,Вениамин Дмитриев,Владимир Масян
сообщить о нарушении

Текущая страница: 138 (всего у книги 178 страниц)

– То есть?

– Мне показалось, что он заподозрил меня.

– И ты убил его?

– Ударил по голове. Жив ли, нет ли – не знаю.

Борис с трудом удержал себя, чтобы не пристрелить бандита. Но по-иному думал Михась. Дождавшись, пока Борис уйдет делать носилки, он хладнокровно полоснул по Сирко короткой автоматной очередью. Бывший адъютант главаря дернулся и затих теперь уже навсегда.

– Зачем? – неприязненно спросил Борис высунувшегося из подземелья Михася.

– У него гангрена началась, – невинно глядя в сторону, проговорил бандеровец. – На кой ляд нам мертвяка тащить. Подай лучше ведро с колодца, огирков наложу.

Когда они уходили с подворья лесника с ведром, полным квашеной капусты и моченых огурцов, Михась заискивающе спросил:

– Кудлатому станем докладать?

– А ты сам-то как мыслишь?

– Ежели Сидор узнает, что мы наслышаны о его золоте, то нам… – Михась выразительно изобразил пальцами удавку.

– В таком случае, я никого здесь не видел и ничего не знаю.

– А ты, оказывается, неплохой малый, – довольный, хохотнул бандеровец. – И представь, я тоже никого не видел и ничего не знаю.

«Это мы еще проверим», – подумал Борис, а вслух сказал:

– Жаль, что ларчик уплыл. Пригодился бы на черный день.

Михась согласно кивнул.

– Завтра, когда почтовый брать будем, – понизив голос, проговорил Боярчук, – не лови ворон. Шепни своим хлопцам, что в вагоне могут быть слитки.

Глаза бандеровца загорелись потайной мыслью. Он услужливо перехватил у Бориса ведро и так и нес его один до самого урочища.

* * *

В схроне у Сидора собрались командиры боевок Грицко, Кудлатый, чудом уцелевший на переправе Гарбуз, новый начальник службы безопасности Кривой Зосим и Боярчук. Настроение у всех было подавленное. Вести, одна горше другой, чередой тянулись в банду. Сжималось кольцо окружения, в бой вступили регулярные части Советской Армии, авиация. Боевке Гарбуза не удалось уйти на новую базу. Назад вернулись только четверо. Шестнадцать бандеровцев потонули в реке под бомбами и пулеметным огнем.

Но самым тревожным было исчезновение сотника.

Кривой Зосим уже получил сведения о коротком бое в Глинске. Но ни среди убитых, ни среди пленных Сидора не было. Прошли и все сроки, когда можно было ждать его возвращения.

– Не иголка, отыщете, – резонно высказал свое мнение Кудлатый. – Отлеживается где-нибудь после ранения. Иного я просто не мыслю.

– Все наши люди по хуторам и селам предупреждены, – сказал Кривой Зосим. – Но днем сейчас к ним ходить опасно. Значит, полные сведения получим только завтра ночью.

– А как же поезд? – встревоженно спросил Борис.

Он уже доложил подробности переговоров в городе.

– Какой к черту теперь поезд? – цыкнул на него Грицко. – Надо выручать сотника!

– Но такой возможности у нас больше может не быть, – настаивал Боярчук. – Следующий почтовый через месяц. Доживем ли мы до него?

– Если не доживем, то и этот нам ни к чему, – злился Грицко.

– Но нападение на поезд планировал сам Сидор, – неожиданно вступился за Бориса Кудлатый. – Что, если сотник появится здесь не сегодня завтра? Он с нас семь шкур спустит за упорхнувшие из-под носа денежки!

– До тридцать второго километра нам днем не добраться, – продолжал упорствовать Грицко.

– Выступать надо сразу после полуночи, – предложил Борис. – И потом, на железной дороге нас никто не ждет. Краснопогонники уверены, что загнали нас в норы.

– Думаешь, они не услышат нашей пальбы? Позволят безнаказанно вернуться на постой?

– А зачем нам возвращаться сюда? – выложил Борис свой последний козырь.

Все напряглись в удивленном ожидании.

– Нужно предупредить боевкарей, чтобы не вздумали стрелять по паровозу. Состав остановится под парами. – Борис чувствовал, что заинтересовал бандеровцев. – Перещелкаем охрану и садимся по вагонам. Пять-десять минут – этого достаточно, чтобы состав покатил дальше. На разъезде машинист сбросит стрелочнику записку, что на тридцать втором километре подвергся обстрелу, но проскочил. Попросит организовать зеленую улицу. Пока чекисты разберутся, что к чему, мы проедем добрую сотню километров.

Какое-то время бандеровцы безмолвствовали. Только тренькнула половица за дверью: Сова подслушивал разговор.

– Заманчиво, – потирая руки, первым произнес Кривой Зосим.

– Это стоит обсудить, – согласился Кудлатый. – Эй ты, слухач! – крикнул он Сове. – Принеси сюда горилки!

По-прежнему долго не соглашался один Грицко. Морща узкий лоб и теребя прокуренные пегие усы, он убеждал всех отсидеться в схронах. Но когда Боярчук намекнул на возможные слитки золота, сдался и он.

Борис расстелил на столе миллиметровую карту сотника, но бандеровцы дружно запротестовали:

– Чего нам на бумагу глазами лупать, мы и так тут каждую кочку на ощупь знаем.

– Ось тут, – Кудлатый положил посреди стола запечатанную бутылку самогона, – почтовик встагне. За ним, – плеснул воды, – болото. – Положил краюху хлеба. – Це собачий выпас. Огирок – овражинка. Бачишь?

– Хорошо. Тогда так: ты, Грицко, со своими хлопцами с выпаса будешь брать последние вагоны. Гарбуз – в центре. А мы, – Борис показал на Кривого Зосима и Кудлатого, – накрываем платформу с пулеметами и железный вагон. Деньги и ценности – в нем!

– Выходим? – спросил Гарбуз.

– Без разведки нельзя. – Борис опасался случайной стычки с патрулем, которая могла изменить ход задуманой операции.

– Разведку я беру на себя, – поднялся Грицко. – Налейте кварту на посошок!

– Слава Украине!

– Слава героям!

Под утро база сотника Сидора опустела, Забрав все, что можно было унести на плечах, бандеровцы вышли в свой последний поход.

* * *

Очнулся он от жуткого холода. Зуб на зуб не попадал. А попробовал пошевелиться и застонал от боли. Закружилось над головой звездное небо. Тошнота подступила к горлу. Тело сначала бросило в жар, потом покрылось холодной испариной. Сознание медленно возвращалось к нему. И вместе с тем росла нестерпимая боль в ноге.

Именно эта боль и побудила его к действию. Стиснув зубы, он с огромным усилием перевернулся на другой бок. Почувствовал с облегчением отток крови от голени. Зато появилось ощущение, что у него две правых ноги. Явный признак того, что пуля перебила кость.

Теперь уже страх сковал его тело. Он представил себе, как утром найдут его здесь, в малиннике, раненого и беспомощного, солдаты из батальона эмведэ. Как соберутся вокруг жители, и начнется суд праведный. Хорошо, если сразу повесят на балках обгоревшей хаты той стервы, из-за которой он так глупо попал в столь немыслимый переплет. А то отдадут на растерзание толпы. Нет, живым он им не дастся!

Сидор пошарил ослабевшей рукой на животе, нашел кобуру. Но пистолета в ней не было. И тут он вспомнил, что обронил парабеллум, когда падал вместе с бандеровцем, запутавшись в занавеске.

Безоружный! Эта мысль была страшнее и нестерпимее самой сильной боли. Он, всемогущий Сидор, вдруг оказался жалким и беспомощным калекой, которого безнаказанно мог пнуть даже ребенок или облить помоями какая-нибудь дряхлая старуха. Если бы человек мог выть по-волчьи, Сидор бы взвыл!

Отчаяние было столь сильным, что сотник вновь потерял сознание. Очнулся он, когда на востоке уже забрезжил рассвет. Попробовал встать, но железные обручи боли сковали поясницу. И тогда он пополз.

Кошмарное видение бушующей толпы преследовало его. То вдруг падающая цветная занавеска накрывала ему лицо, и он опрокидывался навзничь. Лежал, поскуливая и тяжело дыша. И вновь в ушах нарастал гул жаждущих мести голосов, дикий вой бушующих крестьян. И он вновь лихорадочно цеплялся пальцами за корневища колючего кустарника, подтягивал непослушное тело и полз дальше. Дальше. Дальше.

Подобрал его за околицей пасечник Ефим Пацюк, ладивший ульи за бывшим панским садом на просторном косогоре, откуда зачиналось цветом первое разнотравье. Там же у него стояла маленькая полуземлянка-полушалаш.

В ней он ютился с весны до осени и хранил свои небогатые пожитки и самодельный инвентарь. Рядом, в ямке, костерок с треногой и закопченной немецкой каской, в которой старик варил полевую кашу из горстки кукурузного зерна.

Обычно народ сюда хаживал, когда Ефим начинал качать мед из ульев. А так, боясь укусов пчел, сельчане обходили пасеку стороной. Только ночами порой забредали на его костерок пацаны или табунщики, выгуливавшие на лугах артельных лошадей.

Пацюк сразу смекнул, откуда появился за околицей раненый. Хоть и глуховат был, а пальбу в селе с вечера слышал, видел обходивших дворы и гумна солдат, гурьбой рыскавших по округе парней-комсомольцев из местного отряда самообороны. Потому и не потащил бандеровца сразу к себе в землянку, а сволок стонущего в беспамятстве человека к яме, где жгли прошлогоднюю солому, и забросал его сверху хворостом и всяким сушняком.

Когда прогнали на выпас коров и люди на селе разбрелись по делам и работам, Ефим вернулся к яме. Тяжелым и цепким взглядом встретил его сотник.

Пацюк приподнял верхнюю хворостину и велел раненому лечь на спину. Кряхтя, опустился перед ним на колени, достал из-за голенища мягкого самоточенного сапога кривой нож и, сопя, принялся разрезать галифе на перебитой ноге бандеровца. Протер кожу мокрой тряпкой, больно прощупал пальцами место вокруг раны.

– Ты кто такой? – не выдержал молчания Сидор.

– Стисни зубы, – вместо ответа посоветовал старик. – Сейчас тянуть буду.

Черные и оранжевые, желтые и синие круги поплыли у сотника в глазах. Тело его импульсивно дернулось, и, чтобы не закричать, Сидор зажал себе рот ладонью.

Ефим, все так же сопя и хрипя прокуренными легкими, медленно, но старательно перевязал бедро широким полотном. Потрогал на крепость завязанные узелки, сказал как старому знакомому:

– Лежи так до ночи. Да не шевели ногой-то. А я тебе покаместь шину выстругаю. Хлеб вот и сальца кусочек в изголовье положу. А с куревом потерпеть придется.

И, не ожидая вопросов, опять закрыл яму хворостом.

Ночью Пацюк действительно перенес сотника в свою землянку. Обработал и перевязал рану, скрепив ногу выдолбленной шиной. Дал выпить кружку душистого крепкого самогона, накормил кашей.

– Доброе у тебя зелье, – чувствуя, как хмелеет, проговорил Сидор.

– Зелье пьяницы гонят, – степенно отвечал пасечник. – А у меня чистейшая медовуха. Сейчас еще полкружки – и будешь спать два дня кряду. Первейшее дело в твоем положении.

– За мной не пропадет, старик!

– Сказала Настя, як удастся! – тоненько хихикнул Ефим. – Спи.

Поначалу Сидора беспокоила молчаливая отстраненность старика. Не укладывалось в его привыкшем к подозрениям сознании, что пасечник ни о чем не расспрашивает, не интересуется намерениями и, что хуже всего, совершенно не опасается пришельца. Не очень-то охотно отвечал Ефим и на вопросы самого Сидора. И только однажды, когда речь зашла об Игнате Попятных, сотник, казалось, разгадал поведение пасечника.

– Давно ли ты его знаешь? – спрашивал Сидор.

– Как не знать? Восьмой десяток пошел, как эту земельку топчу. При мне, почитай, все село родилось. При мне и померла половина.

– А что за человек Игнат?

– Обыкновенный, божий человек.

– Я спрашиваю: хороший или плохой мужик? – не унимался сотник.

– Иисус Христос – судия наш. Призовет к себе, там и скажет, праведно ты жил на свете или нечестивцем.

– Говорят, что этот затворник служил советам?

– На все воля божья!

– Ты не юли, старик! Говори правду: служил или нет? – начинал злиться Сидор.

– А ты спытай его сам, – усмехнулся пасечник. – Лучше себя человека знает только господь наш Иисус. Сказано: не суди других, да и сам не судим будешь. Воистину так!

В другой раз сотник поинтересовался своим лечением.

– Недельки две полежишь с шиной, – прикинул Ефим. – Потом начнем класть солевые повязки.

– И когда я смогу встать?

– К яблочному спасу, думаю, на костыли тебя поставлю, – убежденно обещал старик.

– Ты с ума сошел, дед! – не на шутку переполошился сотник. – Мне нужно перебраться отсюда в лес.

– И адрес дашь? – лукавые огоньки, казалось, не покидали глаз Пацюка, когда он говорил с Сидором.

– Меня будут искать! – припугнул сотник.

– Уже ищут, – согласился Ефим, спокойно набивая трубку домашним табаком.

– Ты знаешь, кого я имею в виду!

– Бандитов, – смиренно отвечал пасечник.

На мгновение Сидор потерял дар речи. Потом спросил:

– Зачем же ты укрыл меня?

– Долг наш – помогать ближним. На все остальное – воля божья.

– И красным ты тоже помогал? – удивился сотник.

– И красным, и белым, и зеленым, и желтоблакитным. Каких только цветов и наций не перевидал я на своем веку. И везде человек немощен перед судьбой своей. В любом обличье алычен.

– В чем же тогда вера твоя?

– Только в господа нашего Иисуса Христа.

– Но ведь и мы воюем под знаменами Христа.

– Воевать за Иисуса Христа нельзя. За него надо молиться и с молитвой творить добро. Война – исчадье ада.

– Коммунисты тоже воюют, однако ты не называешь их бандитами.

– Коммунисты – безбожники. Душа их бродит в потемках.

Сидор засмеялся:

– А вот тут ты врешь, дед! Они очень хорошо видят, куда идут. И очень хорошо знают, чем можно поманить за собой народ. Я сам очевидец тому, как нищие отказывались от хлеба насущного, чтобы только жить с надеждой на райские кущи.

Ефим долго молча курил. Потом, покачивая головой, сказал:

– Заблуждение иногда хуже обмана. Но это все-таки заблуждение, а не обман.

– Мудрец! – Сотник откровенно враждебно оглядел сутулую фигурку пасечника. – Дурман твой евангельский вреднее речей коммунистов.

– Не один ты за хлеб-соль грозился убить меня, – угадал Ефим и, может быть, в первый раз внимательно оглядел пригретого человека.

«Чего это я язык распустил? – смикитил Сидор. – Выдаст, старый черт, краснопогонникам. – Но, подумав, успокоился: – Вера не позволит. Однако прикусить удила не мешает».

Через несколько дней поздно вечером Сидор услышал, что к костру пасечника подошел человек. Сотник весь обратился в слух.

– Слышал новость-то? – спрашивал незнакомый голос.

– Кобылица на хвосте принесла нешто? – как всегда, шутковал Ефим.

– Какое! – Мужчина прокашлялся. – Милиционер приезжал к нашему председателю сельсовета. Сказывал: великая сеча была с бандеровцами.

– Опять, значит, – вздохнул пасечник.

– Не опять, – громко и радостно продолжал голос, – а в последний раз! Побили солдаты усих бандитов.

– Неужто?

– Побожиться могу, сам слышал! Нету больше банды в наших лесах!

Сидор ладонями зажал уши и уткнулся лицом в жесткий тюфяк, рыча и кусая его. Свирепость овладела им. Он готов был голыми руками разорвать человека, принесшего жестокую весть. Беззвучно стонал он и плакал. Вдруг разом, будто какая-то жила оборвалась у него внутри, овладела им полная депрессия. И лишь одна мысль светилась в затуманенном сознании: «Я отомщу! Я страшно отомщу!»

* * *

Колонна грузовиков остановилась километров за десять от тридцать второго знака. Дальше в тихие утренние часы шум моторов могли услышать бандеровцы. Ченцов выбрался из своей «эмки» и подал сигнал спешиться. Пожалуй, впервые за последние дни он испытывал жгучее нетерпение. Даже шофер Сашка заметил.

– Товарищ подполковник, каску наденьте, – протянул он через открытое окошко стальной шлем. – Разрешите, я с вами пойду?

– Останешься с полковником, – Ченцов подумал и надел каску.

Две роты из батальона МВД, усиленные пулеметными взводами, строились вдоль обочины песчаной дороги. Офицеры, получившие задачу накануне, действовали без спешки, но быстро. Через несколько минут взводные колонны устремились в лес. Пустые машины, буксуя в песке, задом пятились в придорожный кустарник, и там укрывались ветками. Вскоре на дороге осталась одна эмка начальника районного отдела МГБ. Да напротив нее еще стояли под кронами деревьев офицер связи с радистом и шестью автоматчиками.

– Как на показных занятиях в академии, – не без зависти похвалил Снегирев, все еще не решаясь покинуть заднее сиденье автомашины.

Не признаваясь себе, полковник испытывал некое отдаленное чувство раскаяния за то, что так опрометчиво согласился участвовать в этой операции. Он никогда не был трусом и не испытывал страха и сейчас. Но ведь война кончилась год назад. За все заплачено без оглядки и сожаления. Чего же еще?

– Перегони машину к радисту, – приказал Ченцов водителю. И, дождавшись, пока наконец полковник вылезет наружу, предложил ему: – Основной пункт управления сделаем здесь. Командуй, а я пошел в роты.

– Ну уж нет! – гордость все-таки взяла верх в Снегиреве. – Не бог весть какое сражение, чтобы КП держать за десять километров. Идем вместе. Обстановка подскажет, где кому быть.

– Тогда прошу одеть каску и взять автомат, – повелительно сказал Ченцов.

– Ерунда, – отмахнулся полковник и зашагал к лесу.

По рации разведчики доложили: бандеровцы расположились тремя группами, в каждой человек по пятнадцать-двадцать. В банде восемь ручных пулеметов. Боковое охранение не выставлено, но возможны одиночные посты: больно уж часто кричат в той стороне кулики да выпи.

– Водяной выпью кричит, с лешим перекликается, – вспомнив присказку, ухмыльнулся Снегирев. – Ничего не скажешь, умело подделываются под местность. Там же болота?

– Трясина, но только за железной дорогой. По эту сторону сыровато, но воды нет.

– У нас говаривали: сколько раз выпь пробухает, по стольку кадей хлеба вымолотишь с овина, – к слову вставил свое немолодой сержант.

– Сейчас они тебе намолотят! – урезонил его Сашка.

– Может, предложить им сдаться? – нерешительно спросил Снегирев.

– Предложим, – неопределенно проговорил Ченцов.

– Думаешь, будут сопротивляться до последнего?

– Ты помнишь, как прорывались из окружения эсэсовцы? – не Отвечая на вопрос, в свою очередь спросил подполковник Сашку.

– Их только пуля останавливала, – посуровел солдат.

– И в банде остались такие же. У кого был хоть один шанс, воспользовались амнистией. Этим – терять нечего!

Сблизились с бандитами до двух километров. Ченцов приказал прекратить движение и замаскироваться. До начала операции оставался ровно час.

– Не далековато встали? – засомневался полковник.

– Начнем выдвижение, как только покажется поезд, – и офицеру связи: – Наблюдателей на деревья!

Легли в орешнике. В вершинах деревьев гулял ветер, но внизу, в подлеске, – тишина. Кругом молодая зелень, нетерпеливое шевеление невидимых букашек в траве, теплое треньканье и посвисты в воздухе. Где-то впереди звонко затюкал дятел на сухой лесине, смолк и опять застучал.

– Послушай, Павел, – приподнялся на локте Ченцов. – Ты никогда не жалел, что пошел работать в ЧК?

– О чем ты, паря? – искренне удивился Снегирев. – Только самых преданных партия направила в свои карающие органы. Или ты сомневаешься в себе?

– Самых преданных много во всех институтах государства, – недовольно повысил голос Василий Васильевич и оглянулся на солдат. – Раньше мы никогда не претендовали на исключительность своей роли.

– Мало что было раньше! – Снегиреву явно не нравился разговор. – Теперь-то, надеюсь, всем ясно, кто есть кто? За эти годы столько врагов сметено с лица земли…

– Я не собираюсь усомниться в твоей политической грамотности, – не очень вежливо перебил его Ченцов. – Я спрашиваю тебя, все ли тебе до конца понятно из того, что делается в органах?

– Ну, знаешь! – Еще по инерции кипятился Снегирев, но под пристальным взглядом друга не посмел солгать.

Ченцов, понимая, протянул ему закурить.

– Думаешь, – затягиваясь, говорил тот, – сверху все видно, все понятно? Нет, паря! Шоры посильнее вашего. Иногда мне кажется, что у нас работает два ведомства под одним названием. В первом остались люди Дзержинского и Артузова. В другом – дружки Левки Задова да…

– Фамилии можно не называть, – горько усмехнулся Василий Васильевич. – А что, если это не только в нашем министерстве?

Снегирев не ответил.

– Ты прости меня, Павел, – сказал Ченцов, – но мне это очень важно было знать. Я солдат и привык, не рассуждая, подчиняться приказу. Но как простой смертный, я верю, что мы снова вернемся к тем временам, когда в приказах будет больше здравого смысла, нежели желания повелевать.

– Вижу дым паровоза, – доложил наблюдатель.

– Ну, с богом, Василий Васильевич! – встрепенулся полковник.

Ченцов окинул его долгим взглядом и, обернувшись к радисту, приказал:

– Передайте в роты: приготовиться к бою!

* * *

Боярчук, блаженно вытянув ноги, дремал, прислонившись спиной к шероховатому стволу сосны. Запасливый Кудлатый рядом крутил цигарки. Позади него вповалку лежали человек шесть бандеровцев. Один из них тихонько мурлыкал песню. Остальные слушали, думая о своем.

– Годи, козаки! – вдруг проговорил кто-то. – А то щэ биду наклычемо спиванкою!

– Скажи, що тоби нэ до писэнь, – беззлобно отвечали ему. – Печэшся по жинке? Чим вона займается без мужика?

– Известное дело чем: спит с каким-нибудь красным кобелем! – съязвил молодой голос.

Боярчук открыл глаза. Клубок тел зашевелился. Женатые бандеровцы хмурились, холостяки весело щерились.

– Сидеть тихо! – прикрикнул на них Кудлатый.

День обещал быть погожим. Солнце уже стояло высоко. Густые испарения потянулись от мокрой земли. Становилось душновато. От вынужденного безделья людей клонило ко сну. Один Кривой Зосим не находил себе места. То надоедал Гарбузу, то уходил к Грицко, то вновь вертелся вокруг Боярчука и Кудлатого. Сначала вместе с ним мотался и Сова, но уже вскоре сметливый адъютант «потерялся» в лесу, и Кривой Зосим костерил его на чем свет стоит.

– Зробим дило, покурим, – словно чуя неладное, проходил мимо Зосим. – Дозоры выставили?

– На кой черт они сдались! – отмахивался, как от назойливой мухи, Кудлатый. – Недолго ждать осталось.

И будто впрямь, услышав его, откликнулся наблюдатель:

– Вижу дым паровоза!

Другой команды подавать не понадобилось. Бандеровцы цепью рассредоточились вдоль полотна железной дороги.

– Смотри теперь, какой сигнал выставлен, – крикнул Борис наблюдателю.

– Помню! – не отнимая от глаз бинокля, отозвался тот.

Сердце Боярчука гулко билось. «Только бы не заметили волнения, – тревожился он. – Сидеть и не двигаться до последнего момента».

Но руки уже сами тянулись к кобуре. Борис сделал вид, что проверяет пистолет. Вынул, продул и вставил назад обойму с патронами, взвел затвор, незаметно пальцем опустил скобу предохранителя.

– На паровозе красный вымпел! – нетерпеливо прокричали сверху.

– Теперь пошли! – Боярчук поднялся на ноги.

Кудлатый тщательно затоптал окурок, молча перекрестился и бросил «шмайссер» со спины на грудь.

Издалека было видно, как запыхтел черным дымом паровоз и состав начал сбавлять скорость. Загудели рельсы от резкого торможения.

Михась с напарником должен был находиться в секрете, километрах в трех от железной дороги. Но мысль о почтовом вагоне путами связала ему ноги. Они «караулили», не отойдя от железки и восьмисот метров. А когда короткий паровозный свисток колыхнул окрестности, то и вовсе снялись с места, наперегонки ринулись к полотну дороги. Видимо, так же поступили и на других постах, смекнув, что бой с паровозной бригадой будет коротким.

Вагон резко качнуло, и Костерной понял, что состав начал торможение. Сквозь щель в двери теплушки он видел, как по косогору между деревьями замелькали фигурки вооруженных людей, спешащих окружить эшелон. Заскрипели тормоза, заклацали буфера вагонов. Поезд еще двигался, а пулемет на передней открытой платформе уже начал взахлеб поливать свинцом придорожные кусты. Из леса по нему ударили ручники бандеровцев.

Паровоз гулко, надрывно свистнул и остановился. Замолчал и пулемет на платформе. Из леса, как муравьи, высыпали бандеровцы. Стометровая зона вырубок, еще произведенная во время войны немцами, отделяла их от замершего на путях эшелона.

Костерной ногой толкнул вагонную дверь и выпустил в синеву неба красную ракету. В ту же минуту разверзлись стены других вагонов, и из них по бегущим яростно хлестанули пулеметные и автоматные очереди. Огненный смерч опрокинул наступающую цепь, но слишком коротка была дистанция, слишком силен порыв бандеровцев. И вот уже их пули начали в крошево превращать деревянные стены вагонов. Под днища полетели гранаты Сближение происходило стремительно.

– За мной, в рукопашную! – взревел Костерной и первым бросился из вагона навстречу набегающим бандитам.

Стрельба разом стихла. Начался жестокий рукопашный бой. Солдаты выпрыгивали из вагонов прямо на голову бандеровцам. В ход пошли ножи, приклады, пистолеты.

Костерной, как палицей, размахивал автоматом. На него кинулись сразу трое боевкарей. О голову первого он разбил приклад ППШ, другого перекинул через себя, но третий сумел достать его немецким тесаком. Холодная зингеровская сталь прошла между ребрами и с хрустом пропорола бок. Капитан еще успел наотмашь ударить по лицу нападавшего обломком автомата и рухнул на землю. Двое солдат подхватили его под мышки и оттащили за железнодорожное полотно.

Здоровенный Гарбуз пристрелил молоденького солдата, второго свалил ударом в грудь. Но сам тут же скорчился, получив в живот пулю. Рядом упал на колени сержант, его лицо залила кровь.

В куче копашащихся тел, ухающих ударов, треске, криках никто не слышал команд и приказов. Люди остервенело дрались.

Сучил ногами, зажимая ладонями вывалившиеся из распоротого осколком живота внутренности, пожилой бандеровец. Захлебываясь кровью, звал мать первогодка солдат. Как игрушечных, стряхивал со своей спины Грицко пытавшихся его скрутить лейтенанта с бойцами. Дико вращая глазами, он молотил их кулачищами. Наконец сапог лейтенанта воткнулся ему в пах, и не успел он сломаться, как получил страшный удар каской по затылку.

Боярчук бежал рядом с Кривым Зосимом. Когда смолк пулемет охраны на платформе и все побежали к почтовому вагону, Борис повернулся к паровозу, мигом взлетел на лесенку к кабине машиниста. Но только голова его показалась в проеме двери, тяжелый приклад автомата сбросил старшего лейтенанта под откос на щебенку и острые камни.

Зосим видел, как скрючилось, дернулось, а потом распласталось в неподвижности тело Боярчука. Удивленный, он остановился и крикнул Кудлатого, показывая тому на паровоз. Из будки машиниста торчала зеленая каска. В этот миг и поднялась стрельба из вагонов.

– Назад! – приказал Кудлатый. – Взять паровоз!

Вместе с ним человек пять бандеровцев кинулись в голову эшелона. Зосим с колена палил по будке машиниста, не давая высунуться солдатам.

– В котел, в котел не попадите! – орал Кудлатый, ползая под колесами паровоза.

А вдоль всего состава уже застучала кровавая сеча.

* * *

Ченцов не смог удержать Снегирева от участия в бою. И потому шел с ним рядом, испытывая неловкость оттого, что должен теперь еще заботиться о безопасности полковника.

Плотные цепи солдат быстро сжимали кольцо окружения банды. Никто не препятствовал им. И когда разгорелась стрельба на железной дороге, солдаты почти бежали.

Бандеровцы все же не выдержали рукопашного боя, дрогнули и отошли. Каких-то минут не хватило Ченцову, чтобы взять бандитов на открытой местности. Человек тридцать их укрылось в лесу. Начался огневой бой в густых зарослях, где трудно было разобраться, кто и откуда ведет огонь. Однако стабильное таканье по окружности армейских станковых пулеметов быстро охладило пыл бандеровцев. Они все реже кидались на прорыв, все реже звучали их выстрелы.

– Прекратить огонь! – передал по цепи приказ подполковник.

– Еще немного, и мы их перещелкаем! – удивился Снегирев.

– А сколько своих потеряем? – как о заранее решенном, проговорил Ченцов. – Наш долг попытаться предложить им капитулировать. Ты же сам говорил об этом.

– Пробуй, – неохотно согласился полковник.

Принесли рупор. Офицер связи, привстав на колено.

прокричал в него:

– Внимание! Внимание! Прекратите стрельбу! Прекратите стрельбу!

Стрельба и в самом деле стихла.

Офицер продолжал выкрикивать:

– Вы окружены. Сопротивление бесполезно! Предлагаем кончать напрасное кровопролитие и сдаваться! На размышление даем пять минут!

«– ут, – ут, – ут!» – пронеслось по лесу. И больше ни звука.

– Может, повторить? – неуверенно спросил офицер.

– Много чести, – презрительно отрезал Ченцов. – Время пошло!

Все машинально посмотрели на часы. Секундные стрелки неумолимо бежали по кругу. Бежали, казалось, быстрее обычного.

На исходе последней минуты одинокий голос спросил:

– Жизнь гарантируете? Пусть ваш командир скажет!

– Ну вот и результат! – обрадованный, привстал Снегирев.

Сашка едва успел дернуть его за ноги. Содранная пулями с дерева кора осыпала лежавших под ним офицеров. Простреленная фуражка полковника отлетела далеко в сторону.

– Огонь! – яростно крикнул Ченцов. – За мной, в атаку, вперед!

Он поднялся первым, но бойцы тут же обогнали его. Сашка бросил гранату в бурелом, за которым трещали ветки, полоснул туда из автомата. Ченцов и сам стрелял короткими очередями по мечущимся между стволами черным фигуркам бандеровцев. Волна атакующих снова вытеснила их на вырубки. Они кинулись было вдоль железнодорожного полотна, но с насыпи их плотно накрыли пулеметным огнем солдаты, оставшиеся с раненым Костерным. Зажатые со всех сторон, бандиты по одному начали поднимать руки.

* * *

Двое солдат, прятавшихся в будке машиниста, были убиты наповал. Первому пуля из пистолета попала в глаз, и все лицо его густо залила кровь. Другому автоматная очередь прошила грудь и горло, и он застыл с раскрытым в предсмертном крике ртом, который едва начал обрастать белокурым пушком.

Перепуганный насмерть машинист лежал, обхватив голову руками, прямо на угле в тендере. Кривой Зосим за ногу втащил его в будку и, тыкая пистолетом под ребра, а еще больше отборным матом заставил встать к реверсу.

– Гони на полную, – истерично орал он ему в ухо.

– Вагоны, – невнятно мямлил побелевшими губами немолодой уже железнодорожник. – Вагоны держуть!

– Втащите Боярчука, а я отцеплю паровоз, – приказал Кудлатый поднявшимся вместе с ним в будку бандеровцам.

– Зачем нам обуза? – воспротивился было Зосим, но быстро примолк под свирепым взглядом Кудлатого.

– Его оглушили, парень очухается!

– А ну, быстро! – заорал Зосим на все еще выжидавших бандеровцев – вылезать на белый свет под пули из укрытия никому не хотелось.

Вслед за Кудлатым двое парней спрыгнули на шпалы, подхватили Боярчука и, цепляя за все выступы его обмякшее тело, стали рывками затаскивать в будку машиниста.

Кудлатый не стал им помогать, полез расцеплять буфера. Их заметили солдаты и начали обстреливать, подбираясь ближе и прячась за колесные пары.

Слабо вскрикнув, съехал по поручням прямо под колеса паровоза один из бандеровцев, тащивший Бориса. Остальные стали отстреливаться. Ноги Боярчука так и остались торчать из будки наружу.

Кудлатый отцепил платформу и крикнул: «Пошел!», но самого его отсекли от начавшего двигаться паровоза. Он кубарем скатился под откос к болоту, хотел низом догнать пыхтящую машину. Бросив автомат, огромными прыжками помчался по хлюпающей ржавой трясине. Нагнал край тендера и, прячась за ним, выскочил снова на щебенку. Уже хватался кончиками пальцев за поручни, когда ощутил, что правая нога проваливается ниже обычного. В следующее мгновение он, кувыркаясь через голову, снова летел под откос. По инерции еще рвался вперед, руками хватался за камни, пытался встать, но опрокинулся навзничь. Ошарил себя глазами. Над правым замызганным сапогом из разорванных шаровар торчала бело-красная кость. А за спиной звенели рельсы под набиравшим пары спасительным паровозом.