Текст книги "Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Данил Корецкий

Соавторы: Анатолий Кузнецов,Николай Коротеев,Лазарь Карелин,Теодор Гладков,Аркадий Ваксберг,Лев Корнешов,Лев Квин,Иван Кононенко,Вениамин Дмитриев,Владимир Масян
сообщить о нарушении

Текущая страница: 103 (всего у книги 178 страниц)

ГАЛИНА

1. Задание

осле боев под Сталинградом армию вывели во второй эшелон фронта. Полки и дивизии получали пополнение, занимались боевой и политической подготовкой, готовились к предстоящим боям. Наш отдел тоже готовился, одновременно занимаясь своими обычными делами, которых по-прежнему было невпроворот. Да и, по существу, дела у нас что в первом, что во втором эшелоне мало чем отличались.

Однажды меня вызвал к себе полковник Кленов и попросил (он у нас не приказывал, а только просил) подключиться к Андрееву и помочь выяснить судьбу группы лейтенанта Соловьева.

Тут я хочу сделать небольшое отступление с тем, чтобы уделить несколько строк моей персоне и избежать тем самым возникновения, как говорится, дополнительных вопросов. После ранения на Невском плацдарме, так называемом Невском «пятачке», я провалялся в госпитале и батальоне выздоравливающих больше, чем ожидал. Сказалось, по-видимому, недостаточное блокадное питание и лютая первая военная зима. Но и этим не кончилось. Дали мне еще три месяца нестроевой. Когда я стал годен к строевой службе и был готов отправиться с маршевой ротой на фронт, направили меня через Ладогу на Большую землю, а там поездом до незнакомой мне до этого станции Разбойщина, что под Саратовом. Там в то время находилось Второе Киевское артучилище, которое я и окончил успешно за несколько месяцев. На фронте в то время обстановка была сложной, тяжелой, и некогда было осваивать полный курс обучения. В артиллерийском полку я прослужил тоже недолго, был переведен в штаб армии, стал работать в контрразведке и уже успел приобрести кое-какой опыт.

Я знал, что группу готовил капитан Андреев, очень опытный работник, и, хотя, казалось, все было продумано и предусмотрено, группа как ушла в тыл противника, так с тех пор никаких вестей о ней не поступало. Это, конечно, беспокоило руководство отдела и огорчало моего старшего коллегу. Но когда шли бои под Сталинградом, никакой возможности заниматься розысками группы не было.

Сейчас такая возможность представилась, и мне предстояло заняться этим делом вплотную.

Их было четверо: три парня и девушка-радистка. До войны жили они в той местности, куда направлялись для выполнения задания военного командования.

Линию фронта перешли без приключений. Сплошного фронта там не было, и это облегчало их задачу. Капитан Андреев мотался вместе с ними в тряской полуторке, направляясь в сторону фронта. Ехали по ухабистым полевым дорогам час или полтора. Затем остановили машину у редкого леска и нырнули в кустарник, полого спускавшийся к тихой лесной речке с темной зеленоватой водой. Из лозняка бесшумно выплыла лодка с молодым парнем на веслах. Капитан поочередно попрощался с каждым за руку, негромко пожелал:

– Успеха вам, ребята, и счастливого возвращения!

Отвел в сторону старшего группы лейтенанта Соловьева, указал взглядом на Галину:

– Там всякое может случиться. Будь ей за брата, девчонка ведь совсем…

Четверо вошли в лодку, и парень на веслах повел ее к другому берегу, который был уже оккупированной территорией.

Лес на той стороне давил на уши немой тишиной. Пахло сухой хвоей, терпко – прелыми листьями, пнями… Шли молча – где оврагами, где глухими зарослями кустов. Временами останавливались, Соловьев сверял направление по компасу и молча указывал рукой: вперед! Стремились подальше отойти от линии фронта, углубиться в тыл противника, где меньше вероятности открытого столкновения.

Ближе к рассвету остановились на краю опушки. За небольшим склоном разведчикам открылась деревенька в несколько изб. Прямо перед ними, с самого края, – сараюшка с потемневшими бревнами под тесовой крышей. Разведали. Сарай оказался доверху набит свежим пахучим сеном. Соловьев показал; всем туда. Молча забрались в сено, намереваясь переждать день, чтобы с наступлением темноты снова отправиться в путь.

– Курорт! – втягивая пьянящий запах сена, прошептал Коля Головков.

– Всем отдыхать! – скомандовал Соловьев, устраиваясь поближе к дверям – дежурить. – Меня сменит Головков, потом – Якимчук.

О Гале речи не было; ее, порядком уставшую, решили тревожить лишь в случае крайней необходимости.

Вскоре все утихомирились и уснули тем мгновенным и чутким сном, которому научились в условиях изменчивой фронтовой обстановки.

Казалось, никто не заметил их прихода. И все же Соловьев ошибся. Прильнув к щели в дверях, он увидел во дворе немцев.

…Когда углубились в лес, из которого недавно вышли к деревеньке, услышали за спиной треск мотоциклов, глухой шум моторов автомашин. Две мотоколяски подъехали к сараю, только что покинутому разведчиками… Надо было немедленно уходить. И снова, минуя деревни, открытые места и проезжие дороги, шли и шли по немому лесу.

Начала отставать Галина. Тяжелый ее вещмешок несли по очереди все трое; Соловьев, Якимчук и Головков. Головков пошучивал, бодрился перед девушкой:

– Галя! Ты все же имей в виду: твой мешочек я несу дольше всех. Значит, на привале вместе будем цветы собирать.

А чем он еще мог отвлечь ее от тяжелой, безмерной усталости? Вроде и шуточки неказистые, не шутки даже, приговоры, но Галя слабо улыбалась в ответ – значит, помогало.

На привале Соловьев распорядился:

– Головков! На опушку, наблюдать за шоссе!

Головков тотчас взял вещмешок и автомат. Глядя на командира, серьезно спросил:

– Можно, Галина со мной пойдет? А то Якимчук не дает ей отдохнуть, все пристает со своими разговорами.

Молчаливый Якимчук проворчал что-то и отвернулся.

Немного погодя услышали далекий шум поезда. Переглянулись: значит, уцелела дорога, не разобрана? Кто-то из троих обронил мысль: а что, если воспользоваться? На товарняке укрыться просто, зато сэкономятся время и силы. Вышли к насыпи и долго наблюдали. На участке все было спокойно. К тому же место приглядели удобное – подъем, где поезд замедлял ход. Показался состав, и разведчики забрались в него, благополучно проехали до того полустанка, откуда надо было сворачивать в сторону и держать направление на недалекую уже деревню Дайнову – цель своего пути. Они сократили путь почти в два перехода.

…Перед ними, метрах в трехстах, на пригорке красовалась небольшая роща с дубняком и молодыми березками. Неторная полевая дорога, изгибаясь нечаянно брошенной лентой, вела от леса к роще, потом делала пологий изгиб, тянулась дальше на север и терялась где-то в туманной болотистой низине.

– Быстро! В рощу, по одному! – скомандовал Соловьев.

Крохотная полянка оказалась сплошь заросшей травой. Юные дубки выглядывали из-за порослей густого орешника, на ветках которого кое-где виднелись орешки в причудливых резных шапочках.

Отдых. Можно снять с себя вещмешки, ставшие неимоверно тяжелыми, положить рядом оружие и растянуться на траве.

Деревня, где жил старик Афанасий Денисович, отсюда просматривалась хорошо. Вернее, просматривалась не вся деревня, а только часть ее. Другой край, притом больший, прятался за бугром. Между рощей и бугром лежало открытое поле. Деревня еще только просыпалась. Тянулся кое-где дымок из труб, изредка доносился лай дворовых собак. Вот послышался тощий, с хрипотцой петушиный зов, ему откликнулся другой, третий… Все эти неброские вроде приметы поневоле заставляли думать, что гитлеровцев в деревне нет. Соловьев повернулся к радистке.

– Что же, Галина, собирайся в гости к деду. В случае чего – действуй по легенде. Возвращайся поскорее, мы будем ждать здесь.

Оставив пистолет и вещмешок, Галина вышла из рощи. Некоторое время ее спина виднелась в овраге, потом скрылась, мелькнула еще раз – уже на дороге, у самой деревни.

Деревня молчала.

В жаркие июльские дни сорок первого в этих местах шли тяжелые оборонительные бои. Штаб армии тогда находился недалеко от Дайновы. Майор Яблонский хорошо знал эти места: до войны учительствовал в школе районного центра, преподавал историю, а иногда приезжал в Дайнову – поудить на озерах, поохотиться… Как-то вечером, во время ужина, Яблонский рассказывал офицерам о необыкновенно богатых дичью здешних местах. Сидевший неподалеку начальник особого отдела полковник Кленов молча прислушивался к его рассказу. Когда все разошлись, Кленов тихо спросил Яблонского:

– А знакомые здесь у вас есть? Надежные знакомые…

– Есть, товарищ полковник, – зная, что имеет ввиду Кленов, ответил офицер.

Пока пережидали артналет, обсудили детали. Остановились на Афанасии Денисовиче Жаворонкове.

Афанасию Денисовичу в ту пору было за шестьдесят. Всю жизнь он прожил в Дайнове. До революции нещадно бедствовал. Однажды, в девятьсот пятом, с односельчанами – такими же, как он, бедняками – сжег хутор местного кулака, за что угодил в ссылку на три года. Грянула первая мировая, и ему пришлось воевать под Перемышлем. Там в его легком засел осколок от немецкого снаряда. В гражданскую партизанил, а затем подался в дивизию Щорса – разведчиком. Под Коростенем был еще раз ранен, и тоже тяжело. Почетное звание «Красный партизан» за ним осталось навсегда. Жаворонков первым записался в колхоз, был первым его председателем. Теперь он управлял колхозной пасекой. Последние годы жил один: старуха у него давно умерла, а дочь вышла замуж и жила далеко. Звала к себе на постоянное жительство, но Афанасий Денисович уезжать из Дайновы наотрез отказался. Городские охотники обычно останавливались у него. И Яблонский в свое время тоже не миновал уютного, теплого дома Афанасия Денисовича…

После разговора с Кленовым Яблонский навестил старика. Тот встретил его как родного, потчевал огурцами и свежим медом и все вспоминал о былых тихих днях, проклиная скорое будущее, которое уже грохотало в нескольких километрах от деревни.

– А вы бы эвакуировались, Афанасий Денисович, пока еще можно, – посоветовал Яблонский.

– Эх, милый, – усмехнулся старик. – Куда мне в дорогу? Растрясет по частям, потом не собрать… Авось и здесь для меня дело найдется, – заметил он, все так же улыбаясь. – Руками-то я еще многое могу…

Афанасий Денисович вдруг таинственно подмигнул Яблонскому:

– Сдается мне, заглянул ты к нам не только по старой памяти…

– Угадали, Афанасий Денисович, – ответил Яблонский после паузы и обстоятельно изложил ему причину своего посещения.

– Не боязно ли будет, Афанасий Денисович? – вдруг спросил у него Яблонский. – Все же годы у вас… немалые.

– Ты мои годы не подсчитывай, – сердито насупился дед. – Нет у меня никаких лет, когда враги на пороге… Так-то, милый.

Условились: разведчики остановятся у Афанасия Денисовича, закрепятся и приступят к выполнению задания.

Расставались с грустью, будто знали, что уже никогда больше не встретятся…

– Штангльмайр! Ефрейтор Штангльмайр, черт побери!

– Я здесь, герр обер-лейтенант! – предстал перед офицером суетливый денщик. – Все готово!

У дверей красовались начищенные до блеска сапоги. Ефрейтор застыл в ожидании приказаний. Обер-лейтенант Штробах показался из спальни. Щурясь на солнце, лениво потянулся, так же лениво присел несколько раз и спросил замершего денщика:

– Что слышно в деревне, Штангльмайр?

Штробах был в прекрасном расположении духа: он отлично выспался, на столе уже ждал приготовленный сытный завтрак, светило солнце, и потому офицер позволил себе заговорить с этим истуканом ефрейтором.

– Какая-то женщина, герр обер-лейтенант, идет полем в деревню, – с готовностью сообщил денщик.

Штробах поднял удивленные глаза: что еще за женщина?

– Я приметил ее, когда она вышла из леса.

Офицер быстро оделся. Не обращая внимания на остывающий завтрак, принялся яростно названивать по телефону:

– Болваны! – прокричал он в трубку. – У вас под носом шляется черт знает кто! Немедленно выяснить, кто такая!

Ефрейтор Штангльмайр проворно выскочил на улицу. Женщина в это время входила во двор Афанасия Денисовича. Спрятавшись за домом, ефрейтор наблюдал за незнакомкой. Он был услужливым и трусливым, как все денщики и ординарцы: боялся передовой, но в то же время хотел выслужиться, получить медаль…

Галина распахнула калитку и направилась по дорожке к дому, который она не раз видела на схеме, представляла себе по рассказам. На двери матово поблескивал огромный замок. Галина остановилась в раздумье. Посмотрела на окна: занавески задернуты. Значит, все в порядке. Может, ушел куда-нибудь ненадолго? Она присела на крылечке, намереваясь дождаться хозяина.

В это время от дома, что стоял напротив, немного наискосок, отделилась фигура гитлеровца с автоматом в руках. Галина вздрогнула, но и уходить не решилась, опасаясь вызвать подозрения. Гитлеровец приближался. Вот его шаги тяжело прогремели по дорожке, шаркнули рядом.

– Штейн! – скомандовал он и качнул автоматом. – Ком!

Галина встала, пошла впереди гитлеровца. Сердце сразу ухнуло вниз. Конечно, она предполагала, что может столкнуться с врагами, была готова к тому, чтобы объяснить свое неожиданное появление в деревне, но до последнего мгновения ей казалось, что этого не случится. Да и деревня, когда она в нее вошла, стояла такой обычной, мирной…

Гитлеровцев она увидела первый раз в жизни.

– Ты кто есть? Что ты хочешь?

Штробах раскачивался с носка на пятку, заложив ладони за ремень, и ждал.

– Студентка я, иду домой, в Орловскую область, – несмело ответила девушка. – Хотела попросить воды… попить.

– Ком! – Офицер указал ей пальцем на дом. Галина вошла. Молчаливая хозяйка протянула ей кружку с водой. Девушка отпила немного и поставила кружку рядом с ведром.

– Что ты скажешь еще? – с усилием подбирая слова, спросил Штробах.

Девушка молчала. Офицер поморщился и лениво сошел с крыльца. Тотчас гитлеровец подтолкнул ее куцым автоматом в спину, мол, шагай.

В центре деревни они свернули в усадьбу. Похоже, до войны здесь было правление колхоза или контора колхозной бригады. Теперь во дворе стояли крытые грузовики, мотоциклы, сновали солдаты в мундирах мышиного цвета.

Она механически переставляла ноги. Мысли путались, и она никак не могла сосредоточиться. Все происшедшее с ней казалось дурным сном.

2. Лицом к лицу

Ничего этого в нашем отделе, конечно, не знали. Группа уже несколько месяцев, как ушла на задание, а от разведчиков не поступало никаких вестей. Как в воду канули. В отделе принимали во внимание и отдаленность расстояния, и возможность неисправности рации, и еще многое другое; но слишком много прошло времени, чтобы не думать о худшем… И все же окончательно терять надежду было нельзя. Кленов приказал дать радиограмму Смелому.

Смелый действовал в районе, соседнем с деревней Дайнова. Ему надлежало выяснить, прибыла ли в Дайнову группа, и если да, то почему она не выходит на связь?

В тот же день мы с капитаном Андреевым приняли местную гражданку Пухлякову, которая обратилась в отдел с заявлением. Она работает багажным контролером и сообщила, что вчера на товарной станции получал груз для своей части один военный, некто Гусев. Женщина утверждала, что знала его еще будучи гимназисткой: до революции Гусев и муж Пухляковой учились вместе. Но тогда его фамилия была иной – Григорович. Муж рассказывал, что Григорович служил у белых не то прапорщиком, не то поручиком, она в этом не очень-то разбирается, затем бежал во Францию или Германию. По слухам, писал письма одной своей знакомой.

– Пухлякова могла и ошибиться, товарищ Витрук, – заметил Кленов во время моего доклада (Андреев срочно выехал по делу в управление фронта).

– Уж очень уверенно утверждает, что не обозналась. Хотя… всякое может быть: столько лет прошло!

– А где сейчас муж Пухляковой?

– Я поинтересовался. Говорит, умер два года назад. В гражданскую воевал. Последнее время не работал – болел.

– Знакомая, которой писал письма Григорович…

– В городе ее нет. Куда-то уехала перед войной.

– Григорович не узнал Пухлякову?

– Груз ему оформлял другой работник. Пухлякова наблюдала со стороны.

– Что за часть указана в доверенности Гусева?

– Наша, товарищ полковник. В отделе кадров армии на этого человека имеются следующие данные. Гусев Николай Евстафьевич, 1898 года рождения, недавно назначен начальником ПФС (продовольственно-фуражного снабжения) полка. Был в окружении, потом вышел из него, но по дороге заболел и некоторое время отлеживался в деревне недалеко от Нежина. Затем вышел в расположение наших войск. Попал на фронтовой сборный пункт. В проверочном деле записали: «Интендант III ранга Гусев Н. Е. проверку прошел и может быть назначен на должность».

– Запросите Москву. Нужны подробные данные на Гусева и его семью, – приказал Кленов. – Кстати, Пухлякова не указала особые приметы Григоровича-гимназиста?

– Нет, примет не помнит.

– Ну, тогда действуйте, как договорились.

Галину ввели в большую, густо накуренную комнату. За столом, у окна, поблескивал стеклами очков тучный, с заметной лысиной на яйцевидной голове гитлеровец. Судя по обращению «герр зондерфюрер», он был здесь главным. Офицер, приведший Галину, стоял перед ним по правую руку. В комнате был еще один человек – пожилой, с гладко зачесанными назад темно-русыми волосами, седыми у висков. Гражданский костюм и его чистая, без акцента, русская речь прояснили: переводчик.

– Подойдите ближе к столу, – сказал он.

Девушка подошла. Зондерфюрер что-то сказал переводчику, тот резко спросил:

– Кто вы? Назовите свою фамилию, имя, отчество, возраст…

Потом посыпались вопросы: откуда и куда направляется, где живут родители. Она отвечала строго по легенде, но голос заметно дрожал. К тому же ее бил нервный озноб, она никак не могла его унять. Зондерфюрер жадно курил, глядя на девушку сквозь сизый папиросный дым пристально и, как ей казалось, недоверчиво. Вот он повернулся к сидящему в стороне рослому блондину и что-то сказал. Тот вскочил с места, направился к Галине, молча поднял ей подол юбки. Она инстинктивно прижала юбку к ногам, но верзила легко отбросил девичьи руки и продолжал рассматривать ее нижнее белье. Потом он бесцеремонно расстегнул ей пуговицы на груди и тоже деловито осмотрел белье. Галина не догадывалась о причинах такого осмотра. Фашистам надо было узнать, не казенное ли на ней белье и нет ли на нем солдатской марки.

Ответив зондерфюреру, верзила сел на место. Наступила пауза. Все молчали. Зондерфюрер вынул из стопки какой-то документ… Не знала Галина и не могла знать, что за «черный список» держал в руках зондерфюрер. В списке против фамилии Афанасия Денисовича было выведено услужливой рукой: «Активист, депутат сельсовета, в прошлом красный партизан и председатель колхоза, не исключено, что сейчас связан с партизанами». Сбоку была пометка: «Сбежал при попытке задержания».

Зондерфюрер докурил папиросу, медленно вкрутил ее в пепельницу и резко бросил Галине:

– Ты ест партизан, а не штудент! Зачем ты шла в дом Афанасий Жаворонкоф? – Он продолжил свою тираду на немецком, и переводчик споро переводил:

– Господин зондерфюрер предлагает вам чистосердечно признаться: кто вас послал? С какой целью? Где находятся партизаны? Зачем вы заходили к старику Жаворонкову?

Галина немного пришла в себя и уже более уверенно повторила то, что говорила прежде, но переводчик перебил ее:

– Если вы не скажете правду, вас расстреляют как шпиона. Подумайте об этом.

Она думала об этом. И не только сейчас. Уже почти спокойно заключила: «Допросят и начнут бить, а потом выведут и расстреляют».

Зондерфюрер, тщательно подбирая слова, заговорил вновь:

– Вы ест молода и красива. Если вы будешь молодец и скажешь правду, мы не будем вас лишат жизни.

– Я сказала правду. Я ничего больше не знаю, – тихо произнесла девушка.

Ее вывели из комнаты и втолкнули в другую – темную и глухую. Щелкнул замок. В изнеможении она опустилась на пол, прислушиваясь к слабо доносящимся гортанным голосам на чужом языке. Вот взревели моторы автомашин, застрекотали, удаляясь, мотоциклы, и все стихло.

Галина не видела, как две крытые машины с солдатами и несколько мотоциклов с колясками ринулись к лесу, откуда она недавно пришла и где ее ожидали разведчики.

Солнце над притихшим лесом стояло почти в зените. Соловьев посмотрел на часы, но они почему-то показывали половину четвертого. Наверно, ударил, когда прыгал с товарняка.

– Головков, сколько на твоих золотых, или ты их на рояле оставил? – спросил он, не оборачиваясь.

Ответа не последовало: оба разведчика, устроившись на плащ-палатке, давно посапывали. Соловьев не стал их будить: вымотались ребята, пусть отдохнут.

Легкий ветерок чуть слышно шумел листвой, шевелил нескошенную траву. Казалось, от этих мест война была далеко-далеко…

Соловьев думал о Галине. Нравилась она ему. Но он был застенчив и никогда бы не смог открыться ей в этом… Лежа, он продолжал наблюдать за деревней. Вот за ближними хатами взвился слабо различимый на расстоянии столб пыли, и через минуту на открытом пространстве показались автомашины и мотоциклы. Соловьев хотя и почувствовал смутную тревогу, но считал, что поднимать разведчиков и уходить из рощи в глубь леса преждевременно: война, движение на дорогах – явление обычное.

Машины и мотоциклы скрылись из виду: их поглотила низина, по которой проходила дорога.

Прошло десять, пятнадцать минут, и вдруг снизу громко, разом заурчали моторы. Теперь уже сомнений не оставалось: едут сюда. Соловьев тут же поднял Головкова и Якимчука. Они вынули из вещмешков магазины с патронами, гранаты и приготовились к бою.

Гитлеровцы, выйдя из машины на опушке леса, полукольцом надвигались на небольшую рощицу и затаившихся в ней разведчиков. Коротко взлаивали собаки, явно учуявшие пришельцев. Отходить разведчикам фактически некуда: впереди открытое поле, лес за спиной – отрезан. Оставалось одно – принять бой.

С десяток гитлеровских солдат, пригнувшись, втягивались в рощу. Сначала они шли молча, а потом, по-видимому, их нервы не выдержали, и наступающие открыли огонь. Стреляли неприцельно, брали на испуг: разведчики дм нужны были живыми.

Когда расстояние сократилось настолько, что стали видны разгоряченные, потные лица гитлеровцев, разведчики дали залп…

Сидя на полу грязного и темного чулана, Галина потеряла счет времени. Слабый свет пробивался сквозь щель в двери. За дверью переступая с ноги на ногу, гремел амуницией часовой. Вдруг ее словно огнем обожгло – во сне или наяву она слышала, как где-то далеко-далеко строчили пулеметы, ухали гранаты? И когда недолгая перестрелка оборвалась, она ужаснулась догадке: ребята, ее товарищи… Потемнело в глазах, остро ударило по вискам…

Клацнула щеколда, и ее вывели во двор. Теплое еще солнце ласково припекало, поливало золотом верхушки деревьев.

У запыленной автомашины, крытой брезентом, стоял зондерфюрер и ждал, пока часовой подведет ее ближе. Внезапно она увидела их, своих ребят, с которыми еще утром разговаривала, шутила. Что с ними стало сейчас! Стараясь не разрыдаться, Галина всматривалась в лицо широкоскулого, с русыми, коротко остриженными волосами Володи Соловьева. Рядом лежал крупный, с большими крестьянскими руками Якимчук, ближе к грузовику – весельчак и балагур Головков… Все кончено. Больше никто не ожидал ее в роще за деревней. И тогда оцепенение, ужас охватили все ее существо. «Крепиться, всеми силами крепиться!» – приказывала она себе, силясь понять смысл обращенных к ней слов переводчика. Тот спрашивал:

– Вы знаете, кто они?

– Нет, – твердо ответила она. Помолчала и добавила: – Никогда их не видела.

Ее вновь увели в чулан. Она сидела на полу и не могла сдержать слез. Потом тяжелый полусон-полуобморок сковал ее тело, и она, обессиленная, на какое-то время провалилась в забытье.

Москва сообщила, что Гусев Николай Евстафьевич, 1901 года рождения, русский, член ВКП(б), офицер одного из отделов штаба тыла Юго-Западного фронта, пропал без вести в августе 1941 года. Жена с сыном проживали в Ленинграде, затем в сентябре эвакуировались в Челябинск. Там их и разыскали, предъявили для опознания фотокарточку начальника продфуражного снабжения полка Гусева, но ни она, ни сын не опознали в запечатленном на фотографии человеке ни мужа, ни отца. Теперь уже сомнений не оставалось: под фамилией интенданта Гусева скрывался другой человек. На запрос Кленова в часть, где тыловик числился на должности, Гусева характеризовали как человека осторожного, дисциплинированного и прилежного в службе.

Перед нами последовательно стала вырисовываться довольно-таки четкая картина. Если лже-Гусев, в прошлом имея такую «богатую» биографию, которая началась еще в гражданскую войну в стане белых и имела продолжение в фашистской Германии, появился здесь, то, надо полагать, не в качестве рядового агента. Да и работать одному не с руки, коэффициент полезного действия мал. Значит, должен быть еще кто-то, может, не один: сведения, которыми мог располагать Гусев, нужно было передавать. Следовательно, рассуждали мы, преждевременный арест Гусева ничего не даст. Оставалось одно – ждать, чтобы выявить его связи. И, хотя во фронтовых условиях выжидать особенно было некогда, решили все же посмотреть, как поведет себя дальше этот ложный интендант. К тому же быстрая перемена обстановки на фронте должна была вынудить Гусева – Григоровича перейти к активным действиям: шпион, как бы ни был он осторожен, должен отрабатывать свой хлеб. Рано или поздно он откроет свое лицо.

Вскоре из тыла противника Смелый сообщил, что хотя следов исчезнувшей разведгруппы им и не обнаружено, но есть основания полагать, что она погибла: жители Дайновы слышали перестрелку в роще, видели машины карателей… Важная новость: в деревне появилась девушка. Кто она, как тут оказалась – никто не знает. Живет явно под наблюдением гитлеровцев. Ничего другого добавить к этому сообщению Смелый не мог.

Разведчику дали задание – во что бы то ни стало выяснить, кто эта девушка, и если окажется, что это Галина, установить с ней контакт. В этой же радиограмме сообщили приметы радистки, пароль для связи.

Смелый радировал, что немедленно приступает к выполнению задания.

Эту ночь она помнила смутно, спала урывками. Узкая, длинная, как вагон, комната с обшарпанными обоями качалась перед глазами, топчан проваливался под нею. Пришел врач, сделал укол, и ей стало немного легче. Принесли какую-то еду в металлической миске, кусок хлеба, но есть она не могла – перед глазами стояли ребята. За узким окном шумел в деревьях ветер, ему одиноко подвывала собака…

Пасмурным утром, едва рассвело, ее отвезли в город и снова допрашивали. Незнакомый ей капитан довольно сносно объяснялся по-русски и мог обходиться без переводчика. Вопросы были те же: где жила до войны, кто ее родители, в каких частях служила, кто и как ее готовил к заброске в тыл… Она отвечала по легенде. Ей недавно, перед началом войны, исполнилось двадцать лет. Она единственная дочь у родителей. Отец – бухгалтер, мать – парикмахерша. После десятилетки хотела поступить учиться в театральное училище в Москве, но провалилась на вступительных экзаменах, тогда поехала учиться в Гомельский педагогический. Почему в Гомель? Поступить легче. К тому же тетка здесь жила, было у кого остановиться. В первые дни войны их дом разбомбили. Она со студентами в это время рыла окопы и не знала, что тетка погибла. В городе оставаться было опасно, и она с подругами, тоже приезжими студентками, решила пойти домой пешком. Позавчера их еще было трое. Они ночевали в какой-то деревне, в сарае. Утром две ее подруги идти дальше не могли: в кровь истерли ноги. Она отправилась в путь одна…

Капитан вежливо слушал, кивал и чуть заметно улыбался… Вечером вопросы следовали те же, только в обратном порядке. Так же внимательно выслушивал ее капитан, кивая в такт словам девушки и улыбаясь. Когда Галина принялась рассказывать о своей любви к театру, капитан жестом прервал ее.

– Это ошень интересно, но об этом потом. Вы хорошая девушка, девушка-романтик. Сейчас вам, девушка-романтик, надо обретать покой и забыть вчера.

Чтобы «забыть вчера», ее поместили в тихом, уютном доме на окраине города. Дверь открыла высокая, полная женщина лет пятидесяти. Галину сопровождал лейтенант, и хозяйка заговорила с ним по-немецки. Речь шла о ней – Галина немного знала язык. Вскоре лейтенант, пожелав Галине приятного отдыха и покоя, сел в машину и уехал. Женщина повела Галину в дом.

– Меня зовут Анна Карловна, – сказала она. – Я хозяйка этого дома.

– Галина.

– Хорошо, Галина. Пойдем, я покажу тебе твою комнату. Там уже все для тебя приготовлено…

Потом они ужинали, о чем-то неспешно беседовали. Хозяйка ненавязчиво интересовалась, кто она и откуда, но Галина, не понимая причин такой метаморфозы, отвечала невнятно. Хозяйка это заметила и сказала:

– Ты, наверно, устала. Отдохни и успокойся… Но не пытайся бежать отсюда – бесполезно.

Она кивнула на огромную овчарку, что лежала, посматривая на Галину, у порога. Хозяйка дала понять Галине, что и снаружи дом находится под наблюдением охраны, пожелала девушке спокойной ночи и вышла.

Капитан медслужбы Прихожан был небольшого роста и на первый взгляд весьма строптив и не рассудителен, хотя по месту службы о нем отзывались как о человеке благоразумном, мягком, слабохарактерном. Он очень обиделся, что его оторвали от срочных дел.

Кленов терпеливо ждал, когда в ершистом капитане утихнет первая волна негодования и они спокойно могут начать беседу. Он уже знал о капитане медслужбы многое. Например, то, что в последнем бою за деревню Дубки Прихожан, попросту говоря, струсил и был захвачен в плен. По косвенным свидетельствам лиц, знакомых с Прихожаном, родилось предположение о предательстве… Вот почему Кленову важно было установить истину, выяснить для себя многие вопросы.

Пошумев вначале, Прихожан понял, что запираться бесполезно, и рассказал все. Его в числе других военнопленных немецкие автоматчики привели в деревню, отобрали оружие, документы, личные вещи. Командный состав под усиленным конвоем погрузили в машину и доставили в какой-то населенный пункт. Там рассовали поодиночке в камеры сырого подвала и вызывали на допросы всю ночь и весь день.

– Били? – спросил Кленов.

– Да как сказать… – замялся Прихожан. – Они и не бьют, а все чувство такое, что к затылку приставлен пистолет.

– Ну, и вы…

Прихожан опустил голову. Припомнил, что сначала с ним «занимался» обер-лейтенант Вестгоф – из бывших дворян, эмигрировавших из России. Затем «дело» Прихожана – документы и заполненный им собственноручно вопросник – перешли к капитану Фурману. Фурман, едва ввели к нему пленного, категорически заявил:

– У вас есть только один шанс спасти свою жизнь – это стать нашим агентом и работать на Германию. Других шансов нет.

Немного подумал и добавил:

– Ваши ответы в вопроснике вполне соответствуют имеющимся у нас данным. Это и дает нам основания надеяться на вас…

– Чем вам предстояло тут заниматься? – хмуро спросил Кленов у Прихожана.