Текст книги "Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Данил Корецкий

Соавторы: Анатолий Кузнецов,Николай Коротеев,Лазарь Карелин,Теодор Гладков,Аркадий Ваксберг,Лев Корнешов,Лев Квин,Иван Кононенко,Вениамин Дмитриев,Владимир Масян
сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 178 страниц)

Бертран Рассел, в частности, напомнил об особой ответственности, лежащей в наше время на ученых за все последствия использования научных открытий. Ученым, сказал он, известны такие факты, о которых еще недостаточно осведомлены рядовые граждане и даже официальные представители правительств. Поскольку от всеобщего ознакомления с такими фактами в немалой степени зависит будущее человечества, прямая обязанность ученых – широко распространять сведения о них. Люди должны понять, что в наш век никакие цели не могут быть достигнуты с помощью войны. Наука изобрела средства массового уничтожения, и поэтому именно деятели науки должны сделать все от них зависящее, чтобы применять научные достижения в мирных целях.

Какое-то особое чувство подсказало Визену, что не стоит делиться с кем-либо тем впечатлением, какое произвели на него высказывания сэра Бертрана.

«В наш век никакие цели не могут быть достигнуты с помощью войны», – нечто подобное сказал в разговоре за кружкой пива и Василий Емельяненко. Сказал уверенно, как нечто само собой разумеющееся.

Так исподволь, шаг за шагом приходило новое понимание доктором Визеном содержания и смысла его науки. Положа руку на сердце, он должен был согласиться, что все эти годы он был всего-навсего винтиком, пускай и важным, в огромной военной машине, созданной отнюдь не для защиты свободного мира, как утверждал Лоренц, а совсем с другими целями. Какими именно, об этом он пока и думать не смел, а время от времени всплывающую перед мысленным взором беспощадную истину старался отогнать прочь. С каждым разом это удавалось ему все с меньшим успехом.

Как-то в библиотеке, на столе новых поступлений, Артур Визен раскрыл наугад довольно объемистый труд, привлекший его внимание многообещающим названием: «Научная революция». Книга, однако, оказалась совсем об ином. Автор, судя по всему хорошо информированный, писал более чем откровенно:

«На протяжении многих лет нам придется полагаться на системы информации и разведки в деле предвосхищения неожиданных открытий врага в методах применения техники и технических средств. Эта конкуренция в области техники превращает лаборатории и опытные полигоны в важнейший театр действия разведок».

Последующие десять лет каждодневно приносили Визену подтверждение, что он служит могущественной организации, непрерывно ведущей войну – тайную войну! – во всех уголках земного шара, ибо не было такой отдаленной точки на планете, куда бы не пытался протянуть свои щупальца всемогущий военно-промышленный комплекс.

Вьетнамская война многим на Западе принесла прозрение. Артур Визен был среди тех немногих, кто, хотя и не во всех деталях, знал, какую роль в развязывании вьетнамской трагедии сыграли секретные службы его страны. Было что-то символичное в том факте, что первым – из сорока с лишним тысяч – американцем, убитым на земле Вьетнама, оказался сотрудник Агентства национальной безопасности, специалист по радиошпионажу.

На очередную ежегодную премию жена Визена Катлин купила «чудо XX века» – ультрасовременную электронную кухню. Когда рабочие фирмы установили оборудование и все отладили, жена затащила Артура на кухню и в полном восторге стала демонстрировать ему работу хитроумных устройств и приспособлений.

– Ну, разве это не восхитительно! Ты только посмотри! – Катлин с воодушевлением щелкала тумблерами бесчисленных реле, нажимала разноцветные кнопки. Испеченный в этот же день ее первый «электронный» пирог действительно был красив и отменно вкусен.

Визен поддакивал жене, а сам думал о тех открытиях, изобретениях, достижениях, которым его коллеги не нашли бы смертоубийственного применения, противоречащего всем нормам человеческой морали, христианского милосердия и научной этики.

Медики разработали 124 способа убийства человека, что называется, голыми руками.

Химики синтезировали яды неслыханной токсичности, а также препараты, парализующие волю, сводящие с ума, отбивающие память.

Микробиологи выращивали колонии возбудителей болезней, по сравнению с которыми чума и оспа выглядели не опаснее кори.

Геофизики изучали возможность искусственного возбуждения землетрясений в любом заданном районе земного шара.

Электротехники и электронщики... Если бы Катлин могла знать, чего наизобретали они кроме «кухни XX века»!

Вполне возможно, что раньше, осознав, какому богу он до сих пор служил, Артур Визен ограничился бы незаметным, достойно обоснованным уходом в отставку.

К более решительному шагу его подтолкнул вновь оживший интерес к стране детства, вызванный предпринятыми в последние годы миролюбивыми действиями СССР по разрядке международной напряженности.

К этому времени американские физики вовсю работали над проектом W-63.

В начале пятидесятых годов они установили, что при термоядерном взрыве в момент слияния изотопов водорода – дейтерия и трития – выделяются элементарные частицы – нейтроны, обладающие колоссальной кинетической энергией.

Уже в 1958 году физик Сэм Коэф предложил Пентагону реализовать эту идею. Сравнительно небольшая мощность, минимальные разрушения, слабое заражение местности, утверждал этот современный маньяк, позволили бы применить его нейтронную бомбу, не опасаясь мировой катастрофы. Вскоре нейтронная бомба стала «гвоздем программы» американской администрации. Она получила кодовое название W-63, так как весной 1963 года в пустыне штата Невада был взорван первый нейтронной заряд. Конструктивные мирные предложения Советского Союза помешали реализации чудовищного проекта.

В 1966 году в составе группы туристов Артур Визен посетил Москву, Ленинград и Киев. Впечатления от поездки были ошеломляющими, а вывод достаточно решительным: он дал себе слово не предпринимать отныне никаких действий, которые могли бы пойти во вред Советской России, делу мира, следовательно – и народу той страны, которая стала родиной его детей.

Наметившуюся разрядку международной напряженности и развитие экономических, научных, культурных связей между Западом и СССР Артур Визен принял для себя как программу. Впервые за многие годы он вздохнул с облегчением. Но период упоительного ощущения душевного спокойствия оказался непродолжительным.

В той среде, в которой он работал, почти ничего не изменилось. Она, эта среда, слишком тесно была связана с теми военно-промышленными кругами, которые по-прежнему жили категориями политики силы и балансирования на грани войны. В развитии контактов с Советским Союзом они, эти люди, узрели лишь новые возможности для подрывной деятельности против стран социалистического содружества.

Дело Баронессы, в которое доктор Визен был введен в качестве технического эксперта, оказалось последней каплей, переполнившей чашу его терпения.

В один из пасмурных дней 1974 года, покидая Москву, где он пробыл десять дней под своим постоянным псевдонимом Шарки в составе группы американских ученых, Артур Визен опустил в почтовый ящик на Шереметьевском международном аэродроме письмо, адресованное «Компетентным органам СССР». То самое письмо, которое задало столько хлопот Ермолину и его сотрудникам.

Глава 18

Уже были съедены и заливной язык, и фирменный судак «Орли», и еще что-то. Выпито полбутылки «Греми» и бутылка «Саперави». Официант убрал посуду и принес кофе по-турецки. Из зала доносились щемящие звуки снова вошедшего в моду танго, обычный ресторанный гул.

Рассказ доктора Визена длился добрых два часа. После первых, ничего не значащих фраз Ермолин сразу спросил Доброжелателя, какими мотивами тот руководствовался в своих, более чем необычных для разведчика поступках. И услышал поразивший его ответ:

– Россия – родина моя и многих поколений моих предков. Я не мог примириться с тем, что ее жизненным интересам наносится серьезный ущерб. Кроме того, как ученый я обязан заботиться о том, чтобы наука служила миру и прогрессу. Помогая вам, я выполняю и свой долг ученого...

Далее последовал уже известный читателю рассказ. Визен предупредил Ермолина, что завтра он улетает. Это означало, что сегодняшний разговор с ним может оказаться единственным и последним.

– Каковы ваши дальнейшие намерения, Артур Оттович? – спросил Ермолин, когда доктор кончил говорить.

– Если откровенно, они зависят от нашей встречи, – признался Визен. – Я могу в любой момент уйти в отставку. У меня есть весьма заманчивые предложения и от частных фирм, и от двух университетов. Мне полагается значительная государственная пенсия, кроме того, я обладаю если не состоянием, то достаточными средствами и полностью оплаченным собственным домом.

– Что же вас удерживает от такого шага?

– Лоренц просил меня довести до конца дело Баронессы, с научно-технической стороны, разумеется. Но главное не это...

– Что же? – Ермолин твердо придерживался линии дать возможность собеседнику высказать все самому.

– Желание помочь вам в этом деле, – решительно заявил Визен. Он отпил глоток кофе, – поскольку от меня пока что-то зависит.

– Что именно? – поинтересовался Ермолин. – Вы и так уже сделали достаточно много для нас.

Визен пристально посмотрел ему в глаза.

– Или вы действительно ни о чем не догадываетесь, Владимир Николаевич, или начали с какого-то момента большую игру. Оба предположения имеют равное право на существование, но я больше склоняюсь ко второму.

Теперь уже Ермолин вопросительно взглянул на собеседника.

– Что ж, охотно поясню, – сказал Визен. – Материалы, которые вывезла из Советского Союза Баронесса, представляли исключительный интерес. И с научной, и с... – он на секунду замялся, – со специфической точки зрения. Они, кроме всего прочего, позволяли судить о некоторых вещах, на которые нацелены ваши специалисты, работающие совсем в иных областях. Потом наш связник привез от сообщника Баронессы посылку... Мне пришлось заниматься ее содержимым.

– Что вы можете сказать по этому поводу?

– Одно из двух, – убежденно ответил доктор. – Либо Лоренц купил гнилой товар, либо на этом этапе в цепочку включилась ваша служба. Сейчас над материалами трудится денно и нощно целая баскетбольная команда знатоков, но дело абсолютно бесперспективное. Линия, правда, убедительная и весьма соблазнительная.

– Кто еще так думает, кроме вас?

Это был критический момент разговора. Владимир Николаевич уже и сам догадывался, что Визен, в силу ли своей высочайшей инженерной квалификации или интуитивно, все понял. Профессор его не прощупывал, не искал подтверждения своей гипотезы в каких-то своих целях – ему с очевидностью было ясно, что материалы, полученные Лоренцем, могли только завести в тупик. Объяснялось ли это действительной несостоятельностью разработки Корицкого, о чем предупреждал уже Осокин, или вмешательством советской контрразведки – дела не меняло, по крайней мере в данной ситуации. В конце концов, доктор Визен мог – будь он преданным человеком Лоренца – просто сообщить своему шефу, что добыча не стоит и выеденного яйца, и тот немедленно прекратил бы всякие отношения с Корицким. Или наоборот, продолжил бы игру с советской контрразведкой, но уже в качестве не дезинформированной, а дезинформирующий стороны. Как бы то ни было, у Ермолина – он это осознавал отчетливо – никакой альтернативы не оставалось. Диалог с Ричардсоном (а он не сомневался, что Лоренц и Ричардсон – это одно лицо) можно было продолжать лишь при одном условии: доверии к доктору Артуру Визену. Только так...

– Пока никто, кроме меня, – убежденно ответил Визен на заданный вопрос.

– Какие у вас отношения с Лоренцем?

Доктор на секунду задумался.

– По нашим стандартам, дружеские. Я ему обязан своим нынешним положением, ну а он также до сих пор не имел оснований жалеть, что привлек меня к своей работе. Я всегда восхищался тем мужеством, которое он проявил во время войны с Германией. У нас с ним, говоря откровенно, только одно расхождение: он вас считает своими врагами и врагами Америки, а я нет.

Ермолин хотел что-то сказать, но Визен опередил его.

– Поймите меня правильно. Я натурализованный гражданин своей страны. Ее гражданами, но уже по рождению, являются моя жена и мои дети. Я не собираюсь сотрудничать с вами в профессиональном смысле слова. Моя связь с вами не наносит никакого ущерба народу страны, в которой я живу. То, что я делаю, я делаю с чистой совестью. Если бы я не был убежден в искреннем стремлении Советского Союза к миру и разрядке, в том, что он занят строительством общества справедливости и всеобщего благосостояния, сегодняшняя наша встреча не состоялась бы. Выпьем за справедливость! – Улыбнувшись, Визен поднял рюмку темно-золотистого «Греми».

– С удовольствием, доктор! – Ермолин тоже поднял рюмку и выпил свой коньяк. Оба закурили.

– Вы очень хорошо сказали все, Артур Оттович, – нарушил молчание Владимир Николаевич. – Теперь я понимаю, почему вы помогали нам.

– Вам нужна моя помощь?

– Да, – откровенно признался Ермолин. – Вы можете нам существенно помочь. Уже сейчас. Ответив хотя бы на такой вопрос: в какой стадии находится изучение полученных из Советского Союза материалов?

Визен оживился.

– Знаете, увлеченность иногда бывает хорошим помощником, а иногда плохим. Это как раз второй случай. Они упоены успехом, увлечены материалом, который сам приплыл им в руки, а потому не замечают того, что давно заметил я. Правда, скомпоновали вы все в конечном счете правильно – скажите спасибо своему консультанту. К тому же в вашу пользу играет то обстоятельство, что наши руководители и Лоренц все время подхлестывают команду. Если руководителям нужен результат, то Лоренц спешит уже из-за своей личной заинтересованности.

– Какой?

– Видите ли, Владимир Николаевич, когда в вашей стране видный государственный служащий уходит на пенсию, он занимается общественной деятельностью, изредка пишет мемуары. Наши отставники чаще всего на второй день после отставки только начинают всерьез заниматься бизнесом.

Ермолин засмеялся.

– Теперь скажите, доктор, сколько времени у ваших коллег может продлиться этот период, по вашему выражению, увлеченности?

Визен задумался, механически покусывая кончик сигареты. Ермолин терпеливо ждал. Ответ значил для него многое.

– Не думайте, что все идет так уж гладко, – наконец ответил Визен. – Кое в чем наши специалисты столкнулись уже со значительными трудностями, о чем и доложили руководству. К какому выводу пришло последнее, я пока не знаю, но шесть месяцев, пожалуй, гарантирую.

– Что вам для этого потребуется? – спросил Ермолин, облегченно вздохнув про себя, но и взяв на заметку слова о трудностях.

– Желательна определенная направленность присылаемых вами материалов. Она и так правильна, но нуждается в некоторой корректировке. – Визен вынул из кармана сложенный вчетверо листок бумаги. – Здесь я набросал примерно, что и в какой последовательности вы могли бы выдавать связникам Лоренца. Очень сжато, конечно, но ваши специалисты разберутся, поскольку это лишь уточнения к их плану. Наконец, нам нужно договориться, на какой адрес и как писать вам.

Ермолин, не развертывая, спрятал листок в бумажник.

– Хорошо, доктор. Когда вы должны уехать?

– Такси заказано на девять утра. Завтракать я буду от восьми до восьми тридцати. Встану в семь.

– Хорошо. Вы получите наш ответ еще до завтрака. Куда и как отвечать вам?

– Записано на том же листке. Да, вот еще что. Не исключено, что мне случится раз или два появиться в Москве транзитом. Знаете, как это бывает: час-другой на аэродроме без права выхода. Иногда и больше, если погода закапризничает.

– Понимаю... Вы получите и номер телефона.

Визен взглянул на часы.

– Уже одиннадцать. По вашим пуританским правилам нас сейчас попросят.

– Это точно, – подтвердил Ермолин. – Но для вас лично еще не все потеряно, в «Интуристе» есть ночной бар.

Визен махнул рукой.

– Нет уж. Я лучше посплю. В последние годы ночные бары меня уже не привлекают даже в Париже.

У входа в кабинку появился официант. Ермолин перехватил счет, уже протянутый Визену.

– Извините, доктор, но будем считать, что сегодня вы были моим личным гостем...

Глава 19

Подумаешь, доктор наук... Таких сегодня в стране за сорок тысяч. Есть уже чуть ли не двадцатилетние. Если бы все эти годы он работал так, как теперь, то имел бы нечто гораздо большее, чем ученые степени и почетные награды, – имя. Кто помнит, скольких и каких именно званий и дипломов удостоен Сергей Аркадьевич? Говорят просто: Осокин – и этого достаточно. На любом уровне и в любой стране это звучит в научно-технической среде так же просто и убедительно, как Горький – в литературе, Шостакович – в музыке или Чаплин – в кино. Даже в футболе есть такие имена: Яшин, Пеле...

Господи, на какую суету разбазаривал он свое время, способности, энергию! Чего ради? Потерял все, включая пусть не великое, но все же имя. А между тем несомненно, что впервые в жизни он близок к настоящему, большому успеху, который до сих пор ускользал от него как перо жар-птицы. Неужели для этого достижения нужно было сначала все так безжалостно искалечить? Лучше об этом не думать. Всплыли в памяти стихи поэтессы:

«Жизнь не удалась. Любовь не вышла... Потому стихи и удались».

Выходит, не с ним одним случалось такое.

Корицкому все удавалось теперь. В нем проснулись силы, о существовании которых он раньше и не подозревал. Сказать, что все давалось без труда, было бы неверно. Он работал, как никогда, много. Только в лаборатории часов до семи вечера, не считая того, что прихватывал допоздна дома. Но работалось легко. Даже анализ статистических данных, самая скучная и трудоемкая часть исследований, доставлял своеобразное удовольствие.

С непостижимой, пугающей прозорливостью Корицкий предвидел результаты каждого очередного эксперимента, безошибочно определял сущность проходящих процессов, уверенно намечал последующие шаги и возможные осложнения.

Работал он сразу в двух, взаимоисключающих, казалось бы, друг друга направлениях. Первым было то, которое, как он теперь твердо знал, должно было рано или поздно завести в окончательный безвыходный тупик. Порой он сам удивлялся, что не видел этого столько лет, а вот Осокин понял с самого начала. Однако, не бессмысленная, а очень даже нужная работа. Ее результатов ждали на Западе те, кто убил его Инну. В последнем, кстати, он был уверен твердо.

Однажды Михаил Семенович не выдержал и, зная, что не имеет права, все же спросил Кочергина:

– Анатолий Дмитриевич, что все-таки произошло с Котельниковой?

Тот посмотрел на него как-то странно, но не отмолчался, а сказал:

– Точно мы этого не знаем и, возможно, знать никогда не будем. Теоретически не отпал и вариант с несчастным случаем. Мы ведь лишены возможности проводить следствие на территории чужой страны.

– Но если ее убили, то почему? Разве она не была им нужна?

– Они вас разыскали. Видимо, в разговоре с кем-то там, на Западе, Котельникова незаметно для себя выдала достаточно информации, чтобы американская разведка могла выйти на вас уже без ее посредничества. Значит, она им уже не была нужна. Более того, своей настойчивостью она могла произвести на них впечатление человека опасного.

– Неужели этих соображений достаточно, чтобы убить человека?

Тут уж не выдержал Кочергин.

– А уязвленное самолюбие и цель наживы, по-вашему, достаточное основание, чтобы совершить то, на что пошли вы и Котельникова? – Он спохватился. – Извините, Михаил Семенович. Но вы же знаете: о покойных или ничего, или все. Вы сами пошли на этот разговор.

Корицкий молчал. Кочергин был прав и имел право, не официальное, а просто гражданское, говорить с ним без обиняков. А они... Что ж, они получат те данные, которых ждут. Изложенные аккуратно, добросовестно и до чрезвычайности убедительно. Это его, Корицкого, долг, если угодно, его отмщение.

Второе направление работы было осокинское, с некоторых пор, впрочем, ставшее его собственным делом, столько он вкладывал в него своих мыслей и сил. Когда Сергей Аркадьевич познакомился с результатами последних исследований, он с горечью сказал:

– Вам не обидно, Михаил Семенович? Я, к сожалению, далеко не молод. Вы за месяц сделали то, на что мне потребовалось бы полгода. Как же вы могли себе позволить... такое? С вашей-то головой?..

Корицкий отвернулся тогда к окну и вместо ответа только забарабанил нервно пальцами по стеклу. Ему нечего было сказать. Ну как он мог всерьез думать, что старик будет мешать ему из ревности к успеху или зависти к молодости? Не говоря уже о таком диком подозрении... С него все и началось.

Два человека в эти дни были рядом с Корицким. Помогали, поддерживали, главное – понимали. Светлана Осокина и Анатолий Кочергин.

Молодая женщина давно симпатизировала Корицкому. Она знала, что ее отец крупнейший специалист в своей области, что называется, с пеленок, но, как это часто бывает с близкими людьми, в повседневном общении утратила представление о подлинных масштабах его личности. Когда Светлана читала, слышала, что пишут или говорят об Осокине, ей казалось иногда, что речь идет о каком-то другом человеке, а не о том добродушном, заботливом папе, которого она видела ежедневно в тапках и халате. Идеалом же современного ученого – напористого, блестящего, смелого, остроумного – стал для нее, еще студентки пятого курса, пришедшей в лабораторию Корицкого на преддипломную практику, сам заведующий лабораторией.

Сказались определенным образом и сугубо личные обстоятельства. Тяжело пережив гибель своего первого любимого, а затем развод после неудачного замужества, Светлана весьма болезненно отнеслась к появлению в жизни Сергея Аркадьевича женщины – Юлии Николаевны Ларионовой. С эгоизмом молодости она не захотела посчитаться с правом отца на личную жизнь, хотя и продолжала дома по-прежнему заботиться о нем, любовно и... ревниво. С особым усердием выполняя свои обязанности младшего научного сотрудника в лаборатории Корицкого, Светлана как бы выражала тем самым свой невысказанный протест Осокину-ученому.

В последнее время – Светлана это уловила одной из первых – в лаборатории произошли большие перемены, и к лучшему. Это касалось всего: ритма работы, заинтересованности сотрудников в результатах исследований, даже характера шефа. Он стал куда более земным, чем раньше, и людям это нравилось.

Иногда, впрочем, Анатолию Кочергину казалось, судя по некоторым репликам, что у Светланы Осокиной порой возникали недоумения в связи с частыми встречами с ним у себя дома, поскольку только в квартире на Ленинском проспекте и мог капитан встречаться с Сергеем Аркадьевичем, когда того требовали обстоятельства. Однако поручиться за это он не мог, некоторая ироничность и резкость в суждениях, способные чувствительно задеть за живое, вообще были свойственны дочери ученого.

Кочергин видел, что Светлана умна, хорошо и разносторонне образована. Он понимал также, что молодую женщину, порвавшую с мужем при наличии ребенка, вряд ли можно признать довольной тем, как сложилась ее личная жизнь. Он знал, что женщины с такой судьбой бывают весьма проницательны и легко ранимы, зачастую мнительны, даже подозрительны. У него не было пока ни малейших оснований опасаться, что он плохо исполняет свою роль стажера, но разумом и интуицией молодой человек чувствовал, что если кто-то и догадывается об его игре, так это Светлана Осокина. Так получилось, что более других Кочергин вынужден был опасаться человека, который чем-то стал небезразличен ему с первой встречи. Анатолий не пытался даже заговаривать со Светланой Сергеевной о чем-либо, кроме как о делах, и то лишь в случае самой крайней необходимости. И трудно сказать, что более предостерегало его: профессиональная осторожность или обыкновенная застенчивость. Раньше, правда, Анатолий себя слишком уж застенчивым в отношениях с женщинами не считал, хотя и не отличался особой бойкостью.

Как это часто бывает в подобных ситуациях, на помощь пришел случай – в краснощеком облике Андрея Осокина (при разводе Светлана настояла, чтобы сын носил ее фамилию). Надо сказать, что, неведомо почему, мальчуган сразу выделил Кочергина из всех взрослых мужчин, которые приходили в дом. Может быть, потому, что Анатолий был самым молодым из них, может, еще по какой причине, а то и вовсе без причины, просто с той поразительной прозорливостью, с какой дети и животные всегда тянутся к доброму и нужному им человеку.

Анатолий и сам относился к младшему Осокину с симпатией и серьезной уважительностью. Однажды принес подарок: «Три толстяка» Юрия Олеши, книгу, которую считал одним из самых удивительных творений в отечественной литературе.

– Ничего другого в магазине не было? – с каким-то неуловимым подтекстом спросила Светлана Сергеевна.

– Было, – спокойно парировал Кочергин, – только зачем другое? Это книга-маршал.

– Как, как? – не поняла Осокина.

– Это Михаил Светлов однажды сказал. Дескать, у каждого настоящего поэта бывают стихи-рядовые, стихи-офицеры и стихи-генералы. Но очень редко кому удается написать стихотворение маршальского ранга. Для себя Светлов считал таким «Гренаду». Ну а по мне «Три толстяка» во всей советской литературе для детей – маршал... Извините, Сергей Аркадьевич ждет.

Кочергин скрылся за дверью кабинета ученого, а Светлана задумчиво погладила по голове сына, уже увлеченно разглядывавшего картинки. «Толстяки» наряду со «Сказками дядюшки Римуса» были любимой книгой и ее детства.

Однажды Андрей подкараулил Кочергина в прихожей и шепотом спросил:

– Дядя Толя! У вас бывает свободное время?

– Бывает, брат. А что?

– Тогда возьмите меня в свободное время в зоопарк. Мама давно обещает, и все ей некогда. Дедушке тоже.

– Ладно, если мама отпустит.

Светлана отпустила, но с одним условием: мороженого не покупать, так как мальчик недавно перенес ангину. Доход состоялся в ближайшую субботу. Времени у Анатолия все-таки было в обрез, однако за три запланированных часа они успели осмотреть всех «главных» зверей и покататься на пони. Последнее, конечно, относилось только к Андрею. Возле каждого ларька с мороженым мальчик с надеждой поднимал глаза, но Кочергин только мотал с сочувствием отрицательно головой и предлагал в качестве моральной компенсации ириски «Ледокол». Ириски тоже котировались.

Когда Анатолий вернул падающего с ног от усталости, но безмерно довольного сына матери, он, набравшись смелости, вдруг предложил:

– Светлана Сергеевна, можно мне и вас куда-нибудь сводить?

– Тоже в зоопарк? – молодая женщина не удержалась от улыбки.

– Зачем в зоопарк, – обиделся Анатолий, – можно и на хоккей. Во вторник «Динамо» с «Крылышками» играет.

Светлана уже смеялась.

– Ну и чудак вы... Знаете, в школе мальчишки звали в кино, потом, в институте, стали приглашать в театр, в ресторан. Но вот на хоккей еще никто не догадался.

Анатолий ухмыльнулся:

– А я так и думал. Потому и пригласил, чтобы восполнить пробел в воспитании. Пойдемте, не пожалеете.

– Что вы имеете в виду? – уже серьезно спросила Светлана.

– Игру, конечно, – тоже серьезно ответил Кочергин.

«Живой», не телевизорный хоккей Светлане понравился. Понравилось и то, как деликатно, но надежно оберегал ее Анатолий в толчее битком набитого зала и потом, на выходе.

Один только раз ей показалось, что на какой-то миг Анатолий смутился. Это произошло, когда в фойе второго этажа Дворца спорта его окликнул по имени, а потом радостно сгреб огромного роста офицер милиции с орденской планкой на груди.

– Это Виктор, – быстро сказал Анатолий, выбираясь из объятий здоровяка, – друг детства, давно не виделись...

– Точно, друг детства! – охотно и весело подтвердил милицейский капитан. – Звони, Толя!

Помахав ручищей, он поспешил к входу в зал – уже надрывался третий звонок.

Прощаясь у подъезда дома (они шли пешком через старый мост за Нескучным садом), Светлана спросила:

– А когда следующая игра?

– Скоро, – поспешил сообщить Анатолий. – Во вторник на той неделе. «ЦСКА» – «Трактор». Пойдем?

Но на эту игру Анатолий и Светлана пойти не смогли. Кочергин, извинившись, сказал, что не смог достать билетов. На самом деле он был занят, очень занят...

По логике событий очередного связника из-за кордона вряд ли следовало ожидать раньше, чем месяца через три после встречи Корицкого с неизвестным возле Провиантских складов. Но Ермолин не исключал, что кто-либо из людей Лоренца, постоянно работающий в Москве, взял Михаила Семеновича под свое наблюдение. А посему ученому следовало держаться так, чтобы ничто в его поведении не вызвало подозрения возможного «опекуна».

Кочергин разъяснил Корицкому, что он не должен менять своих привычек, распорядка дня, отказываться от обычных посещений знакомых, театра, кино, библиотеки.

– А главное, если снова случится неожиданная встреча, не проявляйте нервозности, не пытайтесь немедленно связаться с нами, – объяснял Анатолий Михаилу Семеновичу. – Гость может заметить, что сразу, после встречи с ним вы зашли в ближайшую телефонную будку, это вызовет у него подозрения. Когда будете договариваться о передаче, исходите из того, что все материалы вы, конечно, держите только на работе. На вынос их из института вам потребуется время. Так что один день, минимум, мы всегда выиграем, а больше и не требуется. Мы уже и сейчас готовы к визиту...

Связник явился через три месяца и четыре дня. Он заговорил с Михаилом Семеновичем на станции метро «Парк культуры», когда Корицкий отходил от газетного автомата с только что купленной «вечеркой». Назвав пароль и получив отзыв, ничем внешне не примечательный человек шепнул:

– Завтра в семь вечера жду вас на остановке автобуса в Покровском-Стрешневе. С материалами.

Пока Корицкий приходил в себя, человек уже исчез в потоке пассажиров.

Михаил Семенович так никогда и не узнал, сколько человек на следующий день незримо присутствовали при его встрече с гостем «оттуда» в сравнительно тихом загородном ресторанчике, где они провели немногим более часа.

Человек, назвавшийся Василием Савельевичем, говорил по-русски без малейшего акцента. Он и был русским, правда, только по происхождению. Начал Василий Савельевич с того, что задал собеседнику несколько быстрых вопросов, не имеющих к делу решительно никакого отношения. Корицкий к этому был готов. Анатолий предупредил его о такой возможности:

– Вас могут спрашивать о чем угодно, чтобы на чем-то проверить и поймать, если вы ведете двойную игру.

Видимо, Михаил Семенович успешно справился с этой частью беседы, потому что Василий Савельевич так же внезапно прекратил свой словесный обстрел, как и начал.

– Теперь к делу, – сказал он, – давайте материалы.

Корицкий молча передал ему конверт, в котором лежало несколько листков бумаги и две отснятые кассеты.

Василий Савельевич спрятал конверт в карман и в свою очередь подвинул Корицкому другой конверт, куда более пухлый.