Текст книги "Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Данил Корецкий

Соавторы: Анатолий Кузнецов,Николай Коротеев,Лазарь Карелин,Теодор Гладков,Аркадий Ваксберг,Лев Корнешов,Лев Квин,Иван Кононенко,Вениамин Дмитриев,Владимир Масян
сообщить о нарушении

Текущая страница: 173 (всего у книги 178 страниц)

«Весь цвет судимой братии общежития, – отфиксировало тревожно в голове участкового, где-то на уровне подсознания, – эти к столу не пригласят… доброго слова не скажут…»

– Здравствуйте, – поздоровался без лишних эмоций он.

В ответ насупленное молчание.

– Разрешите-ка узнать, это что за свадьба? По какому такому поводу?

Почти никто из тех, кто сидел спиной к двери, не оглянулся на голос Михаила Ивановича. Да и те, что сидели лицом к двери, не очень-то прореагировали.

– Я еще раз спрашиваю, что за гульбище в общежитии? – пришлось повысить голос ему. – Не вежливо молчать, когда участковый спрашивает.

– Это еще что там за собака гавкает? – не поворачивая головы, наконец, отреагировав, зло бросил расписной черноголовый, с всклокоченными волосами, красавец из тех, что были без маек.

По поводу собаки можно было вспомнить один милицейский анекдот о гаишниках. «Пост ГАИ. На нем двое гаишников: молодой, только что начинающий сотрудник, и старый, обкатанный жизнью, службой и опытом служака, прожженный до мозга костей. По дороге движется легковой автомобиль.

– Останови и проверь! – приказывает молодому старый.

Молодой идет к дороге и жезлом останавливает автомобиль. Потом о чем-то говорит недолго с водителем. Автомобиль трогается и мчится по дороге, а молодой сконфуженно возвращается к старшему.

– Вот, – говорит он, показывая трехрублевую купюру, – водитель бросил в лицо и обозвал собакой.

– Он не прав! – отвечает старый, забирая деньги у молодого. – Собака – это я, а ты – только щенок!»

Конечно, анекдот этот можно было вспомнить и посмеяться над ним, но в другое время, не сейчас.

Астахова, привыкшего за время работы и в медицинском вытрезвителе, и в дежурной части отдела, в большей части видеть доставленных нарушителей уже «погасших», утерявших агрессивность, сломленных, последние слова бывшего зэка вывели из себя.

– Свинья поганая, дерьмо вонючее, тут не гавкают, а говорят. И встать, вша карцерная, когда с тобой сотрудник милиции говорит! Кому сказано… Встать, крыса шизоидная!

Умел Михаил Иванович завернуть. Еще как умел. И это часто действовало. Только не в этот раз.

– Это кто пасть открыл? – вскочил со стула недавний зэчара, хватая рукой горлышко бутылки. – Это ты, мент поганый! Да я тебя сейчас, сержант недоделанный, в отбивную превращу, исковеркаю, как бог черепаху! Мне и офицеры – не указ, не то, что ты, паршивый сержант! Да я тебя сапоги твои лизать заставлю, мент поганый!

Ох, лучше бы он этого не говорил. Долго терпел Астахов, и, возможно, еще бы потерпел молодой участковый, если бы не последние слова потерявшего разум от выпитого спиртного зэка, и не его намерение нанести удар бутылкой. Не знал незадолго до этого момента откинувшийся с зоны Хряк, а по паспорту – Свиньин Егор, или просто Жора, что у милиционеров Промышленного РОВД существует не прописанный ни в каких процессуальных и внутриведомственных документах и инструкциях закон: «Если туго, бей! Бей первым! Потом разберемся».

Молнией мелькнул кулак бывшего батальонного разведчика, да прямо в центр тупого потного зэковского лба, чтобы вырубить сразу и наповал, чтобы не только не дать этому негодяю замахнуться бутылкой, но даже охоту кочевряжиться и у остальных отбить. Раз и навсегда!

Хорош был удар! Нечего сказать. Обидчик, как подкошенный, рухнул на хлипенький стол, сметая с него и водку, и закуску, и вместе с его обломками опускаясь на пол. Хорош был удар. Даже папка с бумагами, по-прежнему зажатая под левой мышкой, не смогла помешать ему. Впрочем, того и стоило ожидать.

Хряк «зарылся» в обломках стола, упавших бутылках из-под водки и вина, пустых и начатых, всевозможной закуски. Хряк был вырублен и, по-видимому, надолго.

Но, оправившись от секундной растерянности, матерясь и подбадривая друг друга громкими криками, вскочили «подсвинки», дружки и собутыльники Жоры Хряка, и толпой бросились на Астахова. То ли решили вступиться за поверженного друга, то ли из-за того, что лишились «горючки» и закуски. А, скорее всего, что были во власти алкогольной дури, затмившей им разум. Вот и поперли на сотрудника милиции.

Тот, опытный боец, не раз побывавший во всевозможных переделках, чтобы обезопасить себя с флангов и тыла, отскочил к дверному проему. И занял оборону. И раз за разом ударом кулака правой руки (левая по-прежнему была скована папкой) останавливал вырвавшихся вперед или очень уж рьяных.

Читатель скажет: «Да бросил бы он эту злополучную папку и действовал бы обеими руками. Ведь так сподручней!» И был бы неправ. Документы, даже самые пустяшные, самые, что ни на есть, хлипенькие и захудалые – оставались документами и должны были быть в целости и сохранности при любых обстоятельствах.

«Сам погибай, а документы спасай!» – был второй неписаный закон в милиции.

И Астахов не раз про себя вспомнил недобрым словом свою злополучную папку с бумагами, так осложнившую ему жизнь на данном этапе служения закону. Но не бросал, несмотря на то, что в коридоре, а, значит, с тыла, стала собираться толпа агрессивно настроенных обитателей общежития. И приходилось уже отмахиваться не только от тех, что перли из комнаты, но и от их помощников в коридоре.

«Хреновые дела!» – сигналил участок мозга, отвечающий за безопасность и самосохранение. – «Но не бежать же, не срамиться же перед этой мразью! – взбрыкивало мужское самолюбие и милицейская гордость. – Да и поздно: весь коридор уже забит. Не прорваться. Чуть попячусь – собачьей стаей набросятся сзади. Тогда хана! Забьют насмерть. Это же закон тупой, озверелой толпы. Так что – только стоять. Может, опомнятся».

И он стоял. На одном месте стоял, отбиваясь одной рукой от нападавших спереди и сзади. Иногда пускал в ход ноги, отпуская пинки направо и налево. Как матерый волк в скопище шавок. Но дыхание уже сбивалось, уставала рука, уставало тело…

4

– Там вашего участкового бьют, – ворвался с улицы в опорный пункт с громким криком какой-то молодой парень. Взлохмаченный, перепуганный, тяжело дышащий – видно, только что быстро бежал.

– Где? Кто? – медведем взревел участковый Сидоров Владимир Иванович, выбегая из своего кабинета в зал и сгребая вестника в охапку. – Где?

– У нас, в общежитии, Владимир Иванович, – сказал паренек, словно все должны были знать, в каком общежитии он живет.

– Откуда меня знаешь… по имени-отчеству? – прорычал Сидоров. – И толком говори – в каком общежитии? Их тут много…

– Да на Обоянской, двадцать… – смутился паренек от такого неласкового приема, однако первым делом уточнил общежитие и только потом пояснил, почему знает имя и отчество участкового. – А с вами мы земляки… из одного села… Мать говорила, даже какие-то родственники…

– Все – за мной! – гаркнул, не дослушав земляка и вновь приобретенного родственника Сидоров.

И, не одеваясь, как был в одной рубашке без погон, так и кинулся на выход из опорного… не оглядываясь и не замедляя бег. Знал, что сзади бегут свои.

И действительно, позади него, растянувшись цепочкой, бежали в полном молчании, лишь усиленно сопя, внештатники и дружинники, что находились в опорном пункте. Ладыгин и Плохих, Щетинин и Чернов, Гуков и Дульцев. И еще человек пять дружинников во главе с Подушкиным Владимиром Павловичем.

Как лезвие ножа, на острие которого, на самом кончике, находился Сидоров, уже разогретый коротким бегом, вошли силы порядка в толпу, окружившую Астахова.

– Это кто? Это как? На участкового? – взревел Сидоров, увидев Астахова Михаила Ивановича, тяжело дышащего, краснолицего от прилива крови, еле отбивающегося из последних сил от пьяной толпы. И, как медведь Балу из детского мультфильма про Маугли, стал наносить размашистые, сверху вниз, справа налево или слева направо, удары руками. Без разбору. Всем подряд, Всем, кто попадался под руку. Даже земляку, случайно подвернувшемуся – слишком любопытным оказался, все лез в передние ряды – досталось.

– Володь, я свой! – с обидой и удивлением от такой «благодарности» прокричал земляк.

– Не суйся под горячую руку, – рыкнул Сидоров, не прекращая махать своими «кувалдами», – мне некогда следить, где свой, где чужой! И запомни на будущее: о том, что ты свой надо говорить раньше… а не тогда, когда в ухо получил!

Он тяжело дышал. Форменная рубашка взмокла и прилипла к телу, уже не скрывая рельефа мускулатуры. Словно, вторая кожа. Красив в своем праведном гневе был участковый Сидоров. Ох, красив! И грозен! И объяснял все коротко и доходчиво. И своим, и чужим.

Сидорова узнали сразу. Когда-то, еще до женитьбы, молодым опером он какое-то время проживал в этом же общежитии. Позднее, будучи участковым, не раз и не два заглядывал туда. То судимых проверить, то какой-нибудь мелкий бытовушный скандальчик разобрать. Узнали – и расступились, вжимаясь в стены, чтобы не попасть под его кувалды.

Враждебное кольцо вокруг Астахова лопнуло, и Михаил Иванович смог перевести дух и отдышаться.

Толпа редела, рассасываясь по комнатам. От греха подальше. Даже те, что были только простыми зрителями, и они поспешили уйти в свои комнатушки и прикинуться спящими. Знали: сейчас начнется «разбор полетов». И будет он крут! И дай Бог, чтоб был не только крут, но и справедлив!

Внештатники и дружинники, шедшие в «кильватере» за Сидоровым, оставив Щетинина Ивана Михайловича с парой дружинников на вахте, чтобы никто не смог покинуть общежитие, выхватывали из редеющей толпы пьяных, матерящихся или просто возмущающихся лиц, отводили их в ближайшую комнату и там держали под своей охраной до окончания выяснения всех обстоятельств дела. Не только сопротивление, но и воля к сопротивлению была сломлена, поэтому почти все подчинялись действиям блюстителей порядка почти беспрекословно.

Не понадобилось ни ОМОНа, ни СОБРа, чтобы провести зачистку и навести порядок в общежитии.

Человек двадцать было доставлено в опорный пункт для проведения профилактической и индивидуально-воспитательной работы, в том числе Жора Хряк и все его друзья-собутыльники… Но у милиционеров прошел гнев, а у задержанных – хмель. Поэтому после душевного разговора человек десять по ходатайству Михаила Ивановича было отпущено восвояси, а на остальных составлены административные протоколы за мелкое хулиганство и оказание неповиновения сотруднику милиции. После чего они были отправлены кто в медицинский вытрезвитель на улицу Литовскую, кто в отдел милиции, к Мишке Чудову в «аквариум».

Но перед тем как отправить Хряка, Астахов, оставшись с ним один на один в своем кабинете, посоветовал последнему после отбытия срока административного ареста подыскать себе иное место жительства и забыть не только про общежитие на улице Обоянской, но и про поселок резинщиков в целом.

Забегая немного вперед, следует отметить, что говорил это участковый так убедительно, что Жоры Хряка больше на поселке никто не видел. Ни участковые, ни его друзья-собутыльники. Умел Михаил Иванович убеждать!

И, вообще, после тех бурных событий, в общежитии наступила такая тишина, воцарился такой порядок, что комендант Воронина Ирина Петровна нарадоваться не могла и очень часто звонила в опорный пункт, чтобы высказать вновь и вновь благодарность своему новому участковому. Женщина она была разведенная, свободная во всех отношениях и, как теперь любят говорить, сексапильная. И работе свое полностью отдавалась. Как милиционеры: от темна и до темна. Даже в выходные дни, если Астахов дежурил в опорном, выходила на работу. К неудовольствию всех обитателей общежития: и жильцов, и вахтеров.

Так что Сидоров Владимир Иванович не раз спрашивал и себя и остальных, как и когда участковый Астахов успел покумиться с комендантом общежития? Но это песня из другого репертуара.

В другой раз Астахова, опять же по пьянке, несколько борзых ранее судимых попытались прижать в маленьком общежитии железнодорожников на улице Краснополянской, когда он с дружинниками пошел проверить поднадзорного Гурова. Но там он вместе с дружинниками, выломав из забора кол, так им отходил покушавшихся, что даже доставлять в опорный после такой «профилактической» беседы не понадобилось. Сами, осознав свою дурость и смутную будущность перспективы проживания на поселке, на следующий день пришли с извинениями. А повинную голову, как известно, меч не сечет. Михаил Иванович был хоть вспыльчив, но и отходчив, зла не держал.

В общежитии на Обоянской завел в скором времени внештатников и пару доверенных лиц. Последних, как раз из числа тех, кого учил уму-разуму в угловой комнатушке общаги.

Так, что опыт наведения порядка у участкового Астахова был порядочный.

5

– А что это ты печатаешь? – перевел разговор старший участковый в другое русло. – И где наш многоуважаемый Сидоров Владимир Иванович?

– Где Сидоров, не знаю… он мне не докладывается. А печатаю постановление об отказе в возбуждении уголовного дела по заявлению гражданки Банниковой Марии Федоровны в отношении ее сожителя Короткова Федора Федоровича, 1959 года рождения, – официально, чуть ли не торжественным тоном стал пояснять Астахов. – Да, да, той самой Машки Банниковой, из дома тридцать по улице Обоянской, самогонщицы и сводницы, которую никак черти на тот свет не возьмут, не к ночи будь помянуты.

На первом этаже названного участковым дома, в квартире сто девятой проживали сестры Банниковы. Фекла и Мария. Обоим уже стукнуло по пятьдесят. Обе уже не раз были судимы за спекуляцию и самогоноварение. А сколько раз подвергались административной ответственности, то и со счета давно сбились. Но хоть и присмирели в последние годы, однако, законопослушными гражданами становиться не собирались. По-прежнему приторговывали самогоном, который гнали не у себя в комнатушке, а где-то на стороне, чтобы участковый ненароком не засек; время от времени предоставляли свою жилплощадь то друзьям, то товарищам для группового распития спиртного, в основном, все того же самогона. Иногда позволяли кому-нибудь из своих товарок приводить хахаля для разгона крови.

Вообще-то Фекла жила на улице Бойцов Девятой Дивизии. С мужем. Но так как ее муж был полной копией самой Феклы, только мужского пола, а значит, более пьющий и агрессивный, то она дома почти не жила во избежание лишних побоев, а жила у сестры Марии. Однако и эти меры предосторожности ей не помогали. Фингалы под глазами, то черные, то серо-зеленые, это, смотря как бил, и сколько времени минуло с момента бития, почти всегда украшали сморщенное лицо Феклы.

Так что, хозяйкой квартиры была Мария, или Мара, как звали ее почти все обитатели не только родного многоквартирного малосемейного дома, но и других домов ближайшего квартала.

Соседи Банниковых, кроме Апухтиной Анны Дмитриевны из сто восьмой квартиры, чтобы оградить своих малолетних детей от тлетворного влияния Мариных друзей и подруг, систематически вызывали милицию. И потому они, особенно Мара, соседей ненавидели лютой, почти не скрываемой, ненавистью.

С Апухтиной же, их соседкой по коридору и сестрой по духу, такой же самогонщицей и мелкой спекулянткой, то дружили, то враждовали. Это, смотря у кого были деньги и самогон на данный исторический момент. Если все это было у Апухтиной, то они с ней были не разлей вода, прилипали, как банный лист к одному месту, если же у Апухтиной жидкая и шуршащая валюта кончались, то они ее и знать не желали и гнали от себя в зашей. И, как водится в таких «благородных» семействах, потихоньку «постукивали» участковому друг на друга.

Сестры Банниковы были бездетны, низкорослы и тучноваты. Апухтина ростом тоже не отличалась. Но в отличие от Банниковых была худа, хрома на обе ноги (в детстве болела рахитом и не вылечилась) и имела четырех детей, причем, от разных мужиков, разбросанных по детским домам области.

Все, в тои числе и участковые инспектора милиции, видя этого Кощея в юбке, с заплетающимися ногами, которым можно было детей до полусмерти напугать, недоумевали: кто мог позариться на такое чудо-юдо! Но, как видим, находились. Зарились. И не только взбирались, но и детей клепали. Мальчиков и девочек.

– А ты его разве нашел, – поинтересовался Паромов, зная как Астахов долго сетовал, что Коротков скрывается, и он, участковый, не может разрешить материал в законном порядке.

– Нашел! – отозвался Астахов, но как-то неуверенно и многозначительно, с каким-то внутренним подтекстом.

– Помнится, ты собирался направлять материал в дознание для возбуждения уголовного дела по статье 206 УК. К тому же и кража была… Значит, и статья 144 прорисовывалась… – недоумевал старший участковый.

Он вспомнил, что с неделю тому назад получил заявление Банниковой Марии, в котором та просила привлечь к уголовной ответственности ее сожителя Короткова, который по возрасту годился ей в сыновья, но несмотря на это, уже с полгода проживавший в качестве сожителя, за хулиганство, побои «жестокосердные» – так было написано в заявлении – и кражу серебряных сережек.

Он отдал тогда это заявление с резолюцией начальника отдела: «Провести полную проверку и доложить. Короткова задержать. Срок – 10 суток».

Вот именно, не дней, а суток. Резолюция расшифровывалась просто: можете ночами не спать, дорогие мои исполнители, но уложиться должны в срок и материал разрешить должны качественно.

– Михаил Иванович, – возмутился старший участковый, – мы же планировали материалы передать на возбуждение уголовного дела. Ты что это творишь? Почему отказной?

– Да потому, – принялся пояснять Астахов, – что…

– Никаких отказных, – перебил его Паромов. – Никаких отказных! Коротенькое объяснение этого проходимца, Короткова, неизвестно как и откуда попавшего на наш участок, рапорт на имя начальника – вот и все дела. У нас и без него всякого дерьма хватает. Не так, что ли?

– Согласен. Полностью согласен. И рад бы, но не могу… Нет этого самого Короткова.

– Как нет? Ты только что сказал, что нашел его…

– Да я и не отрицаю, что сказал, что нашел… – засмеялся Астахов. – но я же не сказал, в каком состоянии нашел…

– А в каком… – начал было старший участковый, но вдруг догадавшись, уточнил сам: – Неужели труп?

– Вот именно, – ощерился в хищной улыбке участковый. – Его еще вчера обнаружили в лесу, на зоне отдыха поселка РТИ… На собственном брючном ремне подвесился… Видно, сразу после того злополучного скандала с Марой.

– Я не в курсе, – извинился старший участковый. – Выходной был… Вот и отстал от жизни.

– Оно и видно, становишься начальником. Вот выходные стал брать, голос на подчиненных повышаешь…

– Ладно, тебе. Мог бы сразу и сказать, что Коротков повесился. А то – нашел, нашел!

– Да я бы и сказал, только кто желал слушать… – отстаивал свои позиции Астахов, даже немного «яду» подпустил в свои слова.

Паромов, что-то вспомнив, засмеялся.

– Чему радуемся? – поинтересовался, настораживаясь, участковый. – Не тому ли, что на одного паршивца стало меньше на поселке, и что воздух будет чище?

– Не угадал, хотя и резонно заметил. Я подумал о реакции прокурора Кутумова, когда узнает, что у тебя на участке после появления заявления опять висела «груша», которую нельзя скушать! Ха-ха-ха! Это который по счету?

– Четвертый или пятый… Сам уже со счета сбился. – оскалился встречной улыбкой Астахов.

А Паромов продолжил:

– Помнишь, как с месяц назад, когда на Льговском повороте с остановки трамвая дорогу переходили, чтобы в родной отдел попасть, как он кулаком тебе из своей «Волги» грозил? Точно по байке, рассказанной мне в первый день моей работы Черняевым. Тогда, правда, речь шла о старшем участковом Минаеве Виталии Васильевиче. Но все сходится! И место, и «Волга», и грозящийся прокурор…

– А потом, на подведении итогов, чуть ли не убивцем семейных дебоширов назвал! – подхватил Астахов. – А разве я виноват, что с моего участка после очередного скандала дебоширы один за другим вешаться начали. Впрочем, туда им и дорога.

– Знаешь, Михаил Иванович, говорят, что дыма без огня не бывает! Возможно, прокурор и прав: люди просто так, особенно, пьяницы и дебоширы, вешаться не станут. Не тот сорт. А тут – труп за трупом! Что-то нечисто! – Теперь уже не остался в долгу, слегка «подкалывая» товарища, старший участковый.

– Да, ладно тебе, гражданин начальник, поклеп на бедного подчиненного взводить, – отшутился Астахов. – Просто у них совесть проснулась очень резко. Не было, не было ее, и вдруг возникла. Их нервная система не выдержала этого озарения или вспышки совести – и в петлю!

– Мне понятен ход ваших рассуждений, товарищ лейтенант, но поймет ли их прокурор? – в том же шутливом тоне продолжил Паромов.

– Знаешь, – посерьезнел Астахов, – прокурор это что, тут дело поинтереснее…

– И?.. – Насторожился Паромов.

– Могли бы отличиться, взяв Короткова живым… – со значением произнес Астахов.

– Не понял?

– Вот послушай: Мара вчера, когда еще было неизвестно, что хахаль ее повесился, шепнула мне под большим секретом, что это он летом позапрошлого года грабанул «девятку». Ведь был же такой случай, помнишь? На всю область прогремели.

– Факт разбойного нападения на продавцов магазина был – еще бы не помнить… И уголовное дело заведено… Но преступление остается нераскрытым…

– Было нераскрытым, – поправил старшего участкового Астахов, – было… и, наверное, останется…

6

В тот злополучный дождливый день, кажется, в воскресенье, так как был выходной, Паромов, находился дома, никуда не спешил, играл с дочуркой, как вдруг перед самым обедом была объявлена в райотделе «тревога». Пришлось оставить уютную квартиру, обидевшуюся дочку и поджавшую губки жены, и, одев форму, на всех парах дуть в отдел. Там-то и узнал, что часом раньше неизвестный мужчина, вооруженный обрезом, напал на продавца магазина «Продукты», выхватил из-под прилавка с кассовым аппаратом, небольшую картонную коробку с деньгами, и, отстреливаясь от преследовавших его граждан, скрылся.

Продавцы не пострадали. Физически. Экономически – немного. Пришлось похищенные деньги в количестве трех тысяч коллективно погашать, так как хранились они с явным нарушением должностных инструкций и с присущей русскому человеку халатностью.

Был ранен один из мужчин, преследовавший разбойника. Но рана была поверхностная. Дробинка прорвала штанину и царапнула бедро. За медпомощью он не обращался, ограничившись двумя бутылками водки, полученными им в награду от заведующей магазином за храбрость.

По «горячим следам» пускали служебную собаку, но та, добросовестно добежав с кинологом до вонючки в районе ПМК-8, след утеряла.

Весь подучетный элемент, имевший несчастье проживать на поселке РТИ, в тот же день был собран в отделе милиции и «отработан» лично Чекановым Василием Николаевичем, а также его подчиненными и понаехавшими спецами из областного управления внутренних дел. Тем лицам, которых не удавалось застать дома, передавали через родственников, через соседей, чтобы сами шли в отдел, во избежание худших последствий от их неявки. И они шли, не очень-то радуясь предстоящей перспективе опросов и допросов. Как кролики в пасть к удаву.

Отработка их ни в первый день, ни во второй положительных результатов не дала. Начали по второму кругу. Более скрупулезно, более дотошно и намного жестче.

За небольшой группой лиц из числа ранее судимых, оказавшейся на заработках в Краснодарском крае, в которой были Бекас, Чапа, Зеленец, Мищка Зуй и еще пяток человек, послали группу оперов во главе с Василенко Геной. Те «притащили всех, за исключением Зеленца, уехавшего на тот момент к подруге в Сочи. Искать его было некогда.

Но когда особо опасный рецидивист Зеленцов Виктор, или проще, Зеленец, узнал, что его ищут оперативники ПУРа (Промышленного уголовного розыска), то он, забыв о подруге, сам прикатил в Курск и явился к Чеканову, чтобы лично начальнику уголовного розыска засвидетельствовать свою полную непричастность к разбойному нападению на магазин.

Добровольную явку ему зачли, но через милицейские «жернова» все равно «пропустили», правда, всего лишь раз (других по два, по три раза).

«Ну, сука, пусть своему богу молится, – сказал тогда Зеленец, покидая здание Промышленного РОВД, тот самый Зеленец, который когда-то по молодости грозил участковому инспектору милиции Минаему Виталию Васильевичу взрывом гранаты, – попадется, сам полуживого к вам приведу, будь он хоть пришлый, хоть местный, хоть трижды вор в законе»!

Эта сочная фраза особо опасного рецидивиста еще долго гуляла по поселку РТИ, заставляя опасливо коситься судимых друг на друга. А уж как потрудилась агентура и сеть доверенных лиц – даже вспоминать не хочется. Рука уставала секретные сообщения строчить.

Сутками не спали опера и участковые, отрабатывая версию за версией. Тише струнки ходили их подопечные: не дай бог вновь попасть в оборот.

«Спецы» УВД покрутились возле магазина первый день, потолкались второй, и, видя, что разбой не раскрывается, а они только мешаются под ногами у «пуровцев», так как не знают ни население, ни контингент, а главное, что не «светит» в ближайшее время отрапортовать высокому начальству о положительных результатах розыска, потихоньку, один за другим сгинули. И, находясь в своих высоких управленческих кабинетах, только позванивали Черняеву время от времени, давая по телефону "ценные указания".

Так прошел месяц, другой. Новые заботы, новые преступления потихоньку оттеснили нападение на магазин на задний план, и это преступление осталось нераскрытым. Как сквозь воду сгинул налетчик. Ни слуху, ни духу ни о нем, ни о похищенных деньгах, ни о засветившемся обрезе…

7

И вот, Михаил Иванович чуть ли не через год поднимает эту тему вновь. Но осторожно, без треска и шума. Уже ученые. Знали о законе бумеранга, когда незначительная поспешность большими проблемами оборачивалась.

– Ты это серьезно?

– Вполне.

– Так в чем же дело?

– Не все стыкуется!

– Например?

– Хотя бы время появления на поселке самого Короткова.

– И?

– Видишь ли, он появился у Банниковой через месяц после того, как произошло нападение. А где до этого был – неизвестно…

– Проверял что ли?

– Так, слегка… Сравнил сказанное Марой, данные требования ИЦ УВД и свои наблюдения. Судим один раз. За грабеж.

– О, уже неплохо!

– Освободился из ОХ-30/3, то есть из Льговской колонии строго режима, с год назад. Вот и неизвестно, где он кантовался полгода.

– А откуда родом? Не курский ли? Может, где-то рядышком и кантовался? – поинтересовался старший участковый.

– Нет, не местный. Родом он из Льговского района. Там жил до осуждения, и там же был судим.

– А что Мара говорит: откуда он к ней прибыл, где она его подцепила? И, вообще, что говорит о совершенном им разбойном нападении? Что ей самой известно?

– Начну по порядку. Познакомилась случайно и у себя в квартире. Пришел с кем-то выпить… С кем – она уже не помнит… Выпили, посидели, поговорили. Потом легли в кровать. Да так и остался.

– И как он с ней спать мог? – не удержался Паромов от реплики, перебивая рассказ товарища. – Он же ей в сыновья годится! Не понимаю…

– Ну, ты даешь! – отреагировал Астахов. – Сам все время твердишь: антимир, антимир… Вот тебе и антимир, в котором свои законы и свои понятия, замешанные на самогоне и извращениях! И не перебивай, а то собьюсь с мысли, – заметив, что Паромов порывается что-то спросит, сказал Астахов.

– Виноват! – шутливо поднял вверх руки Паромов.

– О нападении проговорился давно, находясь в сильном подпитии. Так сказать, хвастанул, мол, это я вломил магазин… Один раз и все… И Мара до последнего дня молчала…

– А чем она объясняет свое молчание? Ведь знаю: стучала понемногу тебе на соседей и своих подружек с их дружками.

– Да ничем. Не поверила, говорит, сначала, а потом подзабыла… Но мне кажется, боялась лишиться молодого любовника. Не всякой бабе повезет молоденького любовника в пятьдесят лет заиметь. Не всякой!

– Да, негусто… – посетовал старший участковый, соглашаясь с Астаховым. – Ну, со временем его появления и временем нападения можно и не торопиться с выставление знака минус. Он тогда мог находиться не у Мары, а у другой, родственной ей Шмары. Не на нашем поселке – на другом. И даже в другом районе города. Мало ли к нам «приблудных» приезжает! Согласен?

– Согласен, – подумав, согласился участковый. – Но имеются другие нестыковки. Например: Мара не видела у него денег, ни крупных сумм, ни мелких… И что важнее, не видела обреза. Что на это скажешь?

– Три тысячи – сумма, конечно, для нас с тобой огромная. Даже не большая, а именно, огромная. Но и мне, и тебе известно, что жулье в карты выигрывает и проигрывает по несколько десятков тысяч за раз. Даже наши, парковские. Хотя бы Шоха, то есть Ильин Володька… или Партос, двоюродный брат Зеленца… К тому же, когда нападавший убегал, то часть денег он обронил. Парковские еще долго потом по кустам купюры собирали. И, конечно, возвращать в магазин не спешили. Так что, мог карточный долг возместить, а мог и просто так, с друзьями прокутить. В конце концов, мог кому-то отдать, утерять, просто спрятать до лучших времен… Да мало ли чего… Я уже не касаюсь совести и чести продавцов магазина, которые по глупости и жадности, забыв, что самим придется погашать ущерб, могли под шумок и энное количество госзнаков прижулить. Согласен?

– Согласен.

– Это, во-первых. Во-вторых, только последний глупец тащит в коммуналку обрез. Там десяток чужих глаз, а значит, полный провал. Умные люди от оружия избавляются в первую очередь. А Коротков был совсем не глуп. Сколько раз попался нам? – как бы спросил старший участковый своего подчиненного. И сам же ответил. – Верно, ни одного. При нем, даже Мара меньше безобразничала. Так?

– Так. И ей хвост прижал, и подруг ее, и друзей разогнал. Считай, полтора года там тихо было.

– Теперь не будет… – усмехнулся грустно Паромов.

– Скорее всего, – пожал могучими плечами Астахов. – Поживем – увидим…

– А раз так, то, верно, хитрый мужик был, хоть и молодой, и отсутствие обреза еще ни есть истина.

– Что предлагаешь?

– Письменно изложить свои соображения руководству. И пусть у них болит голова. У них и погоны пошире наших, и шайбы на них побольше. А сами займемся мелочевкой, как и положено участковым инспекторам милиции. К примеру, окончанием начатого постановления об отказе.

– Я и сам так мыслил, но решил и с тобой посоветоваться, – признался участковый и двумя пальцами стал снова мучить печатную машинку.

8

Астахов написал рапорт. В отделе за него ухватились. Особенно, оперативники: имелся шанс избавиться от одного «глухаря», хотя на процент раскрываемости текущего года это событие никаким образом не влияло. Черняев дня три тормошил Мару, ее сестру Феклу, соседку Апухтину и их многочисленных знакомых. И довольно потирал руки – явный признак того, что дело шло в нужном направлении.