Текст книги "Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Данил Корецкий

Соавторы: Анатолий Кузнецов,Николай Коротеев,Лазарь Карелин,Теодор Гладков,Аркадий Ваксберг,Лев Корнешов,Лев Квин,Иван Кононенко,Вениамин Дмитриев,Владимир Масян
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 178 страниц)

11

Утром Тарасюк уже докладывал полковнику Мохову о результатах поездки в Пасечное.

Мохов с нетерпением ждал возвращения капитана. Еще не зная, какими данными они могут располагать, опираясь только на свой опыт, а может быть, и на какое-то внутреннее чутье, он понимал, что действовал опытный преступник, сумевший побывать в доме Лунина и уйти оттуда незамеченным. Из телефонного разговора с прокурором Карповым Мохов знал, что преступник не применил ни огнестрельного оружия, ни холодного, а обошелся подручными средствами. И это наводило на мысль, что убийство не было подготовленным, а возникло как бы стихийно, ввиду сложившихся обстоятельств, требующих немедленного действия.

Это немного поколебало выдвинутую первоначально версию, что убийство надо связывать или с Краснодарским процессом, или с перепиской, которую вел Лунин со своими боевыми товарищами. В этом случае убийство было бы спланировано заранее – и преступник явился бы не с пустыми руками.

Своими соображениями Мохов незамедлительно поделился с капитаном Тарасюком.

– Да, товарищ полковник, ваш вывод как раз перекликается с предположением товарища Мартового – родственника Лунина. Только он не затрагивал вопроса об оружии. Я, когда ехал в поезде, да и сегодня ночью, крутил дело так и этак и пришел к выводу, что вариант с перепиской не подходит еще вот почему. – Тарасюк кашлянул и слегка поморщился.

– Забыл, что не куришь.

Мохов загасил папиросу, встал, открыл форточку и погнал руками дым к окну.

Тарасюк разложил на столе письма и фотокарточки.

– Мне кажется, что я понял принцип анализа. Большинство писем принадлежит партизанам Брянщины, то есть нашим землякам, которые в силу создавшихся трудных условий впоследствии перебазировались в белорусские леса. Безусловно, Лунин их хорошо знал, и все они знали друг друга. Вот тут и их фотографии. Есть, так сказать, и иногородние. Сохранились их письма и фотографии. Несколько погибших. Фотографии присланы их родственниками. Заметьте – партизан, а не каких-то без вести пропавших, так что они действительно умерли. А вот эти три фотографии недавние, приложены к письмам. По письмам, имеющимся у нас, мы, в случае надобности, легко можем отыскать и людей, посылавших их. А надобности, я думаю, нет, потому что эти люди, будь у них нечистая совесть, фотокарточек не прислали бы, а от Лунина избавились бы давным-давно, если бы его боялись, или хотя бы уклонились от переписки с ним.

– Правильно, – согласился Мохов. Он было опять потянулся к папиросе, но вовремя спохватился.

Тарасюк сложил фотографии стопочкой, подравнял их с боков и, как бы выводя заключение, сказал в раздумье:

– Допустим, в моем рассуждении есть какой-то изъян. Но я думаю, что Лунин помнил все фамилии своих знакомых, и если бы какая-нибудь из них фигурировала или упоминалась в свидетельских показаниях в Краснодаре, то что мешало ему сообщить об этом органам еще там? Так что с какой бы точки ни посмотреть, на этой версии уже можно поставить крест.

– Вот мы и освободились от заблуждения! – повеселел Мохов. Выводы, сделанные Тарасюком, совпадали с его собственными. – Таким образом, нам следует сконцентрировать внимание на оставшихся двух вариантах: или это убийство, не подготовленное заранее, или все же оно связано с Краснодарским процессом. Если остановиться на последнем, то он выдвигает перед нами загадку: почему преступник не применил оружия? Допустим, у него не было огнестрельного – и это вполне вероятно, – но иметь при себе хотя бы простой нож он мог бы?

– А может быть, он имел при себе оружие, хотя бы для самозащиты, но не применил его. Хотел нас перехитрить. И достиг своей цели. Вот ломаем же мы голову, товарищ полковник.

– Да, мы не знаем, с кем имеем дело, – вздохнул Мохов. – Давай пока иди к себе. Подумаем еще порознь.

На совещании, проведенном полковником Моховым в конце дня, было принято решение выяснить, кто в недавнем прошлом прибыл на жительство в Пасечное или окрестные села. Особенно надо было обратить внимание на тех, кто имеет медицинские профессии и еще не устроился на работу, если, конечно, такие окажутся.

В самом же Брянске следовало установить, кто недавно поступил на работу в городские медицинские учреждения или в Облздравотдел, где приходилось Лунину бывать по долгу службы и где он мог увидеть преступника.

Необходимо было также уточнить данные о некоторых товарищах Лунина, проживающих в других местностях. Части из них решено было послать уведомление о его смерти и предложить им высказать свою точку зрения по этому поводу.

Но самое главное внимание было все же уделено Краснодарскому варианту. Выработанная версия сводилась к тому, что кто-то из упомянутых, но еще не найденных преступников, опасался возможного разоблачения со стороны Лунина, как путем личного контакта с ним, так и в результате его переписки с боевыми товарищами, ведь именно Лунин являлся тем пунктом, где переплетались их связи. Нельзя было пренебрегать и той небольшой степенью вероятности, что здесь имеет место месть друга или родственника осужденного.

Важно было узнать, что именно и против кого свидетельствовал Лунин на процессе. Письма следователя не могли пролить свет на этот вопрос, так как в них, возможно преднамеренно, не упоминались ни фамилии, ни суть дела, и они заключали в себе только практическую сторону: уточнение даты приезда. Таких писем было всего два.

С докладом в Москву был командирован капитан Тарасюк.

12

Подполковник Борисов возвращался из подмосковного дома отдыха. И хотя зима для отпуска, по мнению многих, – время неудачное, Борисов считал, что ему повезло. Отпуск могли дать и поздней осенью, и в преддверии весны. Тогда, действительно, какой же отдых на природе? Ни то ни се. А сейчас, в феврале, – самая пора для лыжных прогулок по зимнему лесу. Лыжи он любил.

Но к любому развлечению можно охладеть, если повторять его ежедневно. И Борисов в последнее время с нетерпением ждал того дня, когда надо будет собираться домой. Нетерпение взяло верх, и он выписался досрочно.

Он ехал с вокзала домой и жадно смотрел через автобусное окно. Ему казалось, что в доме отдыха он пробыл не двадцать дней, а, по крайней мере, вдвое больше. И он жалел, что не уехал оттуда раньше.

До конца отпуска еще несколько дней, и он спокойно, не спеша, будет ходить по Москве. Да, да, он будет ходить по Москве пешком. Обойдет все центральные улицы, побывает на окраинах. Он давно об этом мечтал, но у него никогда не было на это времени. С тех пор, как он снова работает в Москве, прошло уже несколько месяцев, но он проносится по городу то в служебной машине, то в автобусах. Знакомые с детства улицы и площади словно стали чужими. И дело не только в том, что они сильно изменили свой облик. Просто он всегда в движении, и его взгляд не может надолго остановиться на том или ином здании, чтобы увидеть это новое и сравнить с тем, что было ему так знакомо и привычно. Теперь перед ним открывалась возможность наверстать упущенное.

С этими мыслями Борисов поднялся по лестнице старинного дома в Малом Каретном переулке и отпер дверь своим ключом.

– Мама, это ты? – донеслось из комнаты.

– Нет, Людочка, это я!

Послышались торопливые шаги, и дочь выбежала в прихожую.

– Папка! – она бросилась к нему.

– Ты почему не в школе?

– А мы теперь со второй смены, оба десятых класса.

– Ну и как со временем?

– Привыкаю. Мне кажется, что даже больше свободного. Давай пальто. А ты поторопился. Еще два дня мог кататься на лыжах.

– Что, не рада?

– Да я не в том смысле. – В уголках ее губ легла мягкая, чуть печальная улыбка. Раз уж приехал сам, то ничего не поделаешь...

– Не тяни, что за фокусы? – Борисов строго посмотрел на дочь.

– Утром звонили из управления. Сказали: если приедешь, чтоб сразу связался с начальством. Тебя отзовут из отпуска, – так надо понимать?

– Наверное... – Борисов не удивился. Это было привычно.

Мысли о пеших прогулках по Москве сразу улетучились, словно их и не бывало. Его лицо приняло озабоченное выражение, когда он услышал в трубке голос начальника следственного отдела генерала Ларионова.

– Вы извините, пожалуйста, Глеб Андреевич, но так уж получается. Дело не терпит промедления. Приезжайте.

В кабинете генерала сидел неизвестный Борисову капитан и перелистывал лежащие перед ним бумаги. При появлении подполковника капитан встал.

– С приездом, Глеб Андреевич! – генерал торопливо протянул Борисову руку. – Знакомьтесь, это капитан Тарасюк Олег Митрофанович, из Брянска. Вам придется с ним поработать. Присаживайтесь. – Ларионов, как всегда, был настроен на деловой тон. Борисов пожал руку Тарасюку и сел.

Генерал кивнул на стопку бумаг:

– Здесь весьма интересное и запутанное дело. Я его поручаю вам, подполковник Борисов, и вы сами поймете – почему, когда капитан Тарасюк детально проинформирует вас о событиях и фактах и вы ознакомитесь с материалами. Брянское руководство с самого начала стало на правильный путь в своих умозаключениях и в общих чертах довольно разумно наметило план действия. Наша задача: оказать брянским товарищам всестороннюю помощь. Для этого вам придется вместе поехать в Краснодар и поднять архивы Краснодарского процесса. Все, что с ним связано, в вашей памяти еще свежо. Я уже дал распоряжение оформить для вас необходимые документы. А уж оставшийся отпуск...

– Да что об этом говорить, товарищ генерал, отгуляем как-нибудь в другой раз, – улыбнулся Борисов.

– Ну вот и ладно. А пока вы свободны. И постарайтесь вылететь сегодня, хотя бы вечерним рейсом.

Борисов подождал, пока Тарасюк сложил в папку свои бумаги, и они пошли в его кабинет. Здесь было немного мрачновато – окно выходило на северную сторону, – но Борисов именно поэтому и любил свой кабинет. Он считал, что солнце отвлекает внимание, не дает сосредоточиться и создает нерабочую обстановку.

– Ну, что там случилось? – Борисов положил на стол свои спокойные, большие руки и приготовился слушать.

– Произошло убийство...

– Убийство... к сожалению, почти все наши дела открываются этим словом. Да, итак, я слушаю.

– Позвольте, товарищ подполковник, обрисовать вам общую ситуацию, ибо, как мне кажется, в связи с ней и погиб человек.

И Тарасюк рассказал обо всем, что произошло в Пасечном.

Борисов внимательно слушал рассказ Тарасюка. Ему начинал нравиться этот молодой капитан. Тарасюк говорил неторопливо, обстоятельно, легко подбирал слова.

Борисов взял папку и уселся в уголок дивана.

– Я тут поколдую. А вам вот это, чтобы не скучать, – он протянул Тарасюку журнал «Вокруг света» и указал место на другом конце дивана.

Борисов внимательно читал привезенный Тарасюком материал, изредка задавал вопросы, и Тарасюк давал пояснения.

– Так, значит Лунин давал показания против Сомова и Ставинского? – спросил он наконец, отмечая что-то в своем блокноте.

– Это еще требует уточнения.

– Я припоминаю фамилию «Ставинский»; она фигурировала на процессе. И запомнилась мне своим редким звучанием. Я думаю, что мы сейчас не будем ломать голову и строить разные догадки до прибытия в Краснодар. А там посмотрим, что о Ставинском говорил Лунин. В соответствии с этим и определим дальнейшие пути расследования. Как вы считаете, капитан, справимся с задачей?

– Должны справиться, товарищ подполковник.

– Вот и хорошо.

Борисов встал и отошел к окну. Над городом, подталкивая друг друга, торопились на юг рваные серые тучи.

«Как там сейчас в Краснодаре? Наверное, слякоть», – подумал Борисов, провожая их глазами. Он повернулся к Тарасюку:

– А вы много раз бывали в Москве?

– Был два раза, и всегда наспех.

– Ну вот, вернемся мы с вами, Олег Митрофанович, и побродим вдвоем по Москве. Пешком. Как это хорошо по морозцу!..

13

Послевоенное лето – это величайшее перемещение народов. Многие тысячи военнопленных возвращались в свои страны, к своим семьям; освобождалось из фашистских лагерей гражданское население; ехали домой и те, кого фашисты вывезли в Германию и там сделали рабами.

Вместе с этой лавиной людей возвращались и те, кто осрамил звание человека, кто встал на путь пособничества врагу и тем самым совершил предательство. На Нюрнбергском процессе, материалы которого потрясли весь мир, был вскрыт механизм чудовищной жестокости фашизма, и народы Европы были полны решимости покарать как вдохновителей, так и исполнителей этих преступлений.

Много работы выпало на долю советских органов госбезопасности. То и дело выявлялись группы предателей, и советский суд сурово карал их.

В Комитет госбезопасности поступало много писем от советских граждан с просьбой найти и покарать преступников – убийц их детей, отцов, матерей... В письмах приводились подробности карательных акций, упоминались приметы предателей и даже фамилии.

В 1961 году по инициативе руководства Краснодарского краевого управления КГБ была создана специальная подвижная группа, которая пошла «в народ». Она проследовала по маршруту зондеркоманды СС 10-а, которую возглавлял оберштурмбанфюрер СС Курт Кристман.

Зондеркоманда СС 10-а в первую половину войны действовала на юге нашей страны. Вслед за фронтовыми немецкими частями она входила в города и проводила регистрацию и расстрел всех евреев и цыган, брала на учет членов семей командиров Красной Армии и руководящих партийных работников города, выявляла и уничтожала коммунистов, комсомольцев, подпольщиков, партизан.

Офицерами в зондеркоманде были немецкие эсэсовцы. Рядовыми, наряду с немцами, служили изменники Родины, завербованные в лагерях для военнопленных или среди гражданского населения оккупированной территории. Под руководством немцев они проводили операции против партизан, а в городах производили облавы, аресты, массовые расстрелы и другие виды умерщвления людей, а также несли конвойную и караульную службу.

В состав зондеркоманды входили четыре оперативные группы со строго разграниченными обязанностями. Одна из них занималась выявлением советского актива, другая использовалась для операций против партизан, в обязанности третьей группы входила вербовка среди русского населения провокаторов, осведомителей, людей, способных выполнять шпионские функции в нашем тылу. Четвертая группа, совместно с приданной ей ротой вспомогательной полиции, осуществляла непосредственное истребление всех, кто был не угоден «новому порядку».

...Крым, Мариуполь, Таганрог, Ростов, Краснодар, Ейск, Новороссийск, Белоруссия и Польша – такой путь был проделан чекистами для выявления преступлений, совершенных зондеркомандой СС 10-а.

Терпеливо и скрупулезно собирались крупицы данных, на первый взгляд, малопримечательных, порой противоречивых. Но умелая обработка материалов принесла успех: вначале нашли одного предателя, потом другого, а уже эти помогли следствию напасть на след еще семерых. Кроме этого, удалось выяснить судьбу еще нескольких зондеркомандовцев. Например, Гримайло и Зыков нашли смерть от рук партизан. В украинском селе Судженка пожилой колхозник заявил, что в их селе на его глазах русский каратель «с усами» расстрелял местного жителя только за то, что на нем была солдатская гимнастерка. «С усами» – эта примета вызвала смех у некоторых односельчан. Но чекисты взяли на заметку и эту примету. В белорусских Караваичах снова «всплыли» эти усы. Без сомнения, это было одно и то же лицо. А под Минском усатый Гримайло напоролся на партизанскую засаду, был взят в плен и партизанским судом приговорен к расстрелу и понес кару на глазах у жителей всего села. Каратель Зыков чуть заметно заикался, и по этому признаку его нашли.

Работая в Управлении Комитета госбезопасности по Краснодарскому краю, подполковник Борисов держал руку на пульсе поиска.

И вот 10-го октября 1963 года начался Краснодарский процесс. Перед судом предстало девять человек: Буглак, Вейх, Дзампаев, Еськов, Жирухин, Псарев, Скрипкин, Сухов, Сургуладзе. Все они были приговорены к высшей мере наказания – расстрелу. Краснодарский процесс 1963 года, пожалуй, был самый знаменательный. Он показал всем, кому удалось временно уйти от возмездия, что и их черед не за горами. Восемнадцать лет после войны удалось прожить предателям, дышать нашим воздухом, видеть солнце, но их час пробил...

Война помешала Борисову стать журналистом. К началу войны он успел окончить только два курса Московского университета и добровольцем ушел на фронт. Под Истрой был ранен и лечился в московском госпитале. Он довольно свободно говорил по-немецки, и это обстоятельство определило его дальнейшую судьбу. После выздоровления он в составе спецгруппы был выброшен на парашюте в тыл немцев в районе Гродно и почти два года действовал на территории оккупированной Белоруссии. В начале сорок четвертого года был тяжело ранен, но друзья доставили его на партизанскую базу, откуда самолетом его эвакуировали на Большую землю. В госпитале на этот раз пролежал почти полгода. Потом был направлен в особый отдел одной из дивизий, освобождавших Варшаву. Здесь он впервые встретился с начальником особого отдела дивизии подполковником Ларионовым. После войны Борисов работал в органах госбезопасности последовательно в Молдавии, на Украине и в Краснодаре, а полгода назад был переведен в Москву, в Комитет госбезопасности при Совете Министров СССР.

...На совещании следственного отдела Комитета госбезопасности была единодушно принята версия, что убийство свидетеля обвинения Лунина – это дело рук замаскировавшегося врага, который боится разоблачения.

В заключение начальник отдела генерал Ларионов сказал:

– Теоретически можно предположить, что убийца может проживать в любом пункте страны, и его решение устранить опасного для него человека не диктовалось реальной неизбежностью встречи с ним. Возможно, Краснодарский процесс послужил толчком к срыву психики врага после испытываемого длительного нервного напряжения. Однако непосредственная опасность – более достоверный мотив, – следовательно, уместно предположить, что созрели какие-то предпосылки для неизбежности разоблачения. Одно ясно: убийца не прост... Вряд ли он решился бы на новое опасное преступление, если бы не был уверен, что оно – единственный шанс обезопасить себя. Не исключено, что преступник считал Лунина единственным человеком, способным его изобличить, и если теперь, как говорится, по горячим следам нам не найти предателя-убийцу, то в будущем поиск может оказаться безрезультатным...

Было решено детальнее ознакомиться с показаниями Лунина, которые он давал в Краснодаре. Кроме того, в свете новых задач следовало обратить внимание на, казалось бы, второстепенные фамилии состава зондеркоманды, которые фигурировали в следственных показаниях осужденных предателей.

Задача предстояла очень сложная. Не было точных сведений о судьбах и местожительстве уцелевших карателей: часть из них осталась за границей, но, как показала жизнь, некоторые еще скрываются от правосудия в нашей стране.

Генерал Ларионов резюмировал:

– Итак, нужно ехать в Краснодар. Я поручаю эту миссию вам, подполковник Борисов. Не всем она по плечу. Вы начинали – вам и продолжать. Хочу надеяться, что с заданием вы справитесь с честью, хотя, по правде сказать, вам придется искать иголку в сене.

– Очевидно так, товарищ генерал. Но теперь, когда враг снова показал зубы, нужно действовать. Важно, что сейчас мы охотимся не за призраком. Предатель существует, а это – главное...

14

Монотонно рокотали моторы. Тарасюк сидел, закрыв глаза, а когда самолет в очередной раз провалился в воздушную яму, улыбнулся и посмотрел на Борисова.

– Подлетаем, капитан, – сказал Борисов. – По времени – Краснодар.

Впереди, чуть левее курса, появилось далекое зарево. Еще минута-другая, и в черноте ночи на огромном пространстве, будто тлеющие угли затухающего гигантского костра, засветился город.

Самолет сделал круг и пошел на посадку.

...Они вышли из самолета и пошли по мокрому бетонному полю.

Зима покидала южный город. Совсем недавно прошел дождь, и теперь дул теплый, еще влажный ветер; на небе пульсировали крупные зеленоватые звезды.

– Двадцать два часа пять минут. Прибыли точно по расписанию. Хороший признак, – сказал Тарасюк, подставляя лицо теплому ветру.

Борисов понял, что капитан так же, как и он, думает о задании, а точнее, о трудности поиска, в успехе которого он не мог не сомневаться.

Утром Борисов и Тарасюк встретились со следователем Яновским Владимиром Яковлевичем.

– Лунина, говорите, убили, – Яновский снял очки и маленькими усталыми глазами посмотрел на Борисова. – Помню его, хорошо помню... Мягкий такой... настоящий интеллигент... Помню его сдержанную манеру говорить, обстоятельность... Кто убил? Вы убеждены, что это?..

– Да, к сожалению, обстоятельства дела дают нам основание предполагать...

– Рассказывайте... – Яновский закурил и пододвинул к себе блокнот. Он слушал и делал карандашом какие-то пометки. На его живом лице отражались чувства то озабоченности, то сожаления, то горечи.

Во время предварительного следствия Яновский настолько изучил материалы дела, что до сих пор помнил фамилии основных свидетелей, их показания, вплоть до мелочей, и помог Борисову наметить план изучения нужной части архива и дал другие ценные советы.

Борисов и Тарасюк каждый день приходили в небольшой светлый кабинет и, обложившись архивными папками, внимательно читали один из эпизодов страшной летописи войны. Они искали следы из прошлого, которые вели в настоящее.

К концу рабочего дня к ним заходил Яновский. В беседе с ним Борисов оттачивал свои мысли, отвергал или утверждался в своих версиях, но определенного ключа к решению задачи не находил.

Яновский тихо вздыхал и уходил в свой кабинет. Это был невысокого роста человек, с бледным лицом и немного грустными голубыми глазами. Во время оккупации он чудом избежал судьбы, постигшей родных ему людей. В то время его семья жила в Ростове. Когда туда пришли немцы, ему было 12 лет. 10 августа 42 года – он хорошо запомнил эту дату – на стенах домов и на заборах были расклеены «Воззвания к еврейскому населению г. Ростова». В них говорилось, что в последние дни имели место акты насилия по отношению к еврейскому населению со стороны жителей неевреев. И чтобы предотвратить такие случаи в будущем, немецкое командование предлагает всем евреям сконцентрироваться в отдельном районе города, дабы вверить себя защите немецкой администрации. Для этого все евреи должны явиться на сборные пункты, оттуда они в организованном порядке будут препровождены на новое место жительства.

Володя Яновский не мог припомнить случая, когда бы Сашка Чекмарев или Димка Беззубов, с которыми он гонял обруч, читал книги или обменивался аквариумными рыбками, обижали или обманывали его. Они были задушевными, неразлучными друзьями. Ни его отец, ни дядя – никто никогда не жаловался на то, что кто-то их притесняет. Смутная тревога закралась в его маленькое сердце. В семье он был самым младшим. Его сестра Фира закончила 9 классов, а средний брат – Гарик – после семилетки собирался поступить в механический техникум. Володя знал, что он был им сводным братом, но еще не понимал, какой роковой чертой немцы отделили его от них. Он это понял на следующий день, 11 августа.

Группа евреев – человек двести, – собралась в небольшом скверике с покосившимися запыленными скамейками. Люди возбужденно и тревожно разговаривали, поглядывая на спокойно покуривающего немца и нескольких полицаев. Неожиданно из-за угла улицы выехали огромные крытые брезентом грузовики и оцепили толпу. Из них быстро стали выпрыгивать немцы и полицаи.

В этом маневре было что-то странное и страшное. Немцы торопливо подбежали к притихшей толпе и резкими голосами и жестами приказали всем лезть в грузовики.

Володя увидел, как страшно побледнел его отец. Мать судорожно гладила обеими руками голову его и Гарика.

– Мария, отойди с Володей в сторону. Вы русские – они вас не тронут... а для нас, – на его глазах выступили слезы, – кажется, конец...

Подошел переводчик и на ломаном русском языке закричал:

– Провожающиеся, прошу уйти на сторону!

Мать порывисто, будто от пропасти, потянула Володю за руку, и они быстро пошли туда, где стоял переводчик. К ним подошел офицер:

– Документы!

Мать показала ему паспорт. Офицер взял его двумя пальцами и сразу же вернул. Потом поднял за подбородок голову Володи и строго посмотрел в его глаза.

– Твой сын?

– Мой, мой сын! – с трудом подавила мать крик отчаяния: она видела, что ее мужа подталкивают к грузовику. Немцы деловито, но еще не грубо, подсаживали людей в кузова, – видимо, они предвкушали эффект неожиданности, когда эти загнанные люди поймут, наконец, куда их «переселяют».

Прошли годы... И разве не знаменательно, что уцелевший Владимир Яковлевич стал одним из тех, кто сурово покарал гнусных предателей.

На четвертый день, когда Борисов и Тарасюк, заканчивая работу, сдавали пожилому капитану дела, вошел Яновский.

– Товарищ подполковник, только что мне звонил Климов, – обратился он к Борисову. – Сказал, что его срочно вызывают в крайком, но он приглашает вас сегодня к себе.

– Спасибо, товарищ майор. Интересно, как он узнал, что я в Краснодаре? – спросил Борисов.

– Секретари все знают, – улыбнулся Яновский. – Нет, шучу... Я с ним утром разговаривал. Вы слишком увлеклись работой; но я по себе знаю, что подчас полезно переключить внимание на что-то другое, отдохнуть.

– Благодарю за содействие, товарищ майор, и за полезный совет, – засмеялся Борисов.

– Ну, тогда я пошел. До свидания.

Борисов всегда с уважением относился к Яновскому. Он и раньше был наслышан о нем, как о толковом, проницательном следователе, несколько раз с ним встречался, но это были мимолетные встречи. Теперь он убедился, что Яновский прекрасный, чуткий человек.

Борисов и Тарасюк не спеша шли по улице Орджоникидзе. Был субботний вечер. Под ногами похрустывал ледок на неровностях асфальта, в воздухе кружилась серебряная пыль изморози.

Быстро темнело.

Борисов и Тарасюк поднялись на второй этаж старого дома довоенной постройки, в котором Климов занимал небольшую двухкомнатную квартиру еще с довоенных лет.

– ...А я только что приехал. Был на заводе... Интересный почин... Но это для меня... Садись, Глеб Андреевич, сюда, в качалку. Только здесь я отдыхаю... в движении. – Климов был в веселом настроении. – Знаешь, в ней хорошо думается. А вы, Олег Митрофанович, садитесь на диван.

Борисов сел в кресло-качалку и сильно закачался.

– Неплохо. Может, и мне поможет? И долго нужно качаться, чтобы что-нибудь придумалось? – засмеялся он.

– Тебе, я думаю, – немного. А я сегодня позвонил Яновскому... Нужно было кое-что найти в архиве. Мы задумали коллективно написать книгу о подпольщиках нашего края. Если бы он не сказал о тебе, сам бы ты не догадался зайти?

– Упреки преждевременны, ибо «первым делом – самолеты». Не терпелось за что-нибудь зацепиться... Тереблю Краснодарский процесс.

– До сих пор возвращаешься?

– Понимаешь, рецидив. Кое-кто из команды дает о себе знать. Убили свидетеля с Брянщины. Как видишь, там аукнулось – в Москве откликнулось. И вот меня направили сюда.

– Нашел что-нибудь?

– Так... мелочи. Пока ничего существенного.

– Беспокойная у тебя работа...

– Лучше скажем: у нас! Пожалуй, у секретарей еще беспокойнее. Жизнь выдвигает новые и новые проблемы, а секретарь, как чуткий барометр, должен осмысливать все эти «ясно», «пасмурно» и своевременно реагировать на положительные и отрицательные веяния. Верно, секретарь?

– Значит, я, по-твоему, синоптик? Не согласен. Синоптик анализирует и обобщает сведения и со спокойной душой говорит: «Буря» и так далее. А мы с тобой должны делать так, чтобы всегда сияло солнце. Вот так, товарищ подполковник!

– А где же Вера Александровна? – спросил Борисов.

– Уехала в Ленинград защищать кандидатскую. Считает историю самой важной наукой.

– Хвалю: история – это опыт народный...

– Оно-то так, но она попотчевала бы вас лангетиком. Ну ничего. Сейчас что-нибудь сам придумаю. Бутылочка муската у меня где-то скучает по компании. В прошлую пятницу я только приехал. Был в Египте. Так что вы пока посмотрите фотографии...

Климов достал из книжного шкафа новенькую папку и протянул Тарасюку:

– Почти наглядное пособие для египтологов. Здесь и фараоны, и пирамиды, и сфинксы, ну... и наша делегация.

Климов наскоро приготовил ужин и пригласил гостей к столу.

– Итак, были мы в Каире, Александрии, ну, а главная наша цель – Ассуан. Каир производит впечатление большого муравейника. Жарко там, иногда пыльно. После нашей зимы просто изнывали от жары. И вот в таких условиях наши люди работают по-ударному; авторитет их колоссальный. Плотина получится под стать Хеопсовой пирамиде. Я там разыскал земляка-краснодарца... Иван Федорович Дробовников. Удивительно непоседливый человек. Строил Волго-Дон. Ему пятьдесят пять лет, а экскаватор в его руках – «как ложка у обжоры». Так его работу охарактеризовал один английский корреспондент. Полторы нормы в смену. Вот он... – Климов подал Борисову фотографию. – Мне сказал редактор, что ее напечатают в газете. Каково?!

– Знатно. Вот это человек! – заметил Борисов.

– В войну партизанил. Мы с ним были в одном отряде. Напористый человек, сильный, выносливый.

– И много в этом степном крае было партизан? – спросил Тарасюк.

– На территории Краснодарского и Ставропольского краев действовало сто сорок два отряда и мелких групп. Лесов у нас мало. Плавни выручали. Помню, выкатят, бывало, немцы орудия и садят по плавням. И вот однажды, когда подходила наша армия, немцы открыли шквальный огонь по партизанам. А сзади нас – немецкий отступающий фронт. Топчемся мы на пятачке, а маневрировать нет возможности. И тут подбегает к командиру и ко мне этот Дробовников и вызывается уничтожить батарею. Риск огромный, надежды на успех почти нет, но – делать нечего – побьют нас немцы снарядами... Мы и согласились. Я возглавил эту группу, и мы переправились через Кубань... По-нашему вышло – всыпали мы им по задам.

Климов помолчал.

– И вот парадоксы жизни: представьте себе, что его брат, Емельян, был заядлым полицаем. – Климов пожал плечами. – Братья – а враги. С одного крыльца пошли в жизнь... разными дорогами. Для всех одно воспитание, все пользуются благами жизни, и нет вроде почвы для вражды, а вот...

– Сейчас-то наш народ стал другим. После революции много оставалось «обиженных», и в войну все они всплыли. Но такие экстремальные условия, как война, неизбежно вызывают к жизни и отдельные случаи растерянности, паники среди пусть честных, но малодушных людей. А малодушие – это уже измена. – Борисов закурил и подошел к книжному шкафу. – Вот я вижу у тебя книги о войне. Правдиво ли в них показана война? Правдиво. Книги волнуют... Грандиозность подвига потрясает... Результат – наша победа. Но можно ли средствами искусства в должной мере передать подрастающему поколению представления, полностью соответствующие атмосфере военной поры? Как передать смертельную усталость души и тела, апатию и подчас равнодушие к своей судьбе: «Только бы все это хоть как-то да кончилось!» А красота и величие заключаются не столько в отсутствии подобных чувств, а именно в преодолении этих вполне естественных человеческих слабостей силами собственной воли, во имя долга, ответственности за судьбу Родины.