Текст книги "Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Данил Корецкий

Соавторы: Анатолий Кузнецов,Николай Коротеев,Лазарь Карелин,Теодор Гладков,Аркадий Ваксберг,Лев Корнешов,Лев Квин,Иван Кононенко,Вениамин Дмитриев,Владимир Масян
сообщить о нарушении

Текущая страница: 134 (всего у книги 178 страниц)

Без роздыху снова вгонял лопату в грунт. И так мог работать без устали часами. Но уж когда садился покурить, когда скручивал самокрутку толщиной в палец, то никакая сила не могла заставить его изменить выбранную позу, пока не затекали спина или ноги. Тогда он, жмурясь, спрашивал, ни к кому не обращаясь: «Не пора ли размяться?» и брался за лопату.

– Как звать-то тебя, богатырь? – спросил его Борис как-то.

– Жаба, – безразлично отозвался тот.

– Я про настоящее имя спрашиваю.

– Настоящее я и сам забыл.

Сказал и вздохнул так, что у Боярчука заныло под ложечкой. А на другой день, будто мимоходом, обронил, скривя губы в немыслимой ухмылке:

– Михаилом меня нарекли. Чудно, право!

– Что же здесь странного?

– Да что ты вспомнил! И на кой бис тебе это?

– Не телок же ты, чтобы по кличке звать.

– Тут все телки, окромя волков.

И опять непонятно ухмыльнулся, щуря подслеповатые глаза.

– Очки не пробовал носить? – посочувствовал Борис.

– Иде ты видел корову в очках? – расхохотался Жаба до слез.

В другой раз они вместе ловили дырявым бреднем линей в озере. Вода была еще холодной, но продовольствия команде отпустили в обрез, чтобы только, как говорится, с голоду не помереть. Вот и промышляли сами.

– Может, гранатой шандарахнем? – предложил Борис. – Ноги от холода ломит.

– Ключи бьют, оттого и холод. Ты клячу-то по дну тащи, не поднимай.

– Шума боишься?

– Зачем зря припас тратить, когда и сеткой возьмем.

– А чего их беречь? Скоро они никому не понадобятся.

– Как сказать, – кряхтел Жаба. – Тягни на берег. Швыдче!

Рыбы поймали мало, но на уху хватило. Кашеварил Ходанич. Втроем похлебали из одного котелка. Угли забросали сырым лапником, сверху поставили шалаш – и готово походное жилище. Спать ложились с наступлением темноты, но сон не шел. Ворочались, курили. В этот раз Боярчук решился, сказал, не таясь:

– Нет, такая жизнь не по мне. Мы такого на фронте наелись по уши. Я и Сидору сказал, уйду от вас.

Парни замерли. Даже дыхания не слышно стало.

– Уйду на хутора. Пережду, – продолжал Борис. – Не может так тянуться без конца. Мы ведь молодые. Нам жить да жить надо. Семью заводить, хлеб сеять, детей растить.

– Намедни ушли четверо, – осторожно обмолвился Ходанич. – Пока никаких известий нет.

– А мне идти некуда, – неожиданно сказал Жаба, – братнева кровь на мне.

– Ты убил своего брата? – ужаснулся Петр.

– Не я убил. Но я не помешал, хотя мог.

– Как же это было?

– Прошлой осенью мы с братом рожь косили. Добрая выдалась рожь. Земля-то, почитай, всю войну спала. Колосья аж до груди доставали. Поклали на воз, на гумно везти. Тут и они явились. Прикинули, сколько намолоту будет. Велели две трети в лес доставить.

– Отказались?

– Свезли, – тяжело выдохнул Михаил. – Только меньше, чем велено было. Советской-то власти тоже сдавать нужно. И самим зиму жить.

– На троих поделили?

– Для первого раза избили нас смертно. Не удержался брат. Донес в милицию. Понаехали к нам, стали вдругоряд перемерять все. Говорят, мы бандитам больше дали, чем советской власти. И что мы прямые пособники националистов. Вот тут брат и взъярился. Кинулся на следователя с кулаками. Застрелили. Крик, шум. В сумятице-то я и утек в лес.

– Вредитель тот следователь, – в сердцах сказал Ходанич. – Его самого к стенке надо ставить.

– Все равно мне теперь прощения нет, – после долгого молчания вновь заговорил Михаил. – Скоро год, как в банде.

– Да и как уйдешь, если с тебя глаз не спускают?

– Надо напроситься на боевую операцию, – подсказал Боярчук. – Если не удастся сдаться, можно притвориться убитым.

Ему никто не ответил. Больше они на эту тему не разговаривали. Но с той поры, и это Боярчук почувствовал сразу, между ними установились иные отношения. С виду все осталось по-старому, но за каждым словом, за каждым взглядом им виделись свои, только им понятные намеки и желания. Они чаще стали держаться вместе.

В день, когда велено было вернуться на базу, Боярчук предположил недоброе.

– Видно, готовится серьезное дело. Нельзя прозевать момент. Мы должны узнать, что затевается, и постараться, чтобы не обошлись без нас.

– Я упрошу Кудлатого, – пообещал Михаил.

– Только не суетитесь, – предостерегал Борис. – Прыщ – старый лис. Читает мысли по глазам. При нем набрать в рот воды!

– С собой бы его прихватить! – не утерпел Ходанич.

– Выкинь из головы! – резко осадил его Борис. – Есть вещи поважнее.

Никто не стал с ним спорить. Только Михаил сказал:

– Мы на тебя надеемся, а в нас не сомневайся. Сделаем, как скажешь.

Ходанич согласно кивнул головой. Боярчук впервые за последние дни радостно улыбнулся и протянул парубкам руку.

* * *

Сидор был вне себя: четверо бандеровцев добровольно сдались чекистам, пятеро сгорели в Копытлово вместе с запасом бензина для мотоцикла и грузовика; посланный за продуктами Капелюх с группой разведчиков напоролся на засаду. Вместо продуктов двое убитых, трое раненых. А чем их лечить? Кем их заменить? В лагере растет недовольство. Пришлось срочно отобрать охотников стрелять в бору дичь и рыбачить по лесным озерам. Но добровольцы, как правило, сами пожирали добычу, и проку от них банде было мало.

Главарь заперся с Прыщом, но, как ни крутили, все чаще сходились на предложении Боярчука уйти из здешних мест туда, где их не ждут.

– Боюсь, во время перехода утекут хлопцы из местных, – сокрушался Прыщ. – А дурной пример заразителен.

– А ты сделай так, чтобы не утекли.

– Легко сказать.

– Тоже мне, заместитель, – пренебрежительно хмыкнул Сидор. – Тогда слухай меня. Перед уходом устроим тарарам в Копытлово. Побьем активистов, сожгем строящийся клуб, а может, и всю деревню для страху. Там же оставим заслон. Вот туда-то и назначишь всех сомнительных. После того, что мы сделаем в селе, в плен брать не будут.

– Голова! – Восхищению Прыща не было предела.

– Это еще не все, – удовлетворенно потирал руки сотник, – уходить станем тремя группами. Каждой дадим свой маршрут. Будто бы свой! На самом деле пойдём друг за другом. И если кто ненароком отстанет от одной, попадает в лапы другой. Мы с тобой уходим последними.

– А Капелюха пошлешь первым?

– Не доверяешь больше?

– А ты доверяешь? – вопросом на вопрос ответил Прыщ.

– Я и тебе не доверяю, – откровенно грубо сказал Сидор. – Не хочешь идти со мной?

– Я бы оставил Капелюха в заслоне. – Ушел от прямого ответа Прыщ. – В последнее время он сдал на глазах. С хлопцами не ладит, пьет беспробудно, задания проваливает.

– Думаешь, его карта бита?

– Он слишком много знает, – неопределенно промямлил начальник службы безпеки. – И главное, знает, где наше золото.

Последний довод перевесил все остальные. Участь Капелюха была предрешена.

Остаток дня Сидор обдумывал план нападения на Копытлово, но из головы не шло золото. О нем в банде знали только четверо: он, Гроза, Капелюх и Прыщ. Даже те бандеровцы, что прятали ящик, а потом незаметно «исчезли» не без помощи Грозы и Прыща, не догадывались о содержимом. Теперь не стало и Грозы, не уцелеет в схватке с чекистами Капелюх. Но Прыщ! Так просто его не уберешь. У безпеки свои щупальца. За кордоном тоже не простаки, трижды проверяют любую версию. В центральном проводе закордонных частей ОУН сегодня больше верили референтам СБ, чем отцам-командирам сотникам и даже куренным. Все друг другу не доверяют, все друг друга подозревают. Хуже, чем при немцах. И как это он проглядел, упустил возможность встретиться со Стрижаком. Ведь предупреждал дьякон здолбицкий, что человек тот свяжет с американцами. Вот кто теперь нужен был Сидору. Новый хозяин. Тогда и золотишко можно прикарманить, не делясь с Прыщом и центральным проводом. И уйти не просто за кордон, а за океан, где его никакая сила не достанет.

Сидор вдруг вспомнил, что Стрижак хотел встретиться с Боярчуком, и дьякон обещал их познакомить. Опять Боярчук? Добрый или злой гений послан господом Сидору? Почему он не приказал повесить его там, на мельнице? Что остановило сотника? Почему сегодня прощает он дерзостные речи строптивца? Эх, если бы Капелюх не проглядел краснопогонников на мельнице, многое бы открылось Сидору.

Невеселые думы его чередовались с воспоминаниями. Мельница. В его родном селе подо Львовом у глухой запруды тоже стояла мельница. Когда-то она была ветряная, и ее ребристые крестообразные крылья взлетели над старыми вербами. Потом ветряки сняли, установили паровую машину. Запускали ее рано утром, и она чихала, выплевывая через выхлопную трубу, уходящую в ров, черные сгустки сажи и копоти. Мальчишки не единожды пытались заткнуть трубу своими картузами или буряком. Седоусый механик-немец ловил их и нещадно порол крапивой. Однажды попался и Сидор. Два дня потом отмачивал зад в лохани с холодной водой, а на третий написал на механика донос, где «расписал» речи красного агитатора. Старика арестовали, а Сидору пожаловали поросенка. Возможно, тогда он и понял, что на политике неплохо зарабатывают, если держать нос по ветру. И совесть его не мучила. Ее просто не было у него.

Вечером, когда уже стемнело, сотник велел позвать Боярчука. Выставил на стол четверть самогона, консервы, сало, круг копченой домашнего изготовления колбасы. Сирко подогрел в глиняной духовке каравай ржаного хлеба.

– Ешь от пуза, угощаю, – по-царски расщедрился Сидор. – Отощал небось на работах.

– С чего такая милость?

– Сперва едят, потом о деле говорят, – не унимался кичиться сотник.

– Не возражаю, – Боярчук с треском отломил здоровенный кусок колбасы, налил себе и сотнику самогону.

– Доброе зелье, Кристина Пилипчук варила. Не слыхал про такую?

– Нет, не слыхал.

– Позабыл, значит, земляков. – Сидор отпил от кружки, словно смакуя питье, крякнул и только потом выпил залпом.

Боярчук налегал на закуску, слушал.

– Негоже забывать своих, – отечески выговаривал сотник, но глаз его смотрел трезво. – Видно, пора тебе дома побывать.

Борис чуть не подавился.

– Бона! Испугался?

– Шутки шутить изволишь? – набычился Боярчук.

– Отчего же шутки, – Сидор вновь потянулся к бутыли. – Хочу дело тебе поручить нешутейное.

– Ты мое мнение знаешь. Не замай меня, не выйдет.

– Погоди ерепениться. Сначала выслухай.

Сидор вышел из-за стола, проверил, плотно ли затворена дверь, встал за спиной Боярчука.

– Ешь и на ус мотай. – Сотник прибавил огня под потолком. – Хочу я за кордон уходить. Не сегодня и не завтра, конечно, сам понимаешь. Но ты прав: уходить краснопогонники все равно нас вынудят. А теперь пораскинь мозгами: с чем туда, на Запад? Побитыми собаками с поджатыми хвостами или народными героями с полными карманами денег? Каждой свинье в ноги кланяться или с золотым запасом-то ей сапогом в рыло тыкать, ежели что не по-твоёму.

– Думаешь, у меня в хате клад зарыт? – усмехнулся Боярчук.

– Не перебивай, – рассердился Сидор. – Твой интерес здесь тоже не малый.

Боярчук обернулся:

– Ой ли?

– Где деньги хранятся, я знаю. А взять их поможешь ты со своим отцом.

– С кем, с кем?

– Не ослышался! С родным батюшкой своим, Григорием Семеновичем Боярчуком!

– Он, что же, с вами? – опешил Борис.

– С нами всякий украинец. Только не всякий то разумеет, – Сидор наслаждался произведенным эффектом. – Чуешь?

– Ты дело говори!

– Куда спешить? Еще по единой выпьем. Зачипило? То-то, а не хотел и слухать!

– Через родителей меня достать хочешь?

– Я денег достать хочу! И не сто и не тысячу, а миллионы! – ударил по столу кулаком сотник. – А тебя мне прихлопнуть – только пальцем шевельнуть. Да люб ты мне, дуралей. Вот и жалею на тебя пулю.

Сидор обнял Бориса, чмокнул холодными губами в переносицу.

– Поможешь мне, в накладе не останешься. Гуляй на все четыре стороны, бес с тобой. С такими деньгами мы нигде не пропадем. Может, когда еще и пригодимся друг другу? А?

– Может. – Борис не знал, что и думать. – Только при чем тут батя?

– От него будет зависеть главное: возьмем мы деньги или нет.

– А яснее нельзя?

– Брать будем почтовый поезд с банковским вагоном, – почти шепотом пропел Сидор.

У Боярчука словно камень с души упал. Теперь он понял, зачем сотнику понадобился его отец.

– Почтовый ходит вне расписания? – спросил он.

– Смышленый, – засмеялся хозяин. – Завтра пойдешь в село, встретишься со своими, погостюешь до вечера. Скажешь батьке, что от него треба и как тебе то передать.

– Не получится, – развел руками Борис. – Сам говорил, стережет меня особый отдел дома.

– Хлопцы были, никого не видели.

– Так не их ждали, потому и не видели.

– Сведения верные.

– Я не боюсь. Но рисковать по пустякам, затевая такое предприятие?

– Хорошо, – согласился Сидор. – Тогда притащим твоего Григория Семеновича сюда?

– Не годится, если за хатой слежка.

– Что же ты предлагаешь?

– Устроить встречу где-нибудь в городе. Отца подготовить заранее, чтобы не отчудил чего зря.

– Это нетрудно. Есть место надежное, есть люди, которые встретят и прикроют, если понадобится.

– Только помните, что Григорий Семенович не всякому поверит.

– Кого на примете имеешь?

– Степаниду Сокольчук.

Сидор долго молчал. Если бы Сокольчук не ходила курьером во Львов и Краков, не знала явок, он давно бы приказал покончить с ней, но сотник рассчитывал пустить женщину по давнему маршруту впереди себя, когда пристанет время. Надеяться на авось в последнем броске было глупо. Степанида надежно прикроет его маршрут, проверит адреса.

Наконец сказал:

– Сокольчук получит необходимый приказ.

– Я бы хотел сам поговорить с ней.

– Излишне, – непреклонно, словно и не было раньше доверительного тона, отрезал сотник и встал. – Иди отдыхай и готовь план захвата поезда. И ни клочка бумаги, все держать в голове!

Боярчук ушел, а Сидор заглянул за занавеску. Там прятался Прыщ.

– Все слышал? – спросил главарь.

– Слухал и дивился. – вылезая из-под шубняка, не без лести отвечал Прыщ. – Великий проповедник в тебе сгинул.

– А может, еще не прошло наше время?

– Верь сам, как другим внушаешь.

– Ладно балакать, – осадил его Сидор. – Пошлешь за Степанидой.

– Не слишком ли ты доверчив к ней?

– Тебе дай волю, ты меня совсем изолируешь.

– Я о нашем общем деле пекусь. И за тебя в ответе…

– Будет! – Сотник устало махнул рукой. – Иди исполняй, что велю.

А минут через сорок, когда и сам Сидор ушел проверять караулы, к нему в схрон спустился человек, осторожно постучал в переборку, отделявшую комнату главаря от кладовой.

– Это ты, Сирко? – послышался шепот.

– Иди скорей, – позвал адъютант Сидора и отворил узенькую дверку.

Из кладовой выбрался Капелюх.

– Узнал? – спросил Сирко.

– Есть золото, – стуча зубами, еле выговорил Капелюх. – Если не проморгаем, будет наше.

И они спешно юркнули в запасной лаз.

* * *

Капелюх не просчитался, сделав ставку на алчность Сирко. Намекнув адъютанту, что Сидор с Прыщом прячут золото, награбленное еще при немцах, подбил его на подслушивание всех разговоров в штабе. То, что услышал Капелюх в схроне главаря, стоило опасной игры. Теперь он знал, каким способом хотят избавиться от него. Это намного облегчало план его спасения. Он решил не противиться сотнику и не показывать вида Прыщу, что недоволен его придирками и подозрениями. Самому вызваться в прикрытие, как бы во искупление старой вины. А тем часом припасти надежную бричку с парой добрых коней, которую к назначенному сроку пригонит Сирко. И когда начнется заваруха, незаметно исчезнуть. Благо он знает, где хранится заветный сундучок.

На следующий день пошли обложные дожди. Свинцовое небо придавило, пригнуло к земле мокрый лес и сеяло, сеяло без конца свою холодную капель. Непогода, однако, позволила бандеровцам вылезти из земляных нор. Было уже достаточно тепло, чтобы бояться сырости. Да и в заплесневелых погребах сидеть больше не было сил. Поделали навесы из веток, развели костры. В дождь самолетов не опасались.

Обстановка располагала к праздности. Сначала кое-где звякнули чарки, потом бутылки пошли по рукам. Не известно откуда появились новые припасы самогона, и загуляла в банде лихая пьянка. Несколько человек даже пытались запеть, но были поколочены временно вынужденной оставаться трезвой, а потому злой охраной. Но к вечеру пьяное воинство стало неуправляемым. То и дело у костров возникали драки, брань. Всюду требовали самогона и хлеба. Кричали и звали на разбой. Дело кончилось тем, что перепившийся насмерть кашевар сунул в огонь вместо полена противотанковую гранату. Разметанные по веткам куски человеческих тел и парящая горячая кровь заставили многих впасть в оцепенение. Но других привели в неистовую ярость, граничащую с безумием.

– Как бы не вышло бунта, – докладывали Сидору, все время попойки остававшемуся в схроне. – Кто зовет грабить железку, кто жечь Копытлово, а кто и на город замахивается.

– Вид крови требует новой крови.

– Приказывай, сотник!

– Надо утихомирить их, пообещать набег, – советовал Прыщ. – Не ровен час, без команды кинутся.

– Обещания сейчас не помогут.

– Но и вести пьянющих нельзя, побьют.

– Нужна жертва, – цинично изрек Сидор. – Грехи я отпускаю.

– Охрим, божий человек, – подсказал Прыщ.

– Нельзя, браты! Не в себе он! Иисуса побойтесь! – зароптали некоторые.

– Цыц! – прикрикнул на них Прыщ. – Кто пикнет, сам удавку получит.

Контуженый крестьянин Охрим стирал в банде белье, помогал кашеварить, ухаживать за ранеными. Вследствие контузии разговаривать он не мог и только мычал, как немой, да часто смеялся там, где надо было плакать, а плакал тогда, когда люди смеялись. В банду он забрел случайно, бездомным скитаясь по свету. За ковш похлебки стал помогать людям, кому – неведомо.

– Боевики, измена! – кричал Прыщ на поляне. – Все ко мне!

Позади него бандеровцы держали под руки улыбающегося Охрима.

– Поймали предателя! – неистовствовал Прыщ. – Вот кто наших заложил на мельнице, вот кто предал нас на маслозаводе! Раскололся он под нашими дознаниями!

– У-у, – страшно загудела толпа.

– Пусть все видят, что не наговор это! – размахивал руками Прыщ перед лицом Охрима. – Скажи им, что правду говорю!

Улыбающийся старик закачал головой.

– Смерть! – заревела толпа. – Смерть!

– Погодите, судить будем! – кричал Прыщ, но его уже не слушали, оттеснили в сторону и кинулись на полоумного смеющегося человека.

Дальше страшно было смотреть даже Прыщу. Он отошел подальше от разъяренной стаи и тут встретился глазами с ненавидящим взглядом Жабы.

– За что старика на растерзание отдал? – сжимая кулаки, хрипло спросил Михаил.

– Молчи, сука! – подскочил к нему Прыщ. – Своими руками удавлю.

– Но-но, не замай! – ткнули ему в спину стволом автомата. Позади него стояли Кудлатый, Боярчук и Ходанич. Решительный вид троицы остудил пыл помощника главаря.

– Я выполнил приказ Сидора, – поспешно сказал он и, пятясь, отступил прочь.

Немыслимая смерть Охрима сделала свое дело. Снова пьяный разгул взметнулся над поляной. Но в бой уже никто не рвался. Многие в душе своей плакали над выпавшей долей и заливали горе вонючим зельем. Черная жуткая ночь скрывала их слезы.

* * *

Дом Сидоруков указал голопузый и босоногий малец. По зову Ченцова он смело уселся на лопнувший дерматин сиденья. Утирая сопливый нос, грязным пальцем тыкал в сторону подворий и называл писклявым голосом хозяев.

– Только в хате нимае никого, – объяснил хлопец, когда машина остановилась у нужного плетня. – На огороде шукайте.

Огород, а точнее, гектарное приусадебное поле, у Сидоруков прямо за вишневым садом. Цветочные почки на ягодных кустах еще только начинали лопаться, но горьковатый привкус вишневого клея щекотал ноздри, напоминал то о домашнем варенье с кипящей пеночкой в тазу на летней печке, то о терпко-сладком сушняке плодов, рассыпанных заботливыми хозяевами на сухом чердаке клуни.

Шофер Ченцова Сашка не выдерживал соблазна, по пути ковыряя янтарный нарост на стволах, с причмокиванием пихая в рот. Странно, но и самого Ченцова неудержимо тянет к смоле, а он только шумно вдыхает густой воздух, да трясет головой.

– Здорово ль ночевали? – невпопад кричит он супругам.

Те неспешно оборачиваются на приветствие, из-под ладоней разглядывают нежданных гостей. Узнав, шагают навстречу.

– Эко вспомнил, Василий Васильевич, – говорит Сидорук. – Мы уж, почитай, обедать собираемся.

– Добре, – поддерживает мужа смекалистая хозяйка. – Будэмо обидаты. И гость поисть з намы.

Она снимает с плеча корзинку с зерном кукурузы и ставит к ногам Ченцова.

– Чи не разучился крестьянскому делу? – смеется она.

– На обед заработаю!

Ченцов с удовольствием снимает гимнастерку, ловко подхватывает корзину и, захватив горсть семян, широким жестом разбрасывает их по вспаханному полю.

Теплое зерно грело ладонь. Теплое солнце грело израненную спину. «Живи, земля! Рожай, земля!» – проговорил про себя Василий Васильевич и чуть не заплакал, вдруг ясно представив бледное, безжизненное лицо Ульяны. Покачнулась под ногами пахота, перекувыркнулось над головой небо.

Очнулся он на лавке в сидоруковой хате.

– Как же это, товарищ подполковник, – плаксивым голосом спрашивал Сашка. – День и ночь работает, не отдыхает, замаялся вконец, – объяснял хозяевам.

– Не гундось, – хотел остановить его Ченцов, но сам не услышал своего голоса.

– Испейте молочка, полегчает. – Жена Сидорука приподняла голову подполковника, насильно приставила к губам холодную крынку.

И правда, полегчало. Отступила хворь. Только богатырский сон свалил намертво начальника райотдела. Даже слова промолвить не смог. Так и уснул с полуоткрытым ртом. Но не успели Сашка с Сидоруком выкурить на колоде под стеной сеновала по цигарке, как во двор вышел Ченцов.

– Разбудили? – встрепенулся Сидорук.

– Не-е! – Сашка каблуком сапога затоптал окурок. – Это он на фронте приучил себя спать по двадцать минут. В разведке. – И пошел к колодезному срубу за родниковой водой.

Помывшись по пояс, подполковник порозовел лицом, глаза его снова заблестели.

– А кто, Сашка, нас обедом грозился напугать? – попробовал он отшутиться.

Недолго ты так протянешь, – по-мужицки серьезно сказал Сидорук.

Ченцов не ответил. Надел гимнастерку, затянулся ремнями.

– Не серчай, – упрекнул его крестьянин. – Не в укор тебе сказано.

После скромного, но сытного обеда поехали к зданию сельсовета. Сюда же должен был заявиться и председатель райисполкома Скрипаль. Цель поездки, мягко говоря, не очень устраивала Ченцова. Нужно было охватить жителей Копытлово кампанией по участию в подписке на государственный займ. Как член бюро районного комитета партии он был обязан контролировать ход подписки, хотя предпочел бы сам остаться без оклада, лишь бы не выпрашивать деньги у населения. Займ был делом, конечно, добровольным, но Скрипаль рекомендовал Ченцову прихватить с собой взвод солдат, дабы не затягивать дело. Василий Васильевич еле уговорил председателя отказаться от подобной затеи. Себя же утешал мыслью поучаствовать вечером в торжествах по случаю открытия комсомольцами сельского клуба. А к Сидоруку заехал, чтобы предупредить его боевую дружину на случай возможных провокаций со стороны бандеровцев. Не мог он и предполагать, что об этих торжествах думал и Сидор.

Заседание правления уже началось. Председателя совета здесь так и не выбрали до сих пор. За все отдувался секретарь – малограмотный, но партийный фронтовик Сема Поскребин, суетливый, крикливый, но не злобливый двадцатидвухлетний парень, который недавно женился и, казалось, даже в мыслях еще не очень желал удаляться от теплых жениных пуховиков. Невероятными посулами и беспощадной бранью Сема собрал правленцев за час до приезда Скрипаля, и те успели заплевать шелухой от каленых семечек весь пол. За это, услышал Ченцов, и выговаривал предисполкома района сельскому секретарю.

– Совет у тебя или бедлам? – гремел Скрипаль. – По вас о власти судят. А ты в избе порядок удержать не умеешь, что же о селе говорить?

– Разве за нашими мужиками уследишь? – отбивался Поскребин. – Иной приходит за справкой, дожидается и курит. Не запретишь ведь! А он покурит да незаметно охнарик под скамейку воткнет.

– Да че с тобой говорить! – сердился Скрипаль. – Давай об деле.

Ченцов не торопился заходить. Постоял у приоткрытой двери, по привычке заглянул в соседние комнаты. Пусто, пыльно. Даже мебели никакой. Все подчистую реквизировали или растащили в бывшем панском доме. А заполнить пока нечем, да и нужды нет. Не обрел еще дом нового хозяина.

На цыпочках вернулся в приемную. Увидел на подоконнике детекторный приемник без задней панели. Покрутил ручки. На удивление аппарат зашипел и заговорил: «…ит Москва! Передаем последние известия. Большой трудовой победой увенчался труд многочисленного отряда энергостроителей Днепрогэса – пущена в строй еще одна турбина разрушенной гитлеровскими варварами гидроэлектростанции на Днепре…»

Из-за двери высунулся всклоченный чуб Семы, Ченцов с досадой выключил радиоприемник и прошел в кабинет бывшего сельского головы.

Вокруг голого облезлого стола сидели директор школы Ракович, единственный сельский механик Шевченко, бывшие партизаны братья Манохины, многодетная вдова Мария Гриценко да комсомольский вожак Миша Гонтарь. Поскребин писал протокол. Скрипаль, припадая на протез, как маятник, раскачивался у него за спиной.

– Вот, подивись, – обратился он к Ченцову. – При плане пятнадцать тысяч они оформили подписку только на жалких две тысячи. И их это не волнует.

– На две тысячи триста пятьдесят, – поправил Сема.

Скрипаль дернулся и скривился, как от зубной боли.

– План вам, товарищи, довели десять дней назад, а вы и не чухаетесь. Придется принимать к вам крутые меры.

– Пойдите сами спытайте, чи вам дадуть, – ответил за всех старший Манохин и смутился под строгим взглядом предисполкома.

– Не думайте и не надейтесь, – взвинчивал себя и других Скрипаль, – что вопрос займа будет снят с вас. Расшибитесь, а план дайте! Иначе разговор будет другой. В первую очередь ответят те, у кого партбилеты.

Болезненный Ракович нервно затеребил и без того мятую шляпу. По лицу и шее у него пошли сизые пятна.

– Не стоит нас п-пугать, товарищ С-крипаль, – заикаясь, проговорил он. – Мы к-конечно виноваты, но н-не враги с-советской власти.

– Во вражий стан вас никто и не записывал, – смягчился Скрипаль. – Но невыполнение распоряжений центра будем расценивать однозначно. Как прямое пособничество! Ясно?

Говорил Скрипаль, но все посмотрели на Ченцова.

– Товарищам надо помочь, – прокашлявшись, сказал подполковник. – Я предлагаю сейчас пройти по дворам и поговорить с людьми. Одну группу поведу я, вторую – товарищ Скрипаль.

За предложение ухватились все. Предисполкома оставалось только согласиться.

– При одном условии, – попросил Скрипаль. – Вначале чаем напоите. Хлеб и колбаса у меня с собой. А то мы с шофером вес день в дороге.

Чай приготовить попросили «главного пособника» – Марию Гриценко, которая с радостью взялась за привычные хлопоты, так и не уяснив, куда ее приписали. Да хоть и горшком назови, как говорится. Лишь бы дальше куда не задвинули.

С Ченцовым пошли Шевченко, Миша Гонтарь и Поскребин. Первый дом – Матящуков. В сливовом цвете растворяются побеленные стены построек. Земля крутом вскопана, двор чисто выметен. Живут здесь мать с сыном. По хозяйской руке и заботе не сразу и догадаешься, что сын – безногий инвалид войны. Да не такие Матящуки, чтобы отчаиваться. Агриппина, как сына из госпиталя привезла, нанялась на здолбицкий маслосырозавод. Сам Николай и месяца не отдохнул, устроился в сапожную артель сапоги да туфли тачать, зимой валенки подшивать. А кому нужно, и конскую сбрую починить брался, столярной или слесарной работой не брезговал. Даже кастрюли паял. Для всех баб в округе нужнее его человека не было. А вот приголубить безногого никто не решался.

Николай под навесом сараюшки стучал сапожным молотком.

– Привет, Коля! – крикнул Миша Гонтарь.

Матящук вынул изо рта деревянные гвозди и, опираясь на самодельные костыли, припрыгал к плетню. С открытой улыбкой оглядел нежданных гостей.

– Здравия желаем! Проходьте до хаты, милости просим.

– Спасибо за приглашение, – Ченцов загородил дорогу своим спутникам. – Как-нибудь в другой раз. У нас много дел.

– Та, чего там! – замахал рукой Николай. – Уже вся деревня знает про ваши дела. Заходьте, сейчас молоко пить будем. – И, обернувшись, позвал: – Мамо! Мамо!

Подошла сухенькая полусогнутая женщина с таким же добрым, как у сына, лицом. Поклонилась всем.

– Мамо, подайте нам молока из погреба. А мы пока посидим, покурим.

– Ой, людоньки! Я зараз!

Второй раз отказываться было неудобно. Ченцов недовольно взглянул на Поскребина, но тот уже перелазил через плетень.

Уселись под тем же навесом, где Николай ремонтировал старую обувь. Василий Васильевич раскрыл пачку «Казбека». Несколько минут длилось неловкое молчание.

– Народ у нас ушлый, – по праву хозяина первым заговорил Николай. – Вы еще в сельсовете спорили, а нам уже соседка передала, с чем начальство до нас пожаловало.

– А мы и не скрываем, – запетушился Сема. – Идем собирать деньги для советской власти.

– Собирают деньги нищие на паперти, – поправил его Ченцов. – А государство берет у населения взаймы, чтобы со временем непременно возвратить долг.

– Понял, товарищ секретарь сельсовета? – Миша Гонтарь сдвинул Семе кепку на нос.

– Один хрен, отдавать надо, – серьезно сказал Шевченко. – Не так часто у нас деньги водились, чтобы их не жалеть.

– Это у кого как! – не унимался Поскребин. – Зажиточных семей в селе хватает.

– Вот их и трясти надо! Я списки предлагал составить!

– Займ – дело добровольное, – напомнил подполковник. – Прошу учесть, товарищи, что наша задача – агитировать, а не трясти.

– Тогда считайте, что меня уже сагитировали, – широко заулыбался Николай. – Вот, – он достал из нагрудного кармана почти до белизны застиранной гимнастерки приготовленные пятьдесят рублей. – Прошу принять!

– Как инвалид Великой… – начал было Ченцов и поперхнулся, встретившись взглядом с Матящуком. – Извини, брат! – И вместо рукопожатия крепко обнял солдата.

На втором подворье бойкая хозяйка грудью встала на защиту своих сбережений и не пустила делегацию дальше калитки.

– Дэ у мэне гроши? – кричала она так, будто их у нее отнимали. – Я не роблю! Чоловик робэ, з ним и балакайтэ. У кого гроши, хай платыть, як хоче, вин хозяин!

– Ну, так зови его! – Пробовал проскользнуть мимо дородной тетки Поскребин. – С твоим Мыколою мы зараз договоримся.

– Гроши коту пид хвост кидать?

– Стыдись, горластая, – вступился Шевченко. – Матящуки, и те пятьдесят рублей дали.

Крикливая хозяйка разом смекнула, что сможет отделаться той же суммой. Сменив гнев на милость, согласилась записаться.

– Ну, уж нет! – взбунтовалась комиссия. – Не меньше сотни с тебя!

В конце концов «сторговались» на девяноста рублях.

Зато в третьем – доме бывшего шинкаря – им без лишних разговоров выложили триста рублей и пытались усадить за накрытый заранее стол. Может быть, Ченцов и ошибся, но ему показалось, что члены комиссии не одобрили его отказ от застолья, хотя и дружно промолчали.