Текст книги "Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Данил Корецкий

Соавторы: Анатолий Кузнецов,Николай Коротеев,Лазарь Карелин,Теодор Гладков,Аркадий Ваксберг,Лев Корнешов,Лев Квин,Иван Кононенко,Вениамин Дмитриев,Владимир Масян
сообщить о нарушении

Текущая страница: 69 (всего у книги 178 страниц)

6

Уже стемнело, когда Трофимов, распрощавшись со своими новыми сослуживцами, вышел из прокуратуры.

Центральная улица, проходившая через весь город, была освещена редкими, но яркими фонарями. И, возможно, оттого, что фонари эти светились поодаль один от другого, улица представлялась Трофимову совсем иной, чем днем. Что-то знакомое было и в широкой, мерцающей огнями, дали, и в негромких голосах прохожих, и в тишине садов за высокими оградами, откуда тянуло горьковатым запахом зацветающей черемухи.

Но что это? Отчего вдруг он остановился, отчего задрожали его руки, когда, закуривая папиросу, он долго чиркал гаснущими на ветру спичками?

«Полтава?» – остро ощутив колющую боль в сердце, подумал Трофимов.

Да, эта вечерняя улица незнакомого города напомнила ему Полтаву, прошлое, юность. И, как это часто бывает, вместе с мыслями о прошлом пришли думы о настоящем, точно на незримых весах сравнивалось и взвешивалось то, что было, с тем, что есть.

Юноша-следователь в Полтаве и прокурор района здесь, в Ключевом, шли по жизни одинаково решительно. Разница была только в возрасте, но разница огромная, и все, прежде казавшееся таким простым и доступным, теперь стало сложнее и интереснее. Вот хотя бы этот первый день на новой работе… Нет, годы не сделали Трофимова уступчивей, не притупили в нем юношеской нетерпимости ко всему, что шло в разлад с его убеждениями. Они углубили его опыт, вооружили знаниями и, что очень важно, – терпением.

Трофимов вспомнил Лукиных, Михайлова, Струнникова, старика Чуклинова, вспомнил даже дежурную из гостиницы – сколько новых людей встало на его жизненном пути за один только день! И сколько бы их ни было, каждый, буквально каждый стоил того, чтобы о нем думали, заботились, чтобы его берегли.

«Не слишком ли много я на себя беру? Не ошибаюсь ли? – подумал Трофимов и тут же сам себе возразил: – Но разве я надеюсь только на свои силы? Или на силы Власовой и Находина? Нет, у меня куда больше помощников. Вот они, эти еще не знакомые мне люди, что идут сейчас навстречу, и сотни людей за стенами этих домов, люди, мысли и стремления которых сходятся на одном слове: „Коммунизм!“».

Только теперь Трофимов заметил, что не идет, а почти бежит по улице.

«Куда это я?» – улыбнулся он и, вспомнив об адресе, который дала ему Власова, решил сейчас же разыскать этот дом…

Дверь Трофимову открыла высокая пожилая женщина. Несмотря на возраст, она держалась прямо, и движения ее были плавны и легки. Она слушала объяснения Трофимова о том, кто и зачем его к ней прислал, и смотрела на него так, будто хорошо понимала, почему он, не дождавшись утра, бросился отыскивать ее дом.

– Пойдемте.

Женщина взяла Трофимова за руку и повела в комнату.

– Марина, а ведь вышло по-моему! – громко обратилась она к кому-то, и в голосе ее прозвучали молодые нотки.

Яркий свет после полутемной прихожей ударил Трофимову в глаза, и он остановился на пороге.

В глубине комнаты, перед большим стенным зеркалом, стояла девушка.

– Ты о чем, мама? – спросила она.

Слова, произнесенные ею, прозвучали звонко и протяжно, словно обронила она их невзначай, думая совсем о другом. Трофимов увидел, как медленным, округлым движением она вскинула руки к голове, оправляя тяжелые русые волосы, и, глядя в зеркало, лишь чуть-чуть повела в его сторону глазами.

– Да о том, – сказала мать, – что Ольга Петровна ошиблась, даром что прокурор – знаток человеческих душ. – Она обернулась к Трофимову: – Власова-то ваша только что звонила мне, предупреждала, что вы придете завтра, а я усомнилась: «Нет, говорю, сегодня заявится, обязательно сегодня». И то сказать, в домах свет, люди, жизнь, а ты один во всем городе – ни родных, ни знакомых.

– А мы, по-твоему, знакомые? – улыбнулась дочь.

И опять слова эти прозвучали как бы невзначай, а ее улыбка – открытая, ясная – обращена была вовсе не к Трофимову, и не к матери, а куда-то мимо них, к тому, что жило сейчас в глазах этой девушки.

– Конечно, знакомые, – рассмеялась мать. – Ведь вас Сергеем Прохоровичем зовут?

– Верно, – улыбнулся Трофимов. – А вас – Евгенией Степановной?

– Тоже верно. Знакомьтесь, моя дочь Марина, санитарный врач города и весьма строгий товарищ, но вы ее не бойтесь: она в отца – накричит, разнесет и тут же помилует.

– Надеюсь, мы будем друзьями, – сказал Трофимов.

– Может быть, если вы не очень похожи на Михайлова… – Марина протянула Трофимову руку: – Белова.

– Вот как? Что же он такое натворил?

– В том-то и дело, что он ничего не натворил, а надо бы.

– Ну-ну, не ко времени разговор, – становясь между дочерью и Трофимовым, с улыбкой сказала Евгения Степановна. – Пойдемте, Сергей Прохорович, я вам покажу вашу комнату, а потом будем чай пить.

Она снова дружески взяла Трофимова за руку и, как маленького, повела его за собой.

– Вот… Это кабинет моего покойного мужа.

Комната, куда ввела Трофимова Евгения Степановна, была вся заставлена книжными шкафами и полками. Широкий письменный стол был почти пуст – стопка чистой, пожелтевшей от времени бумаги, большая необтесанная глыба кварца, в которой было выдолблено гнездо для чернильницы, настольная лампа и рядом с ней маленькая фотография Владимира Ильича, читающего «Правду».

Трофимов подошел к столу, взглянул на эту с детских лет знакомую фотографию Ленина, на полки с книгами, на образцы горных пород, аккуратно разложенные на подоконниках, и сразу почувствовал себя здесь дома, среди родных и близких людей.

– Разрешите? – он вопросительно посмотрел на Евгению Степановну, а руки его уже потянулись к книгам.

– Смотрите, смотрите, – печально сказала Евгения Степановна. – Тут найдутся полезные книги и для вас. Муж собирал их с толком, умеючи. Ах, как он любил книги! И вы, видно, любите?

– Люблю! Очень! – сказал Трофимов, покосившись на Марину, которая в это время показалась в дверях.

И пока женщины, легко двигаясь по комнате, прибирали ее, Трофимов переходил от одной книжной полки к другой, снимая книги и не спеша прочитывая их заглавия.

Чего только тут не было! Книги по садоводству и архитектуре, множество книг о месторождениях золота, нефти и руд на Урале, целая библиотека по лесному сплаву, старинные исследования края, сборники народных песен.

Урал – Урал, с его суровой красотой, с его неисчерпаемыми богатствами, легендами и песнями, смотрел на Трофимова со страниц этих книг.

– Да тут у вас целая сокровищница! – воскликнул он, когда глаза его случайно встретились со взглядом Евгении Степановны.

– Ну что ж, я буду рада, если эти книги вам пригодятся, – сказала она. – Больно смотреть, как стоят они без дела на полках, точно вместе с хозяином… – Она не договорила, не смогла произнести страшного для себя слова. Слезы навернулись у нее на глазах, и дочь, заметив это, тихонько обняла мать и прижала ее к себе.

На минуту в комнате стало тихо и сумрачно. Трофимов, не смея потревожить этой тишины, не знал, что сказать. С книгами в руках он неподвижно стоял посреди комнаты и казался сейчас самому себе нелепо большим, неловким и совсем чужим для этих тяжко переживающих недавнюю утрату женщин.

– Вы уж меня простите за слабость, – сказала Евгения Степановна. – Как увидела вас с книгами, так и вспомнился муж. Он бывало тоже после какой-нибудь поездки вбежит к себе в кабинет и вот, как вы теперь, схватится за книги и начнет их перебирать, листать, восхищаться. Все у него в руках кипело, радовалось. Любил он жизнь!

– Кем же он был? – тихо спросил Трофимов.

– Кем только он не был!.. Мальчишкой на пароходе, грузчиком, приисковым рабочим, сталеваром, солдатом. Был первым строителем нашего комбината, потом его директором… Вот я вам и отвечу, Сергей Прохорович: был наш отец большевиком. Громкое это слово, а скромнее сказать не могу…

– Пойдемте, пойдемте пить чай, – нарушая наступившее молчание, сказала Марина. – Да положите вы книги, еще начитаетесь.

– И верно: что это мы? – встрепенулась мать. – Чай, чай пить! Милости прошу! – Она распахнула дверь и первая прошла в столовую.

– А после чая, – сказала Марина, – если хотите, пойдем в городской сад: там сегодня открытие.

За стол садились молча.

Марина налила Трофимову чаю и пододвинула чашку так просто, таким привычным движением, что он понял: место, на котором он сидел, раньше занимал за столом ее отец. Эта догадка смутила его. Несуразным представилось ему вдруг его вторжение в этот дом, в чужую жизнь, в чужое горе.

Он поднялся и пересел на другой стул.

Ни мать, ни дочь не сказали ни слова. Казалось, они ничего не заметили. Только Марина, когда она снова пододвигала Трофимову чашку, пожалуй, в первый раз за весь вечер внимательно на него посмотрела.

7

Городской парк был отделен от центра города рекой в том месте, где она делала широкую петлю, так что парк как бы лежал на самой реке, протянув к городу круто изогнувшийся над водой деревянный мост.

Мост этот по вечерам был местом встреч влюбленных.

Здесь, возле резных перил, в матовом свете фонарей, парни невольно говорили шепотом, а девушки, потупившись под взглядами случайных прохожих, прикрывали лица трепетавшими на ветру шелковыми косынками.

Сюда доносились приглушенные расстоянием звуки духового оркестра, неясные шумы вечернего города. Приносил сюда ветер и протяжные гудки буксиров с Камы, до которой было не меньше пяти километров.

От этой шири вокруг да от простых, хороших слов, что говорили своим подругам ключевские парни, тревожно бились девичьи сердца и верилось в любовь, большую и верную.

Хранители местных традиций могли бы рассказать много романтических историй, в которых немаловажную роль играл мост над Ключевкой. Часто случалось, что дочь назначала здесь свидание у того же фонарного столба, что и ее мать каких-нибудь двадцать, тридцать лет назад.

Ключевцы любили этот мост и столетний парк за рекой с тем глубоким чувством привязанности к родным местам, которое неизменно живет в русском человеке. Даже самые отчаянные городские озорники стихали на мосту и чинно пересекали его, не позволяя себе подшучивать над влюбленными.

Парк был излюбленным местом отдыха жителей города и комбинатского поселка. Сегодня же, в день открытия летнего сезона, здесь было особенно людно и весело.

Еще не доходя до моста, Таня, окруженная подругами, заметила у фонарного столба сутуловатую фигуру мужа. Она ждала этой встречи и твердо решила не избегать ее, не укрываться больше за спинами подруг, как делала все эти дни, когда встречала Константина. А встречала она его часто. Ясно было, что он преследовал ее, подкарауливал на дороге к дому, у автобусной остановки, у проходной.

«Что ему нужно? – спрашивала себя Таня. – Разве он не понимает, что все кончено между нами? Ведь все кончено!»

И вот он снова перед ней. Прячется за фонарь, сутулится, нервно курит. Она знала эту его манеру курить, почти не отрывая папиросу от губ. И этот его отчаянный, мальчишеский наклон головы – вот-вот ринется парень в бой – горячий, смелый, быстрый.

«Весь в отца», – говорили о нем пожилые женщины.

Но сейчас во всем облике Константина было что-то жалкое, что-то униженное. Нелепо горбатая, старческая тень легла от него поперек моста, и тень эта, колеблемая покачиваниями фонаря, точно приседала и кланялась перед Таней.

Пройти мимо, не повернув головы, наступить на эту жалкую тень с огромной, скрюченной у лица рукой?

А подруги уже замолчали, остановились и тесным кольцом обступили Таню.

– Нет, девушки, идите, идите, – тихо, но твердо сказала она. – Я должна с ним поговорить…

Никто не возразил ни слова. Таня стояла, не поднимая головы, прислушиваясь к удаляющимся шагам девушек. Тень у столба дрогнула, двинулась к ней. Таня подняла голову. Константин стоял рядом. За спиной его изгибался край моста, сверкали в воде отражения огней, темнели кроны деревьев.

Так стояли они здесь и в тот памятный, счастливый вечер…

– Таня, – сказал он хрипло.

А она, стараясь не слышать этот ставший чужим ей голос, вспоминала то, что говорил он тогда.

– Таня, как же теперь? Как же? – трудно выговаривая слова, спросил Константин.

Она снова взглянула на его измученное, исхудавшее лицо.

– Что, Костя?

– Не думал я, что так все у нас кончится…

– И я не думала.

– Как же теперь, Таня?

– Не знаю.

– Не суди меня строже людей… Послушай, что люди говорят, – Константин замялся. – В семье всякое бывает… Ну, погорячился, должна же ты понимать…

– О чем ты? – удивилась Таня. – Про каких-то людей?.. Зачем? Я этих людей не знаю. Мои друзья так не говорят. Нет, нет, с чужих слов жизнь не прожить!

– А я и не живу! – нахмурился Константин.

Знакомая упрямая складка легла у него возле губ, прищуренные глаза сверкнули злыми огоньками. Но странно, эта перемена в Константине обрадовала Таню. Таким он был больше похож на прежнего, такого не надо было жалеть. Жалость! Жалость! Вот что владело ею, вот что ее угнетало все эти дни! И чтобы совсем отделаться от этого унизительного, гнетущего чувства, она с вызовом бросила ему в лицо:

– А про жалость тебе твои друзья ничего не говорили? Не они ли посоветовали тебе ходить за мной по пятам, ловить на каждом углу и ждать, не пожалею ли я тебя? Бабы ведь жалостливые!.. – Сказала и испугалась своих слов.

Константин отпрянул от нее и с такой яростью потряс руками фонарный столб, что матовый колпак качнулся и тоненько зазвенел.

– Уходи! – крикнул он. – Мне твоей жалости не нужно!

И Таня пошла, сперва медленно, а потом все быстрей и быстрей. Она ждала, что он позовет, окликнет ее, но он не окликнул.

Тогда она побежала. Ветер ударил ей в лицо, и она услышала звуки оркестра, далекие, неясные голоса.

– Вот и поговорили… – с горечью произнес вслух Константин, когда Таня исчезла за мостом. – Вот и поговорили…

Нет, не так представлял он себе эту встречу, которую искал, чтобы объяснить Тане, как могло случиться, что он ударил ее.

Константин и сам толком не знал, что станет он говорить, когда встретится с женой. Ему ясно было лишь одно: он не хотел ее ударить! Не хотел! И если это произошло, то, наверно, благодаря какой-нибудь нелепой случайности.

Все последние дни Константин мучительно искал ее – эту случайную причину своего дикого поступка. То он цеплялся за мысль, что был пьян, то вспоминал, как Таня оттолкнула его, когда он подошел к ней со словами: «Ну, выпил, что ж тут такого?» – и этим тяжко обидела перед товарищами; то, наконец, представлялось ему, что он вовсе и не ударил Таню, а попросту отмахнулся от нее и случайно, именно случайно, задел рукой по лицу.

Да, Константин готов был теперь ухватиться за любой довод, который мог бы хоть как-то смягчить его вину в глазах жены, смягчить, умалить его вину перед самим собой.

До встречи с Таней эти доводы казались Константину убедительными, серьезными. Но вот они встретились, и Константин сумел сказать жене лишь невразумительные, жалкие слова оправдания, которые, он чувствовал это, только сильнее оскорбили ее.

8

– Этот мост прозвали у нас «сердечным», – сказала Марина Трофимову, когда они подходили к парку.

– Вот как? – улыбнулся Трофимов.

– Говорят, что все счастливые объяснения в нашем городе обязательно происходят здесь.

В это время Трофимов и Марина заметили стоявшего на мосту Лукина.

– Счастливые? – нарочно громко переспросил Трофимов. – Не верю, да и кто это придумал, что в любви все должно быть только счастливым? Простите, – обратился он к Лукину, – разрешите прикурить?

– Прошу, – Лукин, не глядя, протянул Трофимову тлеющую папиросу. – Сердечный мост!.. Любовь!.. – зло, не разжимая губ, пробормотал он. – Брехня, брехня все это!

– Вы о чем? – прикуривая, спросил Трофимов.

– Так, между прочим…

– Странное совпадение, – сказала Марина, когда они отошли от Лукина. – Ведь парень, у которого вы прикуривали…

– Да, я знаю. Я был сегодня в суде.

– Ах, вот оно что! Меня очень огорчила вся эта история. Чудесная была пара.

– Почему была?

– Разве вы считаете, что у них все еще может наладиться?

– Думаю, что да.

– Нет, если бы меня так оскорбили, – с возмущением проговорила девушка, – как бы я ни любила, я бы не могла простить! Никогда!

– Если бы вы любили, то сказали бы другое.

– Не знаю… Не уверена… – с внезапно прозвучавшей в голосе печалью сказала Марина.

– Тогда, случись это с вами, вы бы думали не о том, прощать или нет, а о том, что за человека вы полюбили и что с ним произошло. И обязательно по сто раз на дню спрашивали бы себя: «Кто в этом виноват? Может быть, я? Или я ошиблась в нем, придумала его себе? А может быть, виноват кто-нибудь другой?» Нет, Марина Николаевна, от любимого человека так просто не отмахнешься.

– Кто виноват? – усмехнулась Марина. – Это в вас прокурор говорит, Сергей Прохорович. А в любви с прокурорской меркой делать нечего.

– Да ведь моя-то мерка куда шире вашей!

– Не спорю. Здесь, на мосту или в парке, и прокуроры и начальники всякие – такие же люди, как Костя Лукин, со своими слабостями, со своими ошибками. Но вот вы пришли в суд, и тогда ваше «кто виноват?» облекается в статью уголовного кодекса, в обвинение.

– Не правда ли, какая горькая истина? – останавливаясь перед Мариной, насмешливо спросил Трофимов.

– Да, если любовь становится предметом судебного разбирательства, если к отношениям любящих применим вопрос «кто виноват?» – то, простите меня, Сергей Прохорович, роль прокурора в таком процессе совсем незавидна.

– А все-таки, все-таки – кто виноват? А? – Трофимов коснулся локтя девушки. – Ведь как хорошо будет, Марина Николаевна, если прокурор, именно прокурор, ответит Татьяне Лукиной на этот мучающий ее вопрос.

– Но вы скажете ей только то, что она и сама отлично знает: «Виноват муж».

– Ну, а если нет? Если вина ее мужа не так уж бесспорна и, выяснив это, мы подскажем Лукиным, как им жить дальше?..

– Суд, прокурор – в роли примирителей и советчиков?

– Если вас пугают такие слова, как «суд» и «прокурор», то замените их простым словом – «друзья». Да, такие друзья, как мы, могут прийти им на помощь.

– Друг… – протяжно сказала Марина и украдкой чуть насмешливо глянула на Трофимова. – Вот вы мне все и объяснили, Сергей Прохорович. Спасибо вам. – Она рассмеялась. – Надо только заменить слово «прокурор» на слово «друг» – и все будет хорошо. Верно?

– Не совсем так, – усмехнулся Трофимов. – А вот то, что я не убедил вас, – это верно.

Они замолчали.

«Обиделся, – подумала Марина. – Ну и пусть его! Слишком уж он прямолинеен и уверен в себе».

9

Они пошли в парк и сразу очутились в толпе гуляющих. Их появление заметили. Трофимов почувствовал на себе любопытные взгляды.

– Ну, что же мы станем делать? – спросил он Марину.

– Просто походим по дорожкам, – ответила девушка.

Трофимов взял ее под руку, и они двинулись вдоль по аллее.

– Как давно не бывал я в подобных местах! – сказал Трофимов. – И очень жаль, что не бывал.

– Да, здесь хорошо, – думая о чем-то своем, отозвалась Марина.

– Очень! Так и подмывает тряхнуть стариной – потанцевать, побалагурить! А что, Марина Николаевна, не потанцевать ли нам в самом деле?

– Разве прокуроры танцуют? – улыбнулась девушка.

– Еще как! – рассмеялся Трофимов. – Хотите убедиться?

Марина не ответила. Что-то отвлекло ее. Отвернувшись от Трофимова, она устремила взгляд в дальний конец аллеи.

– Пойдемте туда! – сказала она. – Я покажу вам наш летний театр. Там сегодня концерт кружка самодеятельности комбината.

Она говорила, а сама все ускоряла шаги.

Они подошли к зданию летнего театра, и Марина подвела Трофимова к группе мужчин, куривших у входа. Еще не доходя до них, Трофимов услышал громкий, с насмешливо-добродушными интонациями голос, который покрывал все прочие голоса. Его обладатель, высокий человек лет сорока, был, очевидно, центром всего кружка.

Трофимов заметил, что пока они пересекали аллею, Марина внимательно смотрела на этого человека. Наконец и тот увидел ее.

– Марина Николаевна! – пробасил он, с юношеской проворностью идя ей навстречу. – Я уж не надеялся вас сегодня встретить.

«А ведь этот человек вам не безразличен, Марина Николаевна», – подумал Трофимов. Будто угадав его мысли, девушка смущенно оглянулась на него и, стараясь скрыть свое замешательство, преувеличенно громко сказала:

– Знакомьтесь, товарищи! Это мой сосед и наш новый прокурор Сергей Прохорович Трофимов… Леонид Петрович Швецов – директор комбината.

– Да я бы и сам как-нибудь представился, – улыбнулся Швецов, широким, радушным движением протягивая Трофимову руку. – Рад вас приветствовать на земле уральской! Не москвич ли?

– Да, из Москвы.

– Выходит, земляки! А что, Андрей Ильич, – обернулся он к невысокому коренастому человеку, – не перевелись еще в Москве богатыри! Экий молодец! А?

– Да, такой и с вами потягаться может, – отозвался Андрей Ильич, и добродушные морщинки собрались возле его глаз.

Он подошел к Трофимову.

– Рощин, секретарь райкома. Говорят, вы ко мне заходили?

– Сразу же как приехал: хотел познакомиться.

– Вот и чудесно, – рассмеялся Рощин. – Не довелось в райкоме, так познакомимся в парке.

После громогласного Швецова голос Рощина показался Трофимову совсем тихим. Да и всем своим обликом – ростом, неторопливыми движениями – он разительно отличался от высокого, стремительного в движениях Швецова.

Невольно для себя Трофимов сравнил их. Сравнил и подумал, что эти два столь несхожие между собой человека, наверно, и работают и живут совершенно по-разному. И если Швецов первой же сказанной фразой, первым же широким своим движением как бы спешил заявить о себе, то сдержанный Рощин, напротив, приглядывался и прислушивался сам.

Секретарь райкома партии и директор крупнейшего в районе комбината были теми людьми, с которыми предстояло Трофимову и, может быть, уже с завтрашнего дня встретиться в рабочей обстановке. Вот почему с таким интересом приглядывался к ним Трофимов. Он отлично понимал, что первое впечатление бывает обманчивым, что жизнь нередко опровергает поспешные выводы, и все же был рад тому невольному чувству симпатии, которое пробудилось в нем к этим, столь различным людям.

Больше того, он вдруг поймал себя на мысли, что громогласный и веселый Швецов сразу накрепко овладел его вниманием, что он с удовольствием смотрит на него и рад его умному, необидно насмешливому взгляду серых, точно забранных в паутинку морщинок, глубоко посаженных глаз. Люди, подобные Швецову, всегда очень нравились Трофимову. Сам несколько скованный и застенчивый, он любил и ценил в других и ловкость движений, и ко времени сказанное острое словцо. Ну, а Рощин? Вглядываясь в его спокойное, с резкими складками у рта и с чуть приметной пулевой отметиной на подбородке лицо, Трофимов сразу же угадал в Рощине бывшего кадрового офицера, хотя во всей его небольшой фигуре, в тихом голосе и в штатской привычке держать руки на ремне гимнастерки не было больше ничего, что прямо бы говорило о его военном прошлом.

– Ну что ж, Сергей Прохорович, с приездом, – негромко и приветливо сказал Рощин. – Как устроились? Может, нужно что-нибудь?

– Благодарю. Все в порядке.

– А то вот и председатель горисполкома Чуклинов.

Рощин указал на молодого человека, который в это время любезно раскланивался с проходившими мимо девушками.

– Степан Егорович! – позвал его Рощин. – Знакомьтесь. Наш новый прокурор.

Чуклинов подошел – сияющий, легкий, быстрый. Крепко стиснул руку Трофимову, сверкнул озорной улыбкой и, лукаво косясь на окружающих, сказал:

– Чует, чует мое сердце – трудный прокурор у нас теперь будет! И ведь заметьте, товарищи, с первых же шагов подкапывается под меня.

– Как так? – улыбнулся Трофимов, заражаясь шутливостью Чуклинова.

– Да так, что и дня не прошло, как вы в городе, а уже с санитарным врачом познакомились. Это же мой первый враг и ненавистник!

– Обещаю вас помирить, – смеясь сказал Трофимов.

– Невозможно!

– Помирю, помирю! Сам с вами поссорюсь, а с Мариной Николаевной помирю.

– Вот видите, вот видите – уже и ссориться хочет! – притворился испуганным Чуклинов. – Марина Николаевна, не губите!

– Обязательно погублю!

– Погубит, по глазам вижу – погубит! – хохотал Чуклинов.

Все невольно посмотрели на Марину.

– Леонид Петрович, – решительно сказала она, – а ведь у меня к вам дело.

– Дело? Какое же, Марина Николаевна?

– А вы не догадываетесь?

– Нет.

– Помните, я говорила вам о непорядках в молодежном общежитии и о пустыре перед детским садом? Так до сих пор ничего и не сделано.

– Но я же дал указание все сделать, – нахмурился Швецов.

– Да, дали… – Марина замялась. – Мне не хочется начинать об этом разговор здесь, в парке… Вы бы не могли меня завтра принять, Леонид Петрович? Ну хотя бы на несколько минут?

– Но завтра на рассвете я лечу в Москву.

– Вы уезжаете? – спросила Марина.

– Да, на месяц.

– Месяц? Большой срок! – огорченно сказала девушка. – А мне очень нужно с вами поговорить, просто очень нужно.

Швецов взглянул в ее огорченное лицо и, видно, почувствовал в словах Марины что-то недосказанное, без тени улыбки, с подчеркнутой серьезностью предложил:

– Тогда, Марина Николаевна, если любая из этих скамеек может заменить вам мой служебный кабинет, я готов вас слушать.

– Сергей Прохорович, – обернулась Марина к Трофимову, – вы меня извините, если я вас ненадолго покину?

– Конечно, Марина Николаевна, – с готовностью отозвался Трофимов. – Я как раз собирался поговорить с товарищем Рощиным.

– Ну, вот и чудесно! – Швецов подошел к Рощину. – До свидания, Андрей Ильич. До свидания, товарищи. – Швецов на секунду задержал свой пытливый взгляд на Трофимове. – Жаль, что наша первая встреча оказалась такой короткой. Впрочем, мы еще успеем надоесть друг другу.

– Не думаю, – отвечая на швецовское рукопожатие, сказал Трофимов. – Вернее, не хотел бы так думать.

– Это почему же? – не понял Швецов.

– Да хотя бы потому, что надеюсь с вами подружиться, – просто ответил Трофимов.

– Вот это ответ! – с интересом взглянув на Трофимова, улыбнулся Швецов. – А ведь так, наверно, и случится. – Он обернулся к Рощину и Чуклинову. – Ваши пожелания, товарищи, помню. Действительно, пора, пора нам подумать о едином плане жилищного строительства и для города и для комбината. Правда, может быть, и не в этом году…

– Отчего же не в этом, Леонид Петрович? – возразил Рощин. – Откладывать, думаю, незачем.

– Каждый день жалко, – сказал Чуклинов. – Нам объединиться – мы бы горы своротили!

– Или хотя бы городские холмы, – рассмеялся Швецов. – Хорошо, я доложу в Москве о ваших предложениях. Ну, а пока могу я надеяться на вашу помощь в осушке болот?

– Вопрос решен, Леонид Петрович, – сказал Рощин. – Будем помогать.

– И городской совет тоже? – взглянул Швецов на Чуклинова.

– Всем, всем районом будем помогать! – решительно отозвался Чуклинов. – Ведь эти болота – и на нашей совести пятно.

– Пятно на совести! – рассмеялся Швецов. – Образно сказано. Подумать только, что из-за этого пятна на совести комбинат не может расширять свой поселок! До скорой встречи, товарищи!

Он попрощался с Рощиным и Чуклиновым и, еще раз кивнув на прощание Трофимову, подошел к Марине.

– Пойдемте, Марина Николаевна.

Швецов взял девушку под руку, и они пошли к стоявшей неподалеку скамье.

– Пойдем и мы, – так же беря Трофимова под руку, сказал Рощин.