Текст книги "Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Данил Корецкий

Соавторы: Анатолий Кузнецов,Николай Коротеев,Лазарь Карелин,Теодор Гладков,Аркадий Ваксберг,Лев Корнешов,Лев Квин,Иван Кононенко,Вениамин Дмитриев,Владимир Масян
сообщить о нарушении

Текущая страница: 128 (всего у книги 178 страниц)

– Думаешь, из-за кордона идет?

– Може буты. Я сына до Сидора послав. Хай проверят, що за чоловик. А ты ходь, перевяжи его.

Двором прошли к большой, крытой соломой клуне. Пташек принес лестницу, приткнул к стене, поднялся до половины.

– Не пальни, пан офицер, – с опаской проговорил он. – Я тебе фельдшерицу привел.

– Пусть зайдет, – через некоторое время ответил хриплый голос.

Пташек с облегчением спрыгнул на землю, услужливо подсадил Степаниду. И, не дожидаясь, пока та поднимется на сеновал, скрылся за углом сарая.

Борис был белее полотна, но держался уверенно. Только хрипловатый голос предательски прерывался на полуслове, выдавал его состояние.

– У вас бинт есть? – спросил он. – Мне нужна перевязка.

Степанида смотрела на Бориса во все глаза: «Неужели Боярчук? Борька Боярчук, сын машиниста Григория Боярчука и жены его тетки Терезы».

– Вы что, раненых не видели? Я сделаю все сам, помогите мне только немного. – Борис откинулся на спину, сдерживая стон, повернулся на бок. – Ну, что вы застряли у входа, давайте вашу сумку.

– Я зараз, зараз, – Степанида словно очнулась от дурмана, засуетилась, стала выкладывать из сумки медикаменты, бинты, вату. Потом наклонилась над Борисом, потянула за окровавленные тряпки. Руки ее дрожали.

– Не бойтесь, я вытерплю, – ободрил ее Боярчук.

Руки Степаниды автоматически делали свое дело, а мысли лихорадочно путались, торопились и никак не могли выстроиться в цепочку воспоминаний.

Сокольчук была старше Бориса лет на пять. Помнила его задиристым пацаном, водившим компанию с ее младшими братьями. Казалось, их судьбы никогда не пересекутся. Степаниду рано выдали замуж, и до войны она жила в другом селе. А когда ее муж По пьяному делу погиб на лесоповале, вернулась в Здолбицу. Сельсовет отдал ей пустующую хату под медпункт. В ней она и поселилась. Из-за того чуть жизни не лишилась.

Как-то вечером нашла на столе записку: «Помни, сволочь краснопузая, что нас выселили ненадолго. Скоро наш верх будет. Уходи из хаты!»

Побежала в сельсовет.

– В милиции сказали, что сынок антисоветчика-националиста Мисюры сбежал из-под стражи. Недавно замечен возле нашего села. – Председатель сельсовета еще раз пробежал глазами записку. – Это его рук дело.

– Куда ж мне теперь? – Степанида растерянно глядела на председателя. – Убьет ведь.

– Долго ему не бегать, поймаем, – вмешался в разговор секретарь партячейки. – Иди, Степанида, домой. В охрану мы тебе комсомольцев дадим. Вон хоть бы Борьку Боярчука.

Несколько дней Борис вместе с Микитой Сокольчуком сторожили ее хату, вооруженные на двоих одним охотничьим ружьем. Старались держать себя степенно, но молодость брала верх: ершились, ругались, спорили, злились, кидались в рукопашную на сеновале, потом мирились, смеялись, обнимались и снова задирались. Степанида, не имевшая своих детей, душой тянулась к ребятам, но разве могли они понять ее.

Потом пришла весть, что Мисюру-младшего поймала милиция, «охрану» с дома Сокольчук сняли.

Но с той поры Степанида начала наведываться к родителям Бориса, надеясь встретить кучерявого сына их и как бы ненароком перекинуться с ним словечком, расспросить о комсомоле, о слухах про войну, попросить за медикаментами в город свозить. И всегда терялась, чувствовала, как вся огнем загоралась, когда оставалась с ним наедине. Места себе не находила. Но открыться не решалась. Все откладывала на потом.

А потом началась война. Оккупация. Неизвестно какими путями, но приходили в село печальные вести о гибели земляков, братьев. Про Боярчука говорили, что пропал без вести летом сорок первого. А после освобождения села Красной Армией старики Боярчуки получили новую весть: сын на фронте, офицер, орденоносец. И вот теперь он здесь, на чердаке у пособника бандеровцев, раненый и неизвестно как сюда попавший.

«Неужели не узнал? – тревожилась Степанида, заканчивая перевязку. – Или делает вид? Но зачем? Идет из-за кордона?»

«Узнала или нет? – мучился той же думой в этот момент и Боярчук. – Если узнала, почему молчит? И можно ли ей верить, если она в доме у лесника. Возница говорил, что это их человек. Их-то их, а и сам оказался сволочью. Попробуй разберись, кто кому служит? Но и не опознать она меня не может. Выдаст. Придется раскрыться, другому она вряд ли поверит. Если вообще поверит…»

– Что ж ты все молчишь… Степанида?

Борис ощутил, как дрогнули ее руки.

– Им служишь или сама по себе?

– А ты? – еле слышно прошептала Сокольчук.

– Домой вернулся. Да, как видишь, не больно ласково встретили.

– А почему здесь, у Пташека? – В голосе у фельдшерицы ненароком прослышалась надежда. И Борис решился.

– Я приехал сегодня утром из Ковеля. Даже предположить не мог, что у вас здесь такая заваруха. Думал, давно все кончилось. – И он рассказал Сокольчук обо всех событиях дня, кроме разговора в районном отделе МГБ.

– Сама понимаешь, и здесь мне отсиживаться придется недолго, – заключил он.

– Пташек уже послал сына в банду, но я могу забрать тебя с собой, – Степанида встрепенулась от одной этой мысли. – У меня лошади, через час будешь в безопасности.

– А ты?

– Что я?

– Разве ты случайно оказалась здесь?

– Нет, – Степанида потупилась. – Пташек сказал, что нужна помощь раненому.

– Ты бывала здесь и раньше?

– Да.

– Значит, ты связана с ними?

Степанида молчала. В глазах ее стояли слезы.

– Заставили, – догадался Борис. – Ладно, потом расскажешь. А теперь давай подумаем, как выпутаться из этой истории.

– Чего проще, – Степанида кивнула на автомат. – Запрешь нас с лесником в хате, сядешь в мою повозку и айда до дому!

– Я не для этого сюда пришел.

– Что ты сделаешь в одиночку?

– Разве нас теперь не двое?

– Нет, – Степанида отрешенно замотала головой. – Они убьют тебя.

– Сведи меня с Сидором, – Борис обернулся, чтобы достать гимнастерку, и увидел в щель крыши перебегающие от дерева к дереву фигурки людей. В то же мгновение скрипучая брама чердака приоткрылась и в щель просунулась голова Пташека.

– Краснопогонники окружают хату, – испуганно проговорил он, напряженно всматриваясь в Бориса.

Степанида не пошевелилась. Пташек поднялся еще на одну ступеньку. Боярчук на всякий случай клацнул затвором автомата.

– Ты що, ты що! – Замахал на него руками лесничий. – 3 нас воны рэшэто зроблять. Их чоловик двадцать.

– Спрятаться есть где? – Боярчук осторожно приник к щели в крыши клуни. – Только быстро, они уже около забора.

– Степо, голуба, тикай до хаты. Скажешь, приехала до мэнэ от хвори лечить. – Пташек начал разгребать сено. – Тут лаз е. Тикай по нему аж до яру. А там в орешнике сховайся и жди. Потом прийдем за тобой.

– Бегите, я сам, – Боярчук начал помогать разгребать сено, незаметно отбросив гимнастерку к выходу.

– Лезь, – Пташек отыскал наконец нужную широкую доску. – Я прикидаю тэбэ сином. Скоришэ!

Скрипя зубами от боли, Борис нырнул в черноту, в дубовый сруб колодца, и, едва не сорвавшись со скользких перекладин лестницы, на ощупь начал пробираться подземным переходом.

* * *

– Здравия желаю, товарищ подполковник! – капитан Костерной застыл на пороге.

– Легок на помине, – Ченцов поднялся ему навстречу. – Присаживайся, Иван сын Петра. Я как раз думал о тебе.

– Никак разбогатею, – Костерной сел в кресло, которое жалобно заскрипело под его могучей фигурой.

– Не скажи, – покосился на кресло Ченцов. – Что у вас произошло вчера? Мне сказали, есть жертвы.

– Да, есть. Разрешите доложить все по порядку?

– Рассказывайте, Иван Петрович.

Костерной пощипал усы и, откашлявшись, начал объяснять.

После обеда, не найдя нигде старшего лейтенанта Боярчука, он выехал в Здолбицу на очередной досмотр.

Все шло как обычно. Капитан, которого в деревне уже многие знали в лицо, шел впереди патруля. Маршрут намечен заранее. Вот дом Елизаветы Швидкой. Есть не проверенные пока данные, что у нее на территории усадьбы схорон.

Дом Швидкой закрыт. На ребристых темно-коричневых дверях замок. Но Костерной знает, что это еще ни о чем не говорит. Делает знак солдатам, и те растекаются по двору. Один из них показывает капитану на легкий дымок, вьющийся из трубы летней кухни.

Точно, хозяйка в подворье, занимается стиркой. В большой плите клокочет пламя, в котле вываривается белье.

Елизавета, женщина средних лет, но отнюдь не средней полноты, прижав к белому переднику бачок, сцеживает из него сметану в глиняные крынки.

– Елизавета Павловна, здравствуйте! – громко приветствует ее Костерной.

От неожиданности та вздрагивает и проливает смета ну на земляной пол.

– А, щоб тебэ, – кричит она, но, уразумев, кто перед ней стоит, мгновенно меняет выражение лица. – Ой, лышенько мое! Чуть не пролила сметану. Напугали вы меня. Может, покушаете?

Костерной неторопливо присаживается на табурет, ставя его так, чтобы загородить собой проход к двери. Ему надо подольше поговорить с хозяйкой, чтобы тем временем солдаты спокойно сделали свое дело.

– С удовольствием выпью сметанки. Я ведь сам деревенский. Знаю толк в молоке. Только много не наливайте. Полкрыночки хватит.

Костерной с наслаждением делает несколько глотков, из-под бровей наблюдая за хозяйкой. А та уже заметила во дворе солдат и челноком засновала по кухне.

– Прелесть! Вот бы мне такую хозяйку в дом. – Костерной не спешит с расспросами, начинает издалека. – А что у вас новенького, Елизавета Павловна? Нет ли о муже каких известий?

– А тож вы не знаетэ, як вин на фронте погиб, – Швидкая подносит фартук к глазам, трет их. – Пропал мой Микола.

– Разве была похоронная?

– Ни, пропал без вести, кажуть. И бумага о том була.

– Вот видите. Может, и отыщется, может, где-нибудь в госпитале…

– Так шо ж ему в том госпитале делать? Уже год прошел, як война кончилась.

– А если увечье тяжелое и он не хочет вам писать?

– Ой, боженьки ты мой! Та по мэни хай вин без рук, без ног, лишь бы рядом со мной находился… Он у меня хороший был мужик, – и Швидкая в голос заревела, не стесняясь капитана. – Никто теперь не поможет. Даже слова доброго сказать, детей обласкать некому.

– Война, – Костерному уже жаль эту женщину, и, чтобы как-то сгладить свое непрошеное вторжение, говорит: – У меня в Сталинграде два брата погибли. Это уже точно установлено. Могилы только нет. Летом вот думаю поехать, хоть братской поклониться. Может, и они среди тех тысяч захоронены.

– Трясця ее матери, эту войну!

Обыск во дворе у Швидкой результатов не дал. Выходит – ложный донос. Сводят счеты с красноармейскими вдовами. А что волновалась, так где-нибудь мешок картошки припрятала от налога, чтоб детей прокормить, на сало или муку обменять.

Недалеко от дома вдовы улица делает крутой поворот. Справа за густыми вербами весь в зелени небольшой пруд, или, вернее, затока, образовавшаяся от талого снега и воды, сбегающей сюда с мелководной речки Устьи.

В стоячей заводи с радостным гоготанием ныряют утки, на протоке белыми эскадрами плавают гуси. Несколько подростков молотят босыми ногами мутную воду у берега, плетеной корзиной процеживая взбаламученную жижу. Время от времени в корзину попадаются маленькие линьки и щурята. Пацаны с визгом выбрасывают их на траву и перекладывают в сумку от противогаза.

– На уху пригласите? – продравшись сквозь лозу, Костерной подходит к ребятам.

Веселье затихает. Подростки настороженно смотрят на вооруженных солдат. С чем пожаловали они в деревню? И солдаты явно неуютно чувствуют себя под взглядами детей. Ефрейтор Алимов, самый молодой среди патруля, достает из кармана несколько карамелек и протягивает наугад мальчишкам. Те переглядываются и выходят из воды.

– Ну так как, приглашаете на уху? – опять спрашивает Костерной.

– Приходьте, – отвечает за всей старшой. – Только у нас соли нема.

– Это мы исправим, – Костерной присаживается на корточки, разглядывает рыбу. – Попросим соли у старшины. Напишем ему записку.

– У меня карандаш есть, – говорит с ног до головы заляпанный тиной малец, – и резинка.

Порывшись в карманах, он достал огрызок карандаша и ученическую резинку. Костерной увидел сразу: на одной ее стороне искусно ножом вырезан трезуб. Не подавая вида, капитан пишет записку старшине, сразу читая запись ребятам: «Выдать соли, хлеба и пару банок свиной тушенки».

– Тушенку в уху не кладут, – хохочут пацаны.

– Это мы на тот случай, если ухи на всех не хватит!

– Хватит, мы еще рыбы наловим.

– Ну, тогда посылайте гонца к нашему старшине. Он возле машин на площади. – Костерной поднимается и как бы между прочим спрашивает: – Кто это так ловко режет на резине?

– Если вам нравится, берите, – простодушно скалятся мальцы. – Нам еще немой даст.

– А где живет ваш немой?

– В конце села за ветлами большой дом под красной черепицей, – тычут пальцами в нужную сторону пацаны. – Только стучите сильнее, у него мать-старуха тоже глухая.

Дом действительно имел внушительные размеры. Огорожен добротным частоколом. На колодце, на каменном погребе пудовые замки. Двери сараев и клуни держит крепкий дубовый брус. Не любят в доме чужого догляда.

Солдаты стучат в дверь, но им никто не открывает. Сержант бьет прикладом в ставни.

Через минуту за дверью послышался шорох, скрипнул засов. В дверном проеме показалась старуха лет восьмидесяти.

– Кого трэба? – Ее выцветшие глаза слезились.

Сержант отстраняет ее плечом и первым входит в дом. За ним быстро проходят остальные. Старуха крестится и охает.

В просторной кухне русская печь, большой стол покрыт вышитой скатертью, на широкой лавке полосатое домотканое рядно. В углу обвешанные рушниками образа. Пахнет хлебом и самогоном с чесноком.

– Бабуся, – зовет Костерной. – Будем делать у вас обыск.

– Чего искать-то у старого человека? – Старуха снова крестится.

Но обыск уже начался. По знаку капитана маленький юркий татарин Рустамов отодвигает металлическую заслонку в печи и головой лезет внутрь, простукивает там камни.

Алимов пробует открыть массивный шкаф в горнице. Дверцы заперты.

– Где ключ? – спрашивает у хозяйки.

– У сына, – пятится та из комнаты.

– А сын где? – спрашивает Алимов, ковыряясь в замке.

– В селе где-то…

– Сейчас откроем, товарищ капитан, – улыбается Алимов. – На гражданке и не такие приходилось откупоривать.

– Матка боска ченстоховска, – шепчет старуха.

– Не беспокойся, мамаша! Будет цел ваш шкафчик!

Створки шкафа распахиваются, и одновременно оттуда гремят выстрелы В ответ автоматные очереди. Из шкафа вываливаются два тела. А на полу, зажав ладонями живот, корчится Алимов.

– Невесело. – Ченцов первый раз прервал рассказ Костерного. – Еще одна жизнь на нашей, капитан, с тобой совести. Трупы опознали?

– Труп один. Второй бандит в госпитале. Врач говорит, будет жить.

– Допросил?

– Там у него уже Медведев.

– Добре. Ну, а дальше что было?

– Потом мне доложили, что слышали перестрелку за мельницей. Я выехал туда. Вот тут-то и началось самое интересное…

Прочесали лес перед мостом, результатов никаких. Перебрались за реку. И почти тут же наткнулись на застреленного мальчика, а чуть дальше подобрали труп молодого парня, по всем приметам – боевкаря из банды. Убит из немецкого автомата. Документов, конечно, и свидетелей никаких. Единственное, что установили: в момент гибели бандит находился или на повозке или возле нее. Куда делась или кто забрал – понятно. А вот кто и зачем стрелял – вопрос. Наших в том районе не было. Выходит, бандит застрелил бандита? И бросил труп на дороге? Тоже не очень-то похоже на действительность. Мальчонка-пастушок скорее всего пострадал случайно.

Решили устроить засаду. Никого. А тут, ближе к вечеру, фельдшерица из Здолбицы, Сокольчук, подкатила. Говорит, на вызов к больному леснику едет. Я сразу сержанта Подоляна с отделением за ней следом посылаю: взять усадьбу в кольцо и держать ухо востро. Как чуял, что не простой это вызов. Сокольчук давно у меня на примете была. И капитан Смолин видел ее в станционном буфете. Больно она охоча стала на дружбу с его кралей. Кстати, я бы проверил, не здесь ли ключик к секрету об утечке информации из одного интересного учреждения?

– Не отвлекайтесь! – Ченцов нарочито сухо пресек намек Костерного, хотя сам уже думал об этом.

Подполковник не любил обсуждать с другими то, чего сам еще до конца не понял и в чем не определил своей позиции.

Но капитан Ченцова понял по-своему.

– Есть не отвлекаться! – и подобравшись, начал коротко пересказывать события дальше. – Оцепили лесничество, произвели обыск. Кроме лесника Пташека и Сокольчук, в усадьбе никого не было. В клуне на сеновале сержант Подолян обнаружил окровавленную офицерскую гимнастерку с приколотыми двумя орденами Красной Звезды и полным комплектом документов в кармане.

– Боярчук? – начальник районного отдела МГБ аж привстал со стула.

– Так точно, старший лейтенант Боярчук, – не моргнув глазом, подтвердил Костерной и выложил на стол удостоверение личности и комсомольский билет пропавшего офицера.

– Тка ак, Иван Петрович! – Ченцов встал и взял в руки документы Бориса. – С гобой не соскучишься! Может быть, ты и Боярчука нашел?

– Чего нет, того нет. Все перерыли, все перетряхнули.

– Что показал Пташек?

– Божится, сукин сын, что в глаза никого не видел.

– И ты поверил?

– Как же, пусть карман держит шире. Сын у него – связным в банде, это я точно знаю.

– Засаду оставил?

– Бесполезно. У них наверняка существует система предупреждений об опасности. Кое-чему они хорошо научились у партизан.

– Тогда едем.

– Куда?

– В лесничество. Если Боярчука убили, то захоронили где-то поблизости. Если оставили живым, значит, увели в банду.

– И подбросили нам гимнастерку с документами?

– То есть…

– Не знаю пока, но думаю, гимнастерку нам оставили не случайно.

– Дал нам знак и заодно избавился от документов?

– Слишком тонкая игра для дивизионного разведчика.

– А вдруг?

– Чересчур много других «но»!

Ченцов еще раз перелистал документы Бориса, словно хотел прочесть что-то новое. Мысль о том, что Боярчук имеет реальный шанс выйти на след банды, поглощала пока все остальные, такой уж она была желанной. Но Костерной прав: слишком много неясного в этом эпизоде. «Эпизоде!» – Ченцов усмехнулся про себя: «Как же, уже оформил дело и прорабатывает эпизоды! А того, кто дело закрутил, нет как не было».

– Считаю, Пташека надо арестовать в любом случае. – Ченцов убрал наконец документы в сейф. – Тогда Боярчук сможет безбоязненно ссылаться на лесника.

– А Сокольчук?

– С этой дамочкой я поработаю сам, – и тут же по внутренней связи попросил: – Фельдшера Сокольчук Степаниду…

– Васильевну, – подсказал Костерной.

– Васильевну из села Здолбицы пригласите вечером в отдел на беседу, ну, скажем, на предмет необходимости строгого учета и хранения медикаментов в сельских медпунктах. А для пользы дела и из других сел медработников пригласите. Пусть с ними капитан Смолин побеседует.

– К какому часу доставить? – уточнил дежурный.

– Не доставить, а пригласить, да не самим, а через председателей сельсоветов. Время… – Ченцов посмотрел на часы, спросил Костерного: – К пяти, я думаю, управимся?

– Если не заставите перекапывать всю усадьбу…

– Пригласите к восемнадцати ноль-ноль, – приказал Ченцов.

– Есть! – аппарат щелкнул и отключился.

Ченцов проверил свой пистолет, повертел в руках, будто думая, куда бы его положить, но сунул, откуда и вынул, в карман широких галифе. Костерной при этом демонстративно отвернулся к окну: при нем неразлучно находился автомат. В другое оружие он не верил.

Вышли на крыльцо. Ченцов пригласил капитана в свою «эмку», хотелось поговорить по дороге о Боярчуке. Но Костерной службу знал твердо.

– Вместе нас и пришьют, коли на засаду напоремся, – извиняясь, напомнил он подполковнику прописную истину солдата. – Я впереди на своем грузовике поеду. Лейтенант Петров позади.

И, пожав плечами в ответ на ухмылку Ченцова, добавил:

– Как сами учили, Василий Васильевич!

* * *

Перед Сидором поставили раскрытый чемодан Боярчука, вытряхнули нехитрые пожитки из солдатского вещмешка: две банки с тушенкой, папиросы, фляжка, складной нож, вобла, алюминиевая кружка, пачка чая, завернутое в газету сало, чистые портянки да пара ношеного белья. В чемодане – парадная форма старшего лейтенанта Советской Армии, новые хромовые сапоги, два отреза добротного сукна, женский цветастый платок и бутылка водки под красной головкой.

– И это все? – Сидор обернулся к дверям землянки, где стоял возница Семен. Огромный синяк под глазом говорил, что с ним уже по-свойски «побеседовали» люди сотника.

– Все, – еле слышно пролепетал старик.

– Это барахло за четверых моих хлопцев? – Сидор со злостью швырнул на пол офицерский китель. – Петлю ему!

Двое бандеровцев подхватили сразу безвольно обмякшее тело старика и поволокли наружу.

– Зря погорячился, старик еще пригодился бы нам, – из темного угла землянки вышел высокий человек в форме офицера Советской Армии, но в мазепинке с трезубом на голове. – Никуда не денется от нас этот молокосос.

Он подошел к столу, одним ударом ладони по донышку вышиб из бутылки пробку, понюхал водку и вдруг, закинув голову, разом опорожнил бутылку. Сидор остолбенело глядел на него с минуту, потом передернулся весь, будто сам выпил водки, и, скрывая раздражение, тихо сказал:

– Кого казнить, кого щадить, то я сам знаю.

– Ну, понес!

– Молчать! – Сидор ударил ладонью по столу, но постарался взять себя в руки. – Я давно замечаю, что ты, Гроза, морду на сторону воротишь.

Гроза, казалось, мало прореагировал на сказанное в свой адрес. Он спокойно резал немецким тесаком боярчуковское сало и ел его с кончика ножа.

– Ты думаешь, вышел из-под контроля? – продолжал Сидор. – Смотри, не выйди из доверия!

– Зарекалась ворона дерьма не клевать, – с убийственным спокойствием отвечал Гроза. – Попробуй лучше сала!

– Мабуть, приказать вздернуть и тебя, так, на всякий случай? – сотник напряженно засмеялся, поедая глазами помощника.

– Можешь не дергаться, – икнув, отвечал тот. – На такого видного борца за вильну соборну Украину никто не покушается. – И вдруг рука его, занесенная с ножом над салом, застыла.

Сидор насторожился:

– Ты чего?

– Газетка! – удивленно проговорил Гроза.

– Какая газетка?

– Газетка Левки Макивчука, – Гроза вытащил из-под сала промасленный листок газеты «Зоря».

Если бы знал Боярчук, какую бесценную службу окажет ему смятый листок националистической газетенки, подобранный им в Польше на вокзале, когда, прощаясь с госпитальными друзьями, они закусывали на чемоданах. Присели, достали припасы, а подстелить нечего. Рядом поляки на узлах сидели. Они и протянули офицерам газету. «Для подстилки пойдет!», – глянув на заголовок, решили фронтовики. В ту газету и завернул потом недоеденное сало Борис.

– «„Зоря“. Вильна украиньска газета для украинцив», – прочитал Сидор. – Ну, и что такого?

– У советчика наша газета? Ты помнишь, как их за немецкие листовки к стенке ставили? Думаешь, у них что-то изменилось?

– Мог взять, чтобы завернуть продукты.

– Где взять? В киоске купить?

– И что мыслишь?

– Я не мыслю, – с оттенком некоторого высокомерия проговорил Гроза, – я анализирую. Сопоставь факты: газета – раз, от краснопогонников зачем-то сховался, когда те пожаловали к Пташеку, – два! Тебе это о чем-то говорит?

– Про это я и без тебя знаю, – отмахнулся Сидор, на самом деле немало уязвленный сообразительностью помощника. – Не молокосос это, как ты решил поначалу, а птица иного полета.

– Вот я пощупаю ту птичку, тогда узнаем…

– Нет, – резко оборвал его Сидор. – Твои болваны и так уже изрядно влипли. Я сам займусь этим делом. А ты берись за маслосырозавод. В постое скоро жрать нечего будет.

– Яволь! – Гроза дурашливо козырнул и вышел.

«Он становится особенно развязным, – думал Сидор, – когда в постое нет Прыща. Знает, сволочь, что одного слова СБ достаточно, чтобы перечеркнуть все его заслуги перед нашим движением. Да и кто знает Грозу в центральном проводе? Для высшего руководства УПА существую только я – Сидор. Остальные – мои люди!»

В организацию украинских националистов Сидор вступил еще до войны. И уже тогда слыл бесстрашным боевиком. Вместе с Василем Мизерным принимал участие в 1934 году в ликвидации министра внутренних дел Польши Бронислава Перацкого, после чего под фальшивой фамилией удрал через Данциг в фашистскую Германию. Там прошел специальную подготовку в диверсионно-штабных школах абвера.

В сентябре 1939 года вместе с фашистскими войсками вернулся в Польшу, участвовал в массовых репрессиях и расстрелах патриотов. Его преданность была вознаграждена, и в 1941 году Сидор назначается помощником военного коменданта уездной полиции в Карпатах.

По поручению руководства УПА он усиленно занимался формированием отрядов из украинских полицаев и националистов, бежавших в Карпаты от Красной Армии, непосредственно руководил их переподготовкой.

После освобождения от фашистов Западной Украины Сидор с обученной сотней прорывается на Восток, чтобы по приказу абвера действовать в тылу советских войск. Вместе с такими же сотнями Бурлака, Бродяги, Байды, Бурого через карпатские ущелья уходит он к Черному лесу.

Кровавым следом пролег тот путь. Но рейд их закончился разгромом зимой сорок четвертого – начала сорок пятого года. С остатками своей сотни Сидор бежал под Ровно, где и встретился с боевкарями Грозы.

Долго они действовали без связи с центром. Потом Сидор решился: послал по знакомому только ему адресу в Польшу Степаниду. Он так надеялся на приказ центрального провода – уйти на Запад. Но Степанида привезла иные вести. Сидору без обиняков дали понять, что он нужен «движению» не в Мюнхене, а на «землях».

И тогда Сидор понял, что чем дольше он будет «воевать» на Украине, тем больше долларов получат руководители ОУН на далеком Западе. А он? Что получит он? Петлю, которую все туже сжимали вокруг него чекисты? Прощение, которого никогда и ничем не заслужить ему у народа? Пули, если и дальше продолжать сопротивление?

Как ни рассуждай, а конец его на этой земле ждал один. А ведь с тем золотом, которое он награбил за эти годы, он мог бы еще хорошо пожить, скажем, где-нибудь на берегу теплого залива в Латинской Америке, где его не достанут ни свои, ни чужие.

Вначале он надеялся на Грозу, которому доверил место, где припрятал часть золотой казны, и который мог в критический момент ее вывезти. Но в последние дни его помощник – бесстрашный до безрассудства головорез, хитрый и матерый убийца – начал выходить из-под контроля, как, впрочем, и многие другие. Сидор чувствовал: близится крах их дела, – и поминутно ждал взрыва.

Но и сам он был опытным организатором, знающим цену силе и страху в сотне. Поэтому только весной он уже повесил пятерых строптивых и ослушавшихся его приказа. Сегодняшний старик был шестым.

Однако держать в уезде бандеровцев становилось все труднее. Нужны были какие-то крупные акции, которые бы подняли дух сотни и отвлекли людей от крамольных мыслей. Одной из них должна была стать операция по уничтожению маслосырозавода в Здолбице, потом – ограбление почтового поезда. А между делом Сидор искал себе новых помощников.

В землянку втолкнули избитого до неузнаваемости Петра Ходанича. Парнишка еле держался на ногах. Сидор махнул охранникам, и те вышли.

– Жить хочешь? – спросил сотник.

Ходанич молчал.

– Тебе что, язык отрезали?

Парень отрешенно помотал головой. Сидор обошел вокруг него, подтолкнул к столу:

– За одного битого знаешь, сколько дают?

– Знаю. Меня один раз уже немцы учили.

– Выходит, не доучили, если до сих пор не разобрался, кто есть кто.

Сидор насильно усадил парня за стол, налил стакан самогона.

– Пей!

– Все одно пристрелите. – Парень отпил, захлебнулся, закашлялся. У него из носа пошла кровь.

– Теленок! – Сидор налил себе самогона, крякнув, выпил. – Будешь меня слухаться, останешься цел. Нет – петлю на шею и на сук!

– Немцам не служил и вам не стану.

Сидор промолчал, будто не слышал слов парня. Решил бить наверняка.

– Вчера утром прямо в своем кабинете убит секретарь райкома Черноус, – проговорил он, стоя за спиной Ходанича. – Надеюсь, тебе эта фамилия знакома?

– Убит товарищ Черноус? – с ужасом переспросил Ходанич.

– Есть предположение, что священную месть совершил часовой, сумевший скрыться после убийства. Ты не знаешь, кто стоял в охране? МГБ разыскивает якогось Петра Ходанича.

– Нет, я не верю. – Парень схватился за голову. – Не верю!

– Завтра тебе принесут газету с некрологом. Сам понимаешь, почта у нас трошки запаздывает.

– Убейте, убейте меня! – С парнем началась истерика.

– Ей, Сирко! – сотник позвал своего адъютанта. Тот с недовольной физиономией появился в дверях.

– Вытащи его на улицу, – приказал Сидор, от которого не укрылось настроение адъютанта, – отлей водой и сведи в бункер к Балябе. Скажешь, отвечает за коммуняку головой. Но бить больше не дозволяю.

– Навищо вин нам спонадобився? Лышний рот.

– Ты, Сирко, морду не криви, а то я тебе ее в другую сторону перекошу. Робы, що приказую!

– То, мени що! – Адъютант схватил Ходанича и поволок к выходу. – Будет исполнено!

Сидор выпил еще стакан самогона, лег на топчан и укрылся с головой полушубком. Но густой кислый дух овчины щипал ноздри. Сотник откинул полу и перевернулся на спину. Неизвестный человек, укрывшийся в лесничестве, не шел у него из головы. Можно было бы послать туда Грозу с боевкарями, но что-то подсказывало Сидору: не торопись, человек тот сам будет искать встречи с тобой. Зачем? Сидор начал перебирать мысленно все варианты и не заметил, как заснул.

Спал и не ведал, что в эти самые минуты Гроза и Баляба с пятью бандеровцами шли к лесничеству, решив самим проверить того, кто порешил их сподвижников.

* * *

– Подай грибов! – Баляба налегал на жареную поросятину. – Да горилки щэ принеси. Не каждый день у тебя такие гости.

Пташек крутился вокруг стола, подавал закуску, наливал самогон из пузатой четверти. Не пожалел, зарезал для пана Грозы молодого кабанчика, не жалел и спиртного. А им все мало: вот уже второй час пошел, как чавкают без устали.

Дом лесника был «крышей» самого Сидора. Являться сюда боевкарям из сотни было строго-настрого запрещено. Еще бы, наверняка думал про себя каждый бандеровец, пришедший сюда с Грозой, такой кладезь: они в лесу голодают, а здесь стол ломится от колбас, окороков, птицы. Не зря сотник не берет в лесничество даже Сирко: один желает всем пользоваться! Вот и весь секрет этой явки.

Баляба чувствовал настроение боевиков, но вида не подавал, искоса поглядывал на Грозу. Казалось, тот думает о том же. Но помощник Сидора был озабочен иными мыслями.

Оказывается, они шли сюда напрасно: раненого старшего лейтенанта увезла с собой Степанида в тот же вечер, как только солдаты ушли из усадьбы. Как ни пытался узнать Пташек, фельдшерица даже намека не дала, куда они поедут. Сын лесника был в сотне, поэтому сообщить о случившемся не успел.