Текст книги "Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Данил Корецкий

Соавторы: Анатолий Кузнецов,Николай Коротеев,Лазарь Карелин,Теодор Гладков,Аркадий Ваксберг,Лев Корнешов,Лев Квин,Иван Кононенко,Вениамин Дмитриев,Владимир Масян
сообщить о нарушении

Текущая страница: 130 (всего у книги 178 страниц)

Борис решил, что будет правдоподобно, если он скажет, как был арестован на вокзале и препровожден в районное МГБ. Это легко – было проверить. Его даже могли видеть с патрулем или входящим в отдел. Потом он в красках распишет, как чекисты отобрали у него все документы и взяли подписку о невыезде до выяснения всех обстоятельств его пребывания в плену. А вот в плену… Хочешь не хочешь, а придется сочинить какую-нибудь гнусность, вроде той, о которой рассказывал Серега Федоров.

…По воскресеньям у них в концлагере расстреливали каждого тридцатого в шеренге выстроившихся на плацу военнопленных. Еще до прихода немцев пленные пересчитывались сами, и в конце каждой тридцатки неизменно возникала сутолока или драка. Жить оставались сильнейшие.

Придется изобразить, думал Борис, из себя парня-ухаря, которому море по колено, если дело касается его интересов, а паче шкуры. Потому и с напавшими бандеровцами расправился: решил, что те убить его собираются, раз тайно напали. Конечно, отговорка слабая, но в другую версию вряд ли поверят бандиты.

«Главное, чтобы сразу не шлепнули, – рассуждал Боярчук. – А не расстреляют, значит, отведут к главарю. Там-то своего шанса не упущу».

Степанида появилась как нельзя кстати.

– Заперла? – набросился на нее Борис. – Думаешь, я отсюда дорогу сам не найду? Какие новости на воле? Где банда?

– Почэкай, – Сокольчук перевела дух. – Запалилась, пока к тебе добиралась.

– Чего годить? Не в моих правилах ждать у моря погоды. Или хочешь, чтобы меня в этом погребе твои дружки прихлопнули?

– Сидор приказал привести тебя на мельницу в воскресенье, – быстро выкрикнула Степанида и расплакалась.

– Да ну?.. Сам Сидор? – Боярчук потер руки, довольный, засмеялся.

– Чему веселишься, – сквозь слезы заговорила Сокольчук. – Бежать нужно, Борис. Есть надежный человек, который скрытно вывезет тебя отсюда. Я могу поехать с тобой. Пригожусь на первых порах.

– Погоди, погоди, – Борис ничего не понял. – Какой человек? Как вывезти? Зачем?

– Я ж говорю, тебя ждет Сидор!

– Вот и хорошо. Я сам его ищу.

– Думаешь, он подивиться на тебя хочет?

– А чего ты-то распереживалась?

Степанида не ответила. Вытерла слезы концом платка, одернула юбку, собираясь уходить.

– Постой, – задержал ее Борис. – Не сердись на меня, Степанида. Но и пойми: не затем я с тобой поехал, чтобы прятаться в погребе. Ты меня хорошо знаешь. Я не из тех, кто при первом выстреле руки вверх тянет. С националистами у меня старые счеты.

– Повесят они тебя, – отвернувшись, проговорила Сокольчук.

– Если не выдашь, не повесят.

– Другие опознают.

– Авось не успеют. – Борис присел на ступеньки.

– Добрэ, хай по-твоему будет. Я-то надеялась, – Степанида невесело усмехнулась. – Сними рубаху, подивлюсь, що там у тебя, раз уж приехала.

Боярчук подчинился.

– О каком человеке ты говорила? – вспомнил он.

– Есть тут один. Заготовитель. Прибился до Кристины Пилипчук.

– Пилипчук? Кто это?

– Да, сестра Василька Матвейчука. Знаешь, мабуть.

– Василько помню, а сестру его, признаться, запамятовал.

– Ты ей тильки не скажи!

– И что же тот заготовитель?

– Согласился помочь нам, то есть тебе, я хотела сказать. – Степанида зарделась, залилась краской смущения.

– А что за человек?

– Не здешний. Шустрый мужичишка очень. Дружбу завел с головою сильрады Саливоном Пращаком да с дьяконом.

– Любопытный человек. И бескорыстно помочь согласился?

– Согласился.

– А что про меня выспрашивал?

– Ничегошеньки!

– Очень любопытный человек, – Борис ненадолго задумался. – Нельзя ли мне с ним встретиться до воскресенья.

– Спытаю у Кристины.

– Постарайся, сделай милость. – Борис надел рубаху. – Намекни ему, что мне не с руки встретиться ни с красными, ни с зелеными.

– Это он и без нас понял.

– Почему так думаешь?

– Сказал, что интересные бумаги имеет и от тех, и от других. Потому и вывезти может.

– Тем более он нужен мне.

– Душа у меня, Борис, теперь изболится до воскресенья этого проклятого. Ты подумай, глядишь, уедем?

– А те, кто останется, пусть кровью умываются?

– Мы за свою сполна получили.

– Всех по себе не равняй! Я еще за того пастушка, что у меня на руках помер, не рассчитался с гадами. Не успокоюсь, пока последнего бандеровца под корень не выведем.

– Храни тебя Иисус!

Последняя надежда погасла в Степаниде. Пусто и горько стало на сердце. И вдруг, как спасительная ниточка, припомнились ей слова Ченцова: «Если бы мы знали хотя бы половину из того, что из страха скрывает от нас население, с бандитизмом давно уже было бы покончено».

Вернувшись домой, Сокольчук решила признаться Ченцову во всем, что было, и рассказать о предстоящем свидании с Сидором. Она все сделает, чтобы Боярчук не пришел на эту встречу. По ее мнению, это была единственная возможность спасти ему жизнь. Такова будет ее плата за содеянное против совести.

Но судьбе было вольно распорядиться по-своему.

* * *

К Стрижаку на селе привыкли скоро. Товар его шел ходко, на язык он был бойкий, на характер – незлобливый, а что особо устраивало сельчан – не дрожал за копейку, вешал товару с довесом, к сдаваемым вещам не придирался Возле его повозки всегда толпился народ, звенел девичий смех. Чернокудрый Стрижак успевал и с делами управляться, и зажиточным мужикам польстить, и говорливых баб обо всем выспросить, и между шуточками незаметно хорошенькую молодайку ущипнуть за ядреный бок. У одного колодца родниковой водицы напьется, у другого плетня выцедит из запотевшей крынки молоко, у третьего колодца табачком сам угостит. Так за день все село и объедет.

В тот сумеречный вечер последним оставался дом дьякона Митрофана. А сам дьякон словно ждал Стрижака у калитки.

– Пресвятая богородица! Кого я вижу! – Дьякон раскинул широко свои лапищи, затряс кудлатой головой, но не двинулся с места.

– Вот где ваша обитель? А я-то пытаю, кто это там стоит? В темноте не признал, звиняйте!

Стрижак осадил лошадь, слез с повозки, привязал вожжи к изгороди.

– Наслышан про твои мирские дела. Миряне довольные, я знаю точно. Да и у тебя, чую, все слава богу.

– Обижаться грех. Есть маленькая выручка.

– Может, ко мне заглянем, плеснем в огнедышащее зевло по маленькой? – дьякон приоткрыл калитку и уже, не приглашая, а приказывая, пробасил:

– Заходи!

Дьякон здолбицкой церкви Митрофан Гнатюк занимал просторный особняк, крытый фигурной черепицей. Дом был выложен из светлого кирпича особого обжига, поэтому в солнечную погоду поблескивал полированными боками, радовал глаз искусной расшивкой. Пять больших венских окон глядели на центральную улицу села, три других были обращены к лугу с речкой и лесу. С подворья хорошо просматривались дороги, ведущие в город, а так как дом дьякона находился на высоком бугре, то с огородов за домом можно было рассмотреть и всех едущих к селу с другой стороны.

Стрижак уже слышал здешнюю легенду о том, что бугор этот насыпали еще при панской Польше. Уж так хотелось священнослужителям во всем возвышаться над простым людом. Но, увидев на стволе трехобхватной сосны, что росла у самого крыльца, металлические скобы, ведущие к вершине, подумал и о другом: если в Толстостенной дьяковской обители установить пару пулеметов, то можно будет держать под прицелом всю округу.

Дьякон будто прочитал его мысли:

– Крепко строили, любую осаду выдержим. Иисус никогда не давал в обиду верных ему подданных.

И в горнице, словно ждали гостей, стоял обильно накрытый стол.

– Причастимся скороминой, – не очень любезно пригласил Митрофан.

Стрижак сел в простенок между окнами лицом к двери. Дьякон затряс головой:

– Не бойсь! В доме нет никого. Жену и ту к соседям отправил. Знал, что придешь. Мимо меня еще никто не проходил.

И начал разливать самогон по стаканам, которых на столе было десятка два. Объяснил:

– Люблю так. Чтоб потом не отвлекаться. Хочешь пей, хочешь ешь!

– Мудро, – польстил ему Григорий. – А я смотрю: и вам на житье-бытие обижаться не приходится, – указал он на заваленные снедью миски, тарелки, противни.

– Езус Мария! Тебе ли удивляться? – Митрофан руками разломал запеченного в тесте гуся, жирную гузку положил перед собой, а остальное придвинул гостю. – Так ли ты здесь пировал раньше?

– Я никогда не был у вас раньше, святой отец, – смиренно отвечал Стрижак.

– Как?! Ты, Гришка Стрижак, известный по кличке Цыган всем борцам за вильную Украину, не сидел за этим столом?

– Не сидел, потому как никогда никакой клички не имел;

– Ну, ты даешь, рабо божий! – Митрофан даже подавился огурцом.

– Я не здешний, могу предъявить паспорт.

– Да я тебя по роже твоей цыганской запомнил, а не по паспорту! Ты чего юлишь передо мной, нехристь?!

– Слава Украине! – вдруг рявкнул во всю глотку Стрижак и трахнул по столу кулаком так, что опрокинулось несколько стаканов.

Неизвестно, что больше подействовало на дьякона: крик или опрокинувшиеся стаканы, из которых тек самогон к нему на сутану.

– Героям слава, – подавленно пробасил он. – Зачем же так-то?

– А затем, – зло проговорил Стрижак, – что я тебе, рожа твоя толстомясая, не Гришка и уж тем паче не Цыган! Понял, клобук чертов?

– Езус Мария, Гриша, конечно, понял.

– Язык за зубами даже во сне держать надо!

– Истинную правду глаголишь, Григорий! Только в доме нет никого, Иисусом клянусь!

– Ладно. Зачем ждал меня, сказывай? – Стрижак небрежно развалился за столом, поковырял вилкой окорок. – Узнал, значит?

– Потому и предупредить хотел, – зарокотал дьякон, не забывая опрокидывать в волосатый рот стопки самогона. – Не те времена благословенные нынче, чтобы вот так безбоязненно под своей фамилией разгуливать. Ты ведь пропал зимой сорок третьего. Как в воду канул. Одни говорили – убит во время карательной операции против партизан…

– Опять?

– Молчу, молчу, рабо божий Гриша. Были и такие, что разгром вашего полицейского батальона в Сарненском лесу связывали с твоей пропажей. Но мало кто верил. Тебя же все знали хорошо. На помин твоей души не один литр горилки опорожнили. А ты, оказывается, вот он, явился.

– Являются только черти во сне, а я приехал из Кировоградской области в качестве заготовителя утильсырья.

– Это нам известно! А вот зачем явился? Вопрос!

– Дело у меня здесь.

– Наше дело-то?

– Личное дело, личное! – Стрижак воткнул вилку в кус сала, да так и оставил ее там. – То, что ты меня узнал, отец преподобный, не удивительно. Не узнал бы кто другой.

– Как не узнать, обязательно узнают. Первая твоя Кристина до меня прибегла с такой новостью. А ты глаголешь…

– Первый день опасался, все за пистолет в кармане держался. Ан не выдали! Скажи, какое дело!

– Пока не выдали. Еще страх не прошел.

– От чего?

– Было дело одно. Езус Мария, прости и помилуй! Жила здесь у нас на Глинском шляху семья Остапчуков. Голь перекатная. Семеро детей по лавкам, один другого меньше. Мать больная, вдовая – муж ее с фронта не вернулся. Да еще бабка, суше той клюки, на которую опиралась. Жили впроголодь, но ведь краснопузые! Обложили их наши лесные братья оброком – так, с десяток булок хлеба, сальца шматочек да горилки четверть. Только хозяйка без особой радости то восприняла. Ну и решили хлопцы проверить ее. Переоделись в форму краснопогонников, чи милиционеров, и к ним нагрянули. «Что, – спрашивают, – гражданка Остапчук, а не бывает ли у вас гостей из леса?» Известное дело, баба все и рассказала как есть… Пришлось всю семью в колодец сбросить, сверху камнями прикидать… После той, спаси и помилуй, акции жители наши вроде как бы оцепенели. По сей день молчат, хотя видели многие.

– А милиция часто здесь бывает?

– Милиция сюда не суется. А вот краснопогонники во главе с чекистом Костерным чуть ли не каждый день повадились. Все дороги обложили, во все дома заходят. На маслозаводе дружину самообороны организовали. Дежурят по ночам с ружьями. Хоть из дома не выходи.

– Однако ты не боишься прямо в церкви собирать деньги для своих братьев, не тех, которые во Христе, а тех, что по схронам попрятались.

– А ты вроде как не одобряешь? – насторожился Гнатюк.

Стрижак промолчал.

– Решил выйти из игры, – не унимался Митрофан, – или ты с кем еще связался?

– Мне помощник нужен, – не отвечая на расспросы, твердо сказал Стрижак. – На тебя можно рассчитывать?

– Смотря в чем нужда, – заюлил дьякон, чувствуя, что имеет дело не с бывшим полицейским. – В лес могу провести…

– В лесу я и без тебя не заблужусь.

– А там, между прочим, ожидают тебя.

– Донес уже?

– Ну, зачем же так-то. У каждого своя работа. Нам теперь нельзя промашки давать. По краю пропасти ходим.

– Доходитесь, перебьют вас, как куропаток на заре.

Митрофан замолк на полуслове.

– Чего губы-то надул? – Стрижак хохотнул, довольный произведенным впечатлением. – Не ожидал такого поворота?

– Не веришь в наше дело, стало быть, больше?

– Ваше? – Стрижак захохотал громче. – Купленное на немецкие рейхсмарки?

– Я бы попросил…

– Заткнись, – грубо осадил Стрижак засопевшего дьякона. – Вот у меня – дело! И платят мне за него долларами и фунтами стерлингов. Да кое-что еще здесь осталось. Затем и приехал.

– Езус Мария! Так бы зараз и сказал. Есть у меня для вас человек.

– Кто таков?

– Сам не знаю. Прячет его у себя фельдшерица наша – Степанида Сокольчук. Ни с нашими, ни с краснопогонниками встречаться не желает.

– Кота в мешке суешь?

– Проверим. Сидор на мельнице с ним в воскресенье повидаться хочет.

– Возьмут и шлепнут его твои братья.

– Я попрошу не трогать. Проверить и оставить для тебя.

– А, черт! Придется мне повидаться с твоим Сидором, иначе не поверят тебе. Неужели у тебя какого-нибудь уголовника нет в запасе?

– Мне не поверят? – Митрофан вскочил с лавки. – Как скажу, так и сделают! Одно мое слово – и весь мир от них отвернется!

– Успокойся, преподобный! – Стрижак перегнулся через стол, усадил Гнатюка. – В лес я пойду только один раз. Чтобы выйти из него там, – Григорий ткнул пальцем в сторону границы: – Слишком дорога ноша, чтобы рисковать ей.

– А не боишься, что мне открылся?

– Не боюсь. Там ведь золото и отца твоего, и попа бывшего, и пана Якубовича.

– Не может быть, – Митрофан так и остался сидеть с открытым ртом.

– Может. Сам упаковывал. Подсобишь – свое назад получишь.

– А потом?

– Пойдешь за кордон со мной. А нет – так братьям своим отдашь.

– Как же! Отдашь! – Митрофан заерзал на лавке, словно на горячей сковородке. – Если оно все цело, там же…

– Миллиона полтора будет, в долларах, разумеется.

– Не обманешь? – Митрофан задыхался.

– Все в руках всевышнего!

– Езус Мария! Что делать, приказывай. Все исполню!

– Для начала сведешь меня со Степанидой, Сокольчук ты говоришь?

– Сокольчук. Завтра же она будет у вас к вечеру.

– В лес передай, что я курьер центрального провода с особыми полномочиями. Прежде чем с ними встретиться, хочу сам проверить, посмотреть на их действия со стороны. Как они в деле выглядят. И стоит ли им платить. Новые хозяева за океаном на ветер денег не бросают.

– Спросят, откуда знаю?

– Скажешь: напоил до смерти, вот я и проболтался.

– Слава Украине!

– Аминь! – загоготал Стрижак, с удовольствием наблюдая, как Гнатюк угодливо осклабился.

* * *

Степанида начала собираться в город спозаранку. Еще не растаял над лугом туман, когда она осторожно, чтобы не тарахтеть попусту, ведя лошадь под уздцы, выбралась за околицу. Оглянулась на спящее село, подтянула на лошади подпругу и с бьющимся от волнения сердцем полетела навстречу выбранной участи.

Страха не было. Только неизъяснимое чувство пустоты и невесомости в мыслях, в теле, в окружающем. Словно продолжение некрепкого сна. И легкая головная боль, как напоминание о яви.

Степанида отпустила вожжи, и лошадь сама несла ее знакомой дорогой. Оставалось проехать небольшой лесок, за которым начинали просматриваться станционные строения. И тут захромала лошадь, задергалась, перешла на шаг.

– Но-о! Но-о, милая! – понукала ее Степанида. – Версты три осталось, дотяни, родимая!

Но лошадь встала. Степанида соскочила с двуколки, осмотрела конягу. С передней правой ноги отлетела подкова. Совершенно бессознательно Сокольчук кинулась искать пропажу позади тележки.

– Чего потеряла, тетка? – Как из-под земли выросли перед ней два солдата.

– Помогите, солдатики. – Шагнула к ним Степанида и осеклась на полуслове.

– Зараз, голуба, поможем! – широко скалясь, попытался обнять ее Баляба, переодетый, как и напарник, в форму советского солдата.

Степанида отпихнула его руки, кинулась к повозке. Но там уже стоял третий бандеровец. Она узнала: Гроза.

– Далече путь держим? – как ни в чем не бывало спросил он, когда Сокольчук доплелась до двуколки.

– В город, на станцию.

– Родственников встречать? – Гроза взял ее своими твердыми пальцами за подбородок. – Смотри в глаза, стерва!

– На станцию. Сами знаете, зачем. – Степанида не мигая глядела в лютые глаза бандита. – Сегодня мой лень.

– Знаю, – Гроза наконец отпустил ее подбородок. – С тобой поедет мой человек. Всю информацию буфетчицы передашь ему на месте. И вернешься с ним в Здолбицу.

– У меня лошадь захромала.

– Вот он тебе поможет. А то где одной бабе в городе управиться!

Гроза свистнул. Из ближайших кустов вышел крестьянин в соломенной шляпе и с кнутовищем за поясом.

– Садись с ней, – приказал ему Гроза. – Заедете до Грицько подкуваты кобылу. Та дывысь за другою кобылою, очей не зводь!

– Будет исполнено!

Гроза отвел Степаниду в сторону, крепко взял за плечи.

– Что за человека ховаешь на болотах?

– Я Сидору все сказала.

– Ну так и мне поведай.

– Богато на себя берешь, – Степанида попыталась освободиться от рук Грозы, но тот держал цепко.

– Почему Сидор им заинтересовался?

– Не знаю.

– В петлю захотела?

– Я Сидору при тебе присягала, – напомнила громко Степанида и увидела, как обернулись на ее голос бандиты.

– Кончай лясы точить, Гроза, – крикнул Баляба. – Ихать пора!

– Доскачешься у меня, стерва, – зло прорычал Гроза и отпихнул от себя женщину. – Проваливай!

У повозки ее ждал провожатый.

* * *

Ченцов смотрел на телефонный аппарат как на гремучую змею. Вот уже трижды за вечер он звенит, явственно ощущается чье-то сопение в трубке, а дальше следует бесконечный зуммер.

Лицо подполковника усталое, даже изможденное. От жены по-прежнему нет утешительных новостей. Нет лекарств, нет хороших продуктов. Их нет у начальника районного отдела МГБ, но они есть у спекулянтов. Ченцов это знает точно.

«Может, подать в отставку? – невесело думает Василий Васильевич. – Пусть молодые гоняются за бандой. Я свое отслужил. Но даже и в этом не волен чекист. Так заведено: где-то там сверху определяют потребность в тебе… А как было бы хорошо поехать сейчас в Москву к Ульяне. Принести ей цветов, фруктов… фруктов. Однако что же это за фрукт звонит мне весь вечер?»

Телефон зазвонил. Ченцов подождал повторного сигнала и снял трубку.

– Начальник райотдела Ченцов слушает.

– Дзень добрий! – тихо промолвил женский голос.

– Ночь на дворе.

В трубке промолчали.

– Алло, алло, слушаю вас, говорите!

– Товарыщу начальник, хочу вам сказать!..

– Кто это? Фамилия?

– На што вам хвамилия?

– Ладно, говорите…

– Сегодня бандеры будут грабуваты маслосырзавод в Здолбици.

– Откуда у вас такие сведения?

– Прошу пана начальника довирять мени. – И женщина повесила трубку.

Похоже было на провокацию, но Ченцов все же вызвал Костерного. Тот вошел, закутанный в плащ-палатку, из-под которой стволом вниз торчал автомат.

– Там дождь? – Ченцов прислонил лицо к холодному стеклу окна. В подслеповатом свете фонаря разглядел сетку дождя. – Ночь как нельзя кстати.

И рассказал капитану о телефонном звонке.

– Пораскинем мозгами? – предложил подполковник, не замечая явно нескрываемого недовольства Костерного. – Кто мог располагать подобной информацией? Случайный человек? Вряд ли!

– Давайте я выеду туда, и во всем разберемся на месте, – предложил капитан. – Какая нам разница, кто сообщил?

– Разница большая. Если звонок не преднамеренная дезинформация, чтобы сбить нас с толку, то, значит, люди поверили нам, потянулись к нам…

– Рано еще. Слишком много бандеровцев в лесу.

– Ты не допускаешь нападения?

– Нападение как раз допускаю. Надо же им чего-нибудь жрать.

– Да, Иван. Ехать нужно в любом случае.

– Разрешите выполнять?

– Подождите. – Ченцов вынул из стола листок бумаги, протянул Костерному. – Читайте.

На листе было напечатано:

«Машинист Сидорчук. В бане устроил прачечную для бандитов. Стирают жена, дочь и сноха.

Мельник Глущук. Отбирает у селян часть семян в пользу бандеровцев. Коптит для них сало.

Пожарник Калюжный. Собирает для бандитов продукты питания, гонит самогон флягами. Имеет во дворе схрон.

Сторож церкви Мирончук. Содержит подпольную пекарню. Под видом церковного инвентаря возит в лес хлеб».

– А это вам постановление прокурора. – Ченцов подал Костерному вторую бумагу. – Теперь можете выполнять.

Капитан молча козырнул, развернулся на каблуках и вышел.

«Не нравится! – досадовал про себя подполковник. – Что поделаешь, мне тоже не нравится. Но выполнять обязаны».

* * *

Сидор был недоволен Грозой, но вида не подавал. Чувствовал, что и у боевкарей копилась злоба на помощника за неудачи последних операций. Но без Грозы он мог потерять сразу добрую половину отряда. Местные бандеровцы разбегутся, когда узнают, что их некому контролировать. Еще не пришел час расплаты, решил Сидор. К тому же и Гроза не так прост, чтобы не понимать, что можно ждать от главаря. Наверняка и он что-нибудь замышляет против Сидора.

Сегодня Степанида привезла из города хорошие новости. Пьяный капитан Смолин проболтался буфетчице, что солдаты Костерного устроили засаду на маслосырозаводе, но никто не напал на предприятие ни ночью, ни днем. На всякий случай чекисты решили подождать нападения еще пару дней. Солдаты остались в селе. Смолин даже снял патрули в Лидово и Копытлово, всех отправил на маслозавод.

Сидор пригласил к себе помощника по разведке Капелюха.

– В магазины Копытлово и Лидово поступил товар?

Угрюмый Капелюх утвердительно кивнул головой.

– Пошли туда хлопцев, хай возьмут взаймы у советов, а то засиделись.

– Ночью?

– Днем, а еще лучше утром.

– А патруль?

– Поменьше самогон жри, тогда знать будешь, что патруля завтра в Лидово не будет.

– Не будет так не будет. Кого слать? Грозу?

– Балябу с его дружками и Гнуса с машиной.

– Бензину немае.

– А цэ бачыв? – Сидор приставил к отечному носу Капелюха кулак. – Чтоб к утру был бензин. Иначе на себе товар попрешь.

– Слухаю! – Капелюх качнулся в сторону.

– Ходанича отправишь с хлопцами. Пусть привыкает. Но оружия пока не давать…

Грузовик затормозил у нового кирпичного здания. Петро Ходанич, сидевший у заднего борта, успел прочитать вывеску: «Сельмаг». «Только бы стрелять в людей не начали, – молил бога в мыслях Петро, зная, что за ним неотрывно наблюдает Прыщ. – Что мне тогда делать? Чем помочь?»

– Выходь! – скомандовал Баляба.

«Брошусь на старшего, а там будь что будет», – решил Ходанич и первым спрыгнул на землю, подошел к Балябе поближе.

Было раннее утро, но магазин уже работал. Перед крыльцом стояло несколько мужиков и с любопытством рассматривало вооруженных людей, выпрыгивающих из кузова грузовика.

– Гэть звидсы! – Баляба повел в их сторону стволом автомата.

Мужиков как ветром сдуло. Даже облезлый пес, лежавший у дверей магазина, ушел за угол дома.

Бандиты прошли в сельмаг. Продавщица, седовласая, лет пятидесяти женщина, повязанная голубой косынкой, поднялась им навстречу.

– Сидеть на месте! – приказал Прыщ.

– Що панам угодно? – пролепетала продавщица, невольно отходя в угол.

– Мы сами поглядим, чего нам понравится, – Прыщ поднял прилавок и шагнул в подсобное помещение. – Э, та здесь товару!

– Чоботы! Горилка! Костюмы! Ковбаса! – радостно вопили бандиты.

– Кончай базар! – рявкнул на всех Баляба. – Тягни все в кузов.

Ящики, мешки, кули поплыли мимо перепуганной продавщицы.

– Божечку ты мий! Хто ж за це заплатить?

– Заткнись, – пригрозил ей Баляба, – а то и тебя заберем.

Побелевшая женщина полезла под прилавок.

Петро таскал мешки вместе с другими бандеровцами. Гнев душил парня, но Прыщ неотступно следовал за Ходаничем, и даже думать о каком-то сопротивлении или побеге было бесполезно.

Когда товар загрузили, Петро лег на дно кузова. Прыщ сел рядом.

– Чего нюни распустил, – небрежно толкнул парня в бок. – Радуйся, теперь, как минимум, тебе пять лет обеспечено за групповое ограбление. Та двадцать пять за участие в сопротивлении.

– А нам супротивиться станешь, без всякого суда вздернем, – добавил Баляба и приказал Гнусу трогать.

На улице села по-прежнему никого не было. Но за каждым плетнем чувствовался напряженный взор. И стоило машине скрыться, как со всех сторон к магазину побежали люди.

* * *

У Садивона Пращака болела голова. И не потому, что он каждый вечер напивался вусмерть, а от вчерашнего разговора в сельсовете.

Саливон подошел к умывальнику, подставил голову под сосок, смочил ее застоявшейся вонючей водой. Потер виски, затылок. Головная боль не проходила. На дрожащих ногах вышел на улицу, подставил лицо легкому утреннему ветерку.

Вчера он имел неприятный разговор. Этот выскочка, секретарь их сельского совета комсомолец Косюк, вместе с учительницей Ефремовой в присутствии председателя райисполкома Скрипаля назвали Пращака пособником бандитов. И не просто назвали в пылу эмоций, а привели такие факты, что Саливону крыть было нечем. Припомнили и его дружбу с дьяконом, и пьяные оргии в домах зажиточных мужиков, скомпрометировавших себя в годы оккупации, и непонятную опеку тех семей, откуда мужья или сыновья ушли в банду.

– У него все равны, – кричал Косюк, – и вдовы, потерявшие мужей на фронте, и жены бандеровцев, хоронящие своих мужей после схваток с солдатами.

– Все дети сироты!

– Дети здесь ни при чем, – вставила учительница и опасливо посмотрела на предрайисполкома.

Скрипаль прохаживался по комнате. Протез на его правой ноге издавал жалобный скрип. Услышав про детей, Скрипаль остановился.

– Дети не виноваты, – пряча глаза, сказал он, – но и забывать, о том, что яблоко падает недалеко от яблони, не следует. Не может быть одной жалости и к нашим, и к ним.

– Выселить их к чертовой матери отсюда! – Косюк треснул кулаком по столу. – Мешают жизнь нам налаживать.

– А с тобой, – Скрипаль повернулся к Пращаку, – будем решать сурово. Половинчатую политику к народу не допустим. Готовься сдавать дела. Проведешь заем на селе и приезжай с отчетом. Выборы нового председателя проведем после сева.

Ели бы не Косюк, думал Саливон, то ничего бы и не произошло. Скрипаль приезжал ради проведения на селе займа на пятнадцать тысяч рублей. Сумма, конечно, огромная по нынешним временам. Но Пращак знал, у кого водились деньжата. Да и собранная сумма могла исчезнуть по дороге в город. Косюк помешал… Зря он его раньше не припугнул. А теперь – нельзя. Теперь сразу подозрение падет на него, на Пращака.

Больше всего Саливону было не понятно, почему комитетчики, раньше безоговорочно поддерживавшие председателя, вчера промолчали. Неужели почуяли крепость свежего ветра перемен. Если так, то скоро и в самом деле не сносить Пращаку головы.

Нет, он не был прямым пособником бандеровцев. Но он никогда и не делал попытки пресечь их влияние на сельчан, никогда не вмешивался в ход происходящих событий. Он хотел быть одинаково полезным и советской власти, и лесным братьям. Он, как дьякон, хотел молить о спасении души и тех, и других…

К сожалению, в жизни все произошло по-другому. И дьякон молил не за всех, и бандеровцы не прощали отступлений от веры, и советская власть не принимала половинчатости. Пришлось Саливону сделать выбор.

Тому, что его снимут с председателей, Пращак даже обрадовался. Меньше будет донимать Сидор. Какой спрос с обыкновенного мужика? А в лес его не позовут, стар уже. Значит, после перевыборов можно будет попытаться отмежеваться от банды. Авось пронесет!

А пока Саливон решил посоветоваться со своими дружками: машинистом Сидорчуком, мельником и дьяконом Митрофаном. Постояв еще несколько минут на ветерке, он пошел в конюшню, запряг казенного мерина в пролетку и, усевшись на мешок с соломой, гикнул на конягу.

Яков Сидорчук жил на четвертой улице от центра. Но чтобы не мозолить глаза сельчанам, Пращак поехал лугом, вдоль речки, поэтому и не заметил того, что творилось в селе.

Улица была узкой и кривой. У дома Сидорчука стоял военный грузовик. Сердце у Пращака екнуло, но поворачивать назад было поздно: двое солдат смотрели в его сторону. Саливон подъехал.

– Что случилось? – стараясь унять дрожь в голосе, спросил он солдат. – Я здешний председатель сельсовета.

– Если председатель, то знать должон! – сурово ответил один из солдат и прошел к калитке.

Пращак встал на телеге и заглянул через высокий заросший вишняком плетень. По двору ходили солдаты и длинными щупами протыкали землю. В раскрытых дверях сараев тоже копошились военные, вытаскивали какие-то вещи, складывая их у колодца.

Жена Сидорчука, Палажка, в цветастом переднике, в цветастом платке, но босая, завязывала перед домом узел. Рядом на связанных уже подушках, пуховиках, одеялах сидели четверо ее малолетних ребятишек. Двоих старших и самого Якова во дворе не было.

– Подолян, шевели их! – услышал Саливон знакомый голос, а вскоре и капитан Костерной вырос перед повозкой, протянул председателю руку:

– За связь с оуновцами вывозим их на Север…

– Есть доказательства? – глотая воздух, затравленно спросил Саливон.

Костерной пристально посмотрел на Пращака и вместо ответа сказал:

– Постановление прокуратуры на столе у Косюка.

Пращак, настегивая мерина, мчал глухой дорогой.

Хотел проехать в дом мельника быстрее, а вышло, что опоздал опять. Бородатый Глущук уже сидел в открытом кузове грузовика и равнодушно смотрел, как солдаты опечатывали его усадьбу. Пращак, не выезжая из-под развесистых ветел, развернулся и укатил в луга.

Возле родника сбавил разгоряченный бег коня, остановился. Кругом было тихо. Саливон наклонился к прозрачной воде, зачерпнул ее прямо фуражкой и плеснул в пылающее лицо. Перехватило дыхание, но облегчения не наступило. Саливон поглядел на поднявшийся над селом светлый диск солнца и заплакал.

В тот же день из Здолбицы были выселены на Север семьи пожарника Калюжного и церковного сторожа Мирончука.

* * *

Ченцов был в районном комитете партии, когда туда позвонил дежурный по отделу МГБ лейтенант Волощук и доложил, что бандеровцы напали на Здолбицкий маслосырозавод и что с ними ведет бой рота батальона МВД.

Теперь Василий Васильевич понял все. Даже если исключить, что телефонное предупреждение не было провокацией, становилось определенно ясным, что утечка информации из его отдела, как говорят юристы, имела место быть. После ограбления магазина в Лидово Ченцов приказал снять охрану с завода, решив, что его просто-напросто обхитрили. Но стоило снять солдат, как тут же среди белого дня произошло нападение. Хорошо еще, он разрешил Костерному по его настоянию оставить взвод солдат в Здолбице. Видимо, теперь они и вели бой в деревне.