Текст книги "Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Данил Корецкий

Соавторы: Анатолий Кузнецов,Николай Коротеев,Лазарь Карелин,Теодор Гладков,Аркадий Ваксберг,Лев Корнешов,Лев Квин,Иван Кононенко,Вениамин Дмитриев,Владимир Масян
сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 178 страниц)

Глава 2

В последнее время у генерала Ермолина появилась новая привычка: выкраивать от обеда минут пятнадцать – двадцать, чтобы заглянуть в известный всей Москве букинистический магазин «Книжная находка» на холме, возле памятника первопечатнику Ивану Федорову, Владимир Николаевич хорошо помнил еще знаменитые книжные развалы на довоенном Литейном в Ленинграде. Какую библиотеку можно было собрать в те времена! Увы, на скромную стипендию студента ЛГУ и тогда разбежаться было трудно, хотя цены даже на редкие книги по сравнению с нынешними, периода подписного и «талонного» бума были еще божескими. За пять лет учения, правда, кое-что он собрал, но все сгорело при блокадной бомбежке. Теперь у Ермолина денег было куда больше, но интересные книги встречались куда реже.

Перелистывание старых книг доставляло Владимиру Николаевичу своеобразное удовольствие, переключало мысли, давало короткий, но такой нужный порой эмоциональный отдых. Продавцы «Книжной находки» быстро привыкли к высокому, подтянутому мужчине, уже с изрядной сединой в густых волосах, как завсегдатаю показывали иногда настоящие раритеты. Кое-что он покупал.

Сегодня Ермолина не вывела из тревожного состояния даже книга воспоминаний Вл. Ив. Немировича-Данченко, за которой он давно охотился и наконец поймал.

Бывают такие дела – внешне малоинтересные, прямо-таки скучные. Только огромный опыт позволяет угадывать за их внешней банальностью неожиданные и весьма серьезные повороты. Вот так насторожило Ермолина и пришедшее из Риги дело о смерти редактора отдела одного из московских журналов Инны Александровны Котельниковой. Насторожило какой-то определенной внутренней завершенностью, что мешало принять в общем-то имеющую право на существование версию о случайном отравлении неизвестным ядом. Нечаянно отравиться в нынешний век повсеместного распространения всевозможных продуктов бытовой химии и настоящей эпидемии самолечения подчас сильнейшими медицинскими препаратами – не фокус. Но вот платья... Платья, сшитые на заказ в дорогом салоне. Такое может себе позволить актриса, приехавшая в европейскую страну на гастроли, или жена дипломата, но никак не скромная туристка. Да и не по-житейски это. Допустим, женщины имели какую-то неучтенную дополнительную валюту. В этом случае они наверняка истратили бы ее более рационально, не стали бы все вбухивать в одно платье, скорее купили бы джинсы «Ли» или «Рэнглер», цена на которые, говорят, уже перевалила за две сотни. И еще – почему на платьях нет фирменных этикеток? По логике это мог быть только подарок, причем не афишируемый, а, наоборот, тщательно скрываемый. Тогда возникают по крайней мере два вопроса: за что подарок, благодарность за какую услугу? И кто платил? Следом за этими двумя последует неизбежно и третий вопрос: почему такой страшный финал?

Криминалистам хорошо известны уголовные дела, когда имели место убийства и без серьезных оснований, скажем, из хулиганских побуждений, в пьяной драке, по преступной неосторожности на охоте. Но если тут причастна чья-то вражеская разведка, то случайность исключается. Это непременно завершение какой-то сознательной акции.

Итак, смерть человека – Котельниковой и спасение второго – Ларионовой лишь огромными усилиями высококвалифицированных врачей с использованием самой современной реанимационной техники и новейших медикаментов. Видимо, по крайней мере одна из двух женщин – либо Котельникова, либо Ларионова – оказалась втянутой в клубок трагических событий. Каких – предстояло решить именно чекистам, поскольку обстоятельства дела, и главное из них – отравление случилось за границей, не исключали причастность к нему иностранной разведки.

С этими мыслями Ермолин и вернулся в свой кабинет, снова раскрыл и просмотрел страницы пока еще тощего «Дела». В жизни обеих женщин нет ничего примечательного. Разве что во время войны муж Ларионовой работал довольно долго в США по приемке военных поставок. Он – военный инженер, хороший специалист с безупречной репутацией и большими заслугами. Тот факт, что он развелся с Юлией Николаевной, однако, не должен бросать тени на его бывшую жену. Брак мог распасться и по его вине, и по причине сугубо интимного свойства, скажем, отсутствия детей.

Ермолин перечитал медицинское заключение. Нет, об инсценировании не могло быть и речи. Юлию Николаевну Ларионову буквально выдернули с того света, вернули к жизни благодаря исключительно эффективным мерам, предпринятым рижской «Скорой помощью». Помогло и редкостное природное здоровье женщины, пускай и не первой молодости.

У Инны Котельниковой в биографии вообще нет ничего такого, за что мог бы зацепиться взор самого осторожного и сверхбдительного инспектора отдела кадров. За границу выехала впервые, происхождение – рабочее, не судилась, к следствию не привлекалась, на оккупированной территории даже ребенком не проживала, все остальное в том же роде. Даже не разводилась ни разу.

Самая загадочная личность в имеющемся пока треугольнике – Дарья Нурдгрен, в девичестве Дарья Егоровна Пантелеева, по национальности русская. Так значилось в официальной справке правления компаний «Евротур».

Что о ней известно? Очень немногое. Сведений о связях Нурдгрен с антисоветскими эмигрантскими организациями нет. Можно только предполагать, что если она и имела какое-то отношение к иностранной разведке, то играла роль техническую, вспомогательную, являясь орудием в чьих-то более опытных жестоких руках. В какой степени она причастна к отравлению, если это все-таки умышленное отравление? И кто в таком случае стоял за кулисами? Последний вопрос – кто из двух советских гражданок должен был стать жертвой, если не обе?

Ермолин захлопнул папку. Больше из нее ничего, кроме сомнений, не выжмешь.

Теперь надо подумать, кому из основных сотрудников поручить дело о гибели Инны Александровны Котельниковой.

Лукьянов и его подчиненные уже несколько месяцев заняты сверх головы. Они завершают трудное дело, расследование которого начато года полтора назад. Лукьянов старый чекист, «пардону» не запросит, но отвлекать его не стоит.

Для Дербайсели эта папка тоже не подарок. Арчил хорош для дел, так сказать, рискованных, азартных. Человек заводной, бурного темперамента, он и сотрудников подобрал себе под стать. А тут надо копать на пустом месте, дотошно, кропотливо, еще неизвестно, что и когда выкопаешь. Затоскует Арчил на таком деле, не по его оно характеру.

Со вздохом Ермолин решил, что дело придется поручить полковнику Турищеву.

Григорий Павлович Турищев служил под началом Ермолина восьмой год, до этого работал на Украине. Был исполнителен, работоспособен, как вол, терпелив в такой же мере, добросовестен и – до чрезвычайности – прямолинеен.

Где-то Ермолин вычитал, что Эрнст Резерфорд имел у своих молодых учеников прозвище Крокодил. Потому что крокодил якобы способен по своей анатомии двигаться только в одном направлении – вперед. Отступить назад он просто не может. Турищев тоже мог бы иметь это прозвище. Но у великого физика оно было олицетворением безостановочного прогресса науки, у полковника же Турищева – стилем работы.

Ермолин нажал кнопку внутреннего переговорного устройства. Помощник отозвался тотчас же:

– Слушаю вас, Владимир Николаевич.

– Пригласите ко мне Турищева, Лукьянова, Дербайсели, Кочергина и Невского.

На оперативном совещании генерал Ермолин сообщил о загадочном отравлении Котельниковой, о гиде «Евротура» Дарье Нурдгрен, о материалах, полученных по этому делу из КГБ Латвийской ССР.

Ермолин обратился к сотрудникам с просьбой: обо всем, что случайно или косвенно станет известным об упомянутых лицах и вообще о факте отравления Котельниковой, докладывать лично ему.

Генерал поделился мыслью, которая, конечно, известна чекистам, но в данном случае она, возможно, будет рабочей.

Противник раз за разом терпит крах в своей подрывной деятельности. Но это не останавливает его. Он продолжает работать грубо и нахально, идя напролом. Так, может быть, Котельникова и Ларионова отказались от каких-то предложений, узнав о враге больше, чем следовало? А возможно, стали тем редким исключением, переступили какую-то черту, а потом испугались?

– Но не будем раньше времени подозревать в чем-либо ни покойницу, ни ее подругу. Прошу изложить ваши предложения.

– Надо срочно побеседовать с Ларионовой. Она уже выписана из больницы и находится дома.

– Спасибо, Григорий Павлович, так и сделаем, – согласился Ермолин со своим заместителем Турищевым.

– Я мог бы связаться с родными Котельниковой – матерью, мужем и его родителями, – предложил майор Невский.

– Даже необходимо.

– О портняжных заведениях можно навести справки у наших модельеров. Они сами часто выезжают за границу со своими коллекциями, а иностранные владельцы салонов мод – частые гости у нас, – сказал Кочергин.

– Железная логика. – Ермолин чему-то улыбнулся. – На вас еще нет обручального кольца, Анатолий Дмитриевич, вот вы и займитесь этим. Женщины и девушки в Доме моделей с вами будут более откровенны.

– Смотри не влюбись там, Толя, – шутя предупредил капитана полковник Дербайсели. – Девушки там одна красивей другой.

– Кстати, жена моя до сих пор удивляется, почему эти милые девушки и женщины не приняли в свой круг талантливого и обаятельного модельера Вячеслава Зайцева.

Все с улыбкой восприняли реплику Владимира Николаевича.

Поступили другие предложения. Генерал подытожил их, уточнил, определил порядок проведения мероприятий. Ответственным за их выполнение назначил полковника Турищева, как своего заместителя, в помощь ему выделил майора Невского и капитана Кочергина.

Сотрудники знали, что Ермолин уже сам наметил план действий. Однако он старался не навязывать его исполнителям, наоборот, считал своим долгом советоваться с ними и только после этого с присущей ему точностью и краткостью формулировал задачи, давал задания. Такой стиль работы будил инициативу оперативных работников, органически включал их в дело.

Итак, группа чекистов подразделения генерала Ермолина приступила к выполнению плана действий.

Ермолин взглянул на часы – 16.50. Вызвал помощника.

– Алексей Васильевич, через десять минут ко мне придет профессор Эминов. Встретьте его, пожалуйста, в вестибюле и проводите ко мне. Я буду занят с ним примерно час. Не соединяйте ни с кем, кроме руководства. Сотрудников со срочными делами адресуйте к Лукьянову.

Профессор Курбанназар Эминович Эминов занимал ответственный пост в Академии паук СССР, где ведал координацией научных исследований. Из всех постоянных посетителей теннисного корта Дома ученых он один знал, что играющий по первому разряду в группе старшего возраста Владимир Николаевич не преподает философию в каком-то вузе, а служит в органах государственной безопасности.

Когда-то оба они были студентами, а затем аспирантами Ленинградского университета. Владимир Ермолин учился на историческом факультете, а Курбанназар Эминов на физическом. Познакомились они на корте, потом подружились, некоторое время даже жили в одной комнате студенческого общежития (оба были иногородними). В тридцать девятом году Ермолин неожиданно для себя был командирован партийными органами на работу в Народный комиссариат внутренних дел, но диссертацию по германской классической философии незадолго до войны он все же защитил.

Несколько дней назад, прощаясь после игры возле станции метро «Кропоткинская», профессор сказал:

– Знаешь, Владимир Николаевич, возникли тут у меня по одному делу кое-какие сомнения. Хотел бы ошибиться, но боюсь, что это по твоей части.

– Что именно?

– Рассказывать долго, да здесь вроде и не место. Ты мог бы уделить мне час, ну, скажем, в пятницу?

– Хорошо, Курбанназар. Значит, в пятницу. В семнадцать ноль-ноль тебя устроит?

– Вполне.

– Договорились. В вестибюле тебя встретит мой помощник.

Эминов пришел точно. Времени тратить не стал, сразу приступил к делу.

– Понимаешь, Владимир, у нас стали происходить странные вещи. Наши ученые успешно работают над оригинальным, очень эффективным методом замораживания крови. Метод обеспечивает долгую сохранность крови с сохранением всех свойств живой жидкости. Мы были абсолютно уверены, и с полным основанием, что за рубежом наш метод неизвестен. И вдруг... – Эминов на мгновение умолк. По всему чувствовалось, что договаривать ему крайне неприятно. Ермолин молча выжидал. – И вдруг за границей появляются в специальной литературе, а затем и в массовых изданиях сообщения, из которых следует, что там, словно по волшебству, появился на пустом месте такой же метод замораживания крови и кое-что другое, скажем, сверхпрочный клей, которым можно хоть мосты склеивать.

– Совпадения быть не может? – уточнил Ермолин.

– Совершенно исключено! Все до мелочей наше! Даже недоработки и отдельные ошибки, исправленные в последний момент.

– Метод, насколько понимаю, имеет большое значение?

– Ты имеешь в виду замораживание крови? Конечно! Экономический урон мы уже понесли немалый. Патентов нам не видать, лицензий тоже не реализовать. Я уже не говорю о приоритете. Пойди докажи его теперь...

Владимир Николаевич задумчиво побарабанил пальцами по столу.

– Ладно, попробуем разобраться. Материалы какие-нибудь принес?

– Принес, здесь все необходимое, – Эминов протянул довольно объемистую папку.

Друзья простились, и профессор ушел. Ермолин оценивающе взвесил на ладони оставленные документы и положил их в сейф. Потом перевернул страничку календаря и пометил на понедельник: Эминов – Лукьянов.

* * *

Через два для после похорон Инны Котельниковой на Головинском кладбище майор Виктор Андреевич Невский встретился с ее мужем и матерью.

На третьем этаже нового дома по Беговой улице Невскому отворил дверь худощавый, спортивного сложения мужчина лет сорока пяти с осунувшимся лицом, и тусклыми от горя глазами. Это и был Игорь Алексеевич Котельников, кандидат технических наук, старший научный сотрудник крупного научно-исследовательского института. Майор уже знал, что Котельников давным-давно мог защитить докторскую диссертацию, но все откладывал, так как много времени и сил уделял практическому внедрению своих разработок на предприятиях отрасли (институт был не академический, а отраслевой).

Из прихожей Невский прошел в большую светлую комнату, служившую одновременно гостиной, столовой и рабочим кабинетом хозяина. Две стены были сплошь заставлены книжными полками. Часть книг специального характера, но хватало и художественной литературы, причем хорошо подобранной, и книг по искусству. Вся остальная обстановка – по привычному московскому стандарту: тахта, сервант с хрусталем и безделушками, торшер, телевизор, большой письменный стол в углу. На стенах – несколько гравюр. Правда, непременный эстамп с бородатым Хемингуэем отсутствовал. Дверь во вторую комнату была приоткрыта, в проеме виднелся угол деревянной кровати.

Задержав взгляд на письменном столе, Невский, как бы невзначай, спросил:

– Я не оторвал вас от работы?

Котельников поднял на майора припухшие, воспаленные глаза. Ответил тихо, исчерпывающе:

– Работу на дом не беру. Не полагается... Стол жены. Серьезные материалы она предпочитала править дома. В редакции тесно, да и отвлекают.

Похоже, Котельников действительно был не только крупным, но и дисциплинированным специалистом, хорошо понимающим, что к чему, где можно, а где не стоит заниматься служебными делами. Именно так и отзывались о нем в институте.

Невский деликатно произнес несколько слов соболезнования, но попросил все-таки Котельникова рассказать по возможности подробно о покойной жене.

– Что я могу вам сказать? Женаты десять лет. Детей не имеем, так уж вышло... – Голос его чуть дрогнул. – Материальное благополучие полное. Вот предложили через институт купить автомобиль, да мы отказались.

– Почему? – удивился Виктор Андреевич.

– При нашем обслуживании одна морока. А Инна считала, что глупо вкладывать шесть тысяч в железо на колесах только для того, чтобы выглядеть не хуже других. Она говорила, что за гораздо меньшие деньги можно без всяких хлопот до конца дней ездить на такси... – Губы Котельникова тронуло слабое подобие улыбки. – И еще... Может смешным показаться, но Инне не нравилось, что автомобиль называется во множественном числе – «Жигули». Всегда дразнила одного нашего приятеля: «Ты на чем приехал?» – «На «Жигулях». – «А сколько их у тебя?»

– А ведь верно подметила супруга ваша, – удивился майор. – И заметьте, что в народе эту несуразицу подметили, никто не говорит «Жигули», все больше «жигуленок».

Мимолетный разговор на автомобильные темы сломал ледок некоторой отрешенности Котельникова, и Невский смог перевести беседу в интересующее его русло. Про себя, однако, отметил, что Котельникова была человеком наблюдательным и с острым умом.

– Жена вам не звонила из-за границы? – спросил он.

– Нет. Инна была женщиной без сантиментов. Предупредила, что это очень дорого.

– Дорого, это точно, – подтвердил майор. – Но, может быть, открытку прислала? Знаете, с видами?

– Нет. Инна писать не любила. Когда я уезжал в командировки, то звонил домой, а писать у нас не было заведено.

– С кем дружила ваша жена?

– Только с этой дамой, которая втянула ее в поездку, – Ларионовой. – В словах Котельникова проскользнула явная неприязнь, и Невский про себя это отметил. – У нас бывали, по-семейному, некоторые мои сослуживцы, приятели студенческих времен. Но ни с кем из них Инна так и не сошлась. Со своими же однокашниками она никаких отношений не поддерживала, даже на ежегодные встречи своего выпуска не ходила.

– Игорь Алексеевич, – сказал майор как можно мягче, – простите, ради бога, но я должен вам задать тяжелый, быть может, даже странный вопрос. Вы уже знаете, что жена ваша скончалась в результате отравления, потому и открыто следствие. Как вы считаете, могли у нее оказаться причины для самоубийства? Случались ли с нею приступы меланхолии, стрессовые состояния?

(Версии о самоубийстве у Невского не было – она противоречила бы факту отравления и Ларионовой, но этот вопрос давал ему возможность получить представление о душевном состоянии Котельниковой, что было важно.)

– Да что вы! – с нескрываемым изумлением воскликнул Котельников. – С какой стати кончать самоубийством в зарубежной туристской поездке? Это нелепо! Да и причин для этого у нее никаких не имелось. Инна была человеком сильным, без этих, знаете, фрейдистских завихрений, всяких там комплексов... Убивать ее тем более некому и не за что. Это могло быть только случайное отравление. С моей точки зрения, во всяком случае.

Извинившись за малоприятный, но, к сожалению, необходимый разговор, Невский ушел.

Встреча с матерью покойной – Павлой Игнатьевной, жившей в однокомнатной квартирке на Щелковском шоссе, которую она получила после сноса собственного домика, ничего нового майору не дала. Павла Игнатьевна оказалась сухопарой неразговорчивой женщиной неопределенного возраста, хотя и на пенсии, но крепкой, здоровья – дай бог каждому, с острыми чертами лица и поджатыми блеклыми губами. Говорила Павла Игнатьевна, осторожно подбирая слова, чтобы не сказать лишнего, то и дело ссылалась на плохую память, которая, по некоторым наблюдениям майора, на самом деле была у нее твердая и цепкая.

Невский быстро понял, что между матерью и дочерью уже много лет существовало определенное отчуждение, причины которого он установить, однако, так и не сумел. Павла Игнатьевна с Инной в последние годы встречалась редко, о предстоящей поездке дочери за границу даже не знала. С Ларионовой знакома плохо, но отозвалась о ней недобро. На вопрос: «Почему?» – ответила коротко и убежденно:

– Разведенка! А моя дочь была женщина семейная, не чета этой...

У Невского сложилось впечатление, что Павла Игнатьевна могла бы еще кое-что добавить к характеристике Ларионовой, но откровенничать с незнакомыми людьми было не в ее правилах.

Мало что дали сотрудникам КГБ и беседы с сослуживцами и соседями Котельниковых. То есть ничего, что смогло бы пролить хоть какой-то свет на ее неожиданную смерть.

Результаты вскрытия, произведенного в патолого-анатомическом отделении рижской больницы, и дополнительные исследования, сделанные в Москве в Институте судебной медицины, сводились к одному: смерть. Инны Котельниковой произошла в результате отравления, вызванного действием неизвестного яда.

...Через неделю полковник Турищев попросил Ермолина срочно принять его по неотложному делу, что уже само по себе было явлением чрезвычайным. Слова «срочно» и «неотложное дело» в повседневном лексиконе Григория Павловича не числились.

Войдя в кабинет, полковник с некоторым, тщательно скрываемым, но все же заметным удовлетворением в голосе доложил:

– Важные новости, Владимир Николаевич. Мы навели справки об этих, как выразился Кочергин, трех портняжных заведениях. Установлено, что Нурдгрен долгие годы тесно связана с владелицей одного из них – некоей Елизаветой Дальберг. Дальберг в последние годы дважды приезжала в Советский Союз со своими моделями. Но и это еще не самое интересное.

– Что же?

– Елизавета Дальберг – родная сестра известного ученого Осокина...