сообщить о нарушении
Текущая страница: 88 (всего у книги 106 страниц)
– Тогда я не вижу ни единой причины, которая может помешать тебе, – произношу с поразительной для самого себя лёгкостью, старательно не обращая внимания на то, как тухнут искры во взгляде Барти, – тем более ты мог сделать это гораздо раньше, пока я был не в состоянии постоять за себя. Так было бы значительно проще.
Незаметно выдохнув, я нагло беру со стола зажигалку и откидываюсь на спинку удобного дивана, почти точно копируя позу Пожирателя. Перемены в его состоянии завораживают: взлохмаченная голова медленно склоняется, взгляд тёмных глаз мог бы превращать в камень, если бы во мне не было столько смелости. Скорее всего, дело в алкоголе, который уже давно скользит по венам в компании с разгорячённой кровью и спускает все тормоза. Я нахожу в себе силы разорвать зрительный контакт и взглянуть на зажигалку в своей руке. При ближайшем рассмотрении на её серебряном боку я различаю ту самую гравировку, профиль хищной птицы, чей глаз инкрустирован тёмным янтарём, в красном освещении кажущийся почти чёрным. Совсем как глаза Барти. Недавние мысли о его сходстве с птицей и возможном прозвище растягивают губы в совершенно неуместной улыбке, но внезапное появление рук Крауча в поле зрения заглушает все мысли.
Он перегибается через стол, хватает меня за рубашку на груди и резко дёргает вперёд, из-за чего край стола неприятно ударяет под дых, и я чуть не смахиваю собственный бокал. Я вскидываю голову, и мы едва не сталкиваемся носами – так близко мы сейчас друг к другу. Барти не позволяет отстраниться, опускает локоть на моё плечо и сжимает пальцы на рубашке между лопаток. Крылья тонкого носа трепещут, когда он раздражённо цедит:
– Ты нужен Тёмному Лорду живым и невредимым, понятно?
От него пахнет кофейными сигаретами и терпким безумием, торчащая чёлка щекочет мой лоб, а колени под столом натыкаются на мои собственные. Другим локтём он нечаянно толкает мой бокал, увеличивая его шансы на падение, но не замечает ничего вокруг. Я же вижу и слышу всё: музыку, которую словно взяли из эротических фильмов и решили включить здесь, звонкий женский смех с соседнего дивана, частый звон бокалов с другого, кричаще-красный интерьер, который странно действует на сознание, и Барти, самого странного человека из всех, кого я встречал.
– Реддл не тронет меня до тех пор, пока не сможет извлечь из моего тела часть своей души. Да, я знаю об этом, – добавляю, увидев, как высоко взлетают брови Барти, – однако не думаю, что он нашёл нужный способ, и моё присутствие вряд ли ему в этом поможет. Поэтому хватит делать из меня дурака, а просто скажи: зачем я здесь с тобой?
Если честно, я действительно чувствую себя дураком, который, как попугай, повторяет один и тот же вопрос: «Зачем?». Барти не хочет признаваться, каждый раз ловко поворачивает разговор в другое русло, но я не отступлюсь, пока не узнаю хотя бы часть правды.
Однако этот сукин сын молчит и продолжает разглядывать меня, не собираясь убирать руку и отстраняться: алкоголь в его крови тоже взял своё, от него взгляд становится непривычно мягкий, но я понимаю, что это не более чем обман зрения. Я ненавижу себя за то, что, несмотря на всё случившееся, продолжаю испытывать к Барти поразительное, возмутительное и совершенно неуместное доверие, а доверие в союзе с бессонной ночью и алкоголем выливается в откровенно безумные вещи. Иначе как объяснить то, что я зову его, зову по имени, только для того, чтобы напомнить о заданном вопросе, но он понимает это как-то по-своему:
– Барти…
После мне остаётся только догадываться, что толкнуло меня на подобное, но это становится не столь важно, потому что эффект достигнут: я будто переношусь во времени. Тот самый тяжёлый порочный взгляд, который я впервые увидел в Лютном Переулке, сейчас вызывает волну горячих мурашек, пробежавших вдоль спины и рассыпавшихся на затылке. Уши будто закладывает, потому что музыка и все остальные звуки отходят на второй план, а я откровенно не могу понять, что со мной происходит. Будь проклят Крауч с его странным поведением, создающим иллюзию обманчивого доверия, но я вновь попался на эту наживку.
– Давай, скажи это ещё раз, – наконец, произносит он на грани сакраментального шёпота и вытягивает шею: совсем немного, и вот я уже могу почувствовать его неровное дыхание на своих губах. К запаху сигарет и джина присоединяется тот самый аромат дорогого одеколона с коричными нотами, который заставляет изумиться, почему я раньше не чувствовал его, вернее, не обращал внимания. И, главное, почему обращаю сейчас.
Я чувствую, как колено Барти проходится по моей ноге, но стол, хоть и узкий, по-прежнему разделяет нас, и я вроде как рад этому.
– Ну же, Гарри, что тебе стоит вновь произнести вслух моё имя? – его речь, сладкая, как сахарные перья, буквально пригвождает меня к дивану, и я физически не могу произнести ни единого слова. Горло пересыхает так, будто я не пил два дня, горячее марево занавешивает взор, стоит Краучу легонько надавить мне на затылок. Лёгкая, едва проклюнувшаяся щетина щекочет кожу, когда он прижимается губами к уголку моего рта, так невыносимо чувственно, что безапелляционно выбивает из меня последние капли решимости. Он действует очень осторожно, словно боится спугнуть меня, словно всё, о чём мы говорили до этого, в один миг стало неважно, просто рассыпалось, как карточный домик, лопнуло, как мыльный пузырь. И это так не похоже на Барти, на прежние властные действия, хотя сейчас он имеет надо мной большую власть, чем когда-либо. Я опускаю ладони на его плечи в желании прекратить всё это, но могу лишь сжать гладкую ткань пиджака, не в силах сопротивляться. Это сложно признать, но мне хочется того же, что и…
– Барти, прошу, перестань, – произношу я, всеми силами стараясь, чтобы голос не сорвался, и в моих ушах он звучит вполне пристойно, но только не в ушах Крауча. Он жарко выдыхает мне в щёку, словно сетуя на моё поведение, но всё-таки отстраняется. Правда, как выясняется через мгновение, только для того, чтобы продвинуться по дивану, и оказаться так близко, чтобы я вновь смог почувствовать тепло его тела. Теперь стол не разделяет нас, и я теряю свой последний щит, хоть Барти и не спешит прикасаться ко мне. Он закидывает ногу на ногу и облокачивается на спинку, я же беру себя в руки, примеряя самый грозный вид. Скрестив руки на груди, я бессознательно закрываюсь от Крауча, не в силах понять, на что злюсь больше: на его дурацкие игры в обольщение или то, что он остановился, выполнив мою просьбу.
– Ради всего святого, разве ты не слышишь самого себя? – тёмные ресницы вздрагивают, тот самый порочный взгляд опаляет сознание. – Если бы не вся эта история с Пророчеством, с которой всё началось, ты был бы моим.
Я быстро моргаю, словно что-то попало в глаза, и гадаю, не послышалось ли мне, однако коварная улыбка, блуждающая по губам Крауча, не оставляет никаких сомнений.
– Откуда такая уверенность? – громко откликаюсь, полностью вернув себе самообладание. Барти многозначительно посмеивается, второй рукой поигрывая зажигалкой: сжав металлические бочка двумя пальцами, он ведёт ею по столу, переворачивая на другую грань, и так до бесконечности. Это действие отвлекает всего на несколько мгновений, которых Краучу не доставало. Я мог бы попытаться сбежать, хоть и осознаю ничтожность своих шансов, мог бы напомнить ему о Реддле, о котором мы, не сговариваясь, так успешно забыли. Я мог бы сделать что угодно, но не делаю ничего, когда Барти наклоняется так, чтобы наши лица оказались на одном уровне, а его ладонь, секунду назад игравшая зажигалкой, опускается на моё колено.
– Я вижу это в твоих глазах, – выдыхает он мне в губы, и этот жаркий шепот впивается в мой мозг, как гарпун в спину акулы, наши носы касаются друг друга, и губы стремятся последовать их примеру. Мне вновь трудно контролировать себя, контролировать свои пальцы, которые желают утонуть в вихре тёмно-русых волос, собственное тело, которое хочет податься навстречу ладони, уверенно скользнувшей вверх по ноге.
– Ты пылаешь, как огонь, пылаешь так ярко, что практически ослепляешь, и не говори, что в этом мы с тобой не похожи, – выкладывает Барти свой козырь с закрытыми глазами, и я понимаю: сейчас или никогда. Либо я сейчас же всё это останавливаю, либо дороги назад не будет. Я уже не думаю про собственную мотивацию, потому что это бессмысленно: желать (во всех самых откровенных смыслах этого слова) Пожирателя Смерти – почти такое же сумасшествие, как хотеть прыгнуть со скалы без парашюта.
Да, именно сумасшествие – вот как можно это назвать одним словом. Чистое в своей первозданности, иррациональное, нелогичное, толкающее мир по наклонной. И, кажется, я знаю, куда эта наклонная ведёт.
Радужка глаз Барти практически полностью поглощается чернотой расширившихся зрачков, в которых помимо будоражащей воображение страсти сияет чистейшее любопытство. В моей голове мелькает мысль, словно Барти интересно, насколько далеко он может зайти.
Насколько далеко я позволю ему зайти.
Я предпринимаю попытку трезво всё обдумать, а потом понимаю: какое, к чёрту, трезво?
Сумасшедшая, абсолютно сумасшедшая ночь. Значит, нужно соответствовать, нужно пойти до конца, раз попробовать, чтобы больше не хотелось, чтобы заглушить то тёмное желание, которое с недавних пор испытываю к этому подлецу Барти, и успокоиться.
Неожиданно Крауч дёргается и, отстранившись, прижимается спиной к мягкой обивке дивана. На его лице проступают признаки испытываемого дискомфорта: линия бровей заламывается, лоб пересекают мимические морщины, а верхняя губа приподнимается, обнажая болезненно сжатые зубы. Сбитый с толку, я не сразу понимаю, в чём дело, но когда Барти сжимает ладонью левое предплечье, и всё становится ясно, как белый день.
Реддл вызывает его к себе и, по всей видимости, делает это весьма настойчиво.
Мерлин, нет-нет, всё, что угодно, но только не это!
Видимо, боль отступает, раз Барти с удовольствием переводит дух, только я не спешу радоваться. Он выразительно выгибает бровь, когда покидает диван и делает жест рукой, предлагая мне проделать то же самое. Меня не приходится просить дважды, потому что разум подсказывает, что сопротивляться себе дороже.
Толкнув дверь локтём, Крауч возвращается в огромный зал с танцполом, не выпуская меня, идущего рядом, из поля зрения, в то время как я истерически пытаюсь придумать, что делать. Нет никаких сомнений в том, что он собирается к Реддлу: по всей видимости, Барти, который сейчас мрачнее всех туч Лондона, всё-таки решил не травмировать слабую психику магглов зрелищем трансгрессии. Значит, пока мы не покинули это заведение, у меня есть шанс хотя бы попытаться отсрочить неминуемую встречу с заклятым врагом.
Люди с неохотой расступаются, хоть Барти и выбирает кратчайший путь до выхода, электронный ритм заполняет мою голову, и, возможно, именно он придаёт мне уверенности, потому что только эта громкая музыка в состоянии заглушить доводы разума.
Барти натурально замирает в изумлении, когда я захожу наперёд и решительно тяну его за лацканы пиджака на себя, чтобы поцеловать. Оцепенение не сразу спадает с него, но через пару мгновений он с энтузиазмом встречает мои действия, не замечая, как толпа, плывущая на волнах энергичной музыки, смыкается вокруг нас. Он уверенно перехватывает инициативу в медленном чувственном поцелуе, запрокидывая мою голову, с ощутимым наслаждением касается моего языка своим, чтобы в следующий миг сплестись в завораживающей игре. И вновь всё становится неважно: вызов Реддла, мой уход с площади Гриммо, своеобразный допрос на тему предателя и погоня за крестражами, как и то, что вокруг нас – люди. Девушки с парнями, девушки с девушками, парни с парнями, – неважно, кто с кем, потому что все заняты музыкой и друг другом. Потому что другим – всё равно, другим наплевать, кто ты такой, что и с кем ты делаешь. Потому что здесь подобное поведение, очевидно, является нормой.
Это всё становится неважно, когда я ощущаю мягкие губы Барти на своих губах, немного горькие от джина и сладковатые от кофейного ароматизатора сигарет, когда ныряю руками под борта его пиджака и обнимаю стройное тело. Изнаночная сторона сомкнутых век рисует мерцающие в сумасшедшем ритме огни, сознание стремительно катится по той самой наклонной, стоит мне абстрагироваться от всего и раствориться в многогранных ощущениях. Руки Барти спускаются вниз по спине и ложатся на ягодицы как раз в тот момент, когда он недвусмысленно подаётся бёдрами вперёд, красноречиво олицетворяя характер своих желаний. Я задыхаюсь в поцелуе и отрываюсь от горячих губ, хватаю ртом воздух, сейчас похожий на жидкий кисель, который никак не хочет проникать в лёгкие. Барти склоняется ниже, и я чувствую, как он прихватывает губами кожу под ухом, отчего наверняка останутся следы, но я лишь запускаю пальцы в его волосы, с удовольствием сжимая непослушные пряди, и подаюсь навстречу желанным поцелуям. Кажется, если я отпущу его, если открою глаза, то этот туман безумия развеется, и правда всплывёт на поверхность: правда, которую я пока что не готов принять. Ведь дело вовсе не во взыгравших гормонах, а в двух конкретных людях, надёжно засевших в глубине сознания, каждый из которых может дать то, что не в состоянии дать другой.
Я встряхиваю головой, отбрасывая ненужные сейчас мысли куда подальше, и всё-таки открываю глаза, хотя в следующий миг мне вновь хочется зажмуриться, мгновенно встретившись с подёрнутым тёмной страстью взором Крауча. Он часто дышит через приоткрытый рот и смотрит на меня, не моргая, отчего складывается впечатление, что он хочет что-то увидеть. Наконец, он мучительно медленно облизывает губы и лукаво подмигивает мне, и я понимаю: он нашёл то, что искал. Правда, в следующий миг боль снова искажает черты его лица, он отпускает меня и трясёт кистью левой руки, словно это может принести облегчение.
Шестое чувство подсказывает, что этот вызов Барти уже не сможет проигнорировать. Я стараюсь не думать о том, как это выглядит со стороны, когда обвиваю его шею рукой, тяну на себя, заставляя наклониться, и заглядываю в глаза, в которых боль переливается через край.
– Прошу, не надо. Я сделаю всё, что угодно, но только не приводи меня к нему.
Крауч сгибает руку с Меткой в локте и шипит сквозь стиснутые зубы, но всё-таки находит в себе силы усмехнуться и хрипло сказать:
– Прямо-таки всё?
Многозначительная интонация посылает волну неконтролируемого тепла по всему телу, и я скорее чувствую, чем понимаю, что киваю. Через пару мгновений Барти становится лучше, он выдыхает, запрокинув голову, и протягивает ладонь к моему лицу, когда я вновь становлюсь единственным объектом его безраздельного внимания. Кто-то весьма энергично танцует за моей спиной, периодически подталкивая вперёд, но я крепко стою на месте, пригвождённый прямым взглядом Крауча. Коснувшись подбородка, кончики его пальцев начинают двигаться строго вниз: по изгибу шеи до ямки между ключицами, затем по груди в вырезе рубашки и дорожке из пуговиц, пока не достигают ремня. Подцепив пряжку двумя пальцами, он тянет её на себя и не удерживается от победной улыбки, когда я подчиняюсь. Непоколебимая решимость в его взгляде соперничает с ненормальным блеском – остаточный эффект от недавнего безумия, заключительным штрихом к которому становится ещё один поцелуй. Он менее страстный: простая ласка одних губ другими, однако не ставшая сюрпризом для кого-нибудь из нас, а сотворённая по обоюдному желанию.
Оттого этот поцелуй и становится самым неоднозначным из трёх, что были у нас.
Барти отстраняется, и я почти не меняюсь в лице, когда он сжимает пальцы на моём локте и, не разрывая зрительного контакта, трансгрессирует.
***
Высокая спинка стула удачно подворачивается под руку, я мгновенно вцепляюсь в неё, зажмуриваясь и шипя от боли, прошившей грудь насквозь. В ушах стоит гул от долгого пребывания в шумном месте, который становится ещё громче из-за царящей вокруг тишины. Я не могу открыть глаза и осмотреться, потому что на этот раз чувствую себя гораздо хуже. Кто-то, очевидно, Барти, подхватывает меня под локоть и усаживает на стул. Знакомое тепло касается ран, принося чувство облегчения, после чего я слышу слева манерный голос Беллатрисы:
– Вы только взгляните, какой заботливый!
Барти отходит от меня и отвечает с не меньшей неприязнью в интонации:
– Если бы не я, он бы уже давно был мёртв, а вам, мой Лорд, это вряд ли понравилось бы.
Короткая пауза, и я с замершим сердцем слышу переливчатый голос Реддла:
– Ты прав, Барти, не понравилось бы.
Боль отступает, и я открываю глаза.
