сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 106 страниц)
Дамблдор оборачивается. Я смотрю на него и ощущаю, как сердце пропускает удар. Сейчас, в холодном свете луны, не разбавленном мягким свечением фитилей восковых свеч, директор выглядит как истинный волшебник в полном смысле слова. В невероятной красоты мантии, с длинными пушистыми бородой и волосами, словно сплетёнными из сияющих нитей, которые хочется потрогать, чтобы убедиться в их реальности, в глубоком колпаке и очках-половинках, с ясным взглядом и едва заметной улыбкой. Именно таких волшебников я видел в детских книжках. Именно таких волшебников я видел в своих мыслях, и что-то близкое к благоговению возникало в моей детской восторженной душе перед таким добрым и светлым магом.
Тем временем, Дамблдор вновь отворачивается к окну и продолжает свою речь. Говорит он не очень громко, но достаточно для того, чтобы я мог слышать его, не напрягая слух. Голос его мягкий, обволакивающий, кажется, его даже можно потрогать. Поразительно, но одновременно он звучит убедительно и — так же, как в случае со Снейпом — заставляет внимать, не решаясь прервать своими неуместными комментариями.
— Только магия, особенно тёмная, оставляет следы. Так, Волдеморт не мог исчезнуть бесследно, и я считаю, что он оставил напоминание о себе не только в виде шрама на твоём лбу, Гарри, но и что-то ещё. Мы должны узнать, что это, должны быть чрезвычайно внимательны, чтобы не пропустить ни единой зацепки, ни единого знака. Возвращаясь к твоим видениям, я не без стыда могу сказать, что теряюсь в догадках. То, что ты неизвестным образом смог проникнуть в сознание другого живого существа на большом расстоянии… Подобное доступно только весьма и весьма опытным магам — легилименторам.
Конечно, стремительность Дамблдора никогда не сможет поспорить со стремительностью Снейпа, но даже для своего возраста директор двигается очень быстро. Ловко спустившись с подиума, он вновь занимает своё кресло. Опустив ладони тыльными сторонами на стол, волшебник подаётся вперёд, и я вижу, как решительность и уверенность в собственной правоте преображает его лицо.
— Тело каждого из нас — это своеобразный сосуд для магии. Подобно тому, как родитель воспитывает те или иные качества в своём ребёнке, каждый волшебник растит и дисциплинирует свою магию. Чем больше он прикладывает усилий, тем могущественнее она становится. Бесспорно, многое зависит от способностей, заложенных при рождении, от природного дара. Я веду к тому, что магическая сила Волдеморта не могла просто раствориться в воздухе, она непременно должна была найти себе новый сосуд.
С последним словом Дамблдора тишина разбрасывает свои задумчивые сети. Я ясно понимаю, что имеет в виду директор, но медленно открывающаяся истина не вселяет надежду в моё разволновавшееся сознание. Сглотнув, провожу влажными ладонями по коленям, перебираю стопами под креслом, не в силах найти удобное положение.
Мысль о новом «сосуде», абсолютно безумная и неприемлемая, мелькает в голове, но я мгновенно отметаю её. Видимо, смятение отражается на моём лице, раз Дамблдор несколько виновато улыбается в бороду и, подливая в кружку чай, который чудесным образом не остывает, говорит тихо и мягко:
— Я обещал не пугать тебя, но, насколько могу судить, не сдержал своего слова. Прости меня, Гарри. Я строю предположения, которые, к несчастью, находят подтверждения в книгах. Тем не менее, не стоит заранее отчаиваться и думать о худшем. Истина, столь надёжно скрытая, не откроется нам сразу, да и я из-за должности директора Хогвартса не могу покидать замок на длительный период в попытках добыть ценную информацию. Правда, у нас есть Орден, подавляющая часть которого работает в Министерстве Магии, а оно — первейший источник информации.
Волшебник подмигивает мне, а я вновь принимаюсь за чай, который действительно успокаивает нервы.
— Время уже позднее, но, думаю, у нас ещё есть полчаса для того, чтобы я успел рассказать тебе кое-что важное. Надеюсь, ты не будешь против, если мы расположимся вон там? — он указывает в сторону подиума. — Оттуда открывается изумительный вид.
Директор не обманул меня, вид поистине чудесный. Высокое стрельчатое окно в пол выходит на восточную сторону замка. Наверняка, отсюда можно наблюдать рассвет. Сейчас природа не скупится на цвета и щедро окрашивает снежные сугробы в интенсивные оттенки синего. Сумеречная вуаль укрывает холмы, далёкие и величественные, они подпирают своими покатыми плечами пышные снежные тучи, завораживающие своей загадочностью и угрюмостью.
В центре подиума оказывается круглый кофейный столик в компании двух уютных на вид кресел, обитых кремового цвета тканью.
Завороженный красотой за окном, не сразу замечаю, как бесшумно к нам подплывает фарфоровый чайник, две чашки и вазочка с аппетитным мармеладом. С тихим стуком они касаются поверхности стола.
— Я помню Тома Реддла ещё с его школьных времён. Тогда я занимал должность преподавателя Истории магии и всегда с интересом наблюдал за тем, как маленькие дети, которые, казалось, только вчера были на церемонии распределения по факультетам, постепенно вырастают во взрослых самостоятельных волшебников. Они дружат, влюбляются, учатся, радуются и разочаровываются — как каждый из нас. Том был интересной, заметной личностью, и я неустанно наблюдал за ним с повышенным интересом и вниманием. Харизматичный и талантливый, успешный и целеустремлённый, он собрал вокруг себя лучших из лучших учеников Слизерина, многих из которых ты знаешь не понаслышке: Беллатриса и Нарцисса Лестрейндж, Люциус Малфой, Северус Снейп — они являли собой ближайшее окружение Тома. Поверь, тогда, много лет назад, ничто не указывало на то, что этот молодой человек сможет вершить настолько страшные дела. Даже после того, как он покинул стены Хогвартса, я слышал о нём много чего интересного.
— Например? — устраиваюсь удобнее в кресле и весь превращаюсь в слух.
Дамблдор проводит пальцами по густой бахроме у основания подлокотников и продолжает:
— Например, то, что он два года работал в лавке зелий в Лютном переулке. Хоть она и располагалась в столь необычном месте, овеянном тёмной магией, лавка пользовалась успехом, поскольку в ней можно было найти такие составы, каких не сыщешь во всей Великобритании. Я не знаю всей правды, но подозреваю, что за изготовлением многих из них стоял очень талантливый и опытный мастер.
Я понимаю, что Дамблдор скромничает, говоря о своей неосведомлённости, и нахожу подтверждение в его лёгкой улыбке.
— Профессор Снейп?
Я даже отставляю чашку с недопитым чаем, когда директор делает утвердительный кивок.
— Именно. Правда, сам он воздерживается от комментариев на данную тему.
Едва удерживаюсь от того, чтобы не хмыкнуть: это в его стиле.
— Однако я слишком долго живу на этом свете, чтобы не суметь разглядеть истину даже за самой нерушимой маской.
Чего и следовало ожидать.
На этом Дамблдор замолкает и, судя по всему, не ждёт от меня ответа. Без особого интереса наблюдаю за тем, как неумолимо раздуваются тучи, как дюйм за дюймом они скрывают темнеющее небо.
— Что заставило его в одночасье сорваться с места и покинуть Великобританию? Да, он уезжает в Албанию для того, чтобы обучаться у одного выдающегося волшебника. Тогда почему спустя несколько лет он накладывает на него Заклятие Забвения и возвращается оттуда совершенно другим человеком, раз вы утверждаете, что тот Том Реддл, которого вы знали, не был способен на убийство? Почему он величает се6я Тёмным Лордом, почему превращает лучших друзей в Пожирателей Смерти и начинает убивать каждого, кто подходит под описание Избранного?
Я резко замолкаю, медленно осознавая, что я только что наговорил, и каменею под пронзительным и неоднозначным взглядом директора. Помрачнев, он бездумно гладит бороду, шевелит губами, которые выдают его лёгкую растерянность, но вскоре берёт себя в руки.
— Вижу, ты многое успел разузнать. Что ж, это несколько облегчает мою задачу.
Тяжело и даже как-то по-старчески вздохнув, Дамблдор отходит к краю подиума и замирает в таком положении, что я могу видеть лишь его спину, укрытую мантией и пышными нитями седых волос. Когда он всё-таки поворачивается ко мне лицом, я вижу отражение растерянности и глубочайшей усталости в выражении его лица, в постановке головы и даже интонации голоса. Не то чтобы я испытал шок в тот момент, но увидеть директора, Дамблдора, одного из самых могущественных волшебников в момент слабости…
— Можешь ли ты представить себе, Гарри, скольких людей мне пришлось подвергнуть опасности? Десятки рискуют своими жизнями для того, чтобы раздобыть достоверную информацию о планах Реддла с того момента, как у меня появились первые подозрения на его счёт. Летним вечером я пригласил твоих родителей и поведал им о Пророчестве. Лили долго не могла поверить в то, что именно Том Реддл, которого она хоть поверхностно, но знала, совершает эти чудовищные нападения на семьи магов.
— Я всегда говорил ей, что она слишком добра к тем, кто этого не заслуживает, — подавленно бормочу и опускаю подбородок на подставленные ладони.
Дамблдор отвечает не сразу, видимо, подбирает нужные слова, но когда он подходит ко мне и касается рукава джемпера, его мягкий, почти бархатный голос окутывает меня:
— Не буду спорить с тобой, Гарри, потому что ты прав, но именно это и отличало её от всех остальных. Её светлая душа не могла мириться с тем, что кто-то способен убивать других людей, а кому-то приходится служить на стороне зла во имя добра для самых близких людей.
Догадка наверняка вспыхивает в моём вмиг взметнувшемся взгляде, раз директор горько качает головой. Очень осторожно похлопав по моей ладони, он безмолвно приглашает меня следовать за ним.
Мы спускаемся с подиума, удаляемся вглубь кабинета, где за стройными стеллажами, рядом с большой, но утончённой моделью Солнечной системы, выполненной из почернённого серебра, на золотой жёрдочке гордо восседает любимая птица Дамблдора, феникс Фоукс. Это чудесное создание ещё с детства вызывало во мне трепет и восхищение, к тому же, Фоукс — первый и последний феникс, которого я видел собственными глазами, а не на страницах детских книжек.
Увидев своего хозяина, птица приосанивается и, слегка расправив крылья, склоняет огненную голову, увенчанную тонким веером солнечно-жёлтых перьев, в приветственном и одновременно уважительном жесте.
— Да, Лили плохо переносила то, что Северус общался с Томом, а в последствии стал Пожирателем Смерти, хотя и из благих побуждений, если можно так выразиться. Именно ему мы обязаны первейшей информацией о делах Волдеморта, и именно его она хотела сделать Хранителем.
Спрятав руки в карманах, я склоняю голову на один бок и заворожено смотрю на то, с какой лаской Дамблдор гладит нежное оперение на грудке феникса.
— Так почему не сделали? — глухо отзываюсь.
Волшебник поворачивает голову в мою сторону и улыбается так, как обычно делают взрослые, объясняя детям простые истины.
— Мой мальчик, стань Северус Хранителем, это сразу бы увеличило шанс того, что Волдеморт смог бы проникнуть в ваш новый дом. Заклятие Фиделиус — одно из самых сложных, а сложная магия, как правило, штука хитрая. Чтобы тебе было понятно, вспомни о Выручай-Комнате: очень многое зависит от того, что ты просишь у неё, поэтому даже самая, казалось бы, точная формулировка может оставить лазейку для нежелательных гостей. Тоже самое и с заклятием Фиделиус.
Медленно приблизив ладонь к чудо-птице, я касаюсь изящного изгиба сложенных крыльев.
— С заклинанием мне всё понятно, но, директор, насчёт профессора Снейпа…Это же настоящий абсурд! То, что Хранителем стал не он, а этот жалкий трусливый Питер Петтигрю, — это разве не рискованно? Да, они оба — Пожиратели Смерти, но в отличие от профессора Питер — самый настоящий предатель. Профессор ни за что не выдал бы мою семью… Прошу прощения.
Поморщившись от дискомфорта в резко сжавшемся горле, я возвращаюсь к директорскому столу и сажусь в кресло, которое занимал ранее. За окном прямо на уровне глаз луну поглощает снежная туча, отбрасывающая густую и мрачную тень на снежный покров, тускнеют мелкие кристаллики снега, облепившие узкий подоконник. Складывается такое впечатление, что туча намеренно бездействует, осторожно подкрадывается к замку, чтобы уже потом обрушиться на него непрекращающимся снегопадом.
Тихий шелест ткани о каменный пол извещает меня о том, что директор приближается ко мне, а уже спустя мгновение я ощущаю тяжесть его ладоней на своих плечах.
— Жизнь очень загадочна и непредсказуема, Гарри. Она способна настроить друг против друга лучших школьных друзей или заставить одних подчиниться другим. Она может незаслуженно отбирать целые года, десятки лет, а может даровать спасение в лице тех, от кого мы меньше всего этого ждём. Не вороши прошлое, Гарри, не ищи виноватых и, уж тем более, не таи в себе чувство ненависти и мести — это делает нас хуже тех, из-за кого нам приходится страдать. В конечном итоге, все наши деяния — плохие и хорошие — возвращаются к нам зачастую в несколько необычном виде.
Я старательно храню молчание, ибо слишком многое томится в моей душе, переворачивается, как в калейдоскопе, в голове, и, боюсь, мне не удастся придать осмысленную форму хотя бы одной из мыслей.
То ли отсутствие зрительного контакта с Дамблдором, то ли его тёплые ладони, до сих пор покоящиеся на моих плечах, так действуют на меня, но мне удаётся выудить самую яркую, а оттого самую болезненную мысль. Голос резко садится, словно я до этого кричал часа два, не умолкая:
— Только однажды это не сработало. Мама пожертвовала собой ради меня. Тогда она встала между мной и Волдемортом, раненая, опустилась на колени, закрывая меня собою, и просила о том, чтобы он убил её, но только не меня. Она отдала свою жизнь в обмен на мою…
Чувство, словно все внутренние органы разом окаменели, возвращается ко мне, а перед внутренним взором так и стоят влажные глаза мамы, когда она обернулась, чтобы взглянуть на меня в последний раз.
Впоследствии я долго не могу вспомнить, чем закончился разговор и когда директор успел проводить меня до двери, так как я прихожу в себя только возле статуи горгульи. В ужасно избирательной памяти всплывают слова Дамблдора о том, что он знаком с тем самым Леотримом, у которого учился Реддл, и не более того. На этом нить разговора обрывается.
Сколько раз я зарекался не вести ни с кем разговоры на тему смерти родителей. У меня получается держать себя в руках, а память словно покрывается тонкой плёнкой забытья, похожей на вакуум, но стоит кому-то затронуть эту тему, плёнка рвётся, оголяя живые нервы, и меня уносит. Три месяца уже прошло, а чувство потери такое же сильное, как и прежде.
Шаги сбиваются на последних ступеньках, когда я замечаю одинокую мрачную фигуру профессора зельеварения возле горгульи. Скованно пожелав доброй ночи, я уже хочу обогнуть Снейпа, но его ответ останавливает меня:
— Отнюдь, Поттер, я здесь исключительно по вашу душу.
Мой раскрытый в немом удивлении рот заставляет профессора устало закатить глаза. Не удостоив меня ещё хотя бы словом, он едва различимо хмыкает и обходит меня. Гладкая чёрная ткань его мантии скользит по моей ладони и неумолимо устремляется вслед за своим строгим хозяином. Гулкое эхо стремительно удаляющихся шагов приводит меня в чувства.
Тяжело выдохнув, оборачиваюсь вокруг своей оси и догоняю Снейпа, с трудом подстраиваюсь под его широкий шаг, но не решаюсь поравняться с ним, а следую с небольшим отставанием. Как и следовало ожидать, наш путь лежит в сторону Гриффиндорской башни. Глядя на его прямую спину и гордо расправленные плечи, вспоминаю слова Дамблдора о вынужденной роли Снейпа. В голове не укладывается, как ему удалось не утратить самообладания, да и вообще, как ему удалось не потерять самого себя, не сломаться, потому что такой судьбы, какая выпала ему, даже врагу не пожелаешь. Я ни за что бы так не смог. Я едва ли выдерживаю действительность после смерти родителей.
Ладони начинают гореть от того, что мне до скрипа зубов хочется вновь дотронуться до его мантии в попытке привлечь внимание, хочется спрятаться в тепле его рук, как маленькому обиженному ребёнку. Я никогда не смогу стать таким же сильным, как он, но я хочу, чтобы он просто был рядом, а не отдалялся от меня, не объясняя причины.
Просто он — моя последняя зацепка в этой жизни. Больше мне не за что держаться.
Мысль, которую по праву можно назвать гениальной, озаряет моё сознание.
— Прошу прощения, профессор, но ведь вы, насколько я помню, владеете искусством легилименции?
Мерлинова борода, одно только чудо тормозит меня в паре дюймов от профессорской спины, когда тот резко останавливается посреди лестничного марша, ведущего прямиком к портрету Полной Дамы. Кашлянув, неловко спускаюсь на три ступени, что ещё больше усугубляет разницу в росте, которая и без того велика.
