сообщить о нарушении
Текущая страница: 73 (всего у книги 106 страниц)
Неопределённое время проходит в молчании: я посвящаю всё своё внимание оставшимся вопросам, Снейп пару раз покидает диван и каждый раз возвращается с новой книгой. Складывается впечатление, что он ищет какую-то информацию, но мне не настолько любопытно, чтобы спрашивать об этом.
В гостиной тепло, я даже распускаю галстук, оставив его висеть на шее, и расстёгиваю пару верхних пуговиц на рубашке. Закончив с домашним заданием, откладываю учебник и свёрток с пером на столик и долго смотрю на огонь. Пальцы сами собой перебирают край галстука, на душе становится тепло и уютно: возможно, оттого, что Снейп не спешит отправлять меня в башню Гриффиндора. Нет никакого желания покидать натопленное помещение для того, чтобы отправиться в долгий путь по холодным коридорам.
– Скажите, – мой голос звучит слишком тихо, и я не сразу понимаю, что говорю вслух, – чем занимался Барти Крауч-младший до возвращения Реддла?
Мы одновременно поворачиваемся друг к другу, и наши взгляды встречаются: вопросительный и удивлённый. Впрочем, контакт длится недолго: Снейп закрывает очередную книгу и поднимается с дивана. Повернувшись боком, я пристраиваю подбородок на мягкой спинке и провожаю взглядом его складную фигуру, едва отдавая себе отчёт в том, что моргаю реже обычного.
– Ты всё-таки не оставляешь версию того, что Крауч может быть тем, кто шлёт тебе письма, – он произносит это так, будто одна из его догадок только что получила подтверждение, – впрочем, это неудивительно. Держу пари, этим человеком окажется тот, на кого мы вообще не можем подумать.
Он останавливается у одного из высоких стеллажей, и, постукивая кончиками пальцев по губам, недолго изучает корешки книг. Видимо, не найдя ничего интересного, Снейп возвращается на своё место, продолжая:
– После возвращения из Албании Барти устроился на работу в Министерство. Благодаря положению отца он занял далеко не самую низкую должность, успешно продвигался по карьерной лестнице, чему не мешал его строптивый характер и острый язык. Мы практически не пересекались с ним – до тех пор, пока Реддл не вернулся. Как ни удивительно, Барти мгновенно оставил Министерство и одним из первых примкнул к Тёмному Лорду исключительно по собственному желанию.
Снейп замолкает и ведёт бровями в знак того, что это всё, а я продолжаю логическую цепочку:
– Весьма странно, что Барти так живо отреагировал на инициативу Реддла, особенно если учесть тот факт, что в Министерстве его дела шли в гору.
– Иначе, какая хорошая версия могла бы получиться… – манерно тянет Снейп, изящно высмеивая мою теорию о предателе-Барти, а я обиженно смотрю на него исподлобья.
Впрочем, глумиться он не собирается, так как сам сказал: «Мы не знаем точно, кто это может быть». В конечном итоге, я не уверен, что для Барти важнее: успешная карьера или господство на тёмной стороне. Хотя мне не дают покоя его слова о том, в чём именно мы с ним похожи: в нежелании мириться с обстоятельствами.
Не найдя других весомых доводов в пользу Крауча, я переключаюсь на Малфоев. То, что Нарцисса не единожды появлялась у Андромеды с жалобами на своё нынешнее положение, может говорить о многом. Хоть Снейп и утверждает, что у Малфоев не хватит смелости поставить всё на кон ради возможного освобождения от гнёта Реддла, я верю в обратное. Люди меняются, и порой жизнь ставит в такое положение, когда надо рискнуть, не думая о том, что может стать ещё хуже. Тем более у Люциуса и Нарциссы есть весьма сильная мотивация – будущая жизнь Драко.
Кстати, о Драко. Он так же, как и я, состоит в Клубе Слизней. Приём у Слизнорта состоится уже в эту субботу, а это значит, что я получу отличную возможность пообщаться с Малфоем-младшим в неформальной обстановке. Возможно, мне удастся расспросить его о поездке Нарциссы во Францию, если он, конечно, захочет поделиться столь ценной информацией.
Остановившись на этой мысли, я вновь обращаю взор к Снейпу, который сидит неподвижно вот уже несколько минут подряд, затерявшись в мире собственных мыслей. Одна его рука лежит на подлокотнике, пальцы другой сжаты в кулак, костяшки касаются губ, а взгляд прикован к ярким языкам пламени.
– Вы по-прежнему собираетесь отправиться к Реддлу?
Я спрашиваю то, что волнует меня больше всего на свете, и мой голос звучит хрипло, как от внезапной и очень сильной простуды. Снейп убирает руку от лица и не сразу поворачивается ко мне, а когда наши взгляды всё-таки пересекаются, я понимаю, что мыслями он был далеко отсюда. Наконец, я вижу в его глазах осмысленность, но то, что он делает потом, нисколько не способствует моим попыткам совладать с собой. Взявшись за край галстука – тот, что поуже, – Снейп медленно тянет его на себя, одновременно наматывая на руку, а я моментально ощущаю, как громко и тяжело начинает стучать моё сердце.
– Появление нового письма было крайне важно, – задумчиво отвечает он, пока я заворожено наблюдаю, как красно-жёлтая материя обвивается вокруг узкого запястья. Впрочем, у меня не получается утонуть в знакомом ватном ощущении, потому что Снейп завершает свою фразу:
– Однако не менее важно выяснить, что понадобилось Тёмному Лорду от меня. Всю неделю Метка давала о себе знать. Вполне возможно, что я ошибся насчёт разоблачения, и Реддл до сих пор верит мне.
Все органы внутри меня будто разом обрываются и падают куда-то вниз, оставляя вместо себя ощущение пустоты. Вовремя вцепившись в противоположный край галстука, останавливаю его движение и произношу в неверии:
– Я вас не понимаю. Когда Реддл объявился, вы сказали в тот же самый миг, что он раскусил вас, а теперь отрекаетесь от собственных слов?
Я уже собираюсь свыкнуться с мыслью, что моё ограниченное мышление не позволяет мне понять всех хитросплетений двойной игры Снейпа, даже готовлюсь выслушать длинную и, безусловно, крайне поучительную тираду об основах воспитания, но ошибаюсь. Снейп замирает с нечитабельным выражением лица, явно не намереваясь отвечать. Внезапно становится неудобно сидеть, а мерзкое ощущение того, что мне явно чего-то недоговаривают, придаёт уверенности.
– Что бы там ни было, всё ясно, как белый день: Реддл хочет наказать вас за предательство.
Пока Снейп решает, что сильнее его поразило – моя категоричность или тон, не терпящий возражений и растаптывающий последние капли субординации, которые остались между нами, – я твёрдо заключаю:
– Думайте что хотите, но я не позволю вам совершить эту ошибку.
К сожалению, на эти слова он реагирует довольно-таки быстро: начинает вращать кистью руки, распутывая галстук, но я вновь тяну ткань на себя и подныриваю под локоть Снейпа так, чтобы его рука легла на моё плечо. Решив, что я израсходовал весь запас красноречия, выразительно смотрю на профессора и встречаю серьёзный взгляд. Он явно не настроен шутки шутить, так же как не собирается спускать мне с рук вольность в выражениях, потому что в его лице сейчас нет даже намёка на то, что я увидел неделю назад, сидя перед ним на полу и держа за руку.
Что он хочет? Чтобы я просил прощения, но за что? Как объяснить, что я так же, как и он, хочу отгородить дорогого человека от опасности? Я не умею так искусно складывать слова. Я запутаю нас обоих расплывчатыми и корявыми формулировками, которые, к тому же, становятся совершенно бесполезными, когда дело касается чувств.
Поэтому я качаю головой, надеясь, что Снейп верно истолкует этот жест, и принимаю самый непреклонный вид. Он сейчас так близко, что, если заговорит, я смогу почувствовать вибрацию голоса в его грудной клетке, и мне так хочется большего, но я не могу. Просто потому, что он должен понять: меня просто так со счетов не спишешь. Прошли те времена, когда я принимал помощь от других, ничего не давая взамен, кроме благодарности. Теперь я хочу поступать так же, я хочу по возможности оберегать близких и дорогих мне людей от опасности, кольцом смыкающейся вокруг всех нас. Если ему так угодно, пусть списывает всё на мой юношеский максимализм, непроходимый характер и отсутствие манер, не желая видеть очевидного: я ни за что не отступлюсь. Ни от своих принципов, ни от своей цели, ни от него самого, каким бы сложным и непонятным не казался лес предубеждений, который Снейп выстроил вокруг себя. В конечном итоге, он сам показал мне тайную тропу, и я не намерен потерять её всего лишь из-за того, что, видите ли, разговариваю в неподобающем тоне, когда речь идёт о действительно важных вещах.
Возможно, все эти мысли отражаются на моём лице, и я успеваю пожалеть, что не могу видеть себя со стороны, потому что Снейп смягчается. Правда, он делает это не слишком явно (видимо, чтобы я не обольщался), однако лёд в его глазах сменяется тусклым блеском снисходительности. Он убирает руку, которая всё это время покоилась на моём плече, и я вижу, что вокруг неё до сих пор обвит галстук. Я набираю полную грудь воздуха и очень медленно выдыхаю, неотрывно наблюдая за тем, как Снейп освобождает руку, а затем одним уверенным движением перекидывает галстук через мою шею. Он поправляет воротник моей рубашки, а я смотрю на его сосредоточенное лицо, пытаясь понять, что он задумал. На периферии сознания всплывает мысль о том, что огонь в камине слишком сильный, но и она тает в горячем тумане, потому что Снейп, который всего секунду назад выглядел таким собранным и сдержанным, сжимает оба края галстука в кулаке и плавно притягивает меня к себе для поцелуя.
Сегодня он целует меня так, как не делал этого никогда раньше, отчего я буквально теряю голову и рассеянно провожу пальцами по ровному ряду пуговиц на чёрной рубашке. Непостижимым образом упускаю момент, когда остаюсь без очков, а перед взором вместо стены со шкафом оказывается каменный потолок с кованой люстрой. В затылок упирается мягкий подлокотник, все мысли разбиваются о стенки черепной коробки, стоит колену Снейпа проскользнуть между моих ног. Пряди его волос струятся сквозь пальцы и касаются скул, когда я провожу ладонями от висков до затылка и перебираюсь на спину. Всё ради того, чтобы почувствовать, как шевелятся его лопатки и перекатываются мышцы от движений рук, обвившихся вокруг моей талии.
Я откровенно сбит с толку. Если Снейп таким образом стремится пресечь все мои попытки «образумить» его, значит, он избрал верную стратегию. Хотя на него это совершенно не похоже.
Я будто резко и сильно пьянею, когда он поднимает колено выше, раздвигая мои ноги, и от этого становится невозможно дышать. Его пальцы очерчивают изгиб бёдер, после чего поднимаются на талию, одновременно поднимая края рубашки. Чувствую, как избирательно действует Снейп, непостижимым образом сохраняя расстояние между нами, поэтому я настойчиво притягиваю его к себе и теперь задыхаюсь по-настоящему, когда это расстояние уничтожается до последнего дюйма. Правда, в следующий миг я ахаю от неожиданного прикосновения холодной пряжки его ремня к оголившемуся животу. Мышцы пресса рефлекторно сжимаются, по телу пробегает лёгкая дрожь, и я встречаюсь взглядом со Снейпом. По тому, как блестят его глаза и выскакивает из грудной клетки собственное сердце, можно судить об одном: то, что произвели на свет мои голосовые связки, больше похоже на совершенно нескромный стон.
Потом мне не удаётся избавиться от стойкого впечатления нереальности происходящего, которое производит Снейп, обвиваясь вокруг меня подобно змее. Я едва ли уступаю и скрещиваю лодыжки на его пояснице, когда он опускается ниже и оставляет горячие поцелуи под линией челюсти. Поддавшись порыву, обвиваю его шею руками и зарываюсь носом в волосы, после чего вдыхаю их запах так, что начинает ныть в груди. В следующий миг я боюсь пошевелиться, потому что Снейп резко сбавляет обороты. Однако не разочарование застилает мою душу, нет, вовсе не оно. Я даже не знаю, как охарактеризовать свои чувства, когда его тёплые руки медленно проскальзывают под спину. Моей персональной Авадой Кедаврой становится тот факт, что он утыкается носом в ложбинку под ключицей и, медленно выдохнув, замирает в таком положении на несколько секунд.
Всё, о чём я могу думать сейчас, – это о том, чтобы он позволил мне остаться. Да, мне по-прежнему не хочется покидать тёплую гостиную, но есть и другие причины, которые заставляют меня медлить. Тем не менее, я понимаю, что всему есть предел, даже учтивости и терпению Снейпа. Однако он плавно подаётся вверх, отчего треклятая пряжка вновь скользит по низу живота, и я из последних сил удерживаю себя от того, чтобы не выгнуться навстречу в однозначном жесте. То, как он проводит кончиком носа по моему виску и поглаживает поясницу у самой линии джинсов, ни разу не говорит в пользу пессимистичных предположений.
Убрав руки от непредсказуемого Снейпа, я закидываю их за голову и сжимаю пальцами обивку подлокотника, стараюсь дышать медленно и глубоко. Если я сейчас же не успокоюсь, велика вероятность того, что я поверю в собственную безумную выдумку.
Выдумку о том, что он позволит нам обоим зайти настолько далеко, насколько это возможно.
Каминные часы издают переливчатый звон, я кошусь на них и, прищурившись, едва различаю золотые стрелки, которые показывают девять часов. Снейп никогда не разрешал мне быть у себя позднее этого времени, и сегодняшний вечер не становится исключением.
Сейчас я лежу в своей кровати и периодически поглядываю на циферблат будильника, вяло размышляя о непредсказуемости жизни. Мы знакомы со Снейпом больше восьми лет, почти каждое лето он приезжал к нам домой в Годрикову Впадину. Не счесть вечеров, которые я провёл в его обществе. Меня всегда тянуло к нему как к интересному и образованному собеседнику. Мне даже казалось, что, общаясь с ним, я сам становился немножко лучше. Мама искренне радовалась, когда обнаруживала нас двоих на летней террасе, увлечённых разговором. Снейп всегда был для неё близким другом, и она хотела, чтобы он стал таким же для меня.
Он и был моим другом в определённом смысле этого слова, несмотря на разницу в возрасте и полярность во взглядах на некоторые вещи. Был до недавних пор. Мог ли я предположить, что меньше, чем за полгода мы предстанем друг перед другом в совершенно ином свете? Это непостижимо, но я больше не мыслю себя без него. Как такое вообще возможно? Взглянуть другими глазами на человека, которого знаешь полжизни, – так вообще бывает?
Оказывается, бывает.
Я переворачиваюсь на бок и, натянув покрывало до самого подбородка, смотрю в окно, где кусочек неба переливается тёмно-синими красками. Подложив ладонь под щёку, последний раз бросаю взгляд на будильник, который показывает двадцать минут одиннадцатого, и закрываю глаза.
***
Белый туман растекается по долине и окутывает подножия холмов. Именно такой туман бывает перед рассветом, когда небо возле самой кромки горизонта окрашивается в оранжевый, и чем выше поднимаешь взор, тем богаче становится палитра: от насыщенного персикового до нежно-сиреневого. Небо, раскинувшееся над макушкой, всё ещё хранит в себе воспоминание о былой ночи, кое-где можно различить несколько звёзд, но и они вскоре гаснут, уступая место роскошному рассвету.
Я сижу на пороге парадного входа в замок и наблюдаю за тем, как просыпается природа. Утро на удивление тёплое, тут и там виднеются ручейки талой воды, из-под растаявшего снега выглядывает прошлогодняя перегнившая трава – в Хогвартсе наступила весна.
Откуда-то сверху срывается капля воды и разбивается о макушку, я лохмачу волосы и с подозрением думаю о том, что весна наступила слишком быстро. Силясь вспомнить события предыдущих месяцев, я не сразу понимаю, что всё происходит не наяву. Действительно, мир вокруг – довольно-таки реалистичный сон.
Рассмеявшись, я поднимаюсь на ноги, как вдруг чей-то голос раздаётся в моей голове.
– Здравствуй, Поттер.
Я замираю на одном месте, чувствуя, как начинает колотиться сердце, а весенний пейзаж вокруг рябит и теряет чёткость.
– Что тебе надо в моём сне? – выдавливаю из себя, и мой голос звучит, словно через большую толщу воды.
Раскатистый смех Реддла проносится по долине, и всё вокруг стремительно меняется: рассвет превращается в закат, лучи так и не взошедшего солнца гаснут, погружая пространство во мрак ночи. Становится очень холодно, у меня зуб на зуб едва попадает, я поднимаю воротник мантии, чтобы закрыться от налетевшего снега, и с ужасом слушаю Тома, который полностью контролирует мой сон:
– Я хочу поговорить с тобой, Гарри. В прошлый раз ты так быстро ушёл, да и обстановка была неподходящая, – кажется, его голос приносит зимний ветер, который вплетается в мои волосы и настойчиво треплет полы мантии.
– Неподходящая для чего? Для убийства?! – выкрикиваю, что есть силы, в пронзительное звёздное небо, которое внезапно разрезается на две части огромной молнией. Прямо над моей головой гремит гроза, снег сменяется дождём, замок исчезает, остаются лишь холмы, которым нет ни конца, ни края.
