Текст книги "Призрак Проститутки"

Автор книги: Норман Мейлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 86 (всего у книги 89 страниц)

«Ох как жаль, что она мне этого не сказала».

Мы условились: кто первый встретит Модену, передаст привет от другого.

Ну, Галифакс все это выслушал, а затем сообщил мне, что знал про Модену и всегда хотел с ней встретиться, хотя ловко поставленными вопросами я выяснил, что он всего лишь слышал ходившие по управлению сплетни о том, что я появляюсь в разных местах с красивой стюардессой, – заработал очко!

Я не собираюсь испытывать ваше терпение. Хорошенькая женщина не всегда любит слушать про другую хорошенькую женщину – это аксиома, но я взываю к вашему великодушию не без цели. Галифакс сделал мне в тот момент поразительное признание. У него появились, как он это назвал, «проскоки с эрекцией». Я упоминаю об этом не для того, чтобы выдать его тайну, а чтобы он был понятнее. По-моему, я начал понимать его отношения с Мэри – в последние годы такие проскоки, по-видимому, бывали часто, – зато какое возбуждение он испытывает в связи с нашей нынешней миссией. Несколько недель назад он ездил в Париж на рекогносцировку и вернулся, страшно довольный тем, что он снова в деле.

«Я чувствую, – сказал он мне, – что снова готов немного пожеребиться».

Я решил, что он возобновил отношения со своей секретаршей Элеонорой (которая обожает его), но оказалось, что вернулась старая приятельница – пристегните ремень! Могу поклясться, что она вам того не говорила! – Полли Гэлен Смит. Она умеет выбирать правильно!

Так что да, Галифакс был в отличном настроении. Он сберегает здоровье тем, что время от времени суется в дробилку, где перемалывают кости, и выходит из нее. Хотя в ходе предстоящей встречи нам не грозит физическая опасность – по крайней мере я так считаю, – она может привести к целому ряду малых и крупных катастроф в плане безопасности и карьеры. Промашка в этот момент может произвести такой же шум, как хлопанье крыльев гигантского птеродактиля. Но Галифакс, ведущий свой корабль в рискованные воды, пребывает в прекраснейшем настроении. Он рассуждает серьезно, с удовольствием об убийстве и смерти так, словно в его жилах течет средиземноморская кровь. В этом разговоре нас подогревает filet de boeuf aux poivres[213] и бутылка «Поммар-56». Галифакс сел на своего нынешнего конька, каковым является то, что Мэрилин Монро убили.

Он рассуждает об этом на протяжении всего обеда, а я думаю о другом. Разговор ушел от того, чего я ожидал. Мы, конечно, уже прошлись по наметкам, как вести себя, если во время встречи дело примет нежелательный оборот. Мы обговорили это в конторе и во время полета. Тем не менее я полагал, что хотя бы часть обеда будет посвящена нашей миссии, но этого не произошло. «Мы уже все утрясли, – сказал мне Галифакс, – давай поговорим о других вещах». И пустился в рассуждения. Сначала мне неприятно слушать об убийстве прелестной, блестящей, грустной и одновременно веселой молодой актрисы – это портит удовольствие от еды. Но Галифакс, видимо, понимает меня лучше, чем я сам себя. По-моему, он инстинктивно чувствует, что, высвободив большие и малые человеческие рефлексы, можно спокойнее представлять себе то же самое в отношении другого человека, даже если, как в данном случае, это страшный и омерзительный план. Перед возможностью столь серьезного дела стоит поразмыслить о не менее тягостном повороте в другой области тайных антреприз.

Попытаюсь пересказать это его словами. В конце концов, у меня есть на это право: я достаточно слушал достойного и доблестного Галифакса по разным поводам, поэтому, когда я пишу о нем, его голос звучит в моих ушах, а в данном случае он был весьма красноречив.

«Знаешь, – сказал он мне, – вначале я был абсолютно уверен, что Мэрилин прикончили по приказу Кеннеди, а то и он сам. Нетрудно сделать любой укол, если человек тебе доверяет. Джек или Бобби мог сказать Мэрилин: „Это смесь витаминов поистине динамитной силы. Творит чудеса“. А бедняжка готова была принять что угодно – будь то инъекция или пилюля».

Киттредж, наверное, надо вам пояснить, что последние пятнадцать месяцев Кэл был всецело занят этим делом: он не только собрал все, правда, весьма немногочисленные, свидетельские показания и, главное, отчет следователя – история Мэрилин Монро для него, проработавшего всю жизнь в разведке, превратилась в хобби. Он уверяет меня, что все факты, перечисленные в отчете следователя, указывают на убийство. При таком уровне барбитуратов в крови Мэрилин должна была принять пятьдесят капсул нембутала и хлоргидрата. Это должно было оставить след в желудке и в тонкой кишке. Однако в желудке, по отчету следователя, была всего одна ложка жидкости.

Не буду больше излагать эти подробности, поскольку, полагаю, они вам отвратительны. А Галифакс столько раз мне их перечислял, что у меня закралось подозрение, уж не взялся ли он сам за расследование. За обедом же речь шла о том, что он пришел к другому выводу. Видите ли, все эти пятнадцать месяцев Галифакс подозревал Джека – это может дать вам представление о том, как враждебно настроены нынче люди в управлении к президенту. Время от времени среди ночи я вдруг оказывался на кладбище предположений и думал: а что, если Кэл прав?

Учтите: преподнося мне эти клинические подробности, Кэл не переставал разрезать на кусочки ровно в три четверти дюйма свое филе, легонько обмакивал кусочек в горчичный соус и поглощал пищу в английском стиле, держа вилку в левой руке, лихо орудуя ножом, выразительно поднимая в воздух вилку и одновременно тщательно воспроизводя для меня процедуру вскрытия. Прикинувшись репортером, он взял по телефону интервью у следователя по делу Мэрилин, для чего использовал имя своего приятеля, работающего в «Вашингтон пост».

«Учти, – говорит мне Кэл. – С самого начала у меня в мозгу засело, что это дело рук братьев Кеннеди. Я хотел, чтоб это были они. Я бы не возражал изрубить эту администрацию на мелкие кусочки. – Лицо у него при этом было такое красное, что можно было подумать, он жует кожу лося. – Хочу лишь напомнить тебе, что Кеннеди нанес ЦРУ в заливе Свиней такой удар, от которого мы, возможно, никогда не оправимся. Нас покрыли позором. Нет, я никогда не прощу Джеку Кеннеди его нерешительности. С другой стороны, я офицер разведки, а мы бьем в цель наверняка. И вот я начал сомневаться: не может быть, чтобы Кеннеди питали неодолимый страх перед тем, как бы Мэрилин не рассказала об их эскападах. Господи, да ведь Джек стал президентом, имея длиннющий хвост больших и малых романов, который летел за ним, как консервные банки за автомобилем новобрачных. И тем не менее в основных газетах не было на это ни намека. Человек, метящий на самый высокий пост в стране, священен, и трижды священен, если он уже президент! Если бы Мэрилин выступила публично, Кеннеди, по всей вероятности, сказал бы, что она – их приятельница, женщина замечательно талантливая, и они глубоко скорбят вместе со всеми ее поклонниками, что у нее произошел нервный срыв. Вывод: зачем Кеннеди рисковать всем и убивать ее? Приходится признать, что эта теория не выдерживает критики.

Затем, – продолжал Кэл, – я узнаю через одного из наиболее дурно пахнущих контактов Билла Харви, с которым мы общались еще во времена Мэю, что Джимми Хоффа сумел поставить „жучок“ в спальне Мэрилин и прослушивает все ее телефоны. Судя по слухам, у Хоффы есть парень по имени Бернард Шпиндел, искусный в Америке специалист по установке „жучков“. Наверняка более искусный, чем наши ребята в Лас-Вегасе.

Это обстоятельство подогрело мои подозрения в отношении Кеннеди. Ведь если установлено подслушивающее устройство, значит, есть разговорчики в постели. Это подкрепляло мнение, что с дамочкой расправились. Но разум снова возобладал у меня над предубеждением и злостью. Я вынужден был прийти к выводу, что средства массовой информации никогда не станут наносить удар по президенту с помощью обвинения (как бы хорошо оно ни было документировано), представленного невропаткой-актрисой с помощью пленки, добытой стараниями грязного профсоюзного деятеля.

И тут меня осенило. Конечно же, Джимми Хоффа организовал хладнокровное, заранее рассчитанное уничтожение Мэрилин Монро. Никто на всем белом свете не ненавидит так Бобби Кеннеди, как Джимми Хоффа. Поскольку у Мэрилин было по крайней мере пять врачей, которые выписывали ей пилюли – и я всех их могу назвать, – да наверняка было еще двадцать врачей, мне неизвестных, Хоффа вполне мог подобраться к одному из них и с помощью какого-то компромата убедить его отправить Мэрилин на тот свет. У Хоффы есть команда частных детективов, способных дать ему нужную информацию.

Voila![214]Выбранный Хоффой врач посетил Мэрилин и сделал ей роковой укол. Поскольку все знали, что она человек неуравновешенный, публика, безусловно, поверит, что она совершила самоубийство. Первые заголовки в газетах прокричат об этом. Однако сорок восемь часов спустя, видя, что факты не сходятся, журналисты начнут намекать на злой умысел. К концу недели факты будут явно указывать на то, что ей был сделан укол, иными словами: что ее умертвили».

«Ты не предполагаешь, что братья Кеннеди могли попасть в газетные заголовки?»

«Нет. Но не забудь, что две-три тысячи человек в Вашингтоне, Лос-Анджелесе и Нью-Йорке уже знали о существовании слуха, что Джек и Бобби – оба крутили с Мэрилин. Можешь себе представить, сколько шептались после ее смерти? Могу держать пари: Хоффа прикинул, что половина нашего населения будет считать, что ее не только убили, но кое-кто попытался придать этому вид самоубийства. Хоффе наверняка удалось бы пустить шепоток, указывающий на Кеннеди. А тогда поди попробуй выиграть выборы при такой ползучей заразе».

«Почему же в таком случае, – спросил я, – все думают, что это самоубийство?»

«Потому что Хоффа просчитался. Он предвидел все возможности, кроме одной. Сев в свое кресло, Джек начал очаровывать начальников полиции всех крупных городов, где он бывал. Он дает им понять, что, как только пройдут выборы шестьдесят четвертого года, Эдгара Гувера подтолкнут к отставке. И главный полицейский крупного города начинает думать, что он может стать очередным начальником ФБР. Я полагаю, в тот момент, когда начальник полиции Лос-Анджелеса увидел, что все указывает на убийство Мэрилин, уж он постарался объявить это самоубийством. Он не позволит полоскать имя Кеннеди. Что? Потерять все шансы сесть в кресло Будды? Хоффа, несомненно, недооценил братьев Кеннеди».

Киттредж, это был необыкновенный обед. Прежде чем мы с ним покончили, в зал вошла пара – оба невероятно высокие, невероятно стройные, предельно стильные англичане. Дама несла белого карликового пуделя и, поздоровавшись с метрдотелем, передала ему собачку.

«Будьте душенькой, позаботьтесь о Буффане, хорошо, Ромен?» – произнесла она с тем неподражаемым английским акцентом, который невозможно приобрести, даже выйдя замуж за англичанина.

И Ромен, дотоле высокомерный старший официант, поставил зверюгу на священный ковер «Тур дʼаржан» и засюсюкал с ним на французский манер: «О, Буффи, как поживаем, чудесный ты песик?» Затем выпрямился, подозвал официанта, чтобы тот понаблюдал за существом (по всей вероятности, в течение ближайших двух часов), а сам проводил виконта и виконтессу, или кто там они есть, к столику у окна, смотрящего на Сену.

«Хотел бы ты похлопать ее по заду?» – шепнул мне Галифакс.

Никаких «проскоков с эрекцией» в данный момент у него явно не было.

Я написал это длиннющее письмо, радуясь возможности пообщаться с вами. Через несколько минут Галифакс, чей номер находится в нескольких шагах от меня, постучит мне в дверь, и мы отправимся встречаться с нашим человеком. Хотелось бы мне рассказать вам больше. Когда-нибудь и расскажу.

Я чувствую себя отмеченным Богом. Я так вас люблю. Это чувство поднимает меня над ужасом, тягой к приключениям и неожиданностям.

Преданно ваш

Гарри.

36

Кубела в рыжем спортивном пиджаке и коричневых брюках вошел в «Бистро де ла мэри» в сопровождении мужчины в синем пиджаке яхтсмена, серых фланелевых брюках и очках в роговой оправе – ЛАЙМА, он кивнул нам и вышел. Если не считать трех работяг, стоявших у стойки при входе, весь зал – темные стены, темный пол, круглые столики и равнодушный официант – был в нашем распоряжении.

Кубела направился к нам походкой тяжеловеса, выходящего на ринг. В своих описаниях отец подчеркивал, что он высокий, а он был очень плотный, с густыми, пышными, пессимистично опущенными усами. Его можно было бы назвать интересным мужчиной, если бы лицо не опухло от пьянства.

– Мистер Скотт, – сказал Кубела, обращаясь к отцу.

Тот быстро откликнулся:

– Здравствуйте, генерал. Это мистер Эдгар. – Я поклонился. Кубела сел с неспешной грацией. Он решил, что выпьет рюмку «Арманьяка». Мы молчали, пока официант не принес заказанное, Кубела глотнул и сказал с сильным испанским акцентом: «Il nʼy a rien de mieux?[215]» – на что официант заметил, что в этом кафе они держат только такой сорт «Арманьяка». Кубела раздраженно кивнул и жестом отослал его.

– Вы привезли письмо? – спросил он. Кэл кивнул. – Я хотел бы на него взглянуть, мистер Скотт. – По-английски он говорил лучше, чем по-французски.

Письмо было кратким, но мы вложили в него немало труда. Один из экспертов в УПЫРЕ воспроизвел почерк министра юстиции на бланке с его печатью.

20 ноября 1963 года

Настоящим заверяю носителя сего, что в качестве признания его успешных усилий в осуществлении значительных и необратимых перемен в нынешнем правительстве Кубы данная инстанция, как и все связанные с нею институты, будут полностью поддерживать его высокие политические цели…

Роберт Кеннеди.

Кубела прочел бумагу, достал карманный английский словарик, проверил по нему значение нескольких слов и нахмурился.

– Это письмо не отвечает тому, о чем мы договорились во время нашей последней встречи, мистер Скотт.

– Я бы сказал, что здесь полностью учтены все ваши просьбы, сеньор генерал. Посмотрите хотя бы на «необратимые перемены».

– Да, – сказал Кубела, – это покрывает половину нашей договоренности, но где сказано, что старший брат подписавшего это письмо благорасположен ко мне?

Кэл взял у него письмо и прочел вслух:

– «Данная инстанция, как и все связанные с нею институты, будут…» Я полагаю, вы сочтете это достаточно ясным указанием на единоутробного…

– Единоутробного? Единоутробного?

– El hermano[216], – подсказал я.

– Это очень абстрактно выражено. Собственно, вы просите, чтобы я принял ваше обещание на веру.

– Как и мы принимаем ваши обещания, – сказал Кэл.

Кубеле не слишком понравилось то, что его объехали.

– Доверяете вы мне или не доверяете, но вы вернетесь домой к себе в Вашингтон. А для меня довериться вам – значит рисковать жизнью.

Он вытащил из кармана пиджака лупу и вырезку из журнала. Я увидел, что это было нечто написанное Робертом Кеннеди и воспроизведенное в печати. В течение нескольких минут Кубела сравнивал почерк на письме с вырезкой.

– Хорошо, – произнес он наконец и внимательно посмотрел на нас обоих. – Я задам вам один вопрос, мистер Скотт. Как вам известно, я однажды застрелил человека в ночном клубе. Я убил его.

– Мне казалось, вы терпеть не можете это слово.

– Не могу. А теперь я объясню вам почему. – И он перешел на испанский. – Не из-за какой-то ущербности в моей нервной системе, не выносящей определенных слов, не из-за того, что это напоминает мне выражение лица умирающего человека, – нет, так говорят мои хулители, но это неправда. Я человек спокойный, у меня есть pundonor. У меня большие запасы решимости. Я вижу себя будущим комманданте трагического острова, который является моей родиной. Поэтому я терпеть не могу это слово. Видите ли, убийца не только уничтожает свою жертву, но и часть себя со своими амбициями. Неужели вы хотите, чтобы я поверил, будто президент Соединенных Штатов и его брат готовы помочь политической карьере человека, которого, говоря между собой, они наверняка называют полусумасшедшим наемным громилой?

– В смутные времена, – заметил Кэл, – ваше прошлое будет меньше весить, чем ваш героизм. А именно ваши героические действия – в ближайшие месяцы и выдвинут вас в глазах общественности.

– Вы хотите сказать, что ваши спонсоры признают меня в таких условиях?

– Именно это я и говорю.

Кубела тяжело вздохнул.

– Нет, – сказал он, – вы говорите, что на вершине горы нет никаких гарантий.

Кэл молчал. Через некоторое время он произнес:

– Будучи человеком умным, вы знаете, что политическую погоду абсолютно контролировать нельзя.

– Да, – сказал Кубела. – Я должен приготовиться ко всяким возможностям. По необходимости. Да, я готов, – произнес он и так резко выдохнул воздух, что я понял: он готов осуществить убийство сегодня. – Давайте поговорим об экипировке.

– Телескоп готов, – сказал мой отец.

– Вы говорите, насколько я понимаю, о винтовке, которую я вам обрисовал: точность прицела у нее пятьсот ярдов, и она оборудована телескопическим прицелом Бауша и Ломба, который дает увеличение в два с половиной раза?

Пока Кубела говорил, отец задумчиво постукивал по рюмке. Затем протянул руку через столик, положил ее на плечо Кубеле и, не произнеся ни слова, с глубокомысленным видом кивнул.

– Принимаю ваше стремление соблюдать осторожность, – сказал Кубела. – Извините. А теперь могу я поинтересоваться доставкой?

– Мистер Лайм обслужит вас на квартире.

– Мне нравится мистер Лайм, – сказал Кубела.

– Рад слышать, что он производит приятное впечатление, – сказал Кэл.

– Телескопический прицел войдет в чемоданчик?

– Нет, – сказал Кэл и тут же спросил: – Вы играете в пул?

– В бильярд.

– Приспособление, которое мы вам вручим, похоже на футляр, в каком носят кий. Такой, конечно, что разбирается на две части..

– Отлично, – сказал Кубела. – А другая деталь?

– Да, – сказал Кэл. – Хитрое оборудование. Чудо. У меня это при себе.

– Могу я взглянуть?

Кэл достал из кармашка своего твидового пиджака шариковую ручку и щелкнул кнопкой. Из ручки выскочила игла для инъекций. Он второй раз щелкнул кнопкой, и из иглы, подобно языку ящерицы, вылетела струйка жидкости.

– Это всего лишь вода, – сказал Кэл, – но эта ручка предназначена для применения широко известного реагента… – Он достал из кармашка карточку и поднял ее, показывая Кубеле. На ней значилось: «БЛЭКЛИФ-40».

– Где же я это найду? – спросил Кубела.

– На моем химическом складе. Это широко известный реагент против насекомых.

– Любого размера?

Кэл снова кивнул.

– Чрезвычайно эффективен.

Кубела взял шариковую ручку и принялся нажимать кнопку, пока не вылилась вся вода.

– Игрушка, – не без раздражения заметил он.

– Нет, – сказал Кэл, – это очень хитрый инструмент. Игла такая тонкая, что не чувствуешь, когда она входит в рубашку.

– Вы хотите, чтобы я подошел к субъекту и сделал ему укол?

– Игла такая тонкая, что никакой боли не возникнет. Никто ничего и не заметит.

Кубела посмотрел на нас обоих с презрением.

– Ваш подарок – изобретение для женщины. Она просовывает язык ему в рот и втыкает иглу в спину. Я же не способен на такую тактику. Позорно уничтожать своего противника таким путем. На серьезного кубинца не нападают со шляпной булавкой. Да меня потом засмеют. И правильно сделают. – Он поднялся. – Я приму футляр для бильярдного кия от мистера Лайма. А это отклоняю. – Он уже повернулся было к двери и остановился. – Нет, – сказал он, – все-таки, пожалуй, возьму. – И сунул шариковую ручку в нагрудный кармашек.

– Это для себя? – удивил меня отец своим вопросом.

Кубела кивнул.

– Если из главного усилия ничего не получится, я не имею желания переживать последствия.

– Como no[217], – сказал Кэл.

Кубела обменялся с ним рукопожатиями, затем – со мной. Рука у него была холодная.

– Salud, – сказал он и вышел.

– Мы вручим ему бильярдный кий в Верадеро, – сказал Кэл. – У него есть маленькая вилла на берегу, в трехстах ярдах от дома, куда субъект, как он его называет, приезжает на отдых. Не хочу так говорить, но этот малый пробудил во мне надежду. Он может сделать нам подарок еще до Рождества. – Кэл с силой выдохнул воздух. – Ты не мог бы расплатиться по счету? Мне необходимо пройтись. – И, помолчав, добавил: – В любом случае нам надо уходить порознь.

– Хорошо, – сказал я. – Я следом за тобой приду в отель.

Сквозь окно кафе видны были огни на улице. Ноябрьские сумерки давно кончились, и в семь часов вечера было темно, как в полночь.

Я не очень понимал, что я чувствую, но и ситуация сложилась такая, что автоматически разобраться в своих реакциях было трудно. По правде говоря, я хотел, чтобы Роландо Кубела убил Фиделя Кастро, – я надеялся, что Хелмс, Проститутка и Кэл не посылают его на провокацию, которой воспользуется кубинская разведка. Нет, я хотел, чтобы в конце пути светила казнь. Я не питал глубокой ненависти к лидеру-максималисту, какую чувствовал Хант, или Проститутка, или Харви, или Хелмс, или Аллен Даллес, или Ричард Биссел, или Ричард Никсон, или, если уж на то пошло, мой отец, или Бобби Кеннеди, – нет, какая-то частица во мне продолжала называть Кастро Фиделем, и тем не менее я ждал смерти Фиделя. Я буду жалеть Фиделя, если все удастся, – жалеть, как охотник жалеет, что больше не увидит убитое животное. Да, человек стреляет в прекрасного зверя, чтобы почувствовать себя почти Богом: став преступником, мы можем приблизиться к космосу, украв часть Творения, – да, я понимал все это и хотел, чтобы Кубела оказался успешным убийцей, а не подставной фигурой кубинской разведки, которую мы использовали, переиграв их. Преуспевший убийца стоит сотни провокаций.

Я сидел один за столиком, приканчивая коньяк, к которому не притронулся во время беседы. Тут я заметил, что работяги, стоявшие у стойки бара, сгрудились возле радиоприемника. Последний час радио передавало танцевальную музыку, а сейчас слышался голос диктора. Я не мог разобрать, что он говорил. Но интонация была такая, как при экстренных сообщениях.

Через минуту ко мне подошел официант.

– Monsieur, – спросил он, – vous-êetes americain?[218]

– Mais oui[219].

Это был усталый, измученный человек далеко за пятьдесят, ничем не примечательный, с серым лицом, но смотрел он на меня сейчас с глубоким сочувствием.

– Monsieur, il у a des mauvaises nouvelles. Des nouvelles étonnantes. – Он мягко положил ладонь на мою руку. – Votre president Kennedy a été frappé par un assassin à Dallas, Texas[220].

– Он жив? – спросил я и повторил: – Est-il vivant?

Официант сказал:

– On ne sait rien de plus, monsieur, saufquʼil у avait un grand bouleversement[221].

37

«НЬЮ РИПАБЛИК», 7 декабря 1963 года

Жан Даниель

Гавана. 22 ноября 1963 года

Было приблизительно 1.30 дня по кубинскому времени. Мы обедали в зале скромной летней резиденции Фиделя Кастро на роскошном пляже Верадеро, в 120 километрах от Гаваны. Зазвонил телефон, и секретарь в партизанской одежде объявил, что у сеньора Дортикоса, президента Кубинской республики, срочное сообщение для премьер-министра. Фидель взял трубку, и я услышал, как он спросил: «Como? Un atentado?» («Что? Покушение?») И, повернувшись к нам, сказал, что в Кеннеди только что стреляли в Далласе. Затем снова в трубку громко спросил: «Herido? Muy gravemente?» («Ранен? Очень серьезно?»)

Вернувшись к нам, он сел и трижды повторил: «Es una mala noticia» («Плохая новость»). Какое-то время он молчал, видимо, дожидаясь звонка с дальнейшими подробностями. Пока мы ждали, он заметил, что в американском обществе очень много сумасшедших и случившееся могло быть делом рук как безумца, так и террориста. Может быть, это вьетнамец? Или куклуксклановец? Позвонили снова: президент Соединенных Штатов еще жив. Есть надежда, что удастся его спасти. Фидель Кастро мгновенно отреагировал: «Если его сумеют спасти, считайте, что он уже переизбран». Кастро с удовлетворением произнес эти слова.

Было почти два часа, когда мы встали из-за стола и устроились у приемника, чтобы послушать Эн-би-си из Майами. Новости Фиделю переводил его врач Рене Вальехо: Кеннеди ранен в голову; ведутся поиски убийцы; убит полицейский; наконец роковая весть – президент Кеннеди умер. Фидель встал и сказал мне: «Все изменилось. Все изменится… Все придется пересматривать. Скажу вам одно: Кеннеди был противником, к которому мы привыкли. То, что произошло, – серьезно, чрезвычайно серьезно».

После пятнадцатиминутного молчания, которое соблюдали все радиостанции Америки, мы снова включили Майами – тишину прервала лишь трансляция американского национального гимна. Странно было слышать этот гимн в доме Фиделя Кастро, в окружении встревоженных лиц. «А теперь, – сказал Фидель, – надо, чтобы они быстро нашли убийцу, очень быстро, не то, вот увидите, они попытаются взвалить вину на нас».

38

В «Пале-Руайяль» женщина-портье плакала. В моем номере телефон, казалось, занимал больше места, чем кровать, окно, дверь или даже я сам. Я достал из глубин бумажника сложенный листок и назвал номер телефонистке отеля, которая сказала, что заокеанская линия последние полчаса accomblée[222], но она попытается меня соединить. Меньше чем через минуту раздался телефонный звонок. Меня соединяют. Линия больше не accomblée.

– Модена, – сказал я, – это Гарри.

– Кто?

– Гарри Филд. Том!

– Ах, Том.

– Я звоню, чтобы выразить тебе сочувствие.

– По поводу Джека?

– По поводу Джека.

– Я в порядке, Гарри. Как только услышала известие, приняла три валиума. Теперь чувствую себя в норме. Я еще и до этого приняла три валиума. Наверное, это к лучшему. Джек очень устал. Мне было жаль его, но сейчас, по-моему, все как надо, потому что я тоже чувствую усталость. Я понимаю, как ему требовался отдых.

– Как ты? – спросил я, словно мы заново начинали разговор.

– Отлично, учитывая границы возможного в моем положении. Но я не знаю, хочется ли тебе слушать об этом.

– Хочется, – сказал я. – Мне захотелось связаться с тобой, как только я услышал про Джека.

– Знаешь, я просто лежала здесь. И смотрела в окно. В Чикаго хорошая погода. Дико как-то, когда такое случается в солнечный день.

Я хотел было спросить про Сэма Джанкану и не решился, а потом подумал, что мой вопрос не заденет ее при том, сколько она проглотила валиума.

– А как сейчас дела у Сэма? – спросил я.

– Я с ним больше не встречаюсь. Он каждую неделю присылает мне чек, но я с ним не вижусь. Он так разозлился на меня, что я перестала с ним разговаривать. Думаю, разозлился он потому, что я стала коротко стричь волосы.

– А зачем ты стала их стричь?

– Сама не знаю зачем. Впрочем, нет, знаю. Моя подруга по имени Вилли сказала, что длинные волосы питаются за счет нервной системы и много из нее берут. Я не была уверена, что могу так растрачивать свои жизненные силы. Вот и стала стричь волосы. А потом и вообще их сбрила. Оказалось, куда проще носить парик. Думаю, я бы хорошо выглядела, если б так не растолстела. А еще на будущей неделе у меня удаляют матку.

– Ох, Модена!

– У тебя слезы выступили на глазах, Гарри? У меня выступили. Наверно, я гожусь для Книги рекордов Гиннесса. Чтоб человек плакал после трех таблеток валиума!

– Да, у меня слезы на глазах, – сказал я. И это была почти правда. Маленькое усилие, и мне не пришлось бы врать.

– Ты был такой милый, Гарри. Иногда мне казалось, что между нами что-то может быть серьезное, но, конечно, на пути всегда стоял Джек. Слишком поздно мы встретились, понимаешь. К тому времени у нас с Джеком уже была несчастная любовь. А теперь вот его нет. И это для меня не шок. Я знала, что долго он не проживет.

– Откуда ты это знала, Модена?

– Потому что и мне отпущено немного времени. Это видно по моей руке и по звездам. Я это чувствую. Я всегда знала, что быстро состарюсь. Пожалуй, я чувствовала, что у меня всего половина положенного срока.

Наступило молчание. Мне ничего не приходило в голову. Поэтому я сказал:

– Если дела приведут меня в Чикаго, навестить тебя?

– Нет, – сказала она. – Я не хочу, чтобы ты меня сейчас видел. Слишком поздно. Если б не было слишком поздно, я могла бы подумать о том, чтобы снова встретиться, но, Гарри, слишком поздно, я иду к концу пути. Туда, где живут тени. – Она помолчала. – Знаешь, до меня только сейчас дошло, что Джек умер. Такой красавец. И мертв. Какой же ты милый, Гарри, – позвонил и выразил сочувствие. Иначе никто, кроме меня, не знал бы, что я овдовела. В известном смысле слова так оно и есть. Согласен?

– Да, – сказал я.

– Ты хороший человек, – сказала она.

И положила трубку.

39

«НЬЮ РИПАБЛИК», 7 декабря 1963 года

Жан Даниель

К трем часам Фидель объявил, что, коль скоро мы ничего не можем сделать, чтобы изменить случившуюся трагедию, надо попытаться употребить время на что-то полезное. Он пожелал поехать со мной на granja de pueblo[223], где он проводит некоторые эксперименты.

Мы поехали на машине с включенным радио. Полиция Далласа шла по горячему следу убийцы. Это русский шпион, объявил комментатор. Через пять минут – поправка: он действительно шпион, но женатый на русской. Фидель сказал: «Вот видите, я же говорил! Теперь очередь за мной». Но до этого еще не дошло. В следующем сообщении говорилось: это бывший марксист. Затем поступило сообщение, что убийца – молодой мужчина, член Комитета за справедливое отношение к Кубе, поклонник Фиделя Кастро. «Будь у них доказательства, – заявил Фидель, – они сказали бы, что он агент, сообщник, наемный убийца. А когда просто сказано, что он поклонник, это означает лишь попытку увязать в умах людей его имя с именем Кастро и теми чувствами, которые вызваны убийством. Типично рекламная штучка, пропагандистский трюк. Это ужасно. Но знаете, я уверен, скоро это рассеется. Слишком много в Соединенных Штатах конкурирующих тенденций, чтобы какая-то одна возобладала и продержалась долго».

Мы приехали на granja de pueblo, и фермеры приветствовали Фиделя. В этот момент диктор объявил по радио, что теперь уже известно: убийца – «прокастровский марксист». Один комментатор сменял другого, высказываясь все более эмоционально, все более агрессивно. Фидель извинился: «Нам придется прервать наше посещение государственной фермы». Мы поехали в Матансас, откуда Кастро мог позвонить президенту Дортикосу. По пути он засыпал меня вопросами: «Что представляет собой Линдон Джонсон? Какая у него репутация? Какие у него были отношения с Кеннеди? А с Хрущевым? Какую позицию он занимал, когда происходило неудавшееся вторжение на Кубу?» И наконец главный вопрос: «Имеет ли он какую-либо власть над ЦРУ?» Затем он вдруг взглянул на часы, увидел, что до Матансаса еще полчаса ехать, и тут же заснул.

40

12 августа 1964 года

Дорогой Гарри!

Это самый длинный период, когда мы не писали друг другу. Любопытно. Многие месяцы у меня не было желания посылать вам письмо, а вот рука к трубке часто тянулась. Однако я не могла вам позвонить. После вашего объяснения в любви могла ли я сказать: «Привет, Гарри», как если бы этого страстного признания не было? Однако сказать: «Я разделяю ваши чувства», – я не могла. Ибо я их не разделяю. И, безусловно, не разделяла. Ваше последнее письмо прибыло 25 ноября, в понедельник, когда по Пенсильвания-авеню к собору Святого Мэттью медленно – ох, так медленно! – двигалась похоронная процессия с телом Джека Кеннеди. Ваше бедное письмо. Я прочла его, дойдя до дна наимрачнейшего настроения, какое когда-либо у меня было. В тот вечер я была уверена, что Линдон Джонсон – это большая беда, и не сомневаюсь, что рано или поздно мое предчувствие сбудется, ибо в моем представлении он похож на величайшего из героев Уильяма Фолкнера, стержня семейства Сноупс.