Текст книги "Призрак Проститутки"
Автор книги: Норман Мейлер
Жанр:
Шпионские детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 76 (всего у книги 89 страниц)
Тебе ведь известно, что у Мэрилин был роман с Джеком Кеннеди. Есть основания полагать, что и с Бобби тоже. Я не могу отделаться от мысли, что она каким-то образом могла спугнуть их, скажем, пригрозив, что заложит одного или даже обоих, и они приговорили ее. Неужели это они спровадили ее на тот свет? От одной этой мысли самому жить не хочется. Разумеется, каждый очередной президент Соединенных Штатов нередко совершает нечто такое, что история впоследствии относит к разряду серьезных человеческих проступков. В конце концов, президент тоже человек, последнее слово за ним, а коллизий в наэлектризованном донельзя мире хоть отбавляй. Но убить ни в чем не повинную женщину – это уже слишком. Анафема! Я гоню эту мысль прочь, но она снова лезет в голову и не дает спать. Я ненавижу братьев Кеннеди. Нерешительность в заливе Свиней – это еще куда ни шло, но укоротить жизнь такой дивной женщине – нет! Я взвешиваю все «за» и «против». Они или не они? И то сомневаюсь, то мне вдруг кажется, что они могли это сделать. Или, может, я свихнулся? Если так, то тут отчасти повинны настроения, царящие в нашей здешней команде. В Южном Вьетнаме (где сейчас Раф Служака и Таф Забияка) Кеннеди симпатизируют в несколько большей степени из-за его пристрастия к «зеленым беретам», но только не здесь, на земле генерала Макартура. Люди нашей Фирмы в Токио не видят столь уж принципиальной разницы между Кеннеди и Кастро (Pinko, pinko!)[193]. Залив Свиней оставил неистребимый горький привкус. Между прочим, я совсем не одинок со своими нехорошими подозрениями. О том же шепчется все командование Североазиатского направления. Сын, я нажил себе опухоль мыслительных путей, и она не рассосется, пока я не разведаю, как оно было на самом деле. Я этого так не оставлю.
Твой домашний
Шерлок Галифакс.
P.S. Как поживает «Мангуста»?
16
Мэрилин Монро пала жертвой убийства?! Безумная гипотеза не заказана никому, решил я. Так или иначе, я не горел желанием тут же отписать отцу про «Мангусту». Летели дни, недели, месяцы, но всякий раз, выведя на чистом листе «Дорогая Киттредж», я затем долго бился над очередным вариантом первой строчки, хотя смысл в ней был всегда один и тот же. Выглядело это приблизительно так: «В последнее время я не слишком распространялся о наших успехах, но, к сожалению, особенно похвастаться нечем». Вымучив преамбулу, я выжимал затем все возможное из наших хилых рейдов.
Практически каждую ночь наши катера – один или сразу несколько – отплывали от берегов Майами или атоллов и брали курс на Кубу; случались недели, когда в этих неизменно рискованных экспедициях участвовало до двух десятков бортов. Следуя концепции моего отца, чтобы в каждой операции была задействована «матка», Харви раздобыл несколько яхт, способных нести приличных размеров шлюпки для высадки десантных групп. В нашем распоряжении была даже парочка катеров береговой охраны – «Рекс» и «Леда», – им отводилась роль разводящих. Каждый раз, когда я замечал их на рейде или у причала, они выглядели по-новому. Если накануне палуба и надстройка были, к примеру, ярко-зелеными, а корпус – цвета морской волны, то на этот раз верх был покрыт темно-рыжим суриком, а борта побелены. Харви задался целью, чтобы наша эскадра походила скорее на прогулочный флот, а не на отряд боевых кораблей: артиллерия – 40-миллиметровые пушки, пулеметы 50-го калибра и безоткатные орудия 57-го – были упрятаны внутрь, а оба флагманских катера имели на корме по разборной лебедке, которая легко монтировалась и могла спускать на воду и поднимать обратно на борт фибергласовые 120-сильные шлюпки для заключительной фазы операции – мгновенного броска на сушу. Все борта Харви предусмотрительно зарегистрировал в Никарагуа – по документам они принадлежали фиктивным фирмам, которые, в свою очередь, были клиентами судовладельческих контор самого Сомосы, о чем свидетельствовал дополнительный ворох липовых бумаг. Доковые и портовые сборы оплачивала компания «Ошиэник мэнгроуз», обитавшая все в том же «Зените». «Я заделался лихим наперсточником, – любил прихвастнуть Харви, – только вместо горошины – стовосьмидесятифутовое корыто». Жалованье кубинским экипажам выплачивала консервная фабрика в Ки-Уэсте. Я изо всех сил старался удовлетворить столь присущую Киттредж страсть к деталям, но со временем этот процесс стал действовать мне на нервы. Меня постоянно терзала мысль о масштабах скандала, который нам обеспечен, если Проститутка, не дай бог, обнаружит нашу переписку. Это будет ужас что, если только он не предпочтет с ней развестись (тогда мы поженимся), но что, если наши откровения вдруг прочитает не Хью, а кто-то другой из нашей Фирмы? В этом случае мы могли бы продолжать переписку, но избрав для этого иные, максимально безопасные способы. Киттредж, должно быть, просто нравилось играть с огнем, а сам я решился на этот риск не очертя голову, а сознательно взвалив на свой ослиный хребет дополнительный тюк, да еще то и дело понукая себя: давай подробности, Гарри! И Гарри давал.
Желая держать все под контролем, Харви раздробил каждую сеть на связки из нескольких ячеек, причем каждую ячейку старался обособить до такой степени, что в результате мы получили целый набор узкоспециализированных шпионских цехов, зачастую выполнявших одну-единственную функцию. К примеру, в гаванском министерстве финансов на нас работала группа из четырех бухгалтеров, которым удалось весьма изящно прикарманить достаточно казенных средств, чтобы оплатить значительную часть наших расходов по операции на Кубе. Иногда мне мерещилось, что Кастро лихорадочно роется в кипах бумаг и прочего конторского хлама на столе в поисках нужного документа, но так его и не находит, потому что кто-то из его личных секретарей увел эту бумагу и переправил ее нам. Во сне Куба представлялась мне компостной кучей; я недоумевал, как она все еще умудряется элементарно функционировать, и наконец решил, что именно в хаосе ее сила. Куба жила в таком всеохватном беспорядке, что на общем безрадостном фоне наш «вклад» был едва заметен. Иначе чем еще можно объяснить, что кастровская разведка действовала, и небезуспешно, в то время как наша контрразведка, которой уделялось столько внимания, была не в состоянии держать под присмотром большинство кубинцев ДжиМ/ВОЛНЫ. Иногда, возвратившись в Майами после успешной вылазки, наши эмигранты созывали несанкционированную пресс-конференцию, где наперебой хвастали своими подвигами, а затем проходили парадным строем по Восьмой улице Малой Гаваны. Восхищенные соотечественницы устилали их путь пальмовыми листьями. Харви в порыве ярости снимал проштрафившихся с довольствия, но довольно скоро – через месяц-другой – был вынужден принимать их обратно. Мы всячески старались оградить кубинский персонал ДжиМ/ВОЛНЫ от пагубного влияния земляков-экстремистов. Но все равно чуть ли не ежедневно теряли лучшие кадры. Мы избегали рекламы – они жаждали ее. Добрая реклама, убеждали они меня, – это, дескать, «camburos maduros». Если перевести дословно – «спелые бананы», а наиболее подходящий по смыслу американский аналог – «распаленная тетка».
Мне хотелось бы написать Киттредж про Розелли, который всю весну и лето был весьма активен, но операции с его участием неизменно заканчивались ничем. Переданные ему таблетки добирались до исполнителя в Гаване, а затем – тишина. «Условия не позволяют…» – оправдывался он. Я даже немного сочувствовал бедолаге официанту, заступающему в вечернюю смену с одной-единственной панической мыслью: явится сегодня к полуночи Фидель или, даст Бог, пронесет? Наверняка такие «агенты», дрожа от страха, спускали достижения Технической службы в унитаз. Операция АНЧОУСЫ, иначе ИКРА, увязла во флоридском болоте.
Иногда я писал Киттредж о непрекращающейся войне между Лэнсдейлом и Харви, но и тут все было предсказуемо. Харви, как всегда, изливал неприязнь к генералу в эпитетах типа «звездно-полосатый вундеркинд», «тупая башка», «шкет-придурок», «стебанутый», и это лишь малая часть обширного лексикона. Лэнсдейл, в свою очередь, сетовал на Харви.
– С Биллом Харви, – жаловался он мне, – просто невозможно работать. Просишь его дать оценку серьезного мероприятия – скажи спасибо, если получишь рапорт в одну фразу. А потребуешь изложить более подробно, так он тебе в ответ: «Генерал, я не собираюсь тратить время на нудоты и описывать каждую складочку этой операции». Однажды я так рассвирепел, что чуть не схватил его за грудки, а ведь я не бог знает какой атлет. «Билл Харви, – говорю, – поймите же наконец: перед вами не враг, а всего лишь начальник». Напрасный труд. Совершенно напрасный. Хотите знать, что он выкинул в ответ? Приподнял свою слоновью ногу, завалился на бок и дал залп, прямо в моем присутствии.
– Залп? – недоверчиво переспросил я.
– Ну да. Перднул. Навонял диким образом. Ни один шекспировский злодей не сумел бы выразить свое отвращение более откровенно. Какое же все-таки чудовище этот Билл Харви! Потом он нагнулся, выхватил из ножен на лодыжке финку и принялся чистить ногти. Он совершенно невыносим.
Я время от времени кивал, изображая из себя внимательного слушателя. Говорил только он, я помалкивал. Да и что я мог сказать, не подведя при этом ни Харви, ни самого себя и не обижая и без того обиженного Лэнсдейла. К тому же я понимал, что он и не ждал от меня ответа. Если на начальном этапе своей работы в качестве связника я еще считал себя частью речи в звании не ниже союза, то теперь мне стало окончательно ясно, кто я: не более чем точка с запятой, чья единственная функция – не соединять главные члены предложения, а разводить их на почтительное расстояние.
17
Среда, 6 сентября 1962 года
Дорогая Киттредж!
Были ли вы в Мэне в конце августа? Я взял двухнедельный отпуск до Дня труда[194]включительно – это был самый длительный у меня отпуск с весны 1960-го, когда я забрался на Катадин по последнему майскому снежку. На этот раз я совершил ошибку – отправился к матери в Саутгемптон (бесплатный пансион) и там чуть было не женился. (Шучу, дорогая, шучу.) Честно говоря, трудно сказать, кто там активнее за мной охотился – незамужние девицы, которым мать расписала мои достоинства, или ее более молодые замужние приятельницы, только я едва удержался, чтобы не придушить эту даму, ответственную за мое существование, поскольку отныне в Саутгемптоне нет, наверное, никого, кто бы не знал о моей принадлежности к управлению. Меня от этого тошнило, и, надо думать, стошнило бы, если бы эта осведомленность мешала им ублажать меня телесными утехами. Надо же, во всем мире нашего брата принято считать воплощением зла, коварными манипуляторами угнетенных народов и т. д. и т. п., но разве стаи летних бабочек не слетаются к нам, как пчелы на мед, разве не выстраиваются они, трепеща крылышками, в похотливую очередь, ища благосклонности самого захудалого из нас, а все потому, что – нет, вы слыхали, какой кошмар! – он ведь из ЦРУ. Две недели пролетели мгновенно, и мне ни разу не пришлось запускать руку ни в свой основной капитал, ни даже в проценты. Моя мамаша гораздо богаче, чем хочет казаться, и, как бы там ни было, когда-нибудь отпишет и мне кое-что, к тому же в моем распоряжении еще добрых десять лет, чтобы очаровать какую-нибудь среднего калибра богачку и жениться на ней. За эти две недели я мог бы без особого труда обручиться с кучей денег, будь у меня на то хотя бы минимальное желание, однако, к собственному удивлению, я обнаружил, что презираю большинство богатых людей. Все они, сделал я неожиданное (святая наивность!) открытие, запредельно нарцистичны. «Я и мои деньги» – вот и весь их внутренний мир. А ну, Альфа и Омега, выбирайте! Но и это еще не все! Самовлюбленные богачи лишены даже того, что отличает всех прочих нарциссов, – оригинальности, определенного шарма. Какая ирония! Я вроде бы защищаю Запад, а на самом деле отстаиваю интересы этих саутгемптонских толстосумов, снимающих пенки на Уолл-стрит. Похоже, мне крайне необходимо прослушать для освежения памяти курс о зловредности большевизма-материализма. Encore je blague[195].
А если серьезно, то отпуском я доволен, счастлив, что уже дома, и спешу поведать вам об очередной ожесточенной схватке между Харви и Лэнсдейлом, происшедшей в начале августа, только на этот раз они поливали друг друга в письменной форме. Во время отпуска я не раз размышлял об этом эпизоде, который возник буквально из ничего, обрел весьма причудливые формы, а завершился классически.
Представьте себе очередное заседание Особой усиленной группы. На этот раз – в расширенном составе, то есть снова включая меня. Само собой, в наличии и ряд чисто бюрократических задниц – генерал Максуэлл Тэйлор, генерал Лемницер, Роберт Макнамара.
У меня роль, как обычно, без слов. Примостился со своими двумя чемоданчиками за спиной у шефа Уильяма Кинга Харви (он представляет на заседании Маккоуна) и сижу: Бобби Кеннеди отсутствует, поэтому разговор ползет ни шатко ни валко, а на повестке – «Мангуста». Настырного Бобби с его плеткой нет, и начальники мои отрабатывают дежурный номер. (На дворе август, и главная забота в этот послеобеденный час – не заснуть.) Столько уже слышано-переслышано рапортов по поводу достигнутого прогресса или наметившегося сдвига, но хоть бы словом кто обмолвился, когда же, черт возьми, мы доберемся если не до конца «Мангусты», то хотя бы до ее середины.
Харви, к примеру, кратко доложил об одной из наших диверсионных операций, которая увенчалась успехом. В самом начале августа кубинский сухогруз «Стритем-Хилл», перевозивший в Советский Союз 800 тысяч мешков сахара, был вынужден зайти в порт Сан-Хуан (Пуэрто-Рико) на текущий ремонт. Харви тихим голосом произнес ходячую среди кубинской разведки фразу: «Черт его знает, каким таким образом кубинцам в движок песок залетает», но аудитория в этот предвечерний час уже клевала носом, и мало кто одарил Харви улыбкой. Во время вынужденного захода нанятые нами пуэрториканцы пропитали весь груз «битрексом» – неядовитым реагентом с «весьма удачным», по словам Харви, названием[196], «поскольку он делает сахар горьким. Короче, русские получат 800 тысяч мешков горького сахара».
Тут Лэнсдейл явно просчитался, спросив:
«А как же наши люди сумели подсыпать битрекс в каждый из восьмисот тысяч мешков?»
«Под словом „мешок“ в данном случае имеется в виду не тара, а мера объема, – терпеливо пояснил Харви. – Сахар перевозят в трюмах, навалом. Так что гарантия полная – десять тысяч тонн сахара пропитаны битрексом, то есть практически уничтожены».
Тут заговорил молчавший до сих пор Роберт Макнамара. Сразу стало понятно, что он не слушал ни того, ни другого. На вид Макнамара – распертая от собственной важности «шишка» с верхнего этажа Пентагона, но, насколько мне известно – насколько это может быть известно мне (я имею в виду вердикт столичного истеблишмента), – это самый блестящий и решительный член кабинета министров. Все, что можно сказать хорошего о бюрократе такого ранга, применимо к нему. Я готов в это поверить, но на заседаниях ОУГ он зануда из зануд. Однако на этот раз, похоже, он съехал с привычной колеи. Монотонно чавкая бюрократической жвачкой, Макнамара поначалу усыпил тех, кто еще боролся со сном. Дремал и я, но вдруг будто кто-то толкнул меня в бок. Уныло перечисляя наши подвиги по проведению «Мангусты», министр, как мне послышалось, предложил устранить Фиделя Кастро! После этого он снова понес бюрократическую околесицу, и я подумал, не ослышался ли: «Хотя я ни в коем случае не являюсь сторонником экстраполяции данного альтернативного варианта на потенциальные возможности операции „Мангуста“, тем не менее я допускаю возникновение определенной асимметрии конечного результата, которая – если рассуждать чисто теоретически – может привести к кардинальным изменениям расстановки политических сил на Кубе. С другой стороны, необходимо отметить, что конкретные детали практической реализации вышеупомянутого альтернативного варианта проработаны недостаточно…»
Киттредж, я сказал себе: «Да не может этого быть, не может он такое сказать – мне просто померещилось!» – но все остальные тоже навострили уши. Что он имел в виду? Неужели убийство? Все молчали.
Совещание закончилось в срок. Все разошлись. Я был уверен, что выступление Макнамары не будет отражено в протоколе. Однако спустя несколько дней, 13 августа, мы получили подписанную Лэнсдейлом бумагу, где «на основании директив, полученных на последнем заседании ОУГ», были определены конкретные задачи, а именно: экономический саботаж; операции полувоенного характера; разведывательная, а также политическая деятельность. «И ликвидация руководителей», – добавил Лэнсдейл.
Лэнсдейл разослал копии входящим в ОУГ представителям Госдепа, Пентагона и ЮСИА[197]. Билла Харви, казалось, хватит апоплексический удар. «Малейшая утечка, и тут же парни из конгресса начнут копать, кто там кого собрался ликвидировать. А, Билл Харви, пожалуйте в бумагорезку!»
Разъяренный Харви послал памятную записку Хелмсу: «Я позвонил в секретариат генерала Лэнсдейла и указал на нецелесообразность и глупость упоминания подобных высказываний в письменной форме в документах такого рода».
Можете не сомневаться, Киттредж, Хелмс наверняка передал это Маккоуну, а тот уже вызвал Лэнсдейла на ковер. Как я потом услышал от Харви, Лэнсдейл оправдывался: «Видите ли, сэр, я с самого начала сомневался в целесообразности данного предложения, но попытался понять логику рассуждения. При планировании чрезвычайной ситуации необходимо все учитывать».
Лэнсдейл в своем репертуаре. Маккоун, кстати, сказал Харви, что Макнамара определенно не прав. «Да если бы я вдруг оказался замешан в чем-то подобном, – сокрушался он, – мне могло бы грозить отлучение от Церкви». Он новообращенный католик и придает этому значение.
Итак, Маккоун наехал на Лэнсдейла. Крылышки подрезаны. Вместо перехода к Фазе-2 – «инспирирование восстания» – Маккоун рекомендует Лэнсдейлу «добиваться раскола между Кастро и ортодоксальными коммунистами старшего поколения». На его взгляд, это «эффективно и достижимо».
Не знаю, сознает ли Лэнсдейл, как много он потерял.
Мне так приятно писать вам. Может быть, в этом году мы вместе выпьем рождественского пунша.
Привет
Гарри.
18
Из моего письма Киттредж от 12 сентября 1962 года
Речь пойдет о споре между службами, к чему я привлек внимание Хью. Возможно, он не сообщал вам об этом, так что за него это сделаю я. На горизонте – угрожающие события. В прошлую субботу, 8 сентября, Харви вызвал меня в Вашингтон. Я отправился к Королю Биллу без особой охоты, поскольку внеурочная работа в выходные – один из многих способов мелко отомстить за то, что я наиболее удобный выход на Хью. Будьте уверены: если Билл является в свой офис в Майами или в Вашингтоне в субботу или воскресенье – наверняка вызовет меня.
Однако на этот раз дело действительно важное. Кто-то увел у аналитиков из Управления разведки фотоснимок, и он оказался у оперативников в подвале в Лэнгли, а это контрабанда высокого порядка. В ближайшее время может разразиться свара между оперативниками и Управлением разведки. Я постепенно прихожу к выводу, что разведка – это не отлов тщательно отбираемых секретов, а заранее спроектированный продукт: он обретает ту форму, которая соответствует воле преподносящего факты источника: Харви, например, утверждает, что Советы завозят ракеты среднего радиуса действия на Кубу, а Управление разведки считает, что нет. Учитывая, что ракеты СРД могут спокойно долететь от Гаваны до Нью-Йорка, Вашингтона или Чикаго, спор тут не о пустяках. Аэрофотосъемка с борта «У-2» также свидетельствует о наличии пусковых установок к западу от Гаваны, а разведка настаивает, что эти установки рассчитаны лишь на зенитные ракеты типа «земля – воздух». По всей видимости, в Вене между Кеннеди и Хрущевым было достигнуто соглашение, по которому Кастро получил разрешение на развертывание оборонительного оружия – ракет этого типа с максимальной дальностью до двадцати пяти миль. Естественно, это не предполагает установки ракет среднего радиуса действия с ядерными головками.
Итак, фотографию передали Харви в пятницу вечером. На ней – палуба советского сухогруза «Омск» в открытом море в сотне миль от Гаваны. Трюмные люки зачехлены, поэтому при беглом взгляде на снимок можно сделать единственный вывод, что подобного типа судно оборудовано громадными люками для погрузки бревен, но русские древесину Фиделю не поставляют – зачем, когда на Кубе полно лесов, густых, как борода революционера, – нет, в трюмах, по-видимому, совсем не связки бревен. Один из фотоаналитиков Харви, тщательно изучив снимок, определил по тени от корпуса на воде, что «Омск» движется с незначительной осадкой – можно предположить, что в его трюмах находятся крупногабаритные предметы малой плотности. «Баллистические ракеты, – буркнул Харви, – вполне вписываются».
Я никогда не видел Бешеного Билла таким счастливым. Зная уже, что Толстяк Порринджер, с которым я много лет проработал вместе в уругвайской резидентуре, один из моих контактов в Управлении разведки, Харви тут же попросил, чтобы я достал ему Порринджера сегодня же, в субботу. Порринджер – единственный известный мне случай, когда способный оперативник стал чиновником. Теперь, по его собственному определению, Толстяк делает себе имя в «вонючем крысином углу техники». Похоже, Порринджер стал у нас чем-то вроде эксперта по «ящикологии» – умению определять по размеру и форме, что может находиться в контейнере или под чехлом.
Ну, мы с Порринджером не бог знает как любим друг друга, да и с женой его не очень-то лажу, так что мы, по сути дела, ни разу не оказывались вместе с момента возвращения в Штаты; правда, пару раз походя отобедали в нашей конторской столовке, причем от обеих трапез остался неприятный осадок. Порринджер до сих пор зол на весь мир за недооценку его подвигов в Уругвае, да и завидует тому, какие я получаю задания. Уверен, он считает, что я их не заслуживаю.
Однако, узнав, что его хочет видеть сам Харви, он искренне обрадовался. Он, видите ли, всю жизнь мечтал познакомиться с нашей «легендой», и в эту субботу они вполне поладили. Прямо скажем, для Харви это нехарактерно, но я уже достаточно хорошо изучил своего шефа. Инстинкт подсказывает ему, что мы имеем дело со стратегическими ракетами, и в ближайшие недели ему понадобится личный чехловед. Короче, он призывает к себе Порринджера, и содержимое трюмов «Омска» сужается до баллистических ракет, пластмассовых детских игрушек, туалетной бумаги, плетеной мебели и еще максимум пяти вариантов легковесного груза. Из всего этого такие, как у «Омска», здоровенные люки нужны только для межконтинентальных ракет.
Встреча состоялась в субботу – сегодня понедельник, и все это время я плотно занимаюсь тем, что, оседлав двух младших офицеров-стажеров, тщательно изучаю все возможные пути-дороги из бухты Парва – это гавань к западу от Гаваны, где «Омск» встал 9 сентября на якорь посреди ночи и немедленно начал разгрузку. Мы проверили все без исключения подъездные пути, ширина которых достаточна, чтобы вывезти ракеты из бухты Парва на расстояние до сотни миль. Это не такое уж невозможное дело, как кажется, – просто дорога должна быть достаточно широкой, чтобы по ней могли пройти мощные тягачи с платформами длиной около 80 футов, огибая углы в населенных пунктах и на разворотах в горах.
Нечего и говорить, что почти все дороги из бухты Парва не отвечали этим требованиям, но мы все-таки нашли одну более или менее подходящую – через Сан-Росарио. У Харви в этом городке есть агент, его дом – прямо на предполагаемом маршруте колонны. Естественно, агент немедленно получил по радио соответствующие задания. Должно быть, он важный винтик в нашей тамошней сети, разу него имеется импульсный передатчик.
*
Из моего письма Киттредж от 14 сентября 1962 года
Дело стремительно идет к развязке – быстрее, чем можно было ожидать. Наш агент в Сан-Росарио радировал вечером 12 сентября, что мимо его окон проследовал тягач с громадной ракетой на платформе. Он даже сумел более или менее точно прикинуть размеры ракеты, заранее измерив длину фасада дома напротив. Длина ракеты – двадцать три метра. Это, несомненно, межконтиненталка среднего радиуса.
Харви приказал этому парню немедленно сматывать удочки. Он сделал свое дело, и мы его отзываем. Срочно.
Буду держать вас в курсе…
Киттредж – мне (16 сентября 1962 года)
Я молю Бога, чтобы Толстяк ошибся. Этот мешок с желчью рад стараться. Все дело в том, что Харви – окажись он прав – может в одночасье получить пост руководителя отдела Советской России, а я вижу себя с Кристофером на руках среди рвущихся вокруг ракет. Кастро – чудовище. Как он только посмел согласиться, чтобы русские разместили у него свои ракеты? А может быть, и того хуже – сам попросил?
Киттредж – мне (17 сентября 1962 года)
Я немного успокоилась. Понимаю: надо действовать – час за часом, шаг за шагом. Прошу вас – постоянно держите меня в курсе происходящего. Я задам вопрос Хью (в последние дни он необычно молчалив), но даже если мир действительно вот-вот взорвется, я не осмелюсь нарушить тайну нашей переписки.
Из моего письма Киттредж от 18 сентября 1962 года
Шерман Кент – глава Бюро сметных предположений – заверил Маккоуна, что советских баллистических ракет на Кубе нет. Маккоун с этим не согласен. Он доверяет мнению Харви. Толстяк, как вы верно подметили, рад стараться. Маккоун сказал Харви: «Упаси вас Бог на этот раз ошибиться», и Харви дал гарантию. «А вот и я, – мурлычет наш Харви в ванной, – вот и я, отдел Советской России».
Из письма Киттредж мне от 20 сентября 1962 года
Хотя Шерман Кент не дурак и на него работают неглупые ребята, Хью, разумеется, с мнением аналитиков не согласен. Он вообще считает разведку слишком мягкотелой. Я знаю, они представляются ему этакими бывшими профессорами, ссутулившимися, с потными ладонями. Все дело в том, считает Хью, что многие из них во время войны, сами того не осознавая, поклонялись Сталину и по-прежнему считают Советский Союз великой державой, которой нужен мир, чтобы залечить свои раны. «Они не понимают, – считает Хью, – что марксизм – это вера, ради которой люди готовы пойти на смерть. Разум всегда пасует перед внутренней готовностью людей отдать жизнь за химеру. Я готов умереть за Христа, а эти одурманенные воители коммунизма – за мистические прелести материализма. Иррациональность – вот главный двигатель Истории».
Гарри, наше учреждение представляется мне одной гигантской Альфой и Омегой, где разведка – наиболее рациональный компонент, а Оперативная служба – определенно вера. В девяноста девяти случаях из ста мне нравится жить с вами и с Хью в нашем оперативном братстве, но сегодня я молю Бога, чтобы Шерман Кент оказался прав, а Бешеный Билл Харви ошибся.
Кстати, должна сообщить вам то, что мне стало известно о Маккоуне, поскольку вам, вероятно, вскоре придется с ним столкнуться. Личность на первый взгляд не слишком симпатичная. Когда Аллен передавал ему дела, Маккоун обратил внимание на пуленепробиваемый лимузин Великого Белого Рыцаря. «Да, – сказал Аллен, – это очень удобно. Сидишь, читаешь бумаги, и вдруг какой-нибудь псих на дороге стреляет тебе в окно».
В тот вечер Маккоун уехал домой в своем пулепробиваемом «мерседесе», но успел отдать приказ: завтра вечером у подъезда в Лэнгли должен стоять под парами его собственный бронированный лимузин не хуже алленовского. В результате двадцать усердных прихвостней вывернули «Дженерал моторс» наизнанку, но машину ему сделали, более того, спецсамолетом вовремя доставили к подъезду – какое счастье, что бюджет у нас гуттаперчевый! Они даже еще что-то там подсоединяли на приборной доске, когда Маккоун вышел к машине и плюхнулся вместе со своим чемоданчиком на сиденье, махнул шоферу рукой и был таков, даже не сказав «спасибо». Подчиненные должны радоваться, что живы, а не ждать похвалы от руководства. Такие люди мне лично внушают страх. Хью посмеивается и говорит: «Когда доходит до настоящего дела, Маккоун не может отличить револьвера от пистолета, поэтому держит нас на расстоянии вытянутой руки. А Хелмсу и мне только это и надо».
Это верно. Маккоун окружил себя крепостной стеной. К примеру, законопатил дверь между кабинетом заместителя и своим. Не хочет, чтобы заместитель мог сунуться к нему без спросу, так что Маршаллу Картеру приходится ходить к шефу через приемную, как всем прочим смертным. Картер, мужчина не без юмора, прицепил к дверному косяку на уровне замка оторванную руку, словно у него оторвало руку, когда перед его носом захлопнулась дверь. Маккоун до такой степени отъединился от всех, что Картер может не опасаться внезапного появления шефа.
Все это я рассказываю, чтобы по возможности убежать от тяжких раздумий, в которые ввергли меня ваши последние сообщения. А возможно, и хочу предупредить. Если вам придется иметь дело с Маккоуном, не надейтесь, что выйдете от этой встречи не пострадавшим.
Из моего письма Киттредж от 25 сентября 1962 года
Итак, я снова работал весь уик-энд. В четверг, 20 сентября, наш агент добрался наконец из Сан-Росарио до Опа-Локки. С трудом могу поверить: это – бухгалтер. Как минимум половила безымянных героев кубинского сопротивления – счетоводы! Он оказался рослым здоровяком с большим носом, пышными черными усами и пронзительным нервным хохотком. Сеньор Энрике Фогата – придется мне самому разбираться, как у него обстоит дело с Альфой и Омегой.
Харви прилетел в ДжиМ/ВОЛНУ, чтобы лично допросить его (разве он мог упустить такой случай и не поглядеть на свой успех во плоти до того, как мы отправим парня в разведку), а я, как вы понимаете, выступал в роли личного переводчика.
Наш испаноговорящий дознаватель начал с того, что (по приказу Харви) обрушил на Фогату целый ворох сообщений, якобы поступивших от информаторов в эмигрантской среде, о ракетах, замеченных на полях, стадионах и в пустых плавательных бассейнах. Все эти сообщения не подтвердились.
«Я видел, поэтому знаю», – сказал Фогата (Lo que veo, conozco).
«Именно это мы и намерены выяснить», – произнес дознаватель и предъявил Энрике несколько десятков рисунков баллистических ракет из арсеналов великих держав. Все картинки были одного размера, так что выбирать надо было по форме.
Фогата, однако, не замешкался. То, что он видел, врезалось ему в память. Без малейшего колебания он ткнул пальцем в советскую баллистическую ракету СРД.
«Длина?» – спросил дознаватель.
«Двадцать три метра».
