Текст книги "Призрак Проститутки"

Автор книги: Норман Мейлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 74 (всего у книги 89 страниц)

Харви слегка нагнул голову в сторону Терри и Джо-Энн.

– Девушки, – сказал Розелли, – пойдите-ка на палубу и позагорайте, хорошо?

Как только они вышли, Харви недоверчиво опустился на краешек большого круглого кресла и вытащил из чемоданчика маленькую черную коробочку. Включив ее, он произнес:

– Для начала нашей беседы скажу вам, что я приехал сюда не баклуши бить.

– Вполне понимаю, – сказал Розелли.

– Если вы подключили запись, лучше выключите ее и сидите спокойно. Если у вас где-то крутится магнитофончик, вы только зря потратите пленку. Эта черная коробочка не даст ничего записать.

И словно в подтверждение слов Харви из прибора раздалось легкое, весьма неприятное электронное гудение.

– Так вот, – продолжал Харви, – мне плевать, с кем вы раньше имели дело, теперь вы будете иметь дело со мной, и только со мной.

– Согласен.

– Слишком быстро соглашаетесь. У меня есть целый ряд вопросов. Если вы не дадите мне удовлетворительных ответов, я выброшу вас из проекта. А если попробуете поднять шум, отдам вас на съедение волкам.

– Слушайте, мистер ОʼБрайен, не грозите. Ну что вы можете мне сделать – убить? Я ведь уже побывал в том месте. – Он кивнул как бы в подтверждение своих слов и спросил: – Что будете пить?

– Ничего, я при исполнении служебных обязанностей, – сказал Харви, – нет, спасибо. Повторяю: мы знаем, почему вы в это ввязались. Вы нелегально прибыли в США, когда вам было восемь лет, и звали вас тогда Филиппо Сакко. Теперь вы хотите получить гражданство.

– Мне следовало бы его иметь, – сказал Розелли. – Я люблю эту страну. Миллионы людей, имеющих гражданство, ненавидят ее, а я, не имея паспорта, ее люблю. Я патриот.

– О том, чтобы провести меня или тех, кого я представляю, не может быть и речи, – сказал Харви. – Попробуйте выкинуть какую-нибудь штуку, и я живо вас депортирую.

– Вам нет нужды говорить со мной, держа палку над головой.

– Вы предпочли бы, чтобы я говорил за вашей спиной, что держу вас за короткие волоски?

Розелли рассмеялся. Веселился он один и тем не менее утихомирился не сразу.

– По-моему, мистер ОʼБрайен, – сказал он, – вы типичный мерзавец.

– Подождите, пока я вас вздую как следует.

– Выпейте чего-нибудь, – предложил Розелли.

– Мартини. Залейте лед виски, перемешайте и добавьте джина.

– А вам, сэр, – обратился ко мне Розелли, – чего бы вы хотели?

Я посмотрел на него и ничего не ответил. Быть элементарно нелюбезным с незнакомым человеком оказалось труднее, чем я ожидал. К тому же мне хотелось выпить. Розелли пожал плечами, встал и подошел к белому роялю. Мы с Харви продолжали молча сидеть. Розелли протянул Харви мартини. Себе он налил бурбона со льдом и виски для меня, которое поставил на столик рядом с моим креслом, – ловкий шаг со стороны Розелли, решил я, поскольку стакан с виски то и дело отвлекал мое внимание.

– Давайте рассмотрим проблему с положительной стороны, – сказал Розелли. – Что, если я все сделаю? Что, если Великан…

– Распутин.

– Что, если пуля попадет в цель?

– В таком случае, – сказал Харви, – вы получаете гражданство.

– За успех, – сказал Розелли, поднимая свой стакан.

– А теперь ответьте на мои вопросы, – сказал Харви.

– Давайте спрашивайте.

– Во-первых, как вы оказались причастны к этому проекту?

– Классик Боб явился ко мне.

– Почему?

– Мы знали друг друга.

– И как вы поступили дальше?

– Отправился к Сэму.

– Почему?

– Потому что мне надо было повидаться со Святым.

– Зачем?

– Вы знаете.

– Пусть вас не волнует, что я знаю. Отвечайте на мои вопросы.

– Святой – единственный, кто знает достаточно много кубинцев и может выбрать наиболее подходящего для этого дела.

– Сэм что-нибудь сделал?

– Помимо того, что все завалил? – спросил Розелли.

– Да.

– Проволынил. Подобрал нескольких человек. В общем, не потрудился как следует.

– Однако сумел устроить неприятности Классику Бобу с ФБР.

– Это вы сказали, не я.

– Зато вы сказали, что Сэмми все завалил, – сказал Харви.

– Я не знаю, что он там сделал. По моим расчетам, мы готовы были действовать. Распутин должен был слететь за борт до выборов Никсона в президенты. Потому я и задаю единственный вопрос: Сэм вставил палки в колеса?

– Мы говорим о тридцать первом октября прошлого года в Лас-Вегасе.

– Да.

– Значит, по-вашему, Сэм это сделал?

– Я бы не хотел говорить то, чего не могу доказать.

– Сэм похваляется, – сказал Харви, – будто работает с кем-то из моих коллег.

– Для человека, который должен держать рот на замке, Сэм слишком раскрывает его, – заметил Розелли.

– Почему?

– Тщеславие.

– Поясните, – попросил Харви.

– Однажды на арене появился еще один некрасивый маленький парнишка с некрасивой маленькой женой – так начинал Сэм. А теперь только и слышно, как он похваляется: «Мы, итальянцы, лучшие любовники в мире. Мы можем переплюнуть любого негра в самый его хороший день. Взгляните на доказательства».

– И кому же он такое говорит?

– Тупицам, которые его окружают. Но слухи-то разносятся. Слишком много он хвастает. Тщеславие. Он говорит: «Взгляните на доказательства. В мире два лидера: Кеннеди и Кастро». – Розелли осекся. – Извините. Вы не возражаете против употребления имен?

– Все в порядке, – сказал Харви. – Можете употреблять.

– Ну хорошо, – сказал Розелли, – так вот две свиньи – Сэмми и Фрэнк Фьорини – трахают девок Кеннеди и Кастро. Модена, может, и сосет Кеннеди, но за настоящим товаром она возвращается к Сэмми, говорит Сэмми. Я б сказал, у него слишком преувеличенное мнение о себе. Когда я только познакомился с Сэмом Дж., он ходил в черных туфлях и белых носках, причем всегда спущенных. Вот какой он был фрикаделькой.

– Спасибо, – сказал Харви, – вы нарисовали мне ясную картину.

– Сэм – большой человек в Штатах, – продолжал Розелли. – Чикаго, Майами, Лас-Вегас, Лос-Анджелес – тут ему дороги не переступай. А вот на Кубе – нет. Для Кубы ему нужен Святой.

– А Мэю?

– Он верен Ховарду Хьюзу.

– А разве Хьюз интересуется Гаваной?

– Кто ею не интересуется? Гавана способна снова превратить Лас-Вегас в пустыню.

– Все сходится, – сказал Харви. – Больше не имейте дела с Бобом и Сэмми. Считайте, что они не заслуживают доверия и вообще лишние.

– Слушаюсь. Согласен.

– Пьем до дна, – сказал Харви и протянул Розелли свой стакан. Когда тот его наполнил, Харви сделал большой глоток и сказал: – Теперь посмотрим на ситуацию с Сантосом.

– Он в меню, – сказал Розелли.

– Черта с два, – взорвался Харви. – Траффиканте работает с нами и работает с Кастро. Как вы можете ему доверять?

– Святой работает со многими людьми. Он работал и с Батистой. Он и сегодня близок с некоторыми из людей Батисты. С Масферрером и с Коли. У Святого друзья в самых разных организациях. Я могу назвать целую кучу. В Майами половина эмигрантов сражается с другой половиной, а Святой дружит со всеми. Он друг Прио Сокарраса и Карлоса Марчелло в Новом Орлеане – очень большой друг – а также Серджио Аркача Смита. Друг Тони Бароны и Тото Барбаро. Друг Фрэнка Фьорини. Он дружит с Джимми Хоффой и кое с кем из нефтяных толстосумов Техаса. Так почему бы ему не дружить с Кастро? И почему бы не дружить с вами? Он скажет Кастро то, что хочет ему сказать, и вам скажет столько, сколько сочтет нужным. Он выполнит ваше поручение и выполнит как надо; он выполнит поручение Кастро, и тоже выполнит как надо. По-настоящему он верен…

– Да, – прервал Харви, – так кому же он по-настоящему верен?

– Своим капиталам в Гаване.

– А как насчет Мейера?

– Сантос дружит и с Мейером. Мейер его не волнует. Если Кастро уйдет со сцены, казино достанутся Сантосу. Тогда он станет покрупнее Лански или Джимми Хоффы. Сантос вполне может стать Первым Номером в мафии. Это все равно что быть Вторым Номером в Америке. Прямо под президентом.

– Кто научил вас такому счету? – спросил Харви.

– На этот вопрос можно ответить по-разному. Давайте не будем уточнять.

– Будь я на месте Сантоса, – сказал Харви, – я бы примирился с существованием Кастро. Я бы так рассуждал: Кастро сидит там. Значит, он может дать мне казино.

– Да, но в таком случае вам пришлось бы управлять ими для Кастро.

– Очко, – сказал Харви.

– Кастро никогда не отдаст назад казино, – сказал Розелли. – Он их закрыл. Он пуританин до самого нутра. Я знаю Сантоса. Он пойдет с нами, чтобы покончить с Кастро.

– Ну, у меня есть некоторые сомнения, – сказал Харви. – Есть один маленький мерзопакостник, который так и пышет огнем, и зовут его Бобби Кеннеди. Он не идет ни на какой сговор. Сэмми, возможно, помог Джеку Кеннеди победить в Иллинойсе, однако ФБР преследует сейчас Сэмми. Эту азбуку Сантос сумеет разобрать.

– Сантос пойдет на риск. Как только Кастро умрет, у Сантоса окажется на руках немало карт.

Оба замолчали.

– Ну, хорошо, – произнес наконец Харви, – каким способом?

– Никакого оружия, – сказал Розелли.

– Но оружие сделает свое дело.

– М-да, – протянул Розелли, – вот только парень, который нанесет удар, хочет остаться живым.

– Я могу дать вам мощное ружье с глушителем и точностью прицела до пятисот ярдов.

Розелли отрицательно покачал головой.

– Сантос хочет таблетки.

– Таблетки слишком со многим связаны, – возразил Харви. – Кастро многократно предупреждали на этот счет.

– Таблетки. И они должны быть доставлены на следующей неделе.

Теперь настала очередь Харви пожать плечами.

– Продукт будет доставлен в указанный срок.

Последующие несколько минут они проговорили о поставке оружия морем группе эмигрантов, которых хотел вооружить Траффиканте.

– Я сам отдам приказ, – сказал Харви.

Он поднялся, спрятал шумовое устройство и обменялся рукопожатиями с Розелли.

– Я бы хотел, чтобы вы ответили мне еще на один вопрос, – сказал Харви.

– Пожалуйста, – сказал Розелли.

– Вы, случайно, не родственник Сакко, ну, Сакко и Ванцетти?

– В жизни не слыхал о таком, – ответил Розелли.

11

Попытка относиться к Розелли как к какой-то мрази, от которой хочется поскорее избавиться, крайне утомила меня – я чувствовал себя натурщиком, слишком надолго застывшим в одной позе. Харви, похоже, устал ничуть не меньше моего и на обратном пути не проронил ни слова, лишь то и дело подливал в стаканчик мартини из кувшина.

Когда мы вылезали из его «кадиллака», он произнес:

– Будешь докладывать его светлости – попроси: пусть окончательно согласует с Хелмсом насчет Траффиканте – да или нет. Такая тухлятина всю дорогу прет – я не намерен жрать все это в одиночку.

Я отправил шестистраничный отчет о разговоре с Рэлстоном-Розелли по каналу ЛИНИЯ/УПЫРЬ-СПЕЦШУНТ. Составляя донесение для Проститутки, я постоянно терзался вопросом, стоит ли посвящать во все это Киттредж.

Потом все же решил, что не стоит. Часть материала заведомо не подлежала разглашению. С другой стороны, я должен был поделиться с ней хотя бы отчасти. В итоге родилась такая вот беллетристика.

18 апреля 1962 года

Дорогая Киттредж!

Происходят самые невероятные события, и мне уже ясно, почему Харви не хотел видеть меня своим адъютантом, а Хью считал это целесообразным. Прошу вас: ни в коем случае даже намеком не дайте его милости заподозрить, что вам известно то, что я сейчас расскажу, ибо речь идет о пороховой бочке – замышляется попытка похищения Фиделя Кастро. Если она удастся, мы переправляем его в Никарагуа целым и невредимым, а там Сомоса – большой любитель саморекламы – возьмет ответственность на себя. Да, это тот же самый («Кто? Мы?») сценарий, что и в заливе Свиней, но на этот раз он может сработать. В Никарагуа Кастро отдадут под суд. Специально под это дело будет издан закон, по которому латиноамериканскому государственному деятелю, открывающему доступ в наше полушарие советскому коммунизму, можно инкриминировать самое серьезное должностное преступление. Задумано это с тем, чтобы с помощью грандиозного театрального действа показать Кастро заурядным преступником, а не мучеником за веру. И это, конечно, породит на Кубе полнейшее замешательство.

Риск, разумеется, очевиден. Больше всего мы боимся, что в ходе операции Кастро будет убит, поэтому Харви занят сейчас поиском особо надежных исполнителей-латинос. Вместе с тем мне теперь понятно, почему он отнесся к моему подключению без особого восторга. Это явно не моя стихия. С другой стороны, учитывая все ставки, Хью, по всей видимости, хотел иметь на этом месте человека, чьим докладам о намерениях Харви он в состоянии полностью доверять.

Я буду сообщать дальнейшие детали по мере продолжения наших бесед с различными эмигрантскими группами крайнего толка. Следующее письмо будет, предположительно, более пространным. Кстати, называйте операцию ИКРА.

Преданный фактам и вам, мэм,

Херрик.

Все это вранье меня не коробило. По правде, я даже порадовался собственной изобретательности. Если Кастро будет убит, я смогу списать это на неудавшееся похищение; если же ничего не произойдет – что ж, значит, задача оказалась неподъемной.

В тот же день я получил от Киттредж письмо. Приведу из него лишь отрывок.

Не смущайтесь, если в последнее время мой слог кажется вам слишком высокопарным. Причина моего желания знать как можно больше о ваших нынешних занятиях не в том, что я страдаю от навязчивого фаустовского комплекса объять необъятное и, познав механизм управления в совершенстве, предупредить братьев К. об опасностях, – нет, мои намерения куда скромнее, так что давайте забудем о моем патетическом заявлении в предыдущем письме. Скажу честно: мне просто необходимо знать как можно больше обо всем на свете, если я хочу написать о взаимоотношениях Альфы и Омеги в разных областях бытия. Я, разумеется, выхожу в свет и общаюсь с людьми, но по-прежнему знаю слишком мало о том, как на самом деле действуют ключевые механизмы в нашем суровом и пугающем реальном мире.

Этот абзац вызвал у меня удручающие мысли. Киттредж уверяла, что хочет понять, как действуют реальные потайные механизмы бытия, а я конструировал для нее некий сюрреалистический агрегат. На память пришла цитата из книги с позабытым названием: «В моменты наибольшего сближения нас отвращает друг от друга ложь, и мы бредем на ощупь к осознанию ошибочности наших прежних схем».

Я разволновался. Пришлось напомнить себе, что она тоже не профан в подобного рода играх, подчас достаточно малосимпатичных. Я послал ей коротенькую записку:

19 апреля 1962 года

Киттредж.

Прошло уже несколько месяцев. Что же вы все-таки хотели рассказать мне про Модену? Полуроманы лучше всего умирают, если их предать земле.

21 апреля 1962 года .

Гарри, дорогой мой!

Примите десять тысяч извинений. Просто не было времени написать так подробно, как того заслуживает предмет. У меня лежат целых тридцать страниц расшифровки, с которыми вы незнакомы, поэтому я борюсь с соблазном послать вам все как есть, но помню, что обещала выжимку, и обещание сдержу. Повремените немного.

Пожалуйста, держите меня в курсе ИКРЫ. Не могу до конца поверить вашему последнему письму. Неудивительно, что Толстяк оброс легендами. А Хью! Какое счастье для общества, что он не стал главным преступником.

23 апреля 1962 года

Киттредж, пишу это в жуткой спешке.

Три дня назад я слетал в Вашингтон, получил в Технической службе снотворное, которое будет использовано в ИКРЕ, и уже к вечеру вернулся обратно. На следующий день мы с Харви встретились в коктейль-холле Майамского аэропорта с италоамериканцем, представляющим никарагуанскую сторону. Этот тип, известный у нас под именем Джонни Рэлстон, был в превосходном шелковом костюме с серебряным отливом в тон волосам, туфлях из крокодиловой кожи и с массивными золотыми часами на руке. Харви, как обычно, был в черном костюме с пятнами пота под мышками – там, где кобура, – и в белой рубашке, которая пузырилась из-за второго пистолета, который он носит под ремнем. А я – в цветастой рубашке навыпуск – чувствовал себя просто нелепо. Харви пил, как обычно, двойной мартини, Рэлстон потягивал «Столичную» со льдом, и четыре капсулы благополучно переместились из моего кармана в карман Рэлстона.

Покончив с напитками, мы направились на автостоянку аэропорта, где Харви показал Рэлстону фургон. Я самолично арендовал в шесть утра эту фуру и помог загрузить ее винтовками чешского производства, восточногерманскими пистолетами, различной взрывчаткой, детонаторами, рациями плюс превосходным локатором со склада в ДжиМ/ВОЛНЕ – всего примерно на пять тысяч долларов. Харви незаметно передал Рэлстону ключи от машины, и мы разъехались в разные стороны. Я в очередной раз убедился, что даже самые «чистые» трансферты подобного рода вызывают у Харви холодный пот.

А ближе к вечеру Харви пережил потрясение другого рода. Бобби Кеннеди заехал часа на два осмотреть ДжиМ/ВОЛНУ, и Харви повел его на экскурсию по залам и кабинетам «Зенита». Нет смысла повторять, что они друг друга терпеть не могут. Когда они зашли к шифровальщикам, Кеннеди оторвался от Харви и стал просматривать свежие ленты с декодеров. Одно из сообщений особенно заинтересовало его – по-видимому, информация, которую он мог использовать, чтобы высечь на очередном заседании Особую усиленную группу, – короче, он оторвал кусок ленты и направился к выходу.

Харви рванул за ним вдогонку.

«Эй, мистер! – заорал он. – Погодите! Куда это вы направились с этой бумагой?»

Кеннеди замер как вкопанный, и Харви чуть было не налетел на него. Наконец-то подвернулась возможность отплатить Бобби за бесконечные выволочки на совещаниях ОУГ.

«Генеральный прокурор! – взревел дождавшийся своего часа Харви. – А вам известно, сколько служебных пометок и оперативных кодов содержит это сообщение? Я не могу выпустить вас из помещения с этой бумагой!»

С этими словами он одной рукой схватил злосчастную шифровку, а другой разжал Бобби пальцы. Ума не приложу, чем вся эта история может закончиться.

Ваш

Г.

25 апреля 1962 года

Дорогой мой Г.

Примерно месяц назад мы с Хью были приглашены поужинать в Белый дом, а перед самым нашим уходом Джек отвел меня минут на десять в сторонку и под большим секретом поведал, что накануне, за обедом, имел чрезвычайно любопытную беседу с Эдгаром Гувером. Не знаю, почему именно меня он выбрал в наперсницы, – вероятно, его привлек мой целомудренный облик! Но мы-то с вами знаем, какой Джек сделал неудачный выбор! Так уж я устроена – секреты во мне, подобно опухолям, надолго не задерживаются. Я собралась было поделиться этой новостью с Хью, но, немного помучившись, не стала.

Теперь вот мне вздумалось поведать об этом вам. Меня жжет этот секрет, вызывая лихорадку. Я почти не сомневаюсь, что Гувер рассказал Джеку о Сэмми Дж. и Модене. Те расшифровки, которых вы еще не видели, могли дать Гуверу повод для разговора.

Вы, конечно же, понимаете, что Модена, независимо от того, какую обиду она пережила прошлым летом, когда Джек, по сути дела, обвинил ее в болтливости, очень обрадовалась, получив в конце августа новое приглашение в Белый дом, – она была счастлива, судя по разговору с Вилли. По словам Модены, Джек признался ей в любви. Это не слишком правдоподобно. Полли Гэлен Смит говорила мне по секрету, как об одном из достоинств Джека, что он никогда не путает секс и любовь. Он как-то сказал Полли, что женщина с самого начала должна понимать, идет ли речь о любви или нет. Тем не менее Джек необъяснимым образом действительно привязан к Модене – возможно, она соответствует его нереализованным потребностям: с ней он беззаботный повеса Омега, влюбленный в солнце, море и веселое времяпрепровождение, предпочитающий вихрем мчаться по склону на лыжах или податься в палубные матросы на яхте в Ньюпорте, а вместо этого он должен, застегнувшись на все пуговицы, тянуть лямку президентствующей Альфы.

Однако после одной-двух суббот потепления – «бабьего лета» их романа – в отношениях Джека и Модены наступает холодная осень. Его снова начинает беспокоить спина.

Впечатление, безусловно, такое, что, как любовники, они уже миновали апогей. Теперь, как Модена признается Вилли, «он хочет, чтобы в постели все делала я одна».

«Ты ведь уже говорила мне, – вспоминает Вилли, – что он обычно валится с ног от усталости».

«Верно, – подтверждает Модена, – только теперь ему нравится разыгрывать безмерную усталость».

Это самая мерзкая фраза, какую когда-либо произносила Модена по поводу взаимоотношений с Джеком, но вот, в конце ноября, она высказывается еще определеннее: «При мысли, что позвонят из Белого дома, меня в дрожь бросает. Я люблю Джека, но встречаться с ним там мне не слишком приятно».

Гарри, я понимаю, что она имеет в виду. В Белом доме, хоть он и является историко-патриотическим символом, действительно царит гнетущая, строго размеренная атмосфера зала суда. Мне кажется, это оттого, что старый особняк пережил на своем долгом веку бесконечную цепь тяжких компромиссов и оказался невольным свидетелем ничтожества слишком многих могущественных политических деятелей. Я, возможно, несколько утрирую негативные аспекты, но ведь и Полли Гэлен, которой тоже случалось бегать туда на свидания, высказала предположение, что Белый дом дурно влияет на Джека. Она как-то сказала, что, «по всей видимости, Белый дом, как вампир, высасывает из жильца аппетиты».

Все это время Модена встречается с Джанканой чаще, чем прежде, но не то чтобы регулярно. Он не слишком надежен. Например, в октябре, всего через два месяца после того, как они впервые разделили ложе, Сэм переключил внимание с Модены обратно на Филлис Макгуайр и целый месяц мотался с певицей по Европе. Одно из двух: либо мистеру Дж., как и Модене, необходимы две интрижки одновременно, либо он разозлился на Модену за то, что она продолжает встречаться с Джеком. Как бы то ни было, я в конце концов обнаружила, что их альянс так и не увенчался естественным соитием. В свое время это казалось мне очевидным, на самом же деле я просто как следует не вчиталась в важный пассаж из расшифровки ее разговора с Вилли от 16 августа:

«Модена. Ну вот я наконец сказала Сэму „да“.

Вилли. Трудно представить себе, как он согласился ждать столько месяцев.

Модена. Да уже больше года прошло. И каждый день – шесть дюжин желтых роз.

Вилли. Тебе не надоело возиться с такой прорвой цветов?

Модена. Ничуть, всегда хотелось еще и еще.

Вилли. Ну и как оно – с Сэмом?

Модена. Хотелось еще и еще.

Вилли. Неужели правда?

Модена. Там было все, практически все.

Вилли. Что значит „практически все“?

Модена. Сама догадайся».

Как я уже сказала, тут я не разглядела, что она имеет в виду набор утех, а не качество исполнения. После этой единственной невразумительной фразы Модена довольно долгое время не упоминает о своих отношениях с Сэмми вообще, хотя Вилли то и дело пытается узнать побольше. Вот отрывок из их разговора в начале ноября:

«Вилли. То он просит твоей руки, то вдруг исчезает со своей певичкой – как это понимать?

Модена. Он жутко расстроился, когда я сказала, что Джек у меня по-прежнему на первом месте.

Вилли. Но ты же говорила, что Сэм в этом деле получше Джека.

Модена. Сэм более экспансивен. Он щедр в любви. Пылок, изобретателен. Это все равно что есть дивное итальянское блюдо из одной тарелки.

Вилли. А там – улица с односторонним движением, да?

Модена. Да, но женщина на этой улице – я. И Сэму это известно. Сэм знает, что нас с Джеком объединяет кое-что, чего нет и не будет с ним.

Вилли. И что же это?

Модена. Концовка».

Я избавляю вас от трех последующих страниц – существенно лишь то, что, как выяснилось, «концовка» – это, в сущности, начало. Модена ни разу не позволила Сэму войти в нее. Итак, тремя страницами ниже:

«Вилли. Это же немыслимо!

Модена. Мы проделали все, кроме…

Вилли. А как же он смог произвести такое впечатление?

Модена. А так даже лучше. Иногда мне кажется, что такой секс гораздо естественнее.

Вилли. Твоей многоопытности можно только позавидовать».

Вернувшись из Европы, Сэм устраивает для Модены в Чикаго настоящий фейерверк удовольствий. Куда бы они ни пришли – везде ее обхаживают как королеву. В постели же – «все, кроме». Не стану судить ее. Я вспоминаю, как когда-то давно огорошила вас признанием, что и у нас с Хью преобладает «итальянский вариант». Тем более странно, что я так и не смогла до конца раскусить Модену.

Ой, оказалось куда позже, чем я думала. Завтра я расскажу вам о втором, и уже окончательном, совращении нашей героини. Потерпите.

Привет.

Киттредж.

12

Обещанное письмо пришло на другой день, но его уже нет. Я прочел его и немедленно уничтожил.

Я об этом почти не жалею. Оно заставило меня осознать, как остро я переживал потерю Модены. Боль этой утраты, казалось, пронзала меня насквозь, до кончиков пальцев, которыми я запихивал листки в щель бумагорезки. В этот момент я ненавидел Киттредж за то, что она не поскупилась на подробности.

Так или иначе, оно погибло – одно из лучших писем Киттредж перестало существовать, хотя, сохрани я его, моя литературная задача была бы сейчас куда проще. Много лет спустя – в 1978 году – я все же раздобыл (через помощника одного сенатора) копию расшифровки, которая вдохновила Киттредж на то злосчастное письмо, и этого, надеюсь, достаточно. Я постараюсь обойтись без лишних эмоций, тем более что с тех пор прошло уже целых шестнадцать лет. В январе 1962-го родители Модены попали в аварию. Ее отец резко крутанул на большой скорости руль, машину занесло, перевернуло, и они оказались в кювете. Мать отделалась ушибами, а отца нашли без сознания, в коме, и вопрос был лишь в том, сколько он в этом состоянии протянет – несколько дней или лет.

Модена поразительно остро переживала случившееся. Судя по признанию, которое она сделала Вилли, она всю жизнь ненавидела отца. Напившись в очередной раз, он всячески измывался над матерью. Тем не менее она чувствовала, что в чем-то с ним схожа. После трагедии, к концу недельного пребывания дома, она рыдала в объятиях матери, понимая, что ей уже никогда не суждено сблизиться с ним, а она всегда считала, что рано или поздно это произойдет.

Вернувшись на работу, она, однако, вскоре пришла в себя и теперь уже сама удивлялась, как мало тревожит ее состояние отца. Потом, спустя неделю, во время трехдневного посещения Чикаго, она внезапно почувствовала, что находится на грани нервного срыва. Она не могла заснуть – ей казалось, что отец только что скончался; его тень мерещилась ей в темноте. Утром она позвонила домой, в Гранд-Рапидс, – он был жив, по-прежнему в беспамятстве, но жив. (Между прочим, Киттредж в своей монографии «Полуфазы скорби у раздвоенной личности» впоследствии утверждала, что скорбь, как и любовь, у Альфы и Омеги крайне редко выражаются в одинаковой степени. Далее говорилось, что в наиболее запутанных случаях, когда в психике происходят позиционные войны за право на скорбь, появление призраков встречается достаточно часто.)

На следующую ночь привидение явилось опять, и это окончательно добило Модену. Джанкана, которому никогда не дозволялось оставаться у нее до утра, поднялся в номер, чтобы идти вместе завтракать. Сразу почуяв, насколько она не в себе, он пообещал, что сделает несколько звонков, а потом посвятит ей весь день.

На этот раз, однако, он изменил привычке и не стал таскать ее с собой по барам и клубам на деловые встречи, а прихватил корзину – несколько бутылок вина, кварту виски и лед – и спокойно предложил устроить «бдение», что поможет ей похоронить призрак ее полуживого отца. При этом Джанкана заверил Модену, что и в этом деле знает толк.

Усевшись за баранку своего старого седана, он доверительно сообщил Модене, что ее отец и он – родственные души, ибо он, Сэм, мог бы стать мотогонщиком; в подтверждение своих слов он резко дал газу, и они на бешеной скорости понеслись по обшарпанным рабочим предместьям западного Чикаго, на полном ходу делая крутые виражи и показывая ей, как надо тормозить в последний момент.

– Уметь надо. Я мог бы стать каскадером, – хвастался Джанкана. – Твой отец тоже.

Он остановил машину на Саут-Эшленд-авеню у приземистой темной церквушки с неожиданно пышным названием – храм Святого Иуды Фаддея.

– Это место, – сообщил Джанкана, – названо не по имени Иуды-христопродавца, а в честь святого Иуды-апостола. Это святой на особый случай – для тех, кто безнадежен, обречен.

– Я не обречена пока, – возразила Модена.

– Скажем так: он всем помогает, у кого что-то не так. Моя дочка Франсина была почти что слепа, так я ее сюда привез. Сам-то я в церковь не ходок. Но тут уж отмолил полные девятины – девять раз приезжал, и Франсина, можно сказать, прозрела – контактные линзы, и порядок. Так что, видно, недаром говорят, что святой Иуда как раз по этой части – заступник за тех, кто потерял всякую надежду.

– Я еще не совсем отчаялась.

– Ты, конечно, нет. Речь идет о твоем отце – он и есть тот самый особый случай.

– Ты уверен, что я смогу повторить твой подвиг?

– А тебе и незачем. Я уже отслужил девятины. Теперь я – посредник.

Она опустилась на колени в одном из приделов и помолилась, страдая от присутствия других прихожан.

«Там были сплошь калеки, – рассказывала потом Модена Вилли, – были среди них просто безумные. В молельне царила какая-то потусторонняя атмосфера. Мне вдруг померещилось, что отец где-то рядом, совсем близко, и он вне себя от ярости. „Ты молишься за то, чтобы я умер“, – будто бы прошипел он мне в ухо, но все это происходило где-то далеко от меня, словно я находилась в пещере и уже немного в ней освоилась. Такая уж там, в этой церкви, обстановка. Как в пещере. У меня было такое впечатление, что я попала в одну из древних христианских пещер. Возможно, так казалось из-за почти голых стен. Церковь-то бедная».

Модена с Джанканой вышли из церкви, и он повез ее на кладбище – на название его Модена не обратила внимания, – там, сказал Джанкана, лежит его жена Анджелина. В полумраке роскошного склепа – изысканное освещение, постоянная температура – он поставил корзину на каменный пол у мраморной скамьи, на которую они с Моденой сели. Пока они ели и пили, Джанкана почти дословно повторил свой рассказ о жизни с Анджелиной. Она была низкорослая, тощая и к тому же с искривленным от рождения позвоночником. Но, несмотря на все это, он ее любил. Анджелина, однако, его толком не любила, вернее, полюбила лишь годы спустя.

– Она никак не могла забыть своего жениха, который внезапно скончался совсем молоденьким. Хранила верность его памяти, так что пришлось потрудиться, чтобы ее снова отвоевать, и все-таки мне это удалось. После смерти она много раз являлась мне по ночам. Честное слово. Она меня сюда звала, и я приходил. – Он все говорил и говорил, они ели и пили, а потом начали целоваться.

Здесь я приведу отрывок из записи разговора с Вилли.

«Вилли. Неужели вы с ним целовались прямо в склепе?

Модена. А что в этом зазорного? Ты и представить себе не можешь, как тянет почувствовать живые человеческие губы, когда у тебя трагедия в семье.