Текст книги "Призрак Проститутки"

Автор книги: Норман Мейлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 89 страниц)

– Похоже, он считает Берлин тем местом, где мне следует быть.

– Почему?

Я почувствовал, что краснею. Я не знал, в какую сторону свернуть.

– Он говорил, что именно здесь много чего происходит.

– Хаббард, а твой отец говорил тебе что-нибудь про ВКью/КАТЕТЕР?

– Нет, я не знаю, что это или кто это.

Я действительно этого не знал, и хорошо, что так. Билл Харви, казалось, реагировал на твое словоизвержение с точностью детектора лжи.

– Думаю, ты говоришь правду, – сказал он. – Отлично.

В следующий момент я, однако, догадался, что ВКью/КАТЕТЕР означает, по-видимому, берлинский туннель. Если между операцией и ее кодовым названием можно установить связь по аналогии или образному сопоставлению, это не считалось удачным, но я понял, что ВКью/КАТЕТЕР во вкусе Короля Уильяма.

А он снова оглядел меня с ног до головы и сказал:

– Твоя пасть способна не раскрываться слишком широко?

– Я вообще-то неразговорчив. Мои кузены обижаются на то, что у меня рот на зажимах.

Харви вытащил револьвер из левой подмышки, открыл барабан, вынул пули, повернул цилиндр, снова вставил пули, закрыл казенную часть и сунул револьвер назад в кобуру. Из-под мышки на меня снова смотрела рукоятка револьвера. Он совершил эту процедуру легко и изящно, словно это была чайная церемония.

– Я собираюсь тебя использовать, – сказал он. – Ты еще недостаточно навострился, чтобы выпускать тебя на улицу, но я просмотрел часть материала, который ты получил от гостиничных работников. У тебя есть чутье для работы с сетью. Не всем это дано.

– Понял.

– Можешь, если хочешь, сказать «дассэр».

– Дассэр.

– Когда это начнет действовать мне на нервы, я тебе скажу.

– Есть.

– Что тебе говорили в Городском центре? Насчет моих требований.

Никто мне ничего не говорил. Однако у меня было такое чувство, что стоит придумать какой-то ответ.

– Говорили, что вам нужен поди-подай. Хороший поди-подай.

– Мне нужен отличный парень, но я соглашусь и на хорошего.

– Если вы имеете в виду меня, то уж я постараюсь.

– Сначала выслушай, что от тебя требуется. Мне поди-подай нужен не для того, чтоб он бегал за кофе. Он будет ездить.

– Сэр?

– Будет сидеть со мной в моем пуленепробиваемом «кадиллаке» из ультравысококачественного сплава, который, столкнувшись с советским бронебойным «ХРФ-70», окажется столь же пулепробиваемым, как сверхвысококачественная мокрая газетная бумага.

– Дассэр.

– Тебя могут убить, когда ты будешь сидеть рядом со мной. Советские ракеты весьма действенны. А их эквивалент совсем не похож на то, чем располагаем мы. У них оптический прицел имеет на конце цилиндрик размером с трехсотмиллиметровую телефотолинзу. Ты понимаешь, что я говорю?

– Думаю, что да.

– Как ты себе это представляешь?

– Террорист может одеться под фотографа. На перекрестке он может открыть свой ящик, вытащить базуку и дать залп по вашей машине.

– А ты сидишь рядом со мной.

– Дассэр.

Он хохотнул. И снова мокрота забулькала у него в горле. Мне на ум невольно пришла машина, которая продает драже в увеселительном парке. Когда мокрота поднялась вверх, Харви аккуратно выплюнул ее в платок и закурил сигарету. Руки у него были под стать изящному ротику, и он изысканно держал сигарету кончиками двух пальцев, подносил влажный конец к своему рту купидона и, вытянув губы, глубоко затягивался.

– Когда дверцу машины откроют, – продолжал Харви, – ты не всегда будешь выходить первым. Почему?

– Я не знаю ответа.

– Первым выходит охранник. Снайпер будет ждать второго человека. Что ты скажешь, Хаббард? Побоишься получить разрывную пулю в уязвимое место?

– Нет, сэр.

– Хорошенько посмотри на меня. Ты хотел бы умереть, сидя или стоя рядом с таким человеком? – Он произнес это так тихо, что я даже перегнулся через стол.

– Вы мне не поверите, если я скажу, что почел бы за честь.

– Почему? – не отступался он.

– Учитывая то, что вы совершили для нашего дела, мистер Харви, моя жертва не была бы бессмысленной.

Он кивнул.

– Тебе двадцать три?

– Дассэр.

– Для такого младенца ты неплохо добираешься до сути дела. Если хочешь знать правду, я попросил жену взглянуть на тебя, потому что мне понравилось, как ты пишешь свои докладные. И ты получаешь это место не потому, что понравился моей жене, а потому, что, как я считаю, ты можешь мне помочь. Закончи то, что ты делаешь в Городском центре, потом возьми младшего офицера, который приехал после тебя, введи его в курс твоих обязанностей и явись сюда в понедельник в девять утра для работы со мной. – Он приложил по пальцу к каждой стороне носа, как бы концентрируя все мысли. – Прекрати заниматься немецким. Ближайшие два-три дня поупражняйся в стрельбе. У нас есть договоренность с армией пользоваться их тиром в клубе для младшего комсостава. Поработай там несколько часов до понедельника. – Он поднялся, чтобы пожать мне руку, затем чуть скособочился и испортил воздух. – У французов есть для этого специальное словцо, – сказал он.

2

Я так добросовестно поднатаскал свою замену, что к концу недели он выполнял мою работу не хуже меня. А возможно, и лучше: он лучше меня знал немецкий. Каждое утро я неукоснительно отправлялся практиковаться в стрельбе из пистолета и начал думать, что могу стать приличным стрелком. Я представлял себе, как мистер Харви попадает в засаду, из которой он спасается по дороге, проложенной моей хладнокровной меткой стрельбой.

В понедельник в девять утра я явился к БОНЗЕ в контору. В тот день я не ездил в его черном «кадиллаке». Вызова не поступило. Весь день я просидел за моим новым столом, столь же пустым, как на моей работе в военном ведомстве; мистера Харви я увидел лишь во вторник днем. Проходя по коридору, он заметил меня, что-то недовольно буркнул, как бы желая сказать: «Что, черт побери, мы будем с тобой делать?» – и быстро удалился. В среду я вообще его не видел. Я сел на телефон и принялся обсуждать с парнем, сменившим меня, агентурную сеть в Восточном Берлине. Я скучал по Городскому центру.

В четверг днем мистер Харви тяжелой поступью, враскачку, быстро вошел в помещение, отыскал меня глазами, дернул большим пальцем, показывая, чтобы я следовал за ним, и я уселся рядом на заднее сиденье «кадиллака». У меня не было времени взять пальто, и я чувствовал холод февральского дня всякий раз, как приходилось вылезать из машины и куда-то идти с Харви.

Он затеял вендетту с Госдепартаментом и теперь пользовался любой возможностью все больше и больше расширять функции базы в Западном Берлине. Хотя мы по-прежнему занимали большое крыло в консульстве, где сидели почти все наши административные работники, Харви презирал консульство, что нашло свое выражение в том, как он прозвал его – Украина.

– Скажи главной заднице по снабжению в Украине – как его там звать?

– Фергюсон, – говорит помощник.

– Скажи Фергюсону, чтобы приступил к выполнению полученного по телеграфу заказа.

Помимо Украины, мы размещались в Городском центре, в БОНЗЕ, в ГИБРАЛТЕ и имели еще семь конспиративных квартир, а также бюро переводов возле Английского сада, именуемое ХРУСТИКИ, и еще одно звено возле аэропорта Темплхоф, названное ТРЕПЫХАНЬЕ (по-видимому, в знак того, что в работе таможни всегда происходят сбои). Кроме того, мы посещали еще с десяток мест, играющих вспомогательную роль. Мест самых разных – начиная с экспортно-импортного банка и кончая экспортером колбасных изделий. И все это мы объезжали. В моем представлении поездки с шефом, должно быть, походили на объезды, которые совершал генерал Пэттон[23]. Возможно, Джордж Пэттон служил Биллу Харви образцом для подражания. Отец как-то сказал мне, что Пэттон мог судить о боевом духе подразделения, проехав на своем джипе по периметру его расположения. Однажды, посещая полевой госпиталь, он закатил пощечину солдату, который показался ему симулянтом. Что-то в плаксивом голосе больного навело генерала на мысль, что человек этот болен душевной болезнью, которая может подорвать дух Третьей армии. «Инстинкт никогда не подводил Пэттона, и он поступил соответственно», – сказал тогда мой отец.

Харви тоже всегда подмечал, что в том или ином месте не так. Это мог быть сломанный телеграф или телефонный коммутатор, больная секретарша или то, что начальник сектора собирается подать в отставку. Заметив это, Харви тотчас принимал меры. «Я хочу, чтоб ты подписал контракт еще на два года работы в Берлине, – говорил он начальнику сектора, – ты нам нужен», а уходя, отпускал на день больную секретаршу. Он мог дать пинка телеграфу, и, случалось, машина начинала работать. Он мог идти по коридору, где за восемью заваленными бумагами столами работало восемь младших сотрудников, остановиться возле одного из них, взять только что поступившую телеграмму, кивнуть, сказать: «Эта операция через пару дней начнет разворачиваться – следи за ней» – и двинуться дальше. Он мог бы быть богом, если бы бог был таким же высоченным, широким в талии и с выпученными глазами. Кстати, бог пил как рыба и почти не спал. Прошло какое-то время, прежде чем я понял, что положительные качества Харви часто оказывались его пороками. Он не был эффективен. Если инстинкт не подсказывал ему, как решить проблему, он мог не решать ее вообще. Но какой у него был инстинкт! Однажды, сидя в «кадиллаке», он сказал мне:

– Я собирался дать тебе какое-то задание, когда вызвал к себе. Теперь забыл какое. – Он уставился на меня, поморгал своими налитыми кровью глазами и сказал: – Ах да, КУ/ГАРДЕРОБ.

– КУ/ГАРДЕРОБ, сэр?

– Повисло незаконченное дело. Это не дает мне покоя. Мне нужен шустрый малый, который довел бы его до конца. – Он поднял руку при виде недоуменного взгляда, который я изо всех сил постарался изобразить. – Я сейчас тебя просвещу, – сказал он.

Как я понял при первой же поездке, я был нужен мистеру Харви не только как стрелок с пистолетом. У шофера между передними сиденьями был установлен дробовик, а охранник, сидевший на месте пассажира, держал в руках пулемет Томпсона. Я не раз услышу, что излюбленным орудием мистера Харви для стрельбы на близком расстоянии является «томпсон». «Это часть того, что я унаследовал от ФБР», – сообщил он мне. А сейчас, словно опасаясь, что сказал лишнее для чужих ушей, Харви нажал на кнопку, и между нами и шофером поднялась стеклянная стена. Тогда он тихо прошептал:

– Возможно, мы имеем дело с нарушением безопасности. Я поручаю тебе заняться предварительной разработкой.

– Отлично, – сказал я.

– Просто надо взять бумажный след, – продолжал он. – Суть дела такова. Берлинец по имени Вольфганг, студент, богема, один из наших мелких рыбешек, года два тому назад устроил заваруху на улице и бросил несколько камней в советское посольство в Бонне. Это подхватили телеграфные агентства. С тех пор мы пришли к выводу, что Вольфганг работает на две стороны.

– На восточных немцев или на КГБ?

– По всей вероятности, на восточных немцев. Половину фрицев, находящихся у нас на подпитке, подкармливает и Штази. В этом можно не сомневаться. Ну и ладно. Половина западногерманской разведки тоже работает на нас. В любом случае это небольшой навар. Содержание тысячи мелких рыбешек, как показывает проверка, стоит куда дороже, чем вся информация, которую они поставляют.

– Ясно. – Я сейчас подумал о работе, которой занимался последние две-три недели.

– Они как насекомые, – продолжал Харви. – В спокойные времена разбегаются подкормиться во всех направлениях. Не стоит за ними и следить. Но если полчище насекомых вдруг ринулось куда-то единым строем, на какие мысли это тебя наведет?

– Грядет буря?

– Угадал, малыш. Значит, движется что-то крупное и военное. Если русские когда-нибудь захотят выкурить нас из Западного Берлина, мы будем заранее об этом знать. Для того-то и существует мелкая рыбешка – большая рыба при этом поджаривается.

Он протянул руку, вынул шейкер из ведерка со льдом и налил себе полный стакан мартини. От его руки невозможно было оторвать взгляд, ибо кисть его реагировала на каждую выбоину на дороге лучше, чем рессоры машины. Из стакана не пролилось ни капли.

– Ну ладно, – сказал он, – мы поддерживали контакт с Вольфгангом, и он периодически у нас отмечался. Как я уже сказал – мелкая рыбешка. Я не думаю о Вольфганге, ложась спать. То есть не думал, пока у нас не произошло промашки. ВКью/КАТЕТЕР, как ты, наверное, понял, наше самое чувствительное место в плане безопасности. Я не разрешаю людям, которые там работают, даже купить себе окорочок.

– Окорочок?

– Ну, задницу. Слишком это рискованно с точки зрения безопасности. Если кто-то из них проводит с кем-то ночь, он обязан наутро представить службе безопасности подробный отчет. Словом, есть закон в бюрократии, который работает как часы. Чем больше ты страхуешься от случайностей, тем чаще они случаются. Один из наших ребят оказался тайным гомосексуалистом. Он является к нам и признается, что имел сношение с немцем. Зовут этот окорочок Франц. Как Франц выглядит? Молодой, стройный, ничем не примечательный брюнет. Такое описание подходит по крайней мере к четыремстам восточноберлинским агентам, западноберлинским агентам и известным нам двойным агентам. Мы можем показать фотографии большинства из них. Так что нашему мальчику придется просмотреть кучу фотографий. А нам нужно, чтобы он вернулся к работе. Он специалист, и мы не можем допустить, чтобы он терял зря время. Только тут он делает еще одно признание. «Да, – говорит он, – Франц расспрашивал меня про мою работу. Я, естественно, ничего ему не сказал, но он хотел знать, имеет ли моя работа какое-то отношение к ВКью/КАТЕТЕРУ! Франц сказал, что с ним можно об этом говорить, потому что он проверен американцами. Он тоже работает на них!»

После этого последовал большой глоток мартини.

– Уж можешь поверить, – продолжал Харви, – мы заставили нашего специалиста попотеть. Он просмотрел, наверное, три сотни фотографий, прежде чем остановился на Вольфганге. Вольфганг – это Франц. Тогда мы просмотрели наш индекс за тридцать дней, и наш индекс за шестьдесят дней, и наш индекс за сто двадцать дней – ни единого сообщения от Вольфганга. Такое едва ли могло быть. Вольфганг был активным панком. Он любил получать денежки. Все, что у нас есть, – это несколько счетов, которые мы еще не оплатили, потому что они присланы из Гамбурга. Не из Берлина. При более пристальном рассмотрении выясняется административный кошмар, чего мы всегда боимся. Наши досье так быстро разрастаются, что заполнили все отведенные для них помещения. И какой-то идиот среднего уровня в Украине решил отослать в Вашингтон индексы за тридцать, шестьдесят и сто двадцать один день. А следовало лишь арендовать еще одно здание, и все материалы были бы у нас под рукой, но наши бюджетные лорды не разрешают этого. Аренда за здания выплачивается на месте. Поэтому она зафиксирована в бюджете. Ты не можешь потратить два десятипенсовика на аренду, когда у тебя записан всего один. Вот воздушные перевозки – другое дело. Воздушные перевозки записаны в бюджет военно-воздушных сил, а не в наш. И военно-воздушным силам наплевать, сколько мы потратим. Миллиардеры не считают прыщи у посудомойки. Короче говоря, уйма досье одним росчерком пера какого-то несмышленыша из Украины была отослана в Вашингтон без консультации с моей конторой. Он знал только, что ему надо найти свободное место для БОНЗЫ. Должно быть, считал, что оказывает мне услугу. Можешь такому поверить? Целые тюки потенциально важнейшего материала были отправлены по воздуху в Экспедиционную в Тараканьей аллее, чтобы высвободить немного места здесь. Он снова глотнул мартини.

– Итак, надо найти Вольфганга. Этот гнус из КАТЕТЕРА мог рассказать Вольфгангу куда больше, чем он припоминает. Вот только Вольфганга никак не найти. Он что, умер или затаился? Он не выходит на связь со своим куратором. Не отвечает на сигналы. Может, Вольфганг перекочевал на Восток с данными по КАТЕТЕРУ? Понимая, что шансов мало, я тем не менее посылаю запрос в Змеиную яму. Может, им удастся что-то найти о Вольфганге. И что же я получаю?! Наглый ответ. Только этого мне не хватало! «Из-за ситуации, создавшейся в Экспедиционной…» – и так далее и тому подобное… Тот, кто мне это послал, явно понятия не имел, что значит получить запрос, подписанный самим шефом базы. Я, правда, начальник базы, а не резидентуры, но ты найди во всем мире резидентуру, которая весила бы столько, сколько берлинская база. Мы же на самой передовой «холодной войны», но в Туманной низине этого, видно, не знают и не вбивают это новичкам в мозги. И я вынужден иметь дело с бюрократом по кличке КУ/ГАРДЕРОБ, неописуемым дерьмом, которое упражняется в острословии. Короче: я намерен включить все моторы. Я решил выкурить КУ/ГАРДЕРОБА с горшка, на котором он сидит.

– Ух ты, – сказал я.

– Это что в сравнении с тем, что происходит дальше, малыш. Я прошу Западногерманский сектор в Вашингтоне сообщить мне, кто такой КУ/ГАРДЕРОБ, и они отвечают, что архив закрыл выдачу данных о нем на семьдесят два часа. Подумай сам. Надо семьдесят два часа ждать. Это объясняется переменой клички. Этот сукин сын ГАРДЕРОБ знает, что дело его худо. Я говорю Западногерманскому сектору, чтобы они попросили архив не ждать семьдесят два часа, а немедленно выдали информацию. Пусть знают, что я разозлен. Из сектора мне присылают телеграмму: ПОПЫТАЕМСЯ. Но они ничего не могут сделать. По процедуре они должны были в таком случае обратиться к контролеру архива, а там кто-то поставил СТОП… Я просто не могу этому поверить. Какие-то силы противостоят мне. Вольфганг прячется, его досье погребено в Экспедиционной, КАТЕТЕР, возможно, в опасности раскрытия, а кто-то, кто вполне может оказаться «кротом», поставил преграду моим розыскам. Не думаю, чтобы в Фирме нашлось два десятка человек, которые обладают достаточной силой, чтобы воспрепятствовать мне. И, однако же, один такой нашелся. По крайней мере восемнадцать из этих двадцати имеют самое неоспоримое основание ненавидеть меня. Мы, возможно, не такие высокородные, как они (хотя, изволите ли видеть, добротной породы), но, ей-богу, малыш, мозги у меня работают куда быстрее ихних. – Он осушил свой стакан мартини и перевернул его вверх дном. – Да-да, СТОП, если его правильно прочесть, означает: СТОП, ХАРВИ. – Он шумно выдохнул воздух. Посмотрел на меня бешеным взглядом. – Ну, словом, – продолжал он, – надо понимать, что другая сторона выиграла первый раунд. Короче, было ли это сделано, чтобы досадить мне или чтобы оберечь Вольфганга, что является нежелательным и тревожным симптомом, или же чтобы оберечь ГАРДЕРОБ, который вполне может быть своего рода посредником, мне ясно одно: теперь я должен нацелиться на ГАРДЕРОБ. Как только он попадет мне в руки, я получу ответы и на другие вопросы. – Он вздохнул. – Когда ты начальник базы, беда в том, что каждую неделю приходится иметь дело с каким-нибудь новым кризисом. И меня отвлекают другие проблемы. К тому же я человек достаточно умудренный и знаю, что к старшему контролеру архива нельзя идти, имея на руках полколоды. Нужно поднабрать несколько выигрышных карт. Во-первых, если какие-то силы оберегают ГАРДЕРОБ, они проведут его через две или даже три клички. В такого рода игре надо всецело сосредоточиться на цели. А у меня нет на это времени. У тебя же есть. С этого момента ты из мальчика поди-подай становишься младшим спецом по авариям.

Я не решался слова произнести. Меня мог выдать голос. Так что я лишь кивнул.

– Поведем атаку с двух направлений, – сказал Харви. – Во-первых, ты раскачиваешь Западноевропейский сектор. Они там все еще грудное молочко сосут. Полные бюрократы. Ждут не дождутся весны, когда можно будет положить в пакет еду и отправиться к Зеркальному пруду завтракать. Эти люди – как надутый воздухом бумажный пакет. Они начинают действовать только под неустанным нажимом. Нацель их на то, как ГАРДЕРОБ меняет переметные сумы. Потребуется время, чтобы это распутать. Они будут тянуть резину. А ты не оставляй их в покое. Каждые два дня давай им под ребро, и я время от времени тоже буду посылать весточку. Контролер архива может устанавливать семидесятидвухчасовой запрет всякий раз, как этот славный старина ГАРДЕРОБ станет менять кличку, но рано или поздно они выдохнутся.

– Но, как вы сами сказали, они ведь могут передать это дело старшему контролеру, верно? – На секунду я впал в панику: не решит ли Харви, что я слишком быстро все усвоил, но он продолжал как ни в чем не бывало.

– И передадут. Старшего контролера нам не избежать. Но к этому времени мы должны располагать кое-какими любопытными фактами. Может, мы ничего и не добьемся у старшего – в это подразделение от меня мало что поступает, – но, так или иначе, мы хорошенько навоняем в этих мраморных залах. Одно тухлое яйцо подбросим, чтобы отравляло их надушенную атмосферу. Я проучу этих парней, покажу им, как посылать меня подальше.

– Сэр, могу я быть с вами откровенен?

– Не трать зря время. Валяй выкладывай.

– Насколько я понимаю, вы хотите сказать, что никогда не узнаете имени ГАРДЕРОБА. Тот, кто производил замену кличек – как я понял, следуя ходу вашей мысли, – человек высокого ранга. К этому времени он тоже ступит на тропу войны. Готовы ли вы заработать себе врага, если не можете даже выяснить, кто он?

– Хаббард, ты не все понял. Команда старшего контролера отнюдь не кретины. Они прекрасно догадаются, кто ведет игру. И кто бы это ни был, он на несколько дюймов понизится в глазах начальства. Это и будет моей расплатой.

– Разве вы тут не потеряете?

– Малыш, я приглашаю любого подраться со мной. А в конце посмотрим, кто выстоит.

– Надо отдать вам должное, мистер Харви. Вы не из робкого десятка.

– Работая на мистера Гувера, идешь на службу, и каждое утро сердце у тебя екает от страха. Мне это надоело.

– А что за человек Эдгар Гувер?

– Низкопробный, трусливый, неблагодарный мерзавец. Извини, занесло: я ведь говорю о великом американце. – Харви рыгнул и снова наполнил стакан мартини. – Так вот, – продолжал он, – я сказал, что мы поведем атаку с двух направлений. С одной стороны, будем оказывать давление на старшего контролера, а с другой – посмотрим, на что годится твоя сеть.

– Сэр?

– У меня есть подозрение, что КУ/ГАРДЕРОБ совсем недавно прошел подготовку. Иначе быть не может. Уж очень глупая у него была телеграмма. Ты, может, даже знаешь его. Я хочу, чтобы ты вошел в контакт с некоторыми твоими однокурсниками, проходившими вместе с тобой тренировку на Ферме. Довольно скоро ты получишь список тех, кто был распределен в Змеиную яму.

Я почувствовал, как у меня за ушами потекли струйки пота.

– Я могу получить пару фамилий, – сказал я, – но сумею ли я выяснить в архиве их клички? Такой запрос со стороны младшего офицера может выглядеть странно.

– Откровенно говоря, даже мне не очень удобно запрашивать архив о нескольких кличках. Только в том случае, если мы одержим победу. Ну а этого я не могу знать заранее. Я, безусловно, не хочу привлекать большое внимание к липовой операции. Но, малыш, мы и не станем обращаться в архив. Мы воспользуемся Пропускной.

– А что это такое? – спросил я.

– Ты незнаком с названием, – сказал он, – но скорее всего сам принимал в этом участие. Никто из вас, младших офицеров, не раскрывает другому свою переметную суму, однако половина из вас собирает клички как автографы. Исследования показывают, что половина американцев, сражавшихся во Второй мировой войне, не могла выстрелить в солдата противника. Слишком многое из десяти заповедей засело в их нервной системе. А половина новичков в этой нелепой Фирме не может сохранить собственную тайну. Они впитали в себя предательство с молоком матери. – Он на мгновение задумался. – И с дерьмом отца. – Вот тут уже следовало выпить. Стакан с мартини, приплясывая, добрался до рта. – Повстречайся с теми, кто к тебе расположен, – сказал Харви. – Залезь в переметные сумы своих дружков. – Он кивнул. – Кстати, а какая у тебя кличка?

– Вы же знаете, шеф. ВКью/СТАРТЕР.

– Я имею в виду, какой она была в Технической службе?

– Извините, сэр. Этого я не могу вам открыть.

Он кивнул.

– Подожди, вот мы тебя поджарим, – сказал он.

3

За темными стеклами «кадиллака» Харви полуденный Берлин, казалось, был погружен в предвечерние сумерки. Площадки, очищенные от строительного мусора, и ампутированные зады домов выглядели зеленовато-серыми – того цвета, в какой были окрашены стекла пуленепробиваемых лимузинов. В таком свете мир мог бы казаться мрачным, но в это утро я почти не видел его. Все мое внимание было обращено на то, чтобы не пропустить ни одного слова Билла Харви.

К тому времени когда мистер Харви закончил излагать процедуры, каким мне надлежало следовать для раскрытия того, что в случае успеха завершилось бы для меня западней, я уже совладал с собой, и голос мой хотя и звучал хрипло, но не дрожал, а пот не тек с меня ручьями. Я чувствовал себя примерно так же, как вскоре почувствую, впервые очутившись в постели с женщиной. Как ни странно, но я уже давно жаждал активной деятельности на этом поле брани. Какая-то частица меня говорила: «Я рожден для этого. Природой мне предопределено быть двойным агентом».

Я не сомневался в том, что я для этого создан. Хью Тремонт Монтегю и Уильям Кинг Харви служили одному и тому же флагу, а я – в том-то и суть – был разным для каждого из них. Быть двойным агентом, работая на западных немцев и на восточных, возможно, и опасно, но, окажись ты между ФСИ и Штази или между Монтегю и Харви, умение соблюдать равновесие будет зависеть от твоего ума. Какой же это дьявольский стимул!

Моя внутренняя жизнь, конечно, претерпевала взлеты и падения. Сидя за своим столом, я чувствовал такую злость на несправедливость происходящего со мной, что вынужден был сбежать в мужскую уборную, чтобы охладить свой пыл, плеская в лицо холодной водой. Однако на лице, смотревшем на меня из зеркала над раковиной, не заметно было никакого напряжения. Передо мной было гладкое лицо Хаббарда. Мой старший кузен Колтон Шейлер Хаббард, хранитель семейных поверий, сказал однажды: «За исключением Смоллиджа Кимбла Хаббарда и, пожалуй, твоего отца, во всех нас остальных нет ничего особенного. Мы просто то, что можно назвать lʼhome moyen sensuel[24]. Для нас характерна одна общая черта, Херрик. Мы, Хаббарды, никогда не показываем, что у нас внутри. Это преимущество, которое ставит нас над другими. Уж ты мне поверь».

И в плане практическом он был прав. Несмотря на все волнения, на меня смотрел из зеркала шустрый молодой человек с живыми глазами и отнюдь не плаксивым ртом. Я вспомнил другие случаи, когда внутренне я был совершенно спокоен и не чувствовал себя изможденным, а в зеркале было изможденное, надутое лицо, словно я еще не сбросил с себя вчерашней усталости. Мог ли я считать приятное лицо в зеркале защитной маской? Неплохо выглядеть оживленным, когда ты выпотрошен.

Вечером, стремясь сбросить с себя заботы, я отправился с Диксом Батлером по ночным клубам. В последние две недели я часто путешествовал с ним по ночам и получил представление о том, как он работает. В каждом клубе, куда мы заходили, у него был связной. Конечно, не Батлер их завербовал – для этого он недостаточно долго был в Берлине, да и недостаточно владел немецким, – но по долгу службы вынужден был этими людьми заниматься. Он служил посредником между двумя нашими кураторами БОНЗЫ и теми мелкими немецкими агентами, которые могли говорить по-английски. Хотя Дикс работал под «крышей» одного из наших филиалов в мире бизнеса и представлялся местным жителям как сотрудник одной из американских компаний, занимающихся импортом пива – «Называй меня просто пивоторговцем, Путци», – в ясном уме работников берлинских клубов, которые мы посещали, не было ни малейших сомнений, что Дикс Батлер, именуемый для прикрытия Рэнди Хафф, принадлежал к числу особей, работающих в ЦРУ.

Аксиома, которую вбивали мне в голову во время подготовки, о том, что разведчики и агенты не должны появляться вместе, в этой среде, предупредил меня Дикс, не работает. Не только сам он был более чем заметен, но и все, кто беседовал с ним, попадали под подозрение со стороны антиамерикански настроенных немцев. Поскольку его агентов это, казалось, не тревожило, я был уверен, что большинство его людей сотрудничают также со Штази.

Дикса это абсолютно не беспокоило.

– Казалось, не должно работать, а вот ведь работает, – говорил он. – Я получаю от моих ребят больше информации, чем любой другой офицер ЦРУ или ФСИ, занимающийся этими улицами.

– Но информация-то подправлена.

– Ты сейчас удивишься. Уйма агентов слишком ленива, чтобы врать. Под конец они тебе выкладывают куда больше, чем собирались. Они знают, что я все равно вытрясу из них нужную информацию.

– Дикс… – начал было я.

– Мое имя – Хафф, – сказал он. – Рэнди Хафф.

– Все, что ты от них получаешь, по меньшей мере подправлено ФСИ.

– Отложи в сторону учебник. Мои люди зарабатывают себе на жизнь. Они – улица. Конечно, ФСИ занимается ими. Ты же не думаешь, что западногерманская разведка допустит, чтобы мы общались с фрицем, который не работает на них! Это комедия. Все платят за информацию – англичане, французы, западные немцы, советские. Мы платим больше всех, поэтому нам и работать легче всего. Сядь на подземку и поезжай в Восточный Берлин, в кафе «Варшава». Это место, где все болтаются, – ты там встретишь и агентов, и информаторов, и связных, и отщепенцев, и курьеров, и начальство, и русских, и американских кураторов. Крысы бегают от стола к столу, выискивая, где лучше заплатят. Западный Берлин можно назвать рынком шпионажа, но Восточный Берлин – местечко повеселее. Там все двойники и тройники. Трудно даже запомнить, кто твой, а кто ихний, и, знаешь, дружище, это не имеет значения. Если у них нет товара, они его изобретают.

– А тебя не беспокоит то, что Штази, возможно, подправляет то, что ты получаешь?

– Штази не в состоянии состязаться с нами в оплате. К тому же я знаю, кто на них работает и какую информацию им давать. – Весь этот разговор страшно наскучил Батлеру, как бывает скучно адвокату консультировать друзей по воскресеньям. – Забудь об этом, Чарли Слоут. – Это было моим псевдонимом в военном ведомстве. – Лучше посмотри на ту рыженькую!

Мы сидели в «Бальхаус-рези», на Графенштрассе, как раз в том легендарном месте, где на каждом столике стоит телефон. Вы можете позвонить женщине, которая сидит в другом конце зала, набрав номер ее столика. Так же можно связаться и с мужчинами, и телефон у нас не переставал звонить. Женщины хотели поговорить с Диксом. Он держался начальственно и тут же обрывал разговор, если женщина не говорила по-английски. Тем же, кто говорил по-английски, предстояло пройти ускоренный курс обучения.