Текст книги "Призрак Проститутки"

Автор книги: Норман Мейлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 69 (всего у книги 89 страниц)

Как относятся ко мне в моем ведомстве, благосклонно или нет, – вопрос первостепенной важности, и ответ на него автоматически не может быть дан. Например, Порринджер, несмотря на свои явные способности, сумел вывести Ховарда из себя, и последнее, что я слышал: Порринджер решил апеллировать наверх, минуя секторы, отделы и даже Управление планирования, и теперь заявление его похоронено в Управлении разведки. Собственно, вот чем все кончается, когда ты обращаешься в отдел персонала с просьбой о назначении или перемещении.

В этих обстоятельствах я решил отыскать Ховарда. Отец мой сейчас был не в фаворе, а Проститутка не общался со мной. Я не знал, какую работу сможет мне предложить Ховард, но ведь никого больше не оставалось! Мне не хотелось обращаться к Дэвиду Филлипсу, а Ричард Биссел не только был в немилости, но и слишком высоко сидел, чтобы я мог покуситься на его время. Будь я в этих вещах помудрее, я мог бы обратиться к Ричарду Хелмсу. По слухам (а я мог бы узнать об этом, позвони я Арни Розену), Хелмс станет заместителем директора, когда Биссел вылетит с работы. Хелмс ведь не участвовал в операции в заливе Свиней.

Словом, смекалки у меня не хватило. Я не подумал о том, что Ричард Хелмс, возможно, уже подбирает себе кадры молодых офицеров. Вот Розен это знал бы. Розен был бы готов служить Хелмсу, даже идя на риск окончательно настроить против себя Проститутку.

Однако это были тонкости выше моего скромного понимания того, как достичь продвижения по службе. И я ограничился тем, что пригласил Ховарда Ханта выпить после работы.

С заданием Даллеса было покончено, и Ховард работал теперь на Пенсильвания-авеню в отделе внутренних операций, занимаясь под началом Трейси Барнса «интересными инициативами». Я заметил, что это звучит «неясно», и он сказал:

– Да будет тебе известно, что отдел внутренних операций был создан лишь после большой междоусобной борьбы.

– Можете немножко прояснить?

Он мог.

– ОВО берется за проекты, которыми в ЦРУ никто больше не хочет заниматься. Я являюсь начальником тайных операций в отделе.

– Не уверен, что я понимаю, чем заполнен ваш рабочий день.

– Мелочевкой. Поддержкой книгоиздателей, которым, как мы считаем, нужна помощь. – Поскольку я молчал, он добавил: – Например, выпуск книги Милована Джиласа «Новый класс» издательством «Прэгер».

– Ну, это просто, – сказал я.

– Так оно и есть. У меня теперь появилось время для семьи, для друзей и для второй профессии. Видишь ли, ко мне обратился Виктор Уэйбрайт, который, если тебе неизвестно, является главным редактором «Новой американской библиотеки». Он хочет, чтобы я создал американский вариант романов о Джеймсе Бонде, которые вышли в «Новой американской библиотеке». Я обсудил эту идею с Хелмсом, и он согласен, что это может быть весьма полезно в плане рекламы. Я начинаю писать серию романов о Питере Уорде. Конечно, под nom de plume[177] Дэвид Сент-Джон.

– Хорошее имя.

– Я соединил Дэвида и Сент-Джона Хантов. Имена моих сыновей.

– Ну конечно. – Я отхлебнул из стакана. – И это все, чем вы занимаетесь в вашем отделе?

– На данный момент – да.

Заказать еще по стакану? Платить-то я готов, но хочу за это и получить кое-что.

– Напрашивается вопрос, чего же вы ждете?

– Могу лишь повторить, – сказал Ховард, – что мы беремся за те проекты, которыми никто в ЦРУ не хочет заниматься.

Дальше мы не углублялись. Только проснувшись среди ночи, я понял, что Хант выдал мне лишь прикрытие. Отдел внутренних операций, если следовать моей догадке, занимался особого рода деятельностью в отношении Кубы.

Через два дня мне на квартиру пришла телеграмма. Она гласила: НЕ ЗАПИСЫВАЙСЯ НИ НА ОДИН ЧУЖОЙ КОРАБЛЬ. ПУТЕШЕСТВЕННИК.

Я подумал, что Ховард, очевидно, поговорил с Трейси Барнсом, а тот в свою очередь, должно быть, обсудил мои достоинства с Монтегю. Я не знал, радоваться или же тревожиться по поводу того, что интерес к Херрику Хаббарду еще не совсем потерян.

Если бы я вздумал описать, какие подленькие мыслишки способен выдавать мой мозг, когда я несчастен, я бы сказал, что дурацкие измышления моего ума – а это продолжалось всю весну и лето – мгновенно (я склонен сказать: одним махом) исчезли от одного, скажем, двух телефонных звонков.

Наутро после того, как я получил телеграмму от ПУТЕШЕСТВЕННИКА, у меня в квартире раздался телефонный звонок, как раз когда я выходил из дома, чтобы ехать в Лэнгли, и женский голос, заглушённый несколькими слоями носового платка, послышался в моем ухе. Я не был уверен, что узнал женщину – во всяком случае, не сразу: голос звучал так же смазанно, как на медленно вращающейся пластинке. А кроме того, она повесила трубку, прежде чем я окончательно ее узнал.

– Позвоните мне через двенадцать минут по телефону шесть – двадцать три – девять-два-пять-семь. Пожалуйста, повторите.

– Шесть – двадцать три – девять-два-пять-семь. – Хотите верьте – хотите нет, но я увидел оранжевую стену, перед которой стоял зеленый стол с синей лампой. Мужчина в черном пиджаке, зеленых брюках и красных ботинках сидел на коричневом стуле. – Шесть – двадцать три – девять-два-пять-семь, – повторил я.

– Сейчас семь пятьдесят одна. Вы перезвоните мне в восемь ноль три.

– Понял, – сказал я. – Восемь ноль три.

– Чао. – И телефон отключился.

Я не мог этому поверить. Во время тренировок мы мечтали быть готовыми, всегда быть готовыми к неожиданному.

Я засмеялся. Женщина, конечно, была Киттредж – кто же еще. Давно я так не веселился – с тех пор, как на моем столе побывала информация об использовании кустов в Лэнгли.

В двух кварталах от моей квартиры стояла группа телефонов-автоматов, и в две минуты пятьдесят секунд девятого я опустил десятицентовик в один из них. Носовой платок уже больше не заглушал ответивший мне голос.

– Гарри?

– Да.

– Это Киттредж.

К моему ужасу, я ничего не смог из себя выдавить, кроме:

– Да.

– Гарри, вы когда-нибудь слышали о девушке по имени Модена Мэрфи?

– Почему вы об этом спрашиваете? – Но в горле у меня уже пересохло.

– Ох, Гарри, вы же ФИЛД, да?

– Я предпочитаю не отвечать на этот вопрос.

– Я все время знала это. Нравится вам это, Гарри, или нет, но Хью посадил меня на ваше место. И я читаю ваши отчеты.

– Все?

– Все. И вы не знаете последствий.

Прошло ведь года полтора с тех пор, как мы общались, и возобновлять отношения с такого было чертовски неприятно.

– Киттредж, могу я вас увидеть? – спросил я.

– Пока нет.

– Почему?

– Потому что я не хочу встречаться с вами за спиной Хью и, безусловно, не хочу смотреть на вас обоих за ужином en famille[178].

– Как Кристофер?

– Божественный ребенок. Я готова погибнуть ради него.

– Мне б хотелось увидеть его. Как-никак я его крестный.

Она вздохнула.

– Есть у вас почтовый ящик?

– М-м… да, есть.

– Дайте мне его номер. – И как только я дал, добавила: – Думаю, наш деловой уговор снова вступает в силу. Я пришлю вам большое письмо.

– Скоро?

– Я его отправлю завтра. Оно уже составлено у меня в мозгу.

– А как мне с вами связываться?

Выяснилось, что у Киттредж тоже есть почтовый ящик.

– Могу сказать лишь, что вы – чудо.

– Терпение, – сказала она и повесила трубку.

4

20 октября 1961 года

Дорогой мой Гарри!

Хотя я и не знаю, что произошло с вами за последний год, развязка в заливе Свиней наверняка сказалась на вас. Вы настолько связаны со своей работой, что любая беда в управлении, безусловно, воспринимается вами как личная утрата.

Я, конечно, вижу перед собой Херрика Хаббарда образца 1959 года – мы ведь не общались с тех пор. В этой связи я не хочу, чтобы вы мысленно видели меня такой, какой я была после той страшной истории в Парагвае.

Я изменилась, насколько может измениться человек за пару лет, – короче, я совсем не та. Можете себе представить, что за исключением тех дней, когда раз в месяц появляется Хью и четыре раза в неделю приходит хорошая местная женщина из Мэна убраться и присмотреть за Кристофером, я сижу в Крепости уже свыше года совсем одна, работаю над книгой и забочусь о сыне!

Целая зима, проведенная почти в одиночестве в Мэне, похожа, думаю, на то, как если бы ты находился в водолазном колоколе. Там, на дне, ты мобилизуешь последние свои ресурсы, зато, выскочив на поверхность, чувствуешь себя невероятно сильным. Так получилось и со мной. У меня был любопытный год. Я вывела важнейшую психологическую теорию. (Важнейшую для меня. Возможно, полезную в весьма скромных размерах для остальных.) Я не собираюсь сейчас подробно описывать ее вам, скажу лишь, что существуют две проблемы, наименее разрешимые психоанализом: нарциссизм и психопатия. Никто не знает, как их лечить. Последователей Фрейда можно сопоставить в этих вопросах с картографами XIV века, которые оставляли большие пустоты на картах мира.

А вот Альфа и Омега, если допустить их существование, дают возможность к этому подойти. Я не чувствую в себе достаточно сил, чтобы дать вам исчерпывающее представление о моей теории, скажу лишь, что пыталась создать об этом книгу, на что ушли все литературные способности, какие у меня есть. День за днем в течение целого года я трудилась над книгой и обнаружила, что это выше моих сил. В моей личной жизни просто не было такого, что помогло бы подкрепить мой тезис тысячью примерами из повседневности. Я хотела создать magnum opus[179], освещенный обаянием интеллекта, а вынуждена была снова признать, что я всего лишь очередная неглупая девчонка, слишком рано родившая, слишком рано выскочившая замуж, и сижу я на берегу, опустив всего один палец ноги в реку карьеры. В такой позиции Историю не делают.

Примерно в это время (это было около года назад) Хью начал донимать меня, настаивая на возвращении в Вашингтон. До тех пор это было состязание между моей волей и его. Мы оба отчаянно страдали, но не признавались в том, что так жить неудобно. Наконец он сказал: «Я хочу быть человеком женатым. Я всю жизнь пытаюсь бежать от неизбежного. И не хочу под конец осесть в монашеской келье».

Это меня очень тронуло. Вы знаете, он обожал свою мать и даже до десяти лет спал с ней в одной постели. Я думаю, для нее это был способ держать на расстоянии его отца. Потом случилась беда. Хью в одиннадцать лет не только потерял отца, но и вынужден был жить с мыслью, что его мать, возможно, убийца. Он отдалился от нее и юность провел в одиночестве. Вот тогда он занялся скалолазанием. Можете представить себе этого молоденького замкнутого юношу, в одиночестве осуществляющего восхождения в Скалистых горах свободным стилем – тогда даже термина такого не было! Нельзя не поражаться бездонности отчаяния, которое он сдерживал с помощью столь радикального лечения большим риском. Внезапно после стольких лет брака я поняла подлинную сущность мужа и глубоко сострадала ему.

Но лишь одной частью своего существа. Моя Альфа растаяла. А моя Омега была тверда как камень. Я поражалась самой себе. Я впервые поняла, какая я жесткая со стороны Омеги. Я написала Хью, что вернусь, только если мы изменим основу нашего брака. Я не соглашусь снова быть на положении жены, от которой все скрывают. Возможно, он не понимал, но одной из причин лихорадочного состояния, которое нападало на меня в Конюшне, была потребность в чем-то будоражащем, желание получить удовлетворение от светских контактов – например, присутствовать на ужинах, где обсуждалась замена Даллеса. Что за глупость! Этого было бы недостаточно.

В таком случае чего же я хотела? Я хотела быть приобщенной к работе Хью. К его секретам. Он не мог на это согласиться, пытался объяснить, что я прошу его нарушить клятву. «К черту твою клятву, – сказала я ему. – Наш брак освящен. Это клятва посильнее».

Наконец он согласился впустить меня в святая святых. И я вернулась не только в Вашингтон, но и к его работе. Правда, лишь к части ее, но Хью намерен уполномочить меня (какой термин!) сотрудничать в одном или двух его проектах. (Которые он именует «штуками».) Я обнаружила, как мастерски проводит Хью сделки: кончилось, можете не сомневаться, тем, что я получила меньше, чем могла бы. Не важно. То, чего я добилась, уже достаточно интересно. Теперь я его младший компаньон, а так сладко приобщиться к парочке секретов! Мне кажется, ему даже нравится раскрывать тайные ходы своего ума. Домашний покой грозит не подниматься выше уровня наших щиколоток.

Впрочем, ситуация не такая уж серьезная. Хотя мы по-прежнему сражаемся. У нас была жуткая ссора в ноябре. Прошло не больше месяца с моего возвращения в Вашингтон, как к нам явилась моя старая подруга Полли Гэлен Смит. Я знаю, вы помните ее по нашей переписке между Вашингтоном и Монтевидео, но я не могу припомнить, много ли я рассказала вам о Полли. Ее муж Уоллес Райдаут Смит больше не работает в Госдепе, а перешел в ЦРУ и стал теперь важной шишкой на другом нашем конце – в администрации. Большая нудота еще не ступала по коридорам Фирмы. Я вам не писала как-то о них? Полли, как я, по-моему, говорила, была многие годы фантастически неверна Райдауту Смиту – не количественно, но она любит прыгать в пропасть. Думаю, все очень просто: она любит мужчин, как вы, мужчины, похоже, любите нас.

Так или иначе, мы с Полли отлично ладим, потому что мы такие разные. Она снова пришла ко мне за месяц до инаугурации президента и попросила об «одном чертовски важном одолжении». Не могла ли бы я разрешить ей воспользоваться в среду днем на час Конюшней, пока Хью на работе, а я поеду по магазинам? Ее друг живет в Джорджтауне в двух кварталах от меня с одной стороны, а она – в трех кварталах с другой. Ее друг сейчас самый занятой человек в христианском мире, а они абсолютно без ума друг от друга. Кто же все-таки он? Это государственная тайна, ответила она. Ничего не выйдет, сказала я: ведь существуют Кристофер и горничная. Глупости, сказала она: Кристофер в два часа дня еще в детском саду, а горничная по средам не приходит. Она все вынюхала.

«Я не скажу „да“, пока ты не скажешь, кто этот мужчина», – заявила я ей. «Невозможно», – сказала она. «В таком случае, – сказала я, – придется тебе и твоему дружку искать мотель».

«О Господи, нет, Киттредж!» – «Почему же нет?» – «Слишком он известен, слишком этот человек известен». Под конец я все же вытащила из нее имя. Ее поклонником был не кто иной, как приятель двухлетней давности, в прошлом сенатор, а ныне избранный нами президент Джек Кеннеди. И мой дом был выбран ими потому, что это позволяло избежать опеки секретных служб. Если им заранее сказать адрес, они будут держаться на расстоянии полуквартала. Более того, Джек может улизнуть из своего дома на Эн-стрит между заседаниями и проскользнуть назад так, что никто и не заметит пробела в его расписании.

В одну секунду я поняла, какой клубок сплелся во мне: снобизм, соображения собственника и соседа, а также доброе старое droit de seigneur[180]. Гарри, я не могла не сказать «да». Мне хотелось, чтобы выбранный нами президент освятил мои комнаты присутствием своей плоти. Думаю, в тот момент я осознала, какой бы могла быть шлюхой при другом воспитании.

Как я завидовала Полли! Зависть – чувство низкое. Я обнаружила, что настаиваю на оплате. Я вовсе не собиралась позволить Джеку Кеннеди оставить на моих простынях свои извержения, когда я даже незнакома с ним.

Полли возмутилась, словно я разбила бутылку со зловонной жидкостью, но вынуждена была сдаться. Так начались их среды. Они тепло будут вспоминать эти среды, сказала Полли, хотя их встречи будут длиться не больше получаса, что я выяснила, когда мы стали договариваться о времени. Я должна была делать вид, будто неожиданно вернулась домой, но минута в минуту. «Если ты придешь на две минуты позже, он уже уйдет, а если на пять минут раньше, ты застанешь нас в объятиях друг друга». Полли, как видите, человек очень целеустремленный, и, насколько я понимаю, именно это и сблизило их. Я не встречала человека, более целеустремленного, чем Джек Кеннеди, – разве что его братец Роберт. (Конечно, их батюшка, как я слышала, далеко опережает их всех.)

Так или иначе, я его видела. Поворачивая ключ в замке и входя в собственную гостиную, я почувствовала, как сердце у меня дважды подпрыгнуло – один раз от сознания, что это исторический момент, а второй раз от того, что я увижу этого человека. Он невероятно привлекателен и, думаю, потому, что держится очень просто. Я говорила с ним на равных, что, должна сказать, безгранично приятно. Он держится так открыто и уверенно, что это воспринимается не как самонадеянность, а как естественное свойство характера. Он приятный. И такой аморальный. И такой невозмутимый. Полли очень старалась не хихикать: двое ее лучших друзей все-таки встретились, и он – не знаю, предупредила она его или нет, – казалось, ничуть не удивился моему как бы неожиданному появлению. (Наверное, она все-таки сказала ему заранее, и он предупредил секретную службу. Собственно, по размышлении я поняла, что они не могли поступить иначе.)

«А знаете, – сказал он вместо приветствия, – вы слегка похожи с моей женой. Это страшновато».

Я вспомнила отца Жаклин Кеннеди. Черного Джека Бувье. Потом мысленно сравнила его с моим отцом и сказала:

«О Господи, похожа на вашу жену, да я же такая скучная. – И вдруг почувствовала себя жалкой, что для меня совсем нехарактерно, но все это гены, верно? Из моих пор выходила книжная пыль отца. – Скучная-прескучная», – повторила я, а он продолжал улыбаться, чувствуя себя увереннее в моей гостиной, чем я сама.

«Ну, это мы еще посмотрим». – И сверкнул широкой улыбкой.

«Стоп, стоп, комендантский час!» – воскликнула Полли Смит.

Джек отдал честь и направился к двери, оставив Полли позади.

«До следующей среды», – сказал он.

Полли же осталась у меня на чай. Я чувствовала себя предательницей по отношению к Хью. Мне так хотелось послушать про Джека. Когда Хью пришел домой, настроение у меня было исповедальное. Но мы легли спать, а я так ничего ему и не рассказала, как не рассказала и в следующий вечер, но во мне появились первые предвестники страха, которые я называю «черными всплесками». Не думаю, чтобы вы не помнили об этом. Они появились у меня когда-то при виде той жуткой броши, которую вы прислали мне из Монтевидео. Ну, это снова на меня наваливалось, и я понимала, что надо сказать Хью. Он крайне плохо воспринял мою исповедь.

«Я чувствую себя вывалянным в грязи, – сказал он. И добавил, как вы понимаете, нечто совсем ему несвойственное: – Я бы чувствовал себя не лучше, если б этот малый, Джек Кеннеди, трахал меня».

Можете себе представить, чтобы Хью сказал такое!

«Но получателем была Полли, а не я», – сказала я ему.

«В таком случае она получала его ласки у нас в доме в последний раз».

«Нет, – сказала я. – Я не могу так с ней поступить».

«Они покрыли грязью весь дом, даже ребенка. Неужели ты не видишь разницы между относительно святым и полностью порочным?»

Ну, я решила сдать позиции. В конце концов, Хью был прав, и я это понимала; знала я и то, что он не будет уважать меня, если слишком быстро выиграет, а потому решила продержаться до вторника – пусть думает, что выиграл матч.

А как президент умеет выбрать момент – я начинаю понимать, как Джек добрался до таких высот. Я ни слова не сказала Полли о нашем решении, а в понедельник нам принесли приглашение. Могли бы мистер и миссис Монтегю прийти на ужин во вторник вечером на Эн-стрит?

Должна сказать, что у Хью произошло сильнейшее расстройство желудка. Никогда прежде его так не выворачивало. И я поняла почему. Ему до смерти хотелось пойти на Эн-стрит. Хотелось познакомиться поближе с Джеком Кеннеди, ох как хотелось! Если не для себя, то для Фирмы. Но будь он проклят, если он позволит, чтоб в его доме устраивали кошачьи свадьбы. Однако если отказать Полли до среды, то не будет ли отменен ужин во вторник? Конечно, можно сходить на ужин, а потом отрезать любовникам путь в дом. Нет! Нельзя так поступить с только что избранным президентам!

Все это, учтите, мои домыслы. Я слышала, как рвало Хью, и мне хотелось пойти и подержать ему голову, но тут он выглянул из уборной и произнес: «Все ясно. Позвони Полли сейчас же, или это сделаю я».

Моя любовь к Хью не менялась от того, что мне невыносимо было отказываться от ужина с Джеком, но что можно противопоставить цельности характера, когда он проявляется в таких масштабах? Я позвонила Полли. И смогла лишь сказать: «Хью в курсе».

«Вот как! Сирены включены?»

«Нет. Но отмени свой приход в среду».

И знаете, приглашение на ужин не было отозвано, и Хью, к моему удивлению, отлично провел время, а я сумела установить более или менее сносные отношения с Джекки Кеннеди. Под ее внешней лженаивностью скрывается очень чувствительная натура, сразу угадывающая, если в человеке что-то не так, а она поняла, что я что-то затаила против ее мужа. Тем не менее мы нашли с ней общий язык. Она много знает о работах краснодеревщиков Пьемонта и Чарлстона XVIII века и рассказала мне одну историю про тамошних рабов. Оказывается, один из величайших мастеров-краснодеревщиков Чарлстона – Чарлз Эгмонт – был в прошлом рабом; его владелец Чарлз Каудилл даровал черному Чарлзу свободу, посадил его в собственную мастерскую, а прибыль они делили пополам. Джекки рассказывает эти истории чрезвычайно доверительным тоном, словно дарит тебе, преодолевая боль, одну из своих драгоценностей. Но, Гарри, это закомплексованная и страдающая женщина!

А Хью и Джек, безусловно, поладили. В какой-то момент Джек признался Хью, что знакомство с «легендарным Монтегю» доставляет ему удовольствие.

«Легендарным?» – переспросил Хью, скривив рот так, будто ему предложили поцеловать зоб индейки.

«Скажем, не поддающимся определению Монтегю», – поправился Джек.

«Да ведь я всего лишь мелкий служащий министерства сельского хозяйства».

«Перестаньте. Я уже много лет о вас слышу».

Ну, я увидела, что они достигли особого взаимопонимания. А Хью мог блеснуть, принявшись рассуждать о талантах русских по части дезинформации. К моему ужасу, он начал читать президенту и его супруге лекцию, и, когда закончил ее, я почувствовала гордость за своего мужа.

Теперь, после инаугурации, нас время от времени приглашают в Белый дом. Учтите: на наиболее интимные ужины. На последнем Джек, танцуя со мной, соизволил спросить про Полли.

«Она чахнет по вас», – сказала я.

«Передайте ей, что я на днях ей позвоню. Я ничего не забыл».

«Вы ужасны», – сказала я.

В глазах его вспыхнул огонек.

«А знаете, для красивой женщины вы немного деревянно танцуете».

Мне так и хотелось съездить ему по лицу моей вечерней сумочкой. Увы, не посмела. Он сам отнюдь не великолепный танцор, но прекрасно обученный. Напоминает наездника, который не любит скакать, несмотря на специально приспособленное седло.

Но так или иначе, мы ладили. Я думаю, он достаточно опасается Хью и потому не покушается на меня, но между нами установилась если не любовь, то обещание любви.

Позже

Я не хочу преувеличивать. Кеннеди приглашают нас на ужин не чаще раза в месяц. А один раз они приезжали к нам в Конюшню. Отношения, однако, становятся более близкими. То есть я имею в виду – между Джеком и мной. С Жаклин Кеннеди мы держимся на равных – обмениваемся равноценными репликами, и я уважаю ее за то, что она не кичится своим положением больше, чем положено богатой владелице поместья, но такова цена, которую приходится платить за подобное знакомство. Хью с Джеком обычно уединяются в углу. Вы ведь знаете Хью: он особенно хорош в общении один на один. А Джека, сколько бы он ни злился по поводу залива Свиней, привлекает приключенческая атмосфера разведки, и он достаточно умен, чтобы понимать, что Хью – saucier[181] на этой кухне. Ну а у нас с Джеком, как я уже говорила выше, установились дружеские отношения.

Я не понимала, насколько это неприятно Хью, пока однажды летом, в конце июля, он не положил передо мной досье СИНЕЙ БОРОДЫ.

«Это показывает одного из твоих дружков с другой стороны», – сказал он.

По-моему, он ожидал, что содержание папки отвратит меня от Джека, но этого не произошло. Я понимаю натуру Джека: неразборчивость в связях – это цена, которую он платит за проявление других своих талантов. В этом отношении Джек Кеннеди похож на ребенка: должен получить награду за день работы, причем награду в запретной сфере. Ну и молодец, говорю я, лишь бы самой не стать дичью в его заповеднике. Если он способен делать чуть больше добра, чем зла, Господь, несомненно, простит ему всех девиц, чьи сердца он пронзил и разбил. Я уверена, он так на это смотрит.

Но мое уважение к Хью значительно убавилось. Не следовало ему давать мне это досье. Я бы его не простила, если бы Тай Кобб не умер 17 июля.

Хью однажды заметил, что чтение некрологов не вызывает у твоего отца интереса, наводя на мрачные размышления, а Тай Кобб является ключевой фигурой в тайнах Монтегю. Ведь мать Тая Кобба убила отца Тая Кобба, почти повторив трагедию в семье Монтегю. И вот когда Кобб умер (кстати, бедняга умер от рака простаты, а ведь когда-то был такой шустрый по части нижнего этажа!), Хью словно что-то стукнуло, и он приволок мне досье СИНЕЙ БОРОДЫ.

Как вы можете ожидать, я прилипла к нему. Естественно, я сомневалась, могли кто-либо, кроме вас, быть Гарри Филдом. (Этого Хью раскрыть мне не пожелал.) А когда я вчера получила подтверждение, признаюсь, мое настроение изменилось.

Видите ли, я не только проглотила ваши отчеты, но и более поздние записи разговоров СИНЕЙ БОРОДЫ, которых вы не видели, и я тревожусь за вас, как и Хью. Он исподволь старается внушить нашему молодому президенту, каким злым духом является Эдгар Будда для любой администрации, а особенно для этой, но мне кажется, Джек не понимает, сколько кнопок передано Гуверу. Этот человек вполне может полностью перекрыть Кеннеди кислород. Модена фантастически несдержанна. В противоположность вам я не собираюсь увековечивать ее бессвязную болтовню с подружкой Вилли – я нахожу ее вредоносной: Модена вроде бы ничего не говорит и в то же время все выкладывает своей подружке (и Эдгару), хотя требуется время, чтобы докопаться до сути! Попытаюсь суммировать то, что я узнала, и сберечь вам время, хотя вы и не сберегли мое.

Коротко говоря, Модена страдала от того, что ее бросили, когда Джек и Жаклин в конце мая уехали в Париж. Помните? Наша Первая леди имела в Париже сенсационный успех. Джек даже сказал: «Подлинная цель моего приезда в Париж – сопровождать Жаклин Кеннеди». Господи, как это, должно быть, запечатлелось в мозгу вашей бедной подружки. Ну и, конечно, наш монстр Сэм Дж. не мог не поиграть на ее нервишках. Он то и дело спрашивал: «Ты что, Модена, ревнуешь?» «Ничего подобного», – отвечала она. Однако, передавая этот разговор своей верной Вилли (которую, должна сказать, я представляю себе так: блондинка не первой молодости, сильно раскормленная – ее вам когда-нибудь описывали?), Модена разражается слезами. Выясняется, что в начале мая, до поездки в Париж, Джек переспал с Моденой в Белом доме. Можете себе такое представить? После на редкость невкусного обеда, состоявшего из холодного супа и гамбургеров с кетчупом – чисто ирландская еда! – Джек повел Модену из семейной столовой на втором этаже в спальню на том же этаже, где стоит удобная кровать. Там они возобновили свои отношения. Она снова безумно влюбилась в него. Или, во всяком случае, так она сказала в тот вечер Вилли. Запись этого разговора стоит для пикантности воспроизвести.

«Вилли. Подожди минутку. Охрана пропустила тебя в Белый дом?

Модена. Конечно, нет. Я вошла в калитку, и туда подошел встретить меня коротенький крепыш по имени Дэйв Пауэре. Глазки у него все время так и блестели. Он походил на такого веселого карлика. Президент, сказал он, сейчас плавает и скоро придет. Дэйв Пауэре произносил „президент“ с этаким придыханием, точно призывал молящихся в церкви опуститься на колени. Он, конечно, тут же ушел, как только явился Джек. За это время Дэйв Пауэре успел сообщить мне, что это он будит президента каждое утро и накрывает одеялом вечером. Этот человек, безусловно, усиливает ощущение, что ты находишься в Белом доме.

Вилли. Местечко, не слишком располагающее к сексу, а?

Модена. Я бы сказала, это похоже на квакерский молельный дом, только обстановка поторжественнее. Возникает чувство, что ты находишься в священном месте. В жизни мне так не хотелось глотнуть бурбона. Была суббота, вскоре после полудня, народу – никого, и мне все казалось, что я никогда не увижу Джека. Но когда Пауэре привел меня наверх, в жилые комнаты, мне стало чуть полегче. Я ведь знала всю эту мебель, которую они перевезли с Эн-стрит на второй этаж».

После обеда Джек и Модена перешли в спальню. Разогревшись, Джек принял ее, лежа на спине. Кто из французских королей принимал своих любовниц в таком положении? Пожалуй, Людовик XIV, если судить по его изнеженному лицу. Так или иначе, как сказала Модена, с поясницей у Джека стало хуже. Сказывается нагрузка. Она счастлива ублажать властелина, но недовольство остается. «Мне не важно, каким манером трахаться. Разные положения по-разному действуют на меня. Только я предпочитаю выбирать их сама».

И все это происходило в комнате, откуда в окно рядом с двуспальной кроватью ей виден был монумент Вашингтону.

Мой дорогой, очень интересно, как бы вы реагировали, читая более ранние записи. По-моему, я достаточно хорошо вас знаю и могу предположить, что подобное чтение побудило бы вас взлететь с Моденой еще выше… Или достичь большей скорости на плоскогорье? Нам так хочется блистать в глазах бессмертного распорядителя скачек!

Ох, Гарри, не порождено ли все это желанием подразнить младшего братика, которого у меня никогда не было?

Возвращаюсь к главному. Несмотря на победы, одержанные Джекки в Париже, Джек в начале июня снова связывается с Моденой и все лето жаркими обезлюдевшими субботними днями укладывает ее на ту же двуспальную кровать. Про Джо Кеннеди говорили: чем дольше ты имел с ним дело, тем больше он забирал себе и тем меньше ты приносил домой. Что-то от этого проскальзывает в разговорах Модены с Вилли. Тем не менее Модена находит Джеку оправдания: «Он так устает. У него столько забот».

Это очень своеобразный период в жизни нашей СИНЕЙ БОРОДЫ. Она поселилась теперь в Лос-Анджелесе. Собственно, она живет в Брентвуде, в квартире с еще четырьмя стюардессами. Это уже не та Модена, которую вы знали. И там она ждет очередного вызова в Вашингтон. Тем временем квартира в Брентвуде становится местом проведения бесконечных вечеринок. Актеры, молодые холостяки бизнесмены, парочка профессиональных спортсменов, два-три заправилы киноиндустрии и море выпивки! Я незнакома с вечеринками подобного рода, но полагаю, что там много танцуют и выкуривают немало марихуаны. Кроме того, Модена всегда готова вылететь в Чикаго или Майами. Чтобы провести уик-энд с РАПУНЦЕЛОМ. Однако, как она все время утверждает, никакого секса там нет. Не стану докучать вам изложением сомнений Вилли на этот счет.