Текст книги "Призрак Проститутки"

Автор книги: Норман Мейлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 58 (всего у книги 89 страниц)

Словом, я гордился тем, что незаконно пользуюсь виллой Невиска. Ее гладкие стены были ослепительно белые, как у всех построек на побережье Южной Флориды, а ее название, означавшее по-испански «снежинка», каждый раз вызывало у Модены такой наивный восторг, что я начал сомневаться, сумел ли ее отец-инженер привыкнуть к жизни в богатом квартале. Порой, когда ее манера пространно выражаться – результат многолетних школьных уроков риторики – начинала мне слегка надоедать, я, надо признаться, склонен был считать всех выходцев со Среднего Запада придурками. В защиту столь недостойного предубеждения должен заметить, что любое сооружение, не лишенное очарования или «историческое», вызывало у нее преувеличенно восторженную реакцию. Модена обожала окна небольшой формы, крылечки с деревянной резьбой, стены пастельных тонов и, конечно же, романтические названия – вилла «Снежинка» было верхом совершенства! Модене нравились даже псевдоклассические особняки в Ки-Бискейне. (Для меня это было существенно, поскольку ничто в ней не напоминало Киттредж.) Как бы там ни было, меня постоянно преследовали картинки из жизни девочки Модены на богатых улицах Гранд-Рапидс, и в итоге я пришел к выводу, что ее пренебрежение к моему столь неказистому на вид бытию – «ты, похоже, самый бедный из тех, с кем я встречалась» – с лихвой компенсировалось безграничным благоговением перед такими бесспорными достижениями, как диплом Йеля и профессия, о которой я не мог ей говорить. О Сент-Мэттьюз не стоило и упоминать.

Я к ней несправедлив. Модена знала то, что знала, а недостаток знаний легко восполняла абсолютной уверенностью в себе. Например, она обожала танцевать. Однако после парочки вечеров в ночном клубе мы это дело забросили. Я был всего лишь неплохим партнером, зато она могла бы профессионально посвятить себя танцу. Демонстрируя варианты самбы и меринге, ча-ча-ча или мэдисона, умение превратить простой тулуп в тройной и тому подобное, она хотела лишь доказать, что и тут королева. Модена не испытывала ни малейшего желания подтянуть меня до своего уровня, научить «как надо» – она бы глупо выглядела, пояснила она. В ее решительном отказе от сотрудничества сквозил девиз художника-аристократа: талант – монета неразменная. Перед вами искусство!

С другой стороны, я видел, что ее пленяет мое произношение. Модена объявила, что готова слушать меня целый вечер напролет, словно перед ней Кэри Грант. Оказалось, что Кэри был в ее табели о рангах примером для подражания, первым из числа тех, кто красиво говорит одни приятности, и тогда я понял, почему она не пожелала научить меня танцевать, – по той же причине, по какой я не стал бы тратить часть жизни на то, чтобы научить ее говорить. Она и так говорила вполне сносно. Да, подчас меня слегка коробило, но это были пустяки по сравнению с ее бесспорными достоинствами.

Как-то раз она бросила (вторая Салли Порринджер):

– Ты такой сноб!

– Надо полагать, – парировал я, – что дорогой тебе Джек Кеннеди – из той же серии. – И, не удержавшись, добавил: – Где бы он сейчас ни шатался.

– Он старается победить на выборах, – сказала Модена, – откуда же у него может быть время для меня? Конечно, нет.

– Даже позвонить нет времени? – В моей груди полыхало пламя ревности, обжигавшее так, как если бы я пролил кипящий бульон на коленку.

– Никакой он не сноб, – заявила Модена. – Его интересуют все люди вокруг него. В отличие от тебя он самый внимательный собеседник из всех, кого я знаю.

Она была права. Иногда, как только она начинала говорить, мои мысли тут же перемещались в плоскость ее чисто физических достоинств. Я видел ее всегда сквозь туман желания. Вслушиваться в ее речь было излишне – ее плоть была несоизмерима с тем, что и как она говорила. Я не мог дождаться, когда мы уляжемся, и там она вновь явится мне во всем своем великолепии, будет и нежной, и открытой, и неистовой («да-да-да, дорогой!»), будет алчной, щедрой, пылкой, и будет печалиться или радоваться, и все это я могу иметь каждую ночь, лишь только, преодолев все досадные ухабы вечера, мы отправимся в спальню. А там уж все равно, умею я танцевать или нет.

Либидо, конечно, продукт самоутверждения, но либидо буйное чревато манией величия. Разум твердил мне, что я самый лучший из ее любовников, а какое-то время спустя, когда любовный пыл был на три четверти исчерпан, я снова превращался в обыденность, которая не умеет танцевать. Синатра – тот умел. И Джек тоже. Эти умели.

– Ты рехнулся, – говорила она в ответ… – Да у Джека спина больная. С войны еще. Мы с ним не танцевали ни разу. Да и ни к чему. Мне хотелось слушать его, когда он говорил, и говорить, когда он слушал.

– А Фрэнк? Разве Фрэнк не танцевал?

– Это его профессия.

– Танцы?

– Нет, конечно, но он знает толк и в этом.

– А я, естественно, нет?

– Иди ко мне. – Она притягивала меня к себе, целовала, и снова все шло по своему кругу. Я изматывал последнюю четвертушку моего либидо. Но наутро на меня наваливалась депрессия. Мне казалось, что я всего лишь пит-стоп на гоночной трассе. Вернется Кеннеди, Синатра может появиться в любой момент, Джанкана поджидает своего часа. До чего же примитивны были мои переживания по этому поводу!

He могу поэтому сказать, насколько я был подготовлен к тому, что принесла мне шифровка Проститутки от 1 августа.

СЕРИЯ, НОМЕР: Джей/38,854,256

КАНАЛ СВЯЗИ: ЛИНИЯ ЗЕНИТ-ОБЩИЙ

ПОЛУЧАТЕЛЬ: РОБЕРТ ЧАРЛЗ

ОТПРАВИТЕЛЬ: ГЛАДИОЛУС, 1 АВГУСТА, 1960, 10.05

ТЕМА: ВАВИЛОНСКАЯ ПАРТУЗ[160]

Позвони мне. Режим – ПОИСК.

ГЛАДИОЛУС.

Хью был немногословен:

– Гарри, мне было чертовски трудно выцарапать эту запись. Разговор СИНЕЙ БОРОДЫ с АКУСТИКОЙ от шестнадцатого июля, со съезда в Лос-Анджелесе. Будда засунул это не просто в Особую папку, но и в «ограниченный доступ». Тем не менее я влез туда. Когда надавишь, свое получишь.

– Как скоро вы можете мне это переслать? – спросил я.

– Ты будешь сегодня в четыре в «Зените»?

– Могу быть.

– Жди моего человечка у себя в четыре как штык.

– Дассэр.

– Русалку не приспособил еще?

– Нет, сэр, – солгал я, – но в процессе.

– Провозишься слишком долго – пользы от твоих подвигов будет меньше.

– Сэр?

– Да?

– Партуз – это что, парижский жаргон?

– Скоро сам поймешь.

Ровно в 16.00 человек, в котором я сразу узнал одного из двух бабуинов, работавших с Проституткой в Берлине четыре года назад, прошел в мой закуток, едва заметно кивнул, вручил мне конверт и исчез, не потребовав расписки в получении.

17 июля 1960. ВОЗД. ТЕЛЕГРАФ. ДИРЕКТОРУ ИЗ ЭКСТРЕННОГО УЛОВА, тема – ИЗБРАННОЕ, записано 16 июля в 7.32-7.48 по тихоокеанскому времени:

«Модена. Вилли, послушай, пожалуйста. С Джеком только что порвано.

Вилли. Порвано? У нас полдесятого утра. Значит, у вас там семь тридцать. Что случилось? Ты за неделю ни разу не позвонила.

Модена. Я в аэропорту. Не спала всю ночь. Порвано ночью, в три, и я не ложилась. Жду самолета.

Вилли. Что он натворил?

Модена. Не могу так сразу сказать. Прошу тебя! Дай мне говорить, как у меня получается. Я хочу все по порядку…

Вилли. Ты действительно не в себе.

Модена. Он поселил меня в „Беверли-Хилтон“ и сказал, что я его гостья, но я чувствовала себя ужасно задвинутой. Никогда не знала, останусь ли я на весь вечер с обслугой или он все-таки позвонит и позовет куда-нибудь.

Вилли. А на съезде ты была?

Модена. Да, и он определил меня в ложу. Номер четыре или что-то вроде этого. В одной расположилось все семейство Кеннеди, в другой – прочая родня и друзья, в третьей, рядом с моей, я заметила множество важных персон, а вот моя персона выглядела довольно странно. Там оказался кое-кто из приятелей Фрэнка, хотя сам Фрэнк сидел в семейной ложе. Наша явно предназначалась для людей второго сорта, даже не знаю, как их тебе описать. Пожалуй, бостонские политики, грубоватые, но не самого низкого пошиба. Плюс одна-две бабенки, которые мне сразу не понравились. Жутко дорогие прически. Я подумала, неужели и я такой кажусь: „Не спрашивай, кто я. Я – женщина-тайна“.

Вилли. А с ним ты виделась?

Модена. Конечно, почти каждый вечер. Поздно.

Вилли. А сколько вечеров он не появлялся?

Модена. М-м… три из семи. В эти вечера я думала, не с одной ли он из тех, что сидели в моей ложе.

Вилли. Он, наверное, чувствовал себя заряженным, как динамит.

Модена. Один раз он был так измотан, что я просто лежала с ним рядом и гладила. Он буквально сиял от счастья. Такой был усталый и такой счастливый. В другой раз он был просто великолепен. Полон энергии. Обычно его донимает спина, но на этот раз отпустило. Джек Кеннеди, как никто другой, должен иметь право на здоровую спину, потому что ему это нужно.

Вилли. Наверное, всадили укол. Ходят такие слухи.

Модена. Это была фантастическая ночь, и я выложилась полностью, ничего себе не оставила. Но затем наступил перерыв, пару вечеров я его не видела. Потом, в тот день, когда в вице-президенты выбрали Линдона Джонсона, Джек был такой усталый – я просто держала его в объятиях, но прошлой ночью… (Пауза.) Вилли, не хочу трогать кран, а то слезы ручьем потекут…

Вилли. Если ты мне не выплачешься, тебе будет гораздо хуже.

Модена. Я – в общественном месте. Звоню из автомата. О черт, еще телефонистка лезет.

Телефонистка. Опустите, пожалуйста, семьдесят пять центов за следующие три минуты.

Вилли. Девушка, переведите разговор на мой номер. Шарлевой, Мичиган. ШАР-ЛЕ-ВОЙ, Мичиган. 629-92-69.

Модена. В последний вечер гулянью, казалось, не будет конца. На закуску Джек притащил самых стойких в апартаменты кого-то из своих приятелей в „Беверли-Хилтон“, а мне шепнул, чтобы не убегала, – короче, я маялась из угла в угол, а это ужасно противно. Я проторчала бог знает сколько в ванной, делая вид, что вожусь с прической, пока народ в основном не рассосался – остались только его ближайшие помощники, он сам да я, тогда я прошмыгнула в спальню, а он вошел, вздохнул и говорит: „Наконец-то они все разбрелись“, и я снова прошла в ванную и стала раздеваться. Когда я вернулась, он уже улегся, и – я глазам своим не поверила! – там была еще женщина, одна из тех, ну… из моей ложи. Она как раз снимала с себя последнее.

Вилли. Бог ты мой, он что – у Фрэнка научился?

Модена. Я бросилась в ванную, быстро оделась, а когда вышла оттуда, той женщины уже не было. Меня всю трясло. „Как у тебя только времени хватает на все это?“ – спросила я. Мне казалось, я вот-вот заору от злости – невыносимо было видеть, как он невозмутим. „Верно, приходится изворачиваться“, – сказал он, и я чуть не влепила ему пощечину. Он, видимо, почувствовал мое состояние и стал говорить, что не хотел обидеть меня, просто считает это своего рода дополнением. „Дополнение, значит“, – повторила я. „Ну да, – говорит, – дополнительный стимул для тех, кто способен ценить такие вещи“. Потом еще рассказал, что когда-то был без ума от одной француженки, которая обожала подобные штуки и называла их la partouse – оргия. „Если ты к этому готов, то вреда никакого“, – добавил он. Хотя, судя по моей реакции, очевидно, мол, допустил вопиющую ошибку.

Вилли. Вопиющую?

Модена. Да. Я говорю: „Джек, ну как ты мог? Уж тебе-то чего не хватает?“ – а он мне в ответ: „Жизнь так скоро кончится, а мы так мало от нее берем“. Нет, ты представляешь? Типичный ирландец! А они если уж вобьют себе что в голову, топором не вышибешь. Потом начал ласкать меня, но во мне все кипело. „Перестань, или я закричу“. И убежала. Пошла в свой номер и до утра глушила бурбон. К телефону не подошла ни разу.

Вилли. Ой, Модена-а-а.

Модена. Я и сейчас пьяная, только голова ясная. Все понимаю. От переизбытка адреналина. У него еще достало наглости прислать мне – с коридорным – восемнадцать красных роз. Перед самым моим отъездом. Там была еще записка: „Прошу прощения за самую большую глупость в моей жизни!“ Ну а я потратила больше сотни долларов на то, чтобы ему немедленно доставили шесть дюжин желтых роз с запиской: „От Модены“. Он поймет.

Вилли. А он знает про розы от Сэма?

Модена. А как же! Я ему говорила. Мне нравилось его дразнить.

Вилли. Сдается мне, что кто-то готовит Сэму радушный прием.

Модена. Нет, только не это! По крайней мере не сейчас! Еще неизвестно, в каком настроении я вернусь в Майами.

Вилли. Вот уж будет потеха, если этого парня изберут президентом.

Модена. Вилли, я вешаю трубку. Иначе разревусь».

(16 июля 1960 года)

У меня было странное чувство. Я спросил себя, смог ли бы я пригласить в нашу с Моденой постель еще одну партнершу, и уверенно ответил, что нет, не смог бы, но только из-за боязни потерять Модену. А вот если бы инициатива исходила от нее, тогда, вполне вероятно, мне бы это понравилось, и даже очень. Случались моменты, особенно в последнее время, когда – к черту Сент-Мэттьюз! – я был склонен предположить, что все мы, дети человеческие, приходим в эту жизнь, чтобы перепробовать как можно больше необычных ощущений, чтобы не провалиться на итоговом собеседовании на небесах.

Но вскоре, однако, я начал сознавать, насколько в самом деле все это меня бесит. В тот момент мне казалось, что во всем, так или иначе, виноват Синатра, и мне стала более понятной предрасположенность отца к решению вопроса «голыми руками». Как жаль, что Синатра не появится на пороге моей клетушки в «Зените» – тут бы ему и конец: вся ярость утекла у меня в пальцы, и я словно мял ими глину. Я мысленно произносил: «Модена, как же ты могла сделать с ними такое?» – будто она была в равной мере ответственна как за свое прошлое с другими, так и за настоящее со мной.

Но время лечит, и очень скоро оно взяло свое: мы сделали вид, что Джека Кеннеди просто не существует. Жизнь сама подсказала выход. Не знаю, то ли я был для Модены санитаром на перевязочном пункте в больнице для раненных любовью, то ли больничной койкой в том же учреждении, на которой она могла вновь обрести силы, то ли она в самом деле воспылала ко мне волшебной страстью, вернувшись в Майами, и я стал для нее единственным и неповторимым. Она так убедительно восхищалась моей внешностью, что я начал разглядывать себя в зеркале с придирчивым любопытством биржевого спекулянта, жадно просматривающего ежедневную котировку заветных акций.

Между тем в свободное от любви время я был поглощен повседневной рутиной и с трепетом ожидал того дня, когда знакомый бабуин снова появится в дверном проеме с очередной порцией телефонных откровений и я обнаружу, что Модена опять встречается с Джеком Кеннеди.

21

Где-то в середине августа Хант сделал ход, который он исподволь готовил, и наши «фронтовики» перебазировались в Мексику. В Эпицентре сочли это важным элементом маскировки для предстоящей операции, и Хант был рад такому обороту дела. Его дети заканчивали в Монтевидео учебный год и должны были вернуться вместе с Дороти в Штаты, так что ему, как я предполагал, предстояла нелегкая задача отыскать приличное жилье в Майами, где цены были немыслимые. Теперь же он сможет найти для семьи удобную виллу в мексиканской столице. Да к тому же, как это было в Монтевидео, он обретал наконец желанную автономию.

Получив в наследство политический отдел в «Зените», я перебрался в более просторную комнату с окном. Хотя оно и выходило на облезлую лужайку, проволочную ограду, караульную будку и ворота, а еще дальше, через дорогу, – на столь же унылое скопище коробок и коробочек, принадлежащих университету Майами, и, следовательно, выигрыш был весьма скромен, тем не менее ясно было, что я одолел первую ступеньку иерархической лестницы.

Сама по себе новая работа оказалась далеко не сахар. Надо было довести до ума то, что не доделал Хант, но и собственных забот хватало. Сюда входило, например, общение с прессой по поводу кубинцев, каждый день пристававших к берегу на совершенно немыслимых плавсредствах. Благодаря нашим тесным связям с репортерами из майамских газет мы могли рассчитывать на регулярное появление на первых полосах кричащих материалов о героических беглецах, только что прибывших из Гаваны на утлых плотах и лодчонках, которые здорово смотрелись на фото. Конструкция порой состояла из крошечной дощатой платформы, привязанной к поплавкам из сваренных вместе пустых керосиновых бочек, и одна мысль о том, что эти несчастные преодолели восемьдесят миль открытого моря от Гаваны до Майами, настолько поражала воображение, что оставался незамеченным куда более прозаический факт – подавляющее большинство наших эмигрантов прибывали из Мехико и Санто-Доминго рейсовыми самолетами.

Как-то раз в безлунную ночь, наслаждаясь прохладой во внутреннем дворике «Снежинки», я обратил внимание на едва заметный при свете звезд силуэт переполненного людьми катера, тащившего за собой в море два плота, а уже на следующее утро – сенсация! – очередные плоты прибило к берегу, репортеры примчались на место, и вот уже обаятельный кудрявый кубинец, которого я лично оприходовал две недели назад в Опа-Локке, улыбался мне с фотографии на первой странице второй тетрадки газеты как герой, впервые ступивший на землю обетованную. Мне был преподан еще один урок того, что в рекламном бизнесе не врать – непристойно. Не скажу, чтобы меня мучили угрызения совести, просто Хант мог бы получше меня инструктировать. Главное в военной операции, сформулировал я для себя, – принять решение, что надо взять верх.

А Хант между тем давал о себе знать как телеграммами, так и по телефону. Через весь Мексиканский залив он по-прежнему пытался контролировать участок, порученный мне. Номинально теперь я руководил его сферой подбора агентуры, но многое из того, что мы делали, приносило слишком мало ощутимых результатов. Не составляло большого труда отыскать людей, готовых записаться в агенты и получить подъемные, но кто из них – всех этих профессиональных сплетников, студентов-идеалистов, мелких жуликов, неудавшихся сутенеров, неграмотных придурков, возомнивших себя бизнесменами, новых кубинских лавочников, владельцев лодок или плотов, потенциальных солдат удачи, бывших солдат кубинской армии или американских солдат кубинского происхождения плюс составных надстройки, если это можно так назвать, из кубинских журналистов, адвокатов, деловых людей с приличной репутацией и профессиональных революционеров, – так кто же из них на самом деле мог быть источником достоверной информации? «Наши агенты, – говаривал опытный Хант, – выдают нам то, что, по их мнению, мы хотим от них услышать».

Словом, август был как август – в море зрели ураганы, на калье Очо возникали все новые неоновые надписи на испанском языке, поступившие спали на крыльце рекрутской конторы в деловой части Майами, а Эпицентр распространил среди сотрудников «Зенита» справочник, где были перечислены сто с лишним эмигрантских организаций в Майами и окрестностях, практически продублировав то, что уже сделали мы сами. Я постоянно торчал на совещаниях с другими сотрудниками моего направления, пытаясь выработать оперативную методику организации беженцев в более или менее самостоятельные группы, способные по крайней мере выявлять кастровских агентов, проникавших в эмигрантскую среду. В справке ФБР, с которой мы ознакомили сотрудников «Зенита», приводилась цифра в двести человек. По этому поводу у нас даже подшучивали. Три месяца назад бюро приводило ту же цифру, и можно было почти не сомневаться, что и спустя три месяца численность агентов кастровской разведки, разгуливающих по улицам Майами, составит, по данным ФБР, ровно столько же – двести.

В первых числах сентября я получил из Эпицентра конверт, перетянутый клейкой лентой.

В нем сообщалось: «Пересылаю тебе письмо от Боба Мэю. Если не сможешь надежно схоронить – уничтожь. У меня есть копия».

Дорогой м-р Галифакс.

Настоящим сообщаю, что имел встречу с большим бананом из мафии, который называет себя Джонни Рэлстоном. Поскольку у него экспроприировали собственность и он хочет ее вернуть, мотивации у него предостаточно.

Естественно, сам я назвался представителем неких состоятельных господ, которые готовы заплатить за решающий удар примерно 150 тысяч. Но этот Рэлстон скорчил рожу. И козырнул Мейером Лански. «Мейер, – говорит, – тоже объявил цену – миллион долларов за ту же работу».

«Ну да, – говорю ему я, – но, сделав дело, еще надо с него денежки получить. Вы бы сами пошли к Мейеру Лански за такой суммой?»

Разговор я записал на пленку, так что остальное привожу дословно:

«Р. А где у меня гарантия, что ваши люди отдадут полторы сотни?

М. Все будет по закону: товар – деньги.

Р. А ваш какой интерес?

М. Мною движет чувство глубокой ответственности перед страной. Я слышал, вы тоже патриот и испытываете аналогичные чувства.

Р. Я вот что скажу, коротко и ясно: я до того патриот, что желаю получить гражданство. Клал я на ваши полтораста штук – мне бумаги нужны, гражданство! Чиновники из Иммиграции то и дело меня вытягивают – надоело!

М. Гражданство мы вам устроим.

Р. Ну да, меня уже лажали.

М. Авансом это дело не пройдет. После работы получите все, что требуется для положительного решения».

В этот момент на завтраке с Рэлстоном стала барахлить записывающая аппаратура, и так продолжалось несколько минут. Скорее всего я слишком сильно откинулся назад и придавил микрофон – обидно, но будет наука.

Слово в слово я этот пробел не восполню, но могу заверить: сделал максимум, стараясь убедить его, что «моим людям» можно доверять и бумаги ему выправят.

Сын, тут я кончаю цитировать. Честно говоря, я не слишком верю Мэю: ведь он – старая лиса и лучше всех знает, как вертеть задницей, когда ты с микрофоном. Я подозреваю, что он просто вырезал часть пленки. Ту часть, где он, вероятно, откровенничает, намекая Рэлстону, что «состоятельные господа», которых он представляет, – наша Фирма. Это достаточно очевидно, ибо как же иначе Мэю смог убедить Рэлстона в том, что некто сумеет выправить ему гражданство, когда даже нашей Фирме нелегко получить гражданство для столь сомнительной личности. (Ей-же-ей, у нас могли быть неприятности с Иммиграционной службой.) Так или иначе, когда микрофон заработал опять, Рэлстон стал более покладист и согласился сотрудничать. Тем не менее он ставит условие, чтобы Мэю свел его с «парнем, который на тебя вышел. Хочу сам тиснуть ему лапу». Приведенный пассаж – информация к размышлению. Возникнут какие-то соображения – сообщи. Интересно, кто этот Рэлстон на самом деле.

ГАЛИФАКС.

Буквально на следующее утро по каналу средней секретности я получил шифровку от Проститутки: «Буддисты доносят, что некто Джонни Розелли, близкий соратник РАПУНЦЕЛА, отобедал с Робертом Мэю в „Браун-Дерби“, что в Беверли-Хиллз. К сожалению, достоверные источники отсутствуют. Эта прелюбопытнейшая встреча вводит нас в Сад Размышлений – ОРАНЖЕРЕЯ».

Под «достоверными источниками» подразумевались магнитофонные записи. На этот раз ФБР удалось зафиксировать только факт приема пищи. Но Хью, сам того не подозревая, дал мне отмычку к отцовской загадке. Я снова забрался в базу ЗЛОДЕИ и сделал запрос на Джонни Розелли. Он оказался не последней спицей в колеснице.

ДЖОННИ РОЗЕЛЛИ, он же Джонни Рэлстон, он же Рокко Ракузо, он же Аль-Бенедетто, он же Филиппо Сакко. Родился в Италии (1905); родители эмигрировали в США в 1911 г.; вырос в Бостоне, в возрасте 12 лет помог родственнику поджечь дом, чтобы получить страховку. Первый арест – в 1921 г. за уличную продажу наркотиков.

В 1925 г. Филиппо Сакко становится Джонни Розелли. Помогает Аль-Капоне доставлять в США партии спиртного.

Имеет репутацию эксперта по вымогательству, азартным играм, профсоюзному рэкету. В тридцатые годы Розелли представляет на Западном побережье интересы Вилли Бьоффа и Джорджа Брауна из Международного альянса рабочих сцены и киномехаников. В начале Второй мировой войны Розелли становится близким другом Гарри Кона, главы «Коламбия пикчерз». Кон одолжил ему денег (без процентов) на приобретение пая ипподрома в Тихуане. Розелли в знак благодарности заказал два одинаковых перстня со звездными рубинами – один для Кона, другой для себя. По-видимому, оба и сейчас носят эти перстни.

Когда негритянский певец Сэмми Дэвис-младший завел пылкий роман с Ким Новак, Розелли, фактически от имени Кона, как считают, сумел убедить негритянского певца отступиться и прекратить эту связь. В этот период блондинка Новак была звездой номер один у Кона в «Коламбия пикчерз». Розелли якобы сказал Сэмми Дэвису-младшему, который слеп на один глаз: «Блондинку оставь в покое, иначе и второй потеряешь». Дэвис послушался.

В 1943 г. Розелли попал в тюрьму и отсидел три года и восемь месяцев из десятилетнего срока за вымогательство более двух миллионов долларов у кинокомпаний. После освобождения из тюрьмы становится главным координатором рэкета в Лас-Вегасе и южной Калифорнии. Этому назначению способствовал Сэм Джанкана, которого принято считать главой Большого совета мафии. Ныне Розелли известен как Дон Джованни из мафии. Внешне – весьма импозантен. Другое прозвище – Серебряный Лис. Имеет репутацию одиночки. Родные есть, но с ними никогда не видится. Тем не менее помог младшим сестрам получить образование.

Приметы: худощавый, среднего роста, точеное лицо, серебристая седина. Любимая фраза: «Не вздумай угрожать – мне терять нечего».

Я отослал распечатку отцу по каналу СПЕЦШУНТ. ГАЛИФАКС, добавив от себя, что искал в ЗЛОДЕЯХ на РЭЛСТОНА и ничего не обнаружил, но случайно наткнулся на РОЗЕЛЛИ, он же РЭЛСТОН – просто повезло: ведь на «Р» там их тысячи.

На следующий день Кэл позвонил мне по общему телефону. Сказал только одну фразу: «Поспеши в девичью обитель к шестнадцати ноль-ноль».

Это означало: «Позвони мне из города по моему личному каналу в час дня». Когда я связался с ним в обеденный перерыв, он оказался необычайно разговорчив, как после трех чашек кофе.

– Спасибо, – сказал он. – Я сразу помчался в корпус «К», чтобы проинформировать Биссела о встрече Мэю с Розелли. Еще раз спасибо. Сам понимаешь – мне не хотелось докладывать Бисселу о встрече Мэю с человеком, чье имя мне неизвестно. Так вот, Рик, у Биссела в кабинете был Аллен Даллес, и, естественно, ему интересно было, что я приволок на Джонни Р. Он стал читать твою распечатку вверх ногами. Биссел заметил это и даже передвинул бумагу по столу ближе к Аллену. – Отец почему-то хихикнул. – Ты в последнее время что-нибудь читал вверх ногами?

– Не каждый день, – ответил я.

Он засмеялся громче.

– Сын, когда-то – в УСС – мы считали это единственным, что нам надо уметь, разумеется, в дополнение к куражу.

– Дассэр.

– Аллен дал ясно понять, что его надо держать за водонепроницаемым отсеком от всего этого, но не смог тем не менее удержаться от комментария. «Мутная водичка, а, Кэл?» «Чертовски мутная, сэр», – ответил я. Он улыбнулся. «Кэл, я тебе так скажу: положись на свой здравый смысл. На здравый смысл, Кэл, потому что он не раз уже выручал тебя из самых невообразимых передряг, разве нет, Кэл?» «Нет, сэр», – ответил я, и мы оба засмеялись, отлично понимая: случись что не так – пятно ляжет на меня. «Как бы там ни было, этот смотрится неплохо. Гротескно, зато забавно, разве нет? – сказал он и добавил: – Неплохо бы еще выяснить, где это они обедали. Мэю останавливался в отеле „Беверли-Хиллз“, значит, это могло быть „Поло“».

– Постараюсь разузнать, – пообещал я.

Джей/38,961,601

КАНАЛ СВЯЗИ: ЛИНИЯ ЭПИЦЕНТР-ОБЩИЙ

ПОЛУЧАТЕЛЬ: ГАЛИФАКС

ОТПРАВИТЕЛЬ: РОБЕРТ ЧАРЛЗ, 6 СЕНТЯБРЯ, 1960, 10.46

ТЕМА: РЕСТОРАНЫ

Рискну немного злоупотребить временем и шифроресурсами Фирмы, чтобы ввести вас в курс дела относительно ресторанов в Лос-Анджелесе, которые могли бы вас заинтересовать. Я бы выбрал «Браун-Дерби». Я слышал от старого приятеля по Йелю, а он, кстати, работает на Гарри Кона, что настоящие знатоки ходят именно туда.

РОБЕРТ ЧАРЛЗ.

На следующее утро я получил конверт, обмотанный клейкой лентой.

Сын!

Твой ресторанный путеводитель как нельзя кстати. Он помог оживить известную тебе запись.

Теперь должен признаться, что ознакомил тебя не со всеми деталями первой встречи Мэю с Розелли. Такая сдержанность с моей стороны – формальность, ибо на том этапе особой нужды это знать у тебя не было, однако, учитывая твои успехи в последнее время, мне тем более приятно ввести тебя в курс дела. У Розелли есть друг по имени Сэм Голд, который, как он утверждает, нужен ему для осуществления проекта. У Голда – глубокие корни в интересующей нас стране. Вопрос теперь в том, кто такой Сэм Голд – Мейер Лански или Сэм Джанкана. Я говорил на эту тему с моим оперативником, разрабатывающим эту жилу в Вашингтоне и Нью-Йорке, – это бывший фэбээровец, достойный парень, которого, по-моему, ты знаешь. Он тебя помнит по учебке, такой немного мрачноватый, но весьма способный тип по имени Реймонд Бэрнс, Везунчик Бэрнс. Так вот, по словам Рея, эти мафиози имеют обыкновение сохранять прежнее имя, придумывая себе новую фамилию, которая начинается с той же буквы, что и прежняя, например: вместо Джонни Розелли – Джонни Рэлстон. Короче, Сэм Голд указывает на Сэма Джанкану. Мэю, однако, советует не выводить за скобки и Лански – Сэм Голд может на поверку оказаться и этим в высшей степени непредсказуемым господином. Так или иначе, Голд готов вступить в игру. Можно предположить, что босс, которому удастся вернуть игорные заведения бывшим владельцам, безраздельно займет господствующее положение в Синдикате.

Тем временем в нью-йоркском отеле «Плаза» на 14 сентября назначена встреча с участием Мэю, Розелли и Везунчика Бэрнса. Поскольку Розелли настаивал на встрече с кем-нибудь «с верхней полки», я надеюсь, Везунчик справится с этой ролью.

Да не изменит тебе хаббардовская удача, сын.

Твой любящий отец.

На другой день я получил новое послание от Кэла.

8 сентября 1960 года

Сын, посылаю копию отчета Мэю о встрече в «Плазе» (ресторан «Торговец Вик»).

Дорогой м-р Галифакс,

Обед в ресторане с точки зрения качества записи оказался неудобоваримым. Ни Бэрнс, ни я не можем признать свои попытки удовлетворительными. К счастью, мне далеко не впервые полагаться на память в тех случаях, когда техника почему-то подводит. Поэтому предлагаю вашему вниманию достаточно аккуратное изложение беседы – наиболее важные моменты воспроизведены с точностью до девяносто процентов, что же касается дословной передачи – процентов на шестьдесят. С другой стороны, там было так шумно, что нашим «друзьям» из бюро вряд ли удалось записать разговор.

Рэлстон быстро оценил оперативника Бэрнса и повел себя, мягко говоря, грубо. Он сказал: «Не обижайся, приятель, но, сдается мне, ты там где-то на уровне лизания задниц ходишь. Для операции такого масштаба твоего уровня маловато. Передай своему боссу: „Не пытайтесь меня объехать“.»