Текст книги "Призрак Проститутки"

Автор книги: Норман Мейлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 89 страниц)

Это мне кое-что напомнило. А ты ведь из таких, признайся! Не ты ли написал на Ферме в уборной на стене: «Розен созвучно Носен, образованию от слова „нос“, который вынюхивает, где слаще пахнет». Это меня вывело из себя. Признаюсь. В общем, жестокий ты сукин сын. Теперь я понимаю, как я ценю нашу дружбу, если я тебя простил. Я бы не простил никого другого. Но я хочу, чтобы ты признал, что твое высказывание обо мне было несправедливо. Потому что какой я ни есть – колючий, бесчувственный к людям, слишком напористый (нью-йоркскому еврею приходится немало трудиться, уж я-то знаю!) – словом, каковы бы ни были мои недостатки, я не из тех, кто ищет продвижения любой ценой. Наоборот, я наношу себе ущерб тем, что грублю вышестоящим. В этом смысле мы с тобой одинаковы. И, как правило, я не прощаю тех, кто делает мне гадости. Мне приятно думать, что они будут жалеть об этом всю жизнь.

В общем, хватит – скучно. Я уважаю твои амбиции. Я даже верю, что настанет день, когда мы, двое парней со стороны, находящиеся на самом краю фланга, не родившиеся, как Гарри, с серебряной ложечкой шпиона во рту, получим по большому куску Фирмы. Станем равными Монтегю и Харви, когда придет наше время.

Монтегю вызывает у меня глубокий интерес. Я видел его всего два-три раза, а жена у него – настоящая красавица, и тут у нас поговаривают, что она единственный настоящий гений в Фирме, говорят даже, что она вдвое усложнила Фрейда, хотя этому, конечно, трудно поверить. Я начал подмечать, что одна из болезней Фирмы – излишнее преувеличение своих достоинств. В конце-то концов, не нам мерить себя. Во всяком случае, про Хью Монтегю никто не может ничего с уверенностью сказать. Его рабочее прозвище – не думаю, чтобы это было имя для прикрытия, или кличка, или чтобы он подписывал так телеграммы, – словом, его зовут Проститутка. Я думаю, это потому, что он участвует в столь многих вещах. Настоящий хозяин вотчины. Никакой арендной платы, никакой бюрократической отчетности. У него есть свой кусок контрразведки, что доводит до исступления подразделение Советской России, а кроме того, его люди разбросаны по всей Фирме. Его враги в Технической службе говорят, что он старается создать Фирму в Фирме. Словом, надо пожить в Вашингтоне, чтобы узнать, за какие веревочки кто дергает. Видишь ли, теоретически Фирма, говоря бюрократическим языком, чиновничья территория, но у Даллеса есть тяга к героям и друзьям по Управлению стратегических служб, да к тому же он не слишком любит бюрократов. Поэтому он создает независимые фигуры в игре. Странствующих рыцарей, как он их называет. Они имеют право не считаться с чинами. И Проститутка, безусловно, такой Странствующий рыцарь. Говорят, его считают в Фирме шпионом из шпионов. Судя по внутренней информации, которую мы получаем в Технической службе (а ведь предполагается, что мы все знаем!), Даллес называет его «нашим благородным призраком». Словом, предоставляю тебе об этом судить. Я вначале смеялся над тем, как ты трясся над каждым словом, но теперь начал это понимать. В школе, куда я ходил, все были языкаты, поэтому образование не оставило у меня преклонения перед подлинной силой слова. А теперь я начинаю думать, что le mot juste[40]– архимедов рычаг, управляющий миром. Во всяком случае, в Фирме, клянусь, это так.

Вернемся к Технической службе. У меня возникло кощунственное желание рассказать тебе о самом большом фиаско, какое мы потерпели, почему это письмо и должно быть ультра-ПППС. Мне могут поджарить Kishkes, если не те глаза прочтут его. Не мучайся над тем, что значит Kishkes. Это слово из идиш, и твоих познаний оно не обогатит. Я употребил его лишь потому, что формальным главой Технической службы является некто Сидни Готлиб, и Kishkes – единственное еврейское слово, которое я от него слыхал. Меня, конечно, прикрепили к нему – должно быть, решили, что у нас есть нечто общее. Ну, не так уж много. Одни евреи глубоко традиционны, как моя семья, а именно: наполовину религиозные ортодоксы, наполовину социалисты – словом, типичные евреи, ха-ха! – другие евреи придерживаются совсем другого. Они являются зеркалом своей культуры. Как, например, я. Или как Дизраэли, британский премьер-министр времен королевы Виктории, еврей по рождению, изъяснявшийся на безукоризненном английском языке высших классов британского общества.

Ну так вот Готлиб такой, только он космичен: его интересует все. Странный человек! Живет на ферме недалеко от Вашингтона и каждое утро доит своих коз. Домик на ферме был в свое время хижиной рабов, но Готлиб по воскресеньям занимается плотничаньем и сумел настолько расширить дом, что в нем умещается вся его семья. Миссис Готлиб, кстати, жила в детстве в Индии. Возможно, это объясняет наличие коз! Она дочь миссионеров-пресвитерианцев. Готлиб также выращивает рождественские елки. У него изуродованная стопа, тем не менее он любит танцевать кадриль. По специальности он химик всего лишь с дипломом городского колледжа, тем не менее он гений. Вот почему он никогда не бывает последователен, говорит отрывисто. Должен сказать, ну и наделал же он дел! Конечно, такое возможно, только когда один гений работает в сотрудничестве с другим гением вроде Хью Монтегю. Произошло это три года назад, но это все еще является плохо оберегаемым секретом Технической службы. Пойдешь с коллегой выпить и поболтать, и тебе непременно выложат историю. Я нахожу ее интересной. Тут ты видишь в действии своеобразный принцип обратной морали. Монтегю ведь очень высоко сидит, а эта история делает его для нас как бы более человечным. Конечно, он всего лишь вынес неправильное суждение. Он поставил на Готлиба, а весь вред причинил Сидни.

Вот каков ген. (В Управлении стратегических служб так обозначалась информация.) Три года назад в Технической службе все только и говорили о том, что Советы нашли какое-то магическое средство. С помощью его они не только контролировали поведение своих агентов, но и могли заложить в психику шпиона необходимость самоуничтожения при поимке. У них были также разработаны препараты, вызывающие шизофрению, что освобождало агентов от моральной ответственности. Коммунизм, собственно, к этому и ведет! Магическое средство – орудие идеологии! Словом, Готлиб нашел физическую субстанцию, которая обходит шизофрению. Называется она лизергическая кислота диэтиламид – сокращенно ЛКД, и в Технической службе стали надеяться, что с помощью этого чудо-средства можно будет быстрее снимать информацию с агентов противника. Аллен Даллес требует химикалий, который мог бы заставить перебежчика раскрыться. Своеобразный коктейль правды! ЛКД как раз и побуждает человека говорить правду. В дальнейшем я не очень уверен, потому что получил информацию отнюдь не из первоисточника, а дело состоит в том, что Готлиб разработал милую сердцу теорию вместе с миссис Монтегю и на основе ее теорий. Теория эта исходит из предпосылки, что психическая стена, которую возводит шизофрения, отсекая связь между противоположными частями личности, состоит из неописуемого количества лжи, – настоящая психическая стена, истина находится за ней. Любое лекарство, вызывающее шизофрению, если употребить его по схеме ввести-остановиться-ввести-остановиться, может вызвать вибрацию лжи в стене шизофрении и раскачать ее так, что она даст трещину. Более нормальные люди, наоборот, при этом выберут ту ложь, которая поможет им сохранить свое эго. По теории Гардинер – Готлиба, стену у перебежчика, не важно, психически неуравновешенного или нормального, можно расшатать с помощью ЛКД. Однако сначала Готлиб должен был проверить, отвечает ли ЛКД требуемой цели. Задача немалая. Он взял двух-трех коллег, и они испробовали препарат друг на друге, но они ведь знали, какой ставится эксперимент. И невольно вели себя так, как требовалось.

И вот однажды вечером на небольшом коктейле научный сотрудник Технической службы всыпал дозу ЛКД в «Куэнтро», который пил ученый, работавший в Фирме по контракту. Жертва понятия не имела о проводимом опыте. Имени этого человека я не знаю – этот факт, скрыт за семью печатями, – будем называть его ЖЕРТВА.

Отреагировала ЖЕРТВА на дозу нехорошо. Вернулся этот человек домой в крайне возбужденном состоянии. А был он от природы весьма сдержанным. Признаков явных сдвигов в психике не было. Единственным проявлением действия лекарства было то, что он не мог заснуть. Затем он стал рассказывать жене, что наделал страшнейших ошибок. Правда, что это были за ошибки, он сказать не мог. Через пару дней он дошел до состояния такого возбуждения, что Готлиб отправил его в Нью-Йорк к одному из наших психиатров. Заместитель Готлиба жил с ЖЕРТВОЙ в Нью-Йорке в одном номере. ЖЕРТВЕ, однако, становилось все хуже и хуже. Наконец на глазах у своего сожителя он разбежался и выпрыгнул с десятого этажа сквозь закрытое окно. Ну и конечно, разбился насмерть. Его жене и детям дали правительственную пенсию, а Готлиб отделался тем, что его ударили по рукам. Монтегю подал докладную записку Даллесу. Официальное наказание-де помешает развитию духа инициативы и энтузиазма, столь необходимых для такой работы. Даллес направил Готлибу личное письмо, в котором поругал за ошибочное решение, но копии этого письма – во всяком случае, судя по гену – в досье Готлиба нет. Положение Сидни в Технической службе в наши дни преотличное.

Это письмо произвело на меня сильное впечатление. Дальше я читать не мог. Мои опасения, что Проститутка бесцеремонно использовал меня, подтверждались. Перед моим мысленным взором ЖЕРТВА падала на мостовую.

Мне надо было добраться до непрослушиваемого телефона. Харви сказал, что за мной установлено наблюдение, но это еще требовало подтверждения, да и Батлер не раз говорил мне, как слаб наш персонал, ведущий слежку. Так что стоило рискнуть. Я надел пальто и вышел из комнаты. И тут же вернулся. Я не только забыл сунуть письмо Розена Батлеру под дверь, но и не подумал спрятать пленку с записью К.Г. Выполнив это, я вышел из дома, но уже менее уверенный в том, что хорошо соображаю.

Я только подошел к краю тротуара, как показалось такси, и я прыгнул в него. Мы не проехали и одной десятой мили, как я подумал, что ведь это такси могло дожидаться специально меня. Я быстро расплатился с шофером, нырнул в проулок, добежав до середины его, обернулся, чтобы проверить, не идет ли кто следом, и сердце у меня захолонуло, когда с забора соскочила кошка.

Однако все было тихо, и, насколько я мог разглядеть при свете, падавшем из задних окон домов по обе стороны, в проулке не было никого. Тогда я вернулся к началу проулка и увидел, что такси все еще стоит там, где я его оставил. Я не спеша прошел мимо, стараясь попасть на глаза шоферу, и он по-берлински небрежно поднял в приветствии руку.

Тогда я пригнулся к его окошку и сказал:

– Zwei Herzen und ein Schlag![41]

Он сразу завел мотор и уехал.

Эта комедия благоприятно подействовала на мое настроение. Я уже больше не считал, что за мной следят, и быстрым шагом прошел с полмили, время от времени возвращаясь и проделывая путь назад. Затем я взял такси, подъехал прямо к военному ведомству, расписался в книге прихода и направился по коридору прямо к непрослушиваемому телефону.

В плавучем домике трубку сняла Киттредж.

– Гарри, это вы? – нерешительно спросила она и добавила: – У меня не странный голос? – А голос ее по сотовому телефону шел волнами.

– Ну, как вы там? – спросил я. «Господи, – сказал я себе, – да я же безнадежно влюблен в нее». Мне было бесконечно приятно слышать даже такой ее измененный голос.

– Кажется, вы век отсутствуете, – сказала она. – Мне вас невероятно не хватает.

– И мне тоже.

– Я вас не слышу, – сказала она. – Вы говорите точно под водой. Может быть, я не на ту кнопку нажала?

– Разве вы никогда прежде не пользовались этим телефоном?

– Нет, это телефон Хью. Я не смела даже близко подходить к нему. Я подумала, что это Хью звонит. Он, видите ли, в Лондоне. Уехал вчера.

– Вы не поможете мне добраться до него?

– Гарри, я удивляюсь уже тому, что он сказал мне, на каком будет континенте.

– Так что, вы не знаете, приедет ли он в Берлин?

– Приедет. Он спрашивал, не хочу ли я передать вам какое-нибудь ласковое словцо. «Передай ему mille baisers[42]», – сказала я Хью. – И рассмеялась.

Я решил, что она не могла так сказать.

– Когда Хью позвонит, – сдерживая свой порыв, сказал я ей, – передайте ему, что нам необходимо поговорить. Дело не терпит отлагательства.

– Не удивляйтесь, – сказала Киттредж, – если он просто свалится вам на голову. Но, Гарри…

– Да?

– Когда вы увидитесь, не жалуйтесь. Он ненавидит, когда жалуются.

– Хорошо, – сказал я, – не буду. – Сейчас, разговаривая с ней, я уже не чувствовал неминуемости беды.

– У меня чудесные новости, – сообщила она, – я расскажу вам это при более удобном случае.

– Намекните хотя бы.

– Ну, довольно скоро я буду числиться в отсутствии.

– С какой целью?

– Ох, Гарри, – сказала она, – просто представляйте себе меня в Гонконге.

Она что же, отправляется на оперативную работу? В Азию? Я мгновенно представил себе Киттредж в каком-нибудь опиумном притоне с русскими, английскими и китайскими оперативниками.

– А я вас увижу?

– Попросите Хью прихватить вас с собой.

– Он не может это сделать. Мне надо будет получить разрешение у Харви.

– Хью смотрит на препятствия иначе, чем другие люди, – сказала она.

В этот момент сотовый телефон взбунтовался, и на линии появилось много статики. Мы простились в нарастающем грохоте эха.

– Про-щайте, вы меня слышите? Про-щайте!

Выходя из главного подъезда военного ведомства, я увидел двух мужчин в уныло-серых пальто. Они стояли на расстоянии сотни футов друг от друга на другой стороне улицы. Я резко свернул влево и бодрым шагом прошел до угла. Там я круто повернулся.

Мужчины не сдвинулись с места. Я завернул за угол и выглянул из-за здания. Они по-прежнему не двигались.

Я прошел квартал, затем вернулся назад и снова заглянул за угол. Двое мужчин исчезли. Я пошел наугад, но теперь уже в полной уверенности, что за мной увязался «хвост». Однако со мной имели дело, видимо, специалисты, ибо я ничего не замечал. Если у меня и было шестое чувство, оно, несомненно, находилось не между ушами.

Мимо проезжало такси, и я остановил его. По пути домой мне пришла в голову мысль поискать Вольфганга. Я понятия не имел, что стану делать, когда найду его, не представлял я себе и того, какую смогу извлечь из него пользу для себя, для Билла Харви или для генерала Гелена. Но видеть его я хотел – хотя бы для того, чтобы предпринять что-то. Желание это напало на меня с такой силой, с какой хочется выкурить сигарету в тот день, когда ты решил бросить курить. Я, конечно, не знал, где искать Вольфганга. Мне в жизни не найти проулок с баром в подвале, даже тот район скорее всего я не найду. Место это находилось на некотором расстоянии от Куфу. Пришлось отказаться от этой идеи, а это было так же трудно, как отказаться от призвания – я чувствовал себя подобно святому, который не сумел подняться на гору, где его ждало откровение.

Подавлял я в себе и чувство необходимости побыстрее вернуться домой, свинцовой тяжестью давившее на меня. Однако при виде моей улицы тревога вернулась, ибо в моем квартале, на некотором расстоянии от двери, стояли те же двое, что и у военного ведомства. Конечно, тут я ничего не мог поделать – оставалось только идти в квартиру.

Минут через пять зазвонил телефон.

– Рад, что ты вернулся, – прозвучал голос Проститутки. – Полчаса назад тебя, похоже, не было.

– Я был в уборной. Оттуда не слышно телефонного звонка.

– Ну, я высылаю за тобой машину. Шофера зовут Гарри. Один Гарри повезет другого Гарри. Через двадцать минут.

– Но мне нельзя выходить из дома, – сказал я.

– В данном случае, – сказал Проститутка, – я разрешаю тебе сойти вниз. Не задерживайся. – И он повесил трубку.

15

Я ждал минут двадцать, сознавая, как может случайно виденный фильм заслонить в твоем мозгу все, что дали тебе семья и воспитание. Я стоял и ждал, что те двое с минуты на минуту постучат в мою дверь. Или вот приедет Билл Харви. Представлял я себе и то, как Дикс Батлер входит вместе с Вольфгангом в мою гостиную. Затем в раскручивавшемся в моем мозгу фильме появилась Ингрид и объявила, что ушла от мужа ко мне. Я внимательно вслушивался в проклятия какого-то пьяницы на улице, но за этим ничего не следовало. Лишь уханье какого-то оболтуса. Время шло. Когда двадцать минут почти истекли, я взял запись разговора с К.Г. и сошел вниз.

Проститутка подъехал на «мерседесе».

– Залезай, – сказал он. – Я – Гарри. – Проехав всего несколько футов, он остановился у одного из наружников. – Все в порядке, – сказал он им. – Можете отправляться домой. Я вызову вас, когда понадобитесь.

И мы помчались по улице.

– Я обсуждаю сам с собой, можем ли мы говорить у меня в гостинице, – сказал он. – Там безопасно в пределах разумного, и они не знают, кто я, хотя в Берлине – как, я уверен, ты уже обнаружил – нельзя никого недооценивать.

Некоторое время мы ехали молча.

– Да, поехали в гостиницу, – решил Проститутка. – Можем выпить в баре. Не думаю, чтобы дирекция согласилась на установку там «жучков». Слишком ценным деревом все отделано. В спальнях – другое дело, но не в баре отеля «У зоопарка». Это старый отель, премило восстановленный. Портье – человек необыкновенный, уж ты мне поверь. Когда я в последний раз там останавливался, на коммерческих рейсах, вылетающих из Берлина, не оказалось ни одного свободного места. А по причинам, которые тебя не касаются, я не хотел лететь военным самолетом. В ту неделю – ни в коем случае. И я попросил портье попытаться что-то сделать, чтобы достать мне билет. Через два часа я подошел к его конторке – он так и сиял. «Доктор Тэйлор, – сказал он мне, – я сумел достать вам последнее место на самолете „Люфтганзы“, вылетающем днем из Берлина. В Гамбурге вы пересядете на самолет „Скандинавских авиалиний“ на Вашингтон». Он был явно до того доволен собой, что я спросил, как ему это удалось. «О, – ответил он, – я сказал кассиру, что вы, доктор Тэйлор, – знаменитый американский поэт и вам абсолютно необходимо присутствовать сегодня вечером на концерте в Гамбурге! Остальное было просто. „Скандинавские авиалинии“ имеют кучу свободных мест на Америку. Вы сможете даже растянуться в самолете и поспать». Да, – заключил Проститутка, – подобное умение исчезает всюду.

– А «доктор Тэйлор» было ваше конспиративное имя?

– Несомненно. – Казалось, он был раздосадован тем, что его рассказ не произвел на меня более сильного впечатления. – А почему это имя так тебя поразило?

– Тэйлор – это же портной, а по-немецки портной будет Шнайдер. Неужели вы так близки с Геленом?

Похоже, это был тот редкий случай, когда Проститутка растерялся.

– Видишь ли, – сказал он, – это могло получиться ненамеренно.

Я ничего не сказал. Я сам не знал, чтó я чувствую.

– Ну ладно, – сказал он, – Гелен мне отвратителен, и мне невыносимо наблюдать, с каким безмятежным видом расхаживают бывшие нацисты, сумевшие уцелеть. С легким оттенком жалости к себе. Тем не менее, Гарри, я близко сотрудничаю с Геленом, и в определенном смысле он мне нравится. Он хорошо знает свое дело и заслуживает за это уважения. А работа его по трудности равна сизифову труду.

– А я не уверен, что он до сих пор так уж хорош, – сказал я. – По-моему, ему далеко до Харви.

– О Господи, ну конечно же, ты всегда будешь лоялен к тому, на кого работаешь. Это в тебе сидит Кэл Хаббард. Настоящий бульдог. Только ты ошибаешься. Я просмотрел запись разговора, присланную мне Геленом, и даю тебе слово: учитывая то, что каждый из них мог потерять или выиграть, Гелен справился отлично. Харви же вел себя как импульсивный дурак – зачем он раскрыл карты относительно Вольфганга?

– Все-таки я не могу понять, как вам может нравиться Гелен.

– О, любой другой, проживший такую жизнь, как у него, не пытался бы проявлять стремление к искуплению. И я решил раздуть угольки человеколюбия, которые обнаружил у этого маленького немца.

Мы подъехали к отелю. Монтегю оставил машину швейцару и провел меня прямо в бар.

– У меня был разговор с миссис Харви, – сказал я, как только мы сели. – Вот запись. Думаю, это то, что вы хотели получить.

Он сунул в карман пленку и листы бумаги, даже не взглянув на них. Это вызвало у меня досаду. Хотя я и делал это против воли, но теперь хотел, чтобы меня похвалили за то, что я так хорошо справился.

– Она предана мужу, – сказал я. – Поэтому, я думаю, вы не найдете здесь того, что искали.

Он улыбнулся – не снисходительно? – и, вытащив из кармана только что положенные туда страницы, принялся читать, время от времени постукивая по бумаге пальцем.

– Нет, – сказал он, окончив чтение, – это идеально. Это все подтверждает. Это мы оставим про запас. Спасибо, Гарри. Отличная работа.

У меня было, однако, чувство, что, если бы я не привлек его внимания к записи, он не скоро заглянул бы в нее.

– Это действительно может вам пригодиться? – не отступал я.

– Ну, я и без этого предпринял определенные шаги. При том, что кое-какие процессы ускорились и я исходил из предположения, что К.Г. скажет примерно то, что она сказала. Так что все в порядке. А теперь давай выпьем. Две сливовицы, – сказал он подошедшему официанту.

Ему и в голову не пришло, что я могу не любить заказанный им напиток.

– Я хочу подготовить тебя к следующему шагу, – сказал Проститутка, когда официант отошел.

– Я в большой беде?

– Нисколько, – сказал он.

– Это точно?

– На девяносто пять процентов. – Он кивнул. – Завтра мы встречаемся с Биллом Харви.

– А я буду при вашей встрече?

– Безусловно, нет. Но все пройдет так, как я ожидаю, и к вечеру мы с тобой сядем на военный самолет, летающий между Берлином и Франкфуртом, а во Франкфурте пересядем на ночной рейс «Пан-Америкэн» в Вашингтон. Ты станешь моим помощником, пока мы не решим, что с тобой делать дальше. Поздравляю. Я бросил тебя в колодец, и ты выжил.

– В самом деле?

– О да! Ты и представить себе не можешь, насколько твой отец был против отправки тебя в Берлин. Но я сказал ему, что ты выдержишь испытание и выйдешь из него более подготовленным. Конечно, без меня тебе бы не вылезти, но ты и не обварился бы кипятком, если б я не был твоим шефом.

– Не уверен, что я окончательно вылез.

Моя гонорея издевательски дала о себе знать. Глотнув сливовицы, я вспомнил, что алкоголь противопоказан при пенициллине. Ну и черт с ним! Зато сливовица неожиданно согрела меня.

– Я закажу тебе номер в отеле «У зоопарка» на сегодняшнюю ночь, – сказал Проститутка. – Тебе много надо забирать из твоей квартиры домой?

– Только одежду. У меня не было времени что-либо купить.

– Завтра отправишься к себе на квартиру после моей встречи с Харви и упакуешь вещи. Ведь если Харви сегодня вечером обнаружит, что ты вышел из дома, он может отправить парочку своих горилл выловить тебя.

– Да, – сказал я.

Я отупел от спиртного. Мне казалось, что я испытывал добрые чувства к Биллу Харви и К.Г., но сейчас они словно перестали существовать. Я не знал, с чего начались мои действия и чем они закончатся. Работа разведчика была не столько игрой в театре, сколько отрицанием театра. Чехов сказал однажды, что ружье, которое висит над камином в первом акте пьесы, должно непременно выстрелить в последнем. У меня такой надежды не было.

– Почему вы против КАТЕТЕРА? – спросил я.

Монтегю окинул взглядом комнату. О КАТЕТЕРЕ все еще не стоило говорить в публичном месте.

– В скалолазании сейчас возникла тенденция, которую я не поддерживаю. Группа решает взобраться по скале, в которой нет никаких захватов, никакой опоры. Но они берут ручную дрель и ввинчивают в скалу штырь. Затем подтягиваются и сверлят другую дырку в скале для нового штыря. Уйдут недели на то, чтобы одолеть большую скалу, зато любой мальчишка с Фермы, привыкший к нудному труду, становится скалолазом. Так и с КАТЕТЕРОМ, – шепотом добавил он.

– Должен сказать, вашему другу генералу Гелену не понравилось то, что КАТЕТЕР сообщил нам, в частности, о слабости железнодорожной сети в Восточной Германии. – Теперь и я перешел на шепот.

– Коммунизм не сводится к состоянию железнодорожных депо в Восточной Германии, – возразил Проститутка.

– Но разве нашей первейшей задачей в Европе не является знать, когда Советы могут предпринять против нас атаку?

– Это было вопросом первостепенной важности пять или шесть лет назад. Красные, однако, ведут теперь свое наступление не с помощью военной силы. Тем не менее мы настаиваем на огромных расходах на оборону. Потому что, Гарри, как только мы решим, что Советы не способны повести против нас большое военное наступление, американский народ перестанет бояться коммунизма. В каждом американце сидит щенок, готовый лизать тебе сапог, лизнуть тебя в лицо. Предоставь их самим себе, и они станут лучшими друзьями с русскими. Так что мы не поощряем разговоров о полнейшем разгильдяйстве в русской военной машине.

– Билл Харви сказал мне буквально то же самое.

– Да, интересы Билла противоречивы. Трудно найти большего противника коммунизма, чем Харви, но, с другой стороны, он должен защищать свой КАТЕТЕР, даже когда он приносит нам то, что мы не хотим слышать.

– Я что-то не понимаю, – сказал я. – Разве вы однажды не говорили, что наша подлинная обязанность – стать мозгом Америки?

– Видишь ли, Гарри, не таким мозгом, который просто определяет, что правильно, а что нет. Наша цель – развить целенаправленное мышление. Мышление, которое выше фактов, мышление, которое ведет нас к более высоким целям. Мир, Гарри, переживает очень большие конвульсии. Двадцатый век устрашающе апокалиптичен. Исторические институты, развивавшиеся столетиями, рассыпаются под напором лавы. Первым указанием на это была большевистская революция семнадцатого года. Потом появились нацисты.

Боже, малыш, они были настоящим исчадием ада! Верхушка горы взорвалась. И теперь полилась лава. Не думаешь же ты, что лаве нужна хорошая железнодорожная сеть? Лава – это энтропия. Она затопляет все системы. Коммунизм – энтропия Христа, вырождение высших духовных форм, превращение их в низшие. Для того чтобы этому противостоять, мы должны создать фикцию – Советы-де имеют мощную военную машину, которая пересилит нас, если мы не будем сильнее. А истина состоит в том, что они одолеют нас, если страсть к сопротивлению будет угасать с каждым годом, с каждой минутой.

– Но откуда вы знаете, что вы правы?

Он пожал плечами.

– Человек живет сообразно тому, что познает.

– А откуда вы черпаете свои познания?

– Со скалы, парень, с высокой скальной стены. Высоко над равниной. – Он допил свою сливовицу. – Пошли спать. Весь завтрашний день мы будем в пути.

Прощаясь со мной в лифте, он добавил:

– Мы с Харви завтракаем очень рано. Спи, пока я не позвоню.

Я и проспал. Моя вера в его способность все уладить была безгранична. И если я, кладя голову на подушку, не очень понимал, что происходит, то смятение, если оно достаточно глубокое, тоже способствует забытью. Я спал мертвым сном, пока не зазвонил телефон. Был полдень.

– Ты проснулся? – послышался голос Проститутки.

– Да.

– Собирайся. Я заеду за тобой на твою квартиру ровно через час. За гостиницу заплачено. – И добавил: – Ты кое-чему научишься в будущем году.

Мое образование началось с той минуты, как я вступил в свою квартиру. Дикс Батлер был один и в прескверном настроении вышагивал по комнате.

– Что случилось с Харви? – спросил он. – Мне необходимо увидеть его, а он не подходит к телефону.

– Я ничего не знаю, – сказал я, – знаю только, что еду домой, свободный и чистенький.

– Мое почтение твоему папочке, – сказал он.

Я кивнул. Не было нужды объяснять, что в данном случае следовало также учитывать моего крестного.

– А ты, похоже, чем-то расстроен, – сказал я.

– Видишь ли, – объявил он в качестве вступления, – Вольфганг умер.

Голос меня не слушался. Тем не менее я сумел выдавить из себя:

– Насильственной смертью?

– Был до смерти избит.

Мы оба молчали. Я продолжал собирать вещи. Через несколько минут, выйдя из спальни, я спросил:

– Как ты думаешь, кто это сделал?

– Какой-нибудь бывший любовник.

Я вернулся к своему чемодану.

– Или же, – сказал Батлер, – они.

– Кто – они?

– ФСИ.

– Да, – сказал я.

– Или же, – сказал Батлер, – мы.

– Нет.

– Точно, – сказал Батлер. – По приказу Харви этой рукой. Я его прикончил.

– Я пришлю тебе свой адрес в Вашингтоне, – сказал я.

– Или, – сказал Батлер, – это дело рук Штази. В подобного рода делах призывают на помощь Владимира Ильича Ленина. А он спросил: «Кто от этого выигрывает?»

– Понятия не имею кто, – сказал я. – Я ведь не знал даже, что это случилось.

– Истинная правда, не так ли? – заметил Дикс Батлер.

16

Во время полета через Атлантику Проститутка был в преотличном настроении.

– Должен сказать, – доверительным шепотом поведал он мне, – встреча с твоим другом БОНЗОЙ оказалась настоящим испытанием.

Однако по блеску в его глазах я почувствовал, что мое любопытство не будет удовлетворено. Веселые огоньки в глазах Проститутки часто означали, что он раскрывает лишь сущую ерунду.

– Так вот, – сказал он, – не забывай, что Билл Харви начинал в ФБР, а они там часто бывают параноиками в отношении собственной безопасности. Да и как могло быть иначе? Эдгар Гувер – первейший тебе пример. – Дальнейшее Проститутка произнес еще более тихим голосом: – Я слышал, Гувер не разрешал своему шоферу свернуть налево, если можно было добраться до нужного места, сделав три поворота направо. И вот когда я размышлял о странном поведении Билла Харви с этими его пистолетами, я обычно приходил к выводу, что Эдгар Гувер заразил его своими тотемами и табу. Однако не так давно – незадолго до того, как мы устроили твой перевод, милый мальчик, в Берлин, – меня вдруг осенило: а что, если эти чертовы пистолеты не следствие паранойи Билла Харви? Что, если они существуют в ответ на реальную опасность? Что, если Билл Харви влез во что-то скверное? – Проститутка вытянул указательный палец. – Всякий раз необходима крепкая гипотеза. Без нее утонешь в фактах.

И тогда я заглянул в досье Харви. И в его двести первом было подробное описание того, почему он вынужден был уйти в отставку из ФБР. Это тебе известно. Ты записал все со слов К.Г. По тому, как ты киваешь, я вижу, что ты все помнишь. Я тоже. Все детали, которые сообщила тебе К.Г., в точности совпадают с версией в его досье. Я предполагал, что так оно и будет, когда просил тебя поговорить с К.Г. Теперь подумай, что это значит. Ее версия событий, изложенная в пятьдесят шестом году, полностью совпадает с его версией, изложенной в сорок седьмом, когда он поступал на работу в управление. Такое впечатление, что первоначальная версия была тщательно отполирована. Харви явно накормил свою молодую жену версией из своего досье, а потом, подозреваю, время от времени повторял ее, чтобы крепче засела в памяти. Это ключ к разгадке. Одно из немногих незыблемых правил в нашей работе гласит, что легенда соответствует во всех деталях своей первоначальной версии лишь в том случае, если она была искусно сфабрикована и несколько раз повторена.