Текст книги "Призрак Проститутки"

Автор книги: Норман Мейлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 89 страниц)

– С кубизмом, – поправил я.

– Да, – сказал Харви. – Я понял. – И закашлялся. – Меня беспокоит, – продолжал он, – не то, что вы ведете двойных агентов. У меня в конторе говорят: если требуется эксперт, чтобы вести двойного агента, Гелен возьмет на себя троих и утроит их.

– Утроит их. Да-да. Мне это нравится. Вы, как черт, соблазняете комплиментами, мистер Харви. – И я снова услышал этот странный вздох, что-то среднее между стоном и воркованием, тот же звук, который доктор Шнайдер издал однажды за игрой в шахматы.

– У нас вызывает вопрос не ваши способности, – сказал Харви, – а чертова ситуация. Сейчас в Западной Германии довольно много оперативных сотрудников ФСИ, которым не на чем играть в Восточной Германии. Большой оркестр без нот. Поэтому ваши ребята попадают в беду.

– Что это вы говорите?

– Говорю то, что вижу. В Польше вас высек КГБ, в Чехословакии все ваши усилия захлебнулись, а теперь Штази разгромила вас в Восточной Германии.

Гелен протестующе поднял руку:

– Это неправда. Неправда, и все. Вы увязли в неправильных представлениях. А все потому, что вы слушаете одним ухом, а не двумя. Лишите вас КАТЕТЕРА, и вы глухи и слепы. Поскольку у вас нет в Германии собственной надежной разведки, вы заключили договор с англичанами о строительстве КАТЕТЕРА. С англичанами, мистер Харви! С англичанами, которые нынче так слабы, что даже не могут схватить за руку мистера Филби.

– Давайте исключим из этого разговора англичан.

– А как можно это сделать? Британская разведка – это решето. МИ-6 вполне могла бы находиться в Москве. Для всех было бы удобнее. Что же до МИ-5, мы как-нибудь сядем с вами, когда будем совсем одни, и я расскажу вам, кто их настоящие хозяева. МИ-5 отнюдь не здоровая организация, хоть и делает вид, что это не так.

– А вы? А я?

– Вы, наверное, хуже всех. С этим вашим КАТЕТЕРОМ! Чтоб всецело зависеть от информации, получаемой путем такой авантюры! Жить с тем, что вы почти ничего не можете проверить из других источников. Это все равно как лечь во вражеский госпиталь и надеяться, что вам в вену вливают глюкозу, а не стрихнин.

– Я лично изучаю всю поступающую информацию, – сказал Харви, – и моя профессиональная репутация зависит от того, насколько проверенный продукт я выдам. Я ручаюсь, что мы пользуемся первоисточником при перехвате разговоров. Это золотая жила, Гелен. Вам было бы приятно самому увидеть. Вы бы пришли в восторг.

– Следовало бы предоставить мне такую возможность. Ведь я единственный живой человек на вашей стороне, кто имеет опыт в интерпретации услышанного. Меня мороз продирает по коже, стоит подумать, сколько намеков вы пропускаете из-за того, что не обладаете нужной подготовкой, вспомогательным персоналом или немецким терпением, умением опустить свой зад на стул и просидеть хоть год – словом, столько, сколько требуется, чтобы найти сбалансированный ответ. Тем не менее я могу представить себе характер операции. Всевозрастающее количество ящиков и картонок с записями, полученными из КАТЕТЕРА, потому что КАТЕТЕР выплевывает и выплевывает все новые пленки. Сколько комнат на вашей мельнице – ну да, ваша комната Т-32 в Вашингтоне – забито обалдевшими людьми, всеми этими несчастными, которые пытаются навести хоть какой-то порядок в материале! Изо всей этой массы вы выбираете что-то наугад и после этого изволите иронизировать… Нет-нет, изволите anschwarzen! – рявкнул он. – Да переведите же!

– Я не знаю этого слова, – сказал я. Я был в панике. – Ущипнуть за грудь? – предположил я.

– Да, – сказал Гелен, – унизить нас, очернить. Очернить с помощью вашего весьма одностороннего подбора полезных игрушек. Мы, в ФСИ, находимся отнюдь не в таких стесненных обстоятельствах, как вы рисуете. У меня есть агенты такого калибра, с которыми никто не сравнится, – сказал Гелен. – В секторе Советского Союза…

– Вы имеете в виду Три эф? – спросил Харви.

– Да, именно в нашем Три эф. Там есть один выдающийся специалист. Никто еще не превзошел его в контрразведке.

– Это тот, кого вы называете Фифи?

– Да. Вам известно то, что вам известно, а мне известно то, что мне известно, поэтому вы слышали про Фифи. Вы бы отдали что угодно, лишь бы иметь такого Фифи. Он поставляет нам информацию, какую никто, кроме него, не может поставлять. К примеру, Харви, вы влиятельный американец в Берлине, вы знаете все секреты этого города, кроме одного. Вы не можете рассказать ничего сногсшибательного про центр КГБ в Карлсхорсте, верно? Там, сразу за демаркационной линией в Восточном Берлине, в каких-нибудь двенадцати километрах от вас, находится святая святых КГБ в Восточной Европе, а вы ничего не можете рассказать мне о них такого, чего я бы не знал из аэрофотосъемки.

Генерал Гелен подошел к подобию свернутого киноэкрана, висевшему на стене. Он достал из кармана ключ, вставил его в замок в футляре экрана и, дернув вниз, вытащил многоцветный, тщательно вычерченный план примерно восьми футов в ширину и шести в высоту.

– Карлсхорст – с начала и до конца, – сказал Гелен. – Моя птичка Фифи собрала информацию об этом месте по зернышку, по соломинке. И все время ее корректирует. Добавляет детали. Я могу указать вам парковку каждой машины каждого офицера КГБ и назвать его по имени. Вот здесь, – сказал он, передвигая палец, слегка подрагивавший от гордости и чувства собственника, – находится уборная, которой пользуется генерал Димитров, а здесь, – и он передвинул палец по плану, – конференц-зал восточногерманского министерства государственной безопасности.

– Мы, – перебил его Харви, – получаем из этого конференц-зала записи телефонных разговоров с Москвой. Но продолжайте! Расскажите мне, на каких стульях сидят эти коммунистические задницы.

– Благодаря Фифи и его информаторам мы можем давать еженедельно подробные отчеты о состоянии разведопераций, проводимых Штази и КГБ, тогда как вы нагромождаете горы непереваренного сырья и отправляете его транспортными самолетами на Трикотажную фабрику. Позвольте напомнить вам, что рапира, а не лавина является орудием разведки.

– Ваш Фифи, – сказал Харви, – видимо, лучший экземпляр, какой появлялся на этом поле деятельности со времен Финеаса Барнума.

– По-моему, я понял сравнение. Оно оскорбительно. Каждая деталь на карте центра КГБ, сделанной Фифи, при проверке оказалась точной.

– Конечно, – сказал Харви. – Даже слишком точной. Потому что Фифи получил эти сведения от КГБ. Поверить не могу. Вы, фрицы, сходите с ума от того, что знаете местоположение уборных. И считаете, что, раз вам известно, где генерал Димитров по утрам испражняется, значит, у вас в руках королевские бриллианты. – Он сделал вид, будто о чем-то размышляет. – Теперь ваша вторая крупная операция. – Лицо у Харви покраснело. – Вашингтон! Давайте рассмотрим это. Вы отправляете немало материалов в Вашингтон от вашего так называемого «высокопоставленного источника» в Центральном комитете социалистической единой партии. Я не верю, чтобы вы вели человека, принадлежащего к высшим слоям восточногерманских коммунистов.

– Дорогой мистер Харви, поскольку у вас нет доступа к моим досье, вы, безусловно, не можете доказать, что моя информация – фикция.

– Не фикция, а домыслы, приятель. У меня ведь может быть птичка в ФСИ, которая поет мне на ушко. Я, может, знаю, каким блефом вы занимаетесь.

– У вас есть источник в ФСИ? Вы будете смеяться, сколько источников мы можем задействовать, чтобы узнать, какой спектакль разыгрывается на берлинской базе.

– Да, – сказал Харви, – я не сомневаюсь, что вам известно, какую заразу подцепил какой-нибудь из наших младших офицеров от фрейлейн, если этот офицер по глупости обратился к частному врачу. Но мои ключевые фигуры абсолютно чисты. Моя контора не разглашает информацию. У вас нет картины того, что происходит внутри.

– Я попросил бы вас предложить вашему другу мистеру Хаббарду оставить нас ненадолго наедине.

– Нет, мы все выслушаем вместе, – сказал Харви. – Мы уже обсуждали с моим помощником это шокирующее известие. Я ведь знаю, вы сообщили Вашингтону, будто к КАТЕТЕРУ можно подключиться.

– Конечно, можно, – сказал Гелен. – Конечно, можно. КАТЕТЕР настолько не защищен, что даже середняк из середняков, самые отбросы берлинской агентуры могут кое-что высасывать из него. Однажды в один из наших второстепенных секторов в Берлине заходит прямо с улицы полнейший подонок, жуткий тип. Он кое-что знает, объявляет он нам, и хочет это продать. Мой сотрудник в Берлине утром ничего не знал про КАТЕТЕР, а вечером, сняв информацию с вашего куска грязи, знал предостаточно. Этот мой сотрудник примчался ко мне в Пуллах ночным самолетом. Мне пришлось внушить ему, что это дело сугубо секретное. Мой сотрудник – человек надежный, он не станет болтать про КАТЕТЕР, но что нам делать с вашим агентом низкого уровня? Его рассказ приведет в ужас любого психиатра!

– Давайте посмотрим, не имеем ли мы в виду одного и того же человека, – сказал Харви. – Отец этого так называемого «подонка» был фотографом, поставлявшим порнографические снимки нацистским чиновникам в Берлине?

– Продолжайте, если угодно.

– И у фотографа вышла небольшая неприятность.

– Скажите, что вы имеете в виду.

– В тридцать девятом его поместили в психбольницу за то, что он убил несколько молодых женщин, которых фотографировал.

– Да, он отец агента, о котором я говорил.

– Агент молодой?

– Да.

– Слишком молодой, чтобы участвовать в войне?

– Да.

– Но достаточно взрослый, чтобы быть коммунистом, анархистом, революционно настроенным студентом, возможно, агентом Штази, гомосексуалистом, извращением, который околачивается по барам в подвалах, а теперь связан с вами и со мной.

– С вами. Мы к нему не притронемся.

– Откровенностью за откровенность. У нас он зовется Вольфганг. Кличка – ДИКИЙ КАБАН. А вы его как зовете? Он же был у вас в конторе!

– В действительности его зовут Венкер Людке, и имя, которым он вам назвался – Вольфганг, – очень близко по звучанию к его настоящему имени, а то как же? У агентов нет никакого ума.

– А кличка?

– Я уже знаком с кличкой ДИКИЙ КАБАН, которую вы ему дали. Так что я не считаю нужным обмениваться информацией на этот счет. Не ожидаете же вы, что я буду задаром давать вам какую-либо информацию?

– Вы с этим опоздали, – сказал Харви. – Сделка уже заключена.

– Значит, вам нужна наша кличка? Для коллекции? Извольте – RAKETENWERFER. Нравится?

– Реактивная установка, – перевел я.

– Вы даете слово немецкого офицера и благородного человека, что сказали мне правду? – спросил Харви.

Гелен встал и щелкнул каблуками.

– Вы высоко ставите мою честь, – сказал он.

– Ерунда, – сказал Харви. – Просто я знаю, что вы летали в Вашингтон с этой сказочкой, которую рассказал вам Вольфганг. Вы хотели, чтобы Совет национальной безопасности принял решение о том, что КАТЕТЕР не обезопасен. Вы хотели нанести мне удар кнутом по спине. Но я-то знаю, как в действительности обстоит дело. Этот так называемый «подонок», этот Вольфганг, на практике один из ваших лучших агентов в Берлине. И у вас хватило нахальства нацелить его на одного из наших людей, работающих в КАТЕТЕРЕ.

– Вы не посмеете выдвинуть такой сценарий. Он не выдерживает критики.

– Вы, генерал Гелен, один из восемнадцати офицеров-разведчиков, американских, английских и немецких, которые были в курсе операции КАТЕТЕР.

– Так было вначале. А теперь таких людей сто восемнадцать, двести восемнадцать.

– Давайте не уходить от темы. Вы, генерал Гелен, смогли приставить одного из ваших лучших агентов к одному из моих техников, работающих в КАТЕТЕРЕ.

– Да откуда же мне знать, кто ваши техники? У вас что, безопасность вообще отсутствует?

– Генерал, теперь, когда ФСИ провалилась в Восточной Германии, вашим офицерам в Берлине настолько нечего делать, что они следят за каждым из моих людей. Для вас детская игра нацелить своего агента-извращенца на какого-нибудь моего злополучного техника-педераста, сфотографировать их во время полового акта, потом нажать на моего больного урода и заставить его выложить вам все про КАТЕТЕР, после чего ваш главный агент, мой ВОЛЬФГАНГ, или ваш RAKETENWERFER, отправляется в ваш Центр, заморочивает там мозги какому-то клерку, вы этому верите и поднимаете крик в Вашингтоне по подмоченному сценарию, который вы пытались навязать и мне.

– Черт знает какая клевета! – рявкнул Гелен.

– Как вы посмели дезинформировать начальников Объединенных штабов и Совет национальной безопасности о моей операции? – прохрипел Харви.

– Должен вас предупредить, – произнес Гелен, – я не терплю, когда на меня кричат. Тем более в присутствии подчиненных.

– Хорошо, я понижу голос, – сказал Харви. – Мне кажется, зерно тут в том…

– Зерно? – переспросил Гелен.

– Die Essenz[39], – перевел я.

– Суть, – сказал Харви, – состоит в том, что мой американский техник хоть и извращенец, но порядочный американец, и он признался нам, что Вольфганг пытался вытянуть из него секретную информацию. Так что ничего Вольфганг не узнал. Разве то, что вы сказали ему. Следовательно, есть две альтернативы: либо вы солгали Вашингтону и в КАТЕТЕР никто не влезал, либо вы снабдили сведениями о нем Вольфганга. А если это так, я заставлю вас ответить перед вашим канцлером.

– Дорогой сэр, – сказал генерал Гелен, вставая, – вам не мешало бы подняться и дать отдых своему стулу! Уверяю вас, ему это требуется. – И с этими словами он указал на дверь.

На этом встреча закончилась. В лимузине Харви произнес лишь одну фразу.

– Миссия выполнена, – сказал он. – Гелен напуган.

13

Сэму велено было отогнать назад машину. Мы вернулись в Берлин на военном самолете, и Билл Харви всю дорогу молчал, словно соблюдая обет. К.Г. сидела с ним рядом и держала его за руку. Он был так глубоко погружен в свои размышления, что скоро начал произносить обрывки мыслей вслух.

– М-да… не выйдет… развязка сомнительна… не сходится… надо подпалить Вольфганга… – И это было все, что он произнес за полчаса, прошедшие после взлета. Потом наконец обратился ко мне: – Можешь сбросить со спины аппарат.

Я кивнул. Прошел в хвост самолета, снял аппарат и вернулся к ним. Однако не успел я вручить Харви магнитофон, как он поднял на меня свои выпученные, налитые кровью глаза.

– Малыш, а сколько пленок я тебе дал?

– Две, сэр.

– Где же вторая?

– В моей дорожной сумке.

– Достань ее.

– Мистер Харви, сумка-то у Сэма в машине.

Сумка, возможно, и была в машине, но пленка, на которой был записан голос К.Г., рассказывавшей мне об отношении мистера Гувера к мистеру Харви, была у меня в кармане. Наверно, телепатия побудила Харви пробурчать:

– А там ничего случайно не записалось? Никакого ненароком оброненного замечания?

– Нет, сэр.

– Значит, пленка чистая?

– По-видимому, да.

– Давай посмотрим, что у нас тут есть. – Он прокрутил свой разговор с Геленом от начала и до последних слов Гелена. Запись, однако, получилась нечеткая, с каким-то странным эхом. Порой казалось, что где-то скрипит качалка.

– На Ферме тебя не учили сидеть неподвижно, когда на тебе записывающее устройство?

– Нет, сэр, не учили.

– Лучше всего я слышу, как потрескивают твои позвонки.

– Хотите я расшифрую запись?

– А у тебя на квартире есть машинка?

– Дассэр.

– Тогда я тебя там высажу.

– А не проще сделать это в конторе?

– Да, – сказал он, – но я высажу тебя у твоей квартиры. – И, произнеся это, принялся внимательно меня изучать. – Хаббард, – неожиданно проговорил он, – окажи сам себе услугу.

– Дассэр.

– Не выходи из квартиры.

Я метнул взгляд на К.Г. Она кивнула. До конца полета ни один из нас не произнес больше ни слова. И Харви не попрощался, высадив меня у моего дома. Часа через три он позвонил.

– Запись готова? – спросил он.

– Наполовину.

– Голоса ясно различаешь?

– На восемьдесят пять процентов.

– Постарайся, чтоб было получше.

– Дассэр.

– Сэм звонил из Бад-Хершфельда. Отчет о поездке обычный. Никто из ФСИ не следовал за ним.

– Дассэр.

– Я велел Сэму осмотреть твою сумку.

– Конечно, сэр.

– Он не нашел никакой пленки.

Я молчал.

– Представь объяснение.

– Сэр, объяснений у меня нет. Должно быть, я потерял ее.

– Никуда не уходи из квартиры. Я сейчас буду.

– Дассэр.

Как только он повесил трубку, я так и грохнулся на стул. Боль пробежала по моему мочевому каналу, словно его пронзила адская игла. Я глотал столько таблеток пенициллина, что малейшая неприятная мысль могла вызвать у меня рвоту. Я погрузился в колодец мрака, столь же глубокий и темный, как черные провалы берлинских улиц, казалось, указывавшие только на один возможный конец. Моя квартира еще усугубляла это настроение. За исключением Дикса Батлера, с остальными соседями по квартире я не соприкасался, потому что мы были либо на работе, либо кутили, либо спали каждый в своей спальне. Я был лучше знаком с запахом их пены для бритья, чем с их голосами. Однако, проведя три часа за восстановлением разговора Харви с Геленом, я просто не мог больше сидеть на месте.

Я начал обследовать квартиру и за двадцать минут узнал о моих соседях больше, чем за два месяца. Поскольку раньше я не прерывал повествования, чтобы описать их, не стану делать это и сейчас, скажу лишь, что в каждом поразительная аккуратность сочеталась с разгильдяйством. Один из них – шифровальщик Элиот Зилер, – внешне педант до мозга костей, жил в комнате, где грязное белье валялось вместе с грязными простынями и одеялами, и тут же в общей куче лежали ботинки; другой соорудил в углу комнаты аккуратную пирамиду из сухих апельсиновых корок, маек, газет, нераспечатанной почты, кружек с черными кругами от кофе, картонок, доставленных из стирки, пивных бутылок, бутылок из-под виски, винных бутылок, старого тостера, отслужившего свое мешка для гольфовых клюшек, а парень этот, Роджер Тэрнер, был светским львом, появлявшимся при полном параде на всех светских раутах и вечеринках, которые устраивали Госдепартамент, министерство обороны и Фирма в Западном Берлине. Он не раз попадался мне в смокинге, когда куда-то шел или откуда-то приходил. В то же время постель у него была заправлена, стекла в окнах безукоризненно чистые (он сам их протирал) и комната была в порядке, если не считать пирамиды отбросов в углу. А вот комната Дикса Батлера была столь же аккуратно прибрана, как каюта курсанта военно-морского училища.

Я сказал себе: «Непременно опишу все это Киттредж», а подумав о ней, вспомнил про Проститутку и соответственно про Харви, а отсюда – и про то, в какую я попал кашу. Неудивительно, что я смотрю, сколь аккуратны или неаккуратны мои соседи по квартире: я пытаюсь найти оправдание собственной беспечности. Никогда еще эти обшарпанные, а когда-то богатые большие комнаты с тяжелыми дверями, массивными притолоками и высокими потолками не давили так на меня. Смертью мечты о пышности, владевшей прусским средним классом, веяло от выцветших ковров, от этих мягких кресел со сломанными ручками, от длинной софы в гостиной с ножками в виде когтистых лап – одна из них отсутствовала и была заменена кирпичом. «Неужели ни одному из нас не пришло в голову повесить тут какую-нибудь картину или плакат?» – спросил я себя.

Прибыл Харви. Он аккуратно постучал. Два резких стука в дверь, пауза, два негромких стука. Он вошел, оглядел все комнаты, словно полицейская собака, обнюхивающая незнакомое жилище, затем сел на сломанную софу и из-под левой подмышки достал «кольт». Потер подмышку.

– Неудачная кобура, – сказал он. – Та, которую я обычно ношу, у сапожника-фрица. Надо было ее прошить.

– Говорят, у вас больше ручного оружия, чем у любого другого сотрудника Фирмы, – заметил я.

– Пусть поцелуют мою королевскую петунию, – сказал он.

Он взял «кольт» с софы, на которую его положил, открыл механизм, крутанул барабан, вынул пули, осмотрел каждую, затем каждую вложил на место, отвел курок, повернул барабан, поставил курок на место. Соскользни его большой палец, и револьвер выстрелил бы. Эта процедура вывела меня из депрессии.

– Хотите выпить? – спросил я.

Вместо ответа он рыгнул.

– Дай-ка посмотреть запись того, что наговорил Гелен.

Он достал из нагрудного кармана фляжку, приложился к ней, не предложив мне, и снова сунул ее в куртку. Затем пером с красными чернилами выправил сделанные мной ошибки.

– Подобные разговоры я помню от «а» до «я».

– Такая уж у вас способность, – сказал я.

– Ты вполне прилично справился с заданием.

– Я рад.

– И все равно ты сидишь по уши в дерьме.

– Шеф, я, право же, не понимаю. Это имеет какое-то отношение к СМ/ЛУКУ-ПОРЕЮ?

– Твой хитренький сценарий, похоже, не выдерживает критики. Мой человек в МИ-5 в Лондоне считает, что МИ-6 предложила Крейну морковку, которую он до сих пор и жует. – Харви снова рыгнул и сделал глоток из фляги. – Сукин ты сын, остолоп, – сказал он, – как тебя угораздило в это влезть?

– Шеф, введите меня в курс дела. Я не понимаю.

– Ты оскорбляешь мои умственные способности. А это похуже прямой нелояльности. Я требую хотя бы небольшого уважения.

– Я вас уважаю. И немало.

– Есть игры, в которые со мной не стоит играть. Знаешь, что требуется для этой профессии?

– Нет, сэр.

– Умение отличать свет от тени. Когда свет передвигается, лучше обозначается тень. Я все время передвигал свет, разговаривая с Геленом, а тень не двигалась. Чуть-чуть сдвигалась, но не так, как надо.

– Не поясните?

– Сейчас поясню. Ты сотрудничаешь не с теми людьми. У тебя есть потенциал. Тебе бы надо было тут контачить с Биллом Харви. Как сделал Дикс. Мне уже не один год не хватает хорошего парня внутри. Таким парнем мог бы стать ты. А теперь я этого сделать не могу. Неужели ты не понимаешь, Хаббард, что мне ясно: кто-то со стороны сказал Гелену, чтобы ты присутствовал при нашем разговоре! Гелен делал попытки убрать тебя, но эти попытки не были настоящими. Тень не соответствовала освещению. Неужели ты считаешь, что Гелен допустил бы такой разговор про ФСИ при младшем офицере Фирмы? Думаешь, такая старая лиса, как Гелен, не понимал, что юнец имеет при себе аппаратик? Приятель, да если б мне действительно нужна была запись этого разговора, я бы сам взял магнитофончик и спрятал его так, что никто никогда бы не заподозрил. Я дал его тебе, чтоб проверить, не устроит ли Гелен по этому поводу сцены. Он не устроил.

– Не намекаете же вы, что я как-то связан с Геленом?

– Где-то на нижней ступени.

– Зачем же он стал бы просить, чтобы вы привезли меня в Пуллах, если бы я работал на него?

– Двойной гамбит – только и всего. Хаббард, настало время поговорить начистоту. Твои минуты истекают.

– Я совершенно ошарашен, – сказал я. – Идут какие-то игры, а я даже не знаю, кем я в них являюсь. Мне абсолютно нечего вам сказать.

– Сейчас дам тебе кое-что для переваривания. Ты под колпаком. Ты не имеешь права покидать эту квартиру. Позволяю тебе тихонько сходить тут с ума. Пей сколько влезет. Доведи себя до точки, потом приходи ко мне. А пока читай молитвы. Каждый вечер. Надейся и молись, чтобы с КАТЕТЕРОМ ничего не случилось. Потому что, если эта операция выйдет наружу, винить будут всех направо и налево. Не исключено, что и тебе будет предъявлено обвинение. И дело может кончиться тем, что твоя задница окажется за тюремной решеткой.

Он поднялся, сунул свой «кольт» в кобуру, которая натирала ему подмышку, и оставил меня в одиночестве. А я, чтобы прийти в себя, стал переносить на бумагу запись разговора с К.Г.

У меня ушла на это пара часов, и я только закончил, как с работы явился один из моих соседей. Следующие два часа ребята приходили и уходили. Роджер Тэрнер был помолвлен с американкой, которая работала в дивизии генерала Моторса в Берлине, и Роджер пребывал в великом волнении. Вечером он встречался с ее родителями, приехавшими ненадолго в Европу. По этому поводу он надел серый фланелевый костюм в тоненькую полоску – ему предстояло сопровождать их на коктейль в датское посольство. Элиот Зилер, стремясь совершенствовать разговорный немецкий, отправлялся в «Павильон» на Куфу смотреть фильм «Вокруг света за восемьдесят дней», получивший премию Академии и шедший, как заверил меня Элиот, с немецкими субтитрами, что позволяло получить удовольствие и одновременно пополнить свой словарный запас. Не хочу ли я пойти с ним? Я отказался – я не сказал ему, что не могу пойти. Другой мой сосед – Майлз Гамбетти, которого я редко видел, – позвонил, чтобы выяснить, не просил ли кто-нибудь что-либо ему передать. В тот единственный раз, когда мы разговаривали, он представился как «почетный бухгалтер», но Дикс повысил его:

– Он – бухгалтер, который ведет учет всей нашей собственности в Берлине. КГБ непременно попытался бы расколоть Майлза, если б там знали, чем он занимается.

– Почему?

– Потому что, если знать, как распределяются ассигнования, можно составить себе неплохую картину. КГБ может назвать банки, которыми мы тут пользуемся, авиакомпании, религиозные группы, которые мы субсидируем, журналы, газеты, фонды, занимающиеся культурной деятельностью, даже, наверное, журналистов, которых мы накачиваем; представляют они себе, и какие профсоюзные деятели нами подкуплены. Но сколько мы даем каждому? Это ведь показывает подлинное направление наших усилий. Да если бы я был КГБ, я бы выкрал Майлза.

Сейчас, когда спустился вечер и я был один в квартире, я вспомнил этот разговор. Я раздумывал над словами Дикса, пытаясь представить себе работу и обязанности Майлза Гамбетти (полнейшего середняка – не красивого, но и не уродливого, не высокого, но и не низенького), потому что мне хотелось понять размах нашей деятельности не только в Берлине, но и во Франкфурте, в Бонне, в Мюнхене, на всех военных базах, где у нас были участки для прикрытия, во всех американских консульствах в Германии, во всех корпорациях, где у нас сидели один-два человека – мне хотелось представить себе объем работы Фирмы и собственную крохотную роль в ней, а не крупную, не обреченную на осуждение или провал. И я молился, чтобы представление шефа о моей особе было сообразно размерам его особы, чтобы я был всего лишь мошкой в его глазу. Сидя один в квартире, я чувствовал себя бесконечно одиноким.

Дикс забежал переодеться. Он куда-то уходил на весь вечер. Предложил мне пойти с ним. Ему я объяснил, что нахожусь под домашним арестом. Он присвистнул. И придал лицу сочувствующее выражение – настолько сочувствующее, что я заподозрил его в неискренности. Он же человек Харви, напомнил я себе. Я, который всегда, мог измерить свою лояльность и лояльность членов нашей семьи с точностью таблицы умножения (так что не важно было, любил ты того или иного двоюродного брата или нет, – важно, чтобы при необходимости ты проявил к нему лояльность), сейчас чувствовал себя пузырьком, болтающимся отдельно на поверхности супа.

Знал я и то, что лояльность не слишком заботила Дикса. Завтра он может выдать меня, а сегодня чувствовать ко мне сострадание.

– Большую ты, должно быть, допустил промашку, если заработал домашний арест, – сказал он.

– Можешь удержать это при себе?

– Отчего же нет? – И Дикс не без удовольствия повторил: – Отчего же нет?

Очевидно, это было новое выражение, которое он где-то подцепил. Должно быть, от какого-то пьяного англичанина. Месяц назад он обменялся ходячими выражениями с русским полковником танковых войск в резиденции «Бальхаус», который знал по-английски только две фразы: «Конечно!» и «Почему бы нет?». Батлеру это страшно понравилось. В последующие два дня на любой заданный ему вопрос: «Выиграем мы „холодную войну“?» или «Будем пить с кофе ирландским виски?» – он неизменно отвечал: «Конечно. Почему бы нет?» Так что я понимал, что всю следующую неделю буду слышать «Отчего же нет?» – если у меня будет следующая неделя. Возможно, я подходил к концу всех таких недель. Я ведь вполне могу оказаться без работы – при этом передо мной возникли глаза отца. Могу очутиться в тюрьме – при этом я увидел маму в замысловатой шляпе, пришедшую ко мне на свидание. Я был подобен человеку, которому врач сказал, что, тщательно исследовав все возможности, пришел к выводу: твоя болезнь неизлечима. И этот приговор, многократно повторяясь, звучит в твоих ушах. Сидишь ли ты один, болтаешь ли с кем-то или слушаешь музыку, жестокая правда туманом застилает все перед тобой.

Я как за соломинку держался за эти пять минут, что Дикс Батлер пробудет в квартире.

– Ну так в чем же дело? – не отступал он.

– Я подумал: не могу я это тебе сказать. Я введу тебя в курс дела, когда все будет позади.

– Хорошо, – сказал он. – Я подожду. Но меня это занимает. – Похоже, он уже готов был уйти. – Могу я что-нибудь для тебя сделать? Хочешь, приведу Ингрид?

– Нет, – сказал я.

Он усмехнулся.

– Вот если тебе попадется Вольфганг, – сказал я, – уговори его заглянуть сюда.

– Сомневаюсь.

– Но хоть попытаешься?

– Раз ты просишь – да.

У меня же было такое чувство, что он и не станет пытаться.

– Еще одно, – сказал я. Мне казалось, будто здесь умер кто-то, долго живший в одиночестве в этой большой квартире, причем умирал он долго и мучительно. И с тех пор никто не знал в этих комнатах покоя. – Да, еще одно, – повторил я. – Ты как-то упомянул, что дашь мне почитать письма Розена.

– Зачем они понадобились тебе сейчас?

Я пожал плечами.

– Для развлечения.

– Да, – сказал он, – это уж точно. Ладно. – Но я видел, что ему неохота мне их давать. Он прошел к себе в комнату, закрыл дверь, вышел, запер ее и протянул мне толстый конверт. – Прочти сегодня вечером, – сказал он, – а когда кончишь, сунь мне под дверь.

– Я буду читать их здесь, – сказал я, – и если кто-то чужой позвонит – какое-то официальное лицо, – суну письма тебе под дверь, а потом пойду открывать.

– Утверждено и одобрено, – сказал он.

14

Дорогой сэр!

Я сижу на дежурстве в Технической службе, а ты – номер один при великом человеке в Берлине. Мои поздравления. Наша старая группа СТ-31 существует неплохо, даже если считать, что СТ является сокращением от слова «странная» – а именно так я могу назвать мою работу здесь. Следовательно, это письмо, как и все другие, которые я пришлю тебе, подлежат ПППС (что, на случай, если ты забыл, означает: «По прочтении подлежат сожжению»). Не знаю, действительно ли работа в Технической службе требует такой секретности, как нам здесь внушают, но место это в самом деле особое. Поступать сюда должны только гении – и как это они тебя упустили? (Прежде чем ты вконец измочалишься, признай, что я прав.) Всеми нами правит Хью Монтегю, легендарная личность из Управления стратегических служб, человек странный, держится отчужденно и холоден, как гора Эверест, а уверен в себе, как сам Господь Бог. Даже представить себе не могу, что будет, если ты когда-нибудь вступишь с ним в спор. Так или иначе, Техническая служба – лишь часть его вотчины; дарю тебе это словцо, как великому любителю звонких слов. (Вотчина – это земли, принадлежащие лорду без обложения какими-либо сборами.) А Монтегю, насколько мне известно, никаких сборов за свою вотчину не платит. Подотчетен он только Даллесу. В Святая Святых (как мы называем Техническую службу) мы склонны свирепо судить обо всех, но относительно Монтегю все сходятся. В противоположность многим сотрудникам Фирмы, он не из тех, кто держит нос по ветру.