Текст книги "Призрак Проститутки"

Автор книги: Норман Мейлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 89 страниц)

– Хотелось бы мне добраться до тех, кто убил пса, – сказала К.Г.

– Подумаешь, одной собакой меньше, зато в наших зрачках навеки запечатлелась эта картина. Советы ведь ни перед чем не останавливаются.

– Немецкая разведка тоже любит такие штуки, – не отступалась К.Г.

– Стой-стой, – сказал Билл Харви, – ты чернишь друзей мистера Херрика Хаббарда, которые пригласили его в Пуллах на уик-энд.

– Шеф, клянусь, я не знаю, почему он меня пригласил, – сказал я.

– Ну-ка взгляни на это, – сказал Харви, передавая мне карточку размером пять на семь, на обеих сторонах которой был напечатан текст через один интервал. – Вот так я хочу, чтобы мне представляли справки, если я дам тебе подобное задание. Пропускаем историю. Берем только главное. Для быстроты.

При свете лампочки у заднего сиденья «кадиллака» я прочел:

РЕЙНХАРД ГЕЛЕН

Ныне начальник Федеральной службы информации, известной как штаб орг. в Пуллахе, на берегу реки Изар, в шести милях к югу от Мюнхена. Первоначально – небольшой комплекс домов, коттеджей и бункеров. Был построен в 1936 году для Рудольфа Гесса и его аппарата. Впоследствии – резиденция Мартина Бормана. После II мир. войны военная разведка США отдала это Гелену. Генерал поселился и устроил свой служебный кабинет в «Белом доме» – большом двухэтажном особняке посреди угодья. В столовой первого этажа роспись стен не менялась со времен Бормана – Гесса. Полногрудые немки плетут венки из пшеничных колосьев. Фонтан в саду окружают скульптуры молодых людей в позах гимнастов.

В настоящее время в Пуллахе появилось немало современных построек. 3000 офицеров и сотрудников работают там сейчас.

Гелен – 5 дюймов 7 футов роста, почти совсем лысый. На ранних фотографиях выглядит стройным. Сейчас пополнел. Часто носит очень темные очки. Отличается чрезмерно большими ушами. Носит туфли на каучуке. Хороший семьянин.

Клички: единственная, которой мы располагаем, – доктор Шнайдер. Теперешнее имя неизвестно. Путешествуя в качестве доктора Шнайдера, Гелен часто меняет парики.

А не его ли я видел в плавучем домике? Маленький человечек с большими ушами, ахавший и охавший по поводу каждого шага, который делал на шахматной доске Проститутка? Я сгорал от любопытства. Вот теперь я знаю, что значит сгорать от любопытства.

– Ребята Гелена держали лебедя, – сказал Харви. – Он был натаскан плыть на ультразвуковой сигнал. Под крылья ему подшили два непромокаемых пластиковых пакета. И лебедь скользил по озеру Глиникер из Потсдама в Западный Берлин, доставлял в пакетах бумаги, забирал новые инструкции и плыл назад под мостом, что в Восточной Германии, с которого русские часовые бросали ему хлеб. Вот это курьер!

– Прелестная история, – заметила К.Г.

– А с другой стороны, организация Гелена с каждым месяцем расширялась, и фрицы страдали от хронической нехватки фондов, – добавил ее супруг. – Гелен вовсю плакался нам. Он отвернулся от американских военных и подписал контракт с ЦРУ, а мы, по его мнению, недостаточно быстро бросали в топку золото. Ну, на самом-то деле мы выдали целое состояние, но ему все было мало.

Жадная сволочь. Но, как ты понимаешь, деньги были нужны ему не на личные нужды, а для организации. И Гелен довел это до сведения своих генеральных агентств.

– Это еще что такое? – спросила К.Г.

– Примерно то же, что наши резидентуры, только они расположены в каждом крупном германском городе. «Обогащайтесь», – говорил Гелен генеральным агентствам, садился на телефон и звонил своим старым дружкам в американской армии. Если вздумаешь писать работу об американской коррупции, возьми в качестве примера курицу и яйцо. Что было сначала? Американская армия или американская мафия? Так или иначе, Гелен и наши ребятки состряпали такой маневр, основанный на взаимном доверии. Генеральные агентства передают парочку мелких агентов Штази американской военной полиции, которая не в состоянии выявить шпиона, даже если он в этом признается. Теперь в обмен на то, что наши ребята получили нескольких привратников, работающих на Советы, военная полиция грузовиками доставляет американские сигареты местным генеральным агентствам. Организация быстро продает эти сигареты на черном рынке, чтобы было чем в пятницу заплатить людям. Затем, как только люди организации отойдут с деньгами от покупателей, военная полиция конфискует сигареты и возвращает их организации, которая, в свою очередь, снова продает их на черном рынке. Одни и те же десять тысяч блоков «Кэмел» перепродаются по пять-шесть раз. Это, друг мой, происходило в конце сороковых годов, задолго до того, как я попал сюда. В добрые старые времена.

– Расскажи историю про генерала Гелена и мистера Даллеса, – попросила К.Г.

– М-да… – Он хмыкнул и умолк.

Я чувствовал, что Харви противится желанию рассказать мне еще одну историю. Или, может быть, он вспомнил, что я не в фаворе?

– Расскажи же, – повторила К.Г.

– Ладно, – сказал он. – Ты когда-нибудь слышал о генерал-майоре Артуре Трудо?

– Нет, сэр.

– Года два назад Трудо возглавлял американскую военную разведку. Когда канцлер Аденауэр был в пятьдесят четвертом году с визитом в Вашингтоне, Трудо сумел уединиться с ним и выложил все про Гелена. Трудо имел глупость сказать Аденауэру, что ЦРУ не должно поддерживать западногерманскую организацию, возглавляемую бывшим нацистом. Проникни это в мировую печать – всем заинтересованным лицам пришлось бы несладко. «Ja, – говорил Аденауэр. – Я не поклонник нацистов, – говорит он Трудо, – но в германской политике нельзя приготовить омлет из трех яиц без того, чтобы одно не было тухлым». Один из людей Аденауэра передает этот разговор Гелену, и тот жалуется Аллену Даллесу. Наш директор отправляется с этим в Белый дом и ставит в известность президента Эйзенхауэра, что генерал Трудо забивает гол в ворота американских интересов.

«Я слышал, – говорит Эйзенхауэр Даллесу, – что этот ваш Гелен – отвратительный тип».

«В шпионаже нет архиепископов, мистер президент, – говорит Аллен. – Гелен, возможно, мерзавец, но я ведь не собираюсь приглашать его в мой клуб». Ну и пошла битва рыцарей. Министр обороны и объединенные начальники штабов были на стороне Трудо. И тем не менее Аллен выиграл. Джон Фостер Даллес всегда умел шепнуть президенту на ухо последнее словцо. Трудо отослали командовать птичками на Дальнем Востоке. Мне кажется, однако, это поднапугало Гелена. Он, по-видимому, решил, что немецкие деньги вернее американских. Через год он убедил фрицев, сидящих наверху, взять организацию под германское крылышко. И теперь мы имеем Федеральную службу информации. Конец рассказа. Хватит обогащать молодой ум. А теперь скажи мне, малыш, что ты знаешь о нашем приятеле.

Я ждал этого вопроса на протяжении всего его рассказа. А он рассказывал так же сосредоточенно, как лев ест мясо, держа в обеих лапах кусок. Потом – раз! – мотнет головой, и ты в его пасти.

– Я очень мало знаю об этом человеке, – сказал я, но, поскольку продолжало царить молчание, вынужден был добавить: – Я готов сообщить вам все подробности нашей встречи.

– Давай, – сказал Харви. – Подробности.

– Я видел Гелена в доме одного приятеля моего отца. Гелен там выступал под именем доктора Шнайдера. Я с ним и двумя словами не перебросился. Он играл с хозяином в шахматы. Я поражен, что он помнит меня.

– Кто был этот хозяин?

– Хью Монтегю.

– Монтегю – большой друг твоего отца?

– Я не знаю, насколько они дружны.

– Но достаточно, чтобы тебя пригласили на ужин.

– Дассэр.

– А о чем Монтегю говорил со Шнайдером?

– Да ни о чем особенном. Шнайдер представлялся концертирующим пианистом. По его утверждению, он давал концерт для Вильгельма Пика, президента Восточной Германии. Шнайдер сказал, что Пик – варвар с низменными вкусами. И был рад, когда уехал из его официальной резиденции в замке… забыл название.

– Замок Нидершон и еще как-то?

– Да.

– Отлично.

– Пик выходит из официальных апартаментов, идет в одну из комнат крыла для слуг, снимает ботинки, надевает тапочки и ветхое старье и готовит сам себе ужин. Капустный суп, холодные макароны, на десерт – пудинг. Все это он ест из одной оловянной тарелки – пудинг вместе с макаронами. Помню, я удивился, откуда доктор Шнайдер знает все это, если он всего лишь играл на официальном концерте для Пика.

– А еще о чем говорили Монтегю и Гелен?

– О шахматах.

– Кстати, вот проверенная фотография Гелена. – Харви передал мне снимок. – Просто чтобы удостовериться, что Шнайдер и есть Гелен.

– В тот вечер на нем был седой парик, но да, я узнаю его.

– На сто процентов уверен?

– Могу сказать: на сто.

– Отлично. Значит, Гелен и Монтегю говорили при тебе про шахматы. И ни о чем больше?

– Я большую часть вечера разговаривал с миссис Монтегю.

– С Киттредж?

– Дассэр.

– О чем?

– Да ни о чем – так, болтали.

– Проясни.

– Видите ли, сэр, мне легче разговаривать с миссис Монтегю, чем с ее супругом. Мы с ней говорим обо всем на свете. Насколько я помню, мы смеялись на кухне над доктором Шнайдером, то есть Геленом, – он издавал такие смешные звуки, когда играл в шахматы.

– Как давно ты знаком с Монтегю?

– Я познакомился с ним на его свадьбе с Киттредж. Видите ли, она наша родственница. Ее отец купил летний дом нашей семьи. А после этого я раз или два встречался с мистером Монтегю в компании.

– И что ты о нем думаешь?

– Это айсберг. Девять десятых под водой.

– Ох, до чего же верно! – воскликнула К.Г.

– Что ж, – сказал Билл Харви, – у нас теперь есть некоторая картина, почему Гелен попросил меня привезти тебя в Пуллах.

– Мы с Киттредж троюродные брат и сестра, – сказал я. – Если она упомянула Гелену о нашем родстве, он вполне мог пожелать ответить любезностью на любезность. В той справке, которую вы мне давали, говорится, что он хороший семьянин.

– Не хочешь же ты сказать, что Киттредж попросила его пригласить тебя?

– Нет, шеф. Только то, что Гелен может знать, кто работает на вас в ГИБРАЛТЕ.

– На каком же это основании ты пришел к такому выводу?

– У меня такое впечатление, что все знают всё в Берлине.

– Ах ты, сукин сын, это так!

Не знаю почему, но он прекратил разговор. Харви обладал способностью заканчивать разговор так же внезапно, как гаснет свет при повороте выключателя. Мы ехали молча, а он продолжал подливать себе из кувшина мартини. Равнина сменилась холмистой местностью, но дорога шла прямо, и движения по ней не было. У Брауншвейга мы свернули с магистрального шоссе на двух– и трехрядное – шофер снижал скорость до девяноста миль по прямой, до семидесяти на поворотах и до шестидесяти, когда мы проезжали через поселки. Гонорея и скоростная езда на машине, как я обнаружил, не ладили друг с другом. Однако мое желание отлить подавляло недавно приобретенное знание цены, которую придется за это платить. Близ Айнбаха мы снова выехали на магистральное шоссе и помчались по нему со скоростью сто двадцать миль в час. От Бад-Хершфельда снова начались проселочные дороги, и после бесконечного кручения по холмам, лесам и деревням мы прибыли в Вюрцбург, откуда уже лучшая дорога шла в Нюрнберг, а затем – последний отрезок магистрального шоссе до Мюнхена. В 4.30 утра мы прибыли на круглосуточно открытую заправочную станцию, и Билл Харви снова заговорил.

– Требуется остановка, – сказал он.

Мы остановились в тени за заправочной станцией.

– Проверь мужскую уборную и женскую тоже, Сэм, – велел Харви шоферу. Сэм, вернувшись, кивнул. Харви вылез из машины и подал знак мне.

– А ты как, пойдешь? – спросил он К.Г.

– Долгие поездки никогда меня не волнуют, – ответила она. Он что-то буркнул. От его дыхания в ночном воздухе остался след джина.

– Пошли, малыш, только ты да я, да стены срачки. – И, взяв свой чемоданчик, протянул его мне.

Хотя Сэм наверняка проверил помещение, Харви вытащил из-под мышки один из своих пистолетов, повернул ручку туалета, резко распахнул дверь, окинул взглядом свободное пространство и стремительно шагнул через порог, так что лишь снайпер мог бы его за это время пришить, оглядел помещение уже с другой позиции и, удовлетворенный увиденным, сделал шаг, повернулся, присел, осматривая пол, распахнул дверцы кабин и лишь тогда улыбнулся.

– На Сэма можно положиться в смысле проверки, но я – лучше.

Однако на этом он не успокоился: поочередно поднял на каждом бачке крышку, заглянул внутрь, достал из кармана клубок проволоки, сунул ее конец на фут в каждый водосток и наконец издал глубокий вздох облегчения.

– Мне часто снится один и тот же паршивый сон, – сказал он, моя под краном проволоку, – будто меня заперли в уборной и взрывается сумка, полная роликов пленки.

– Действительно, неприятный сон.

Он рыгнул, дернул «молнию» на ширинке, повернулся ко мне спиной и пустил струю, достойную лошади-тяжеловоза. Я занял соседнюю кабинку и, как положено низшему чину, немного выждал, чтобы мой ручеек вписался в грохот его водопада, и постарался не издать ни звука от боли, а мне казалось, что по пути следования гнойного потока, когда он начал выливаться, проложили горячую проволоку. Не думаю, чтобы Харви не отметил, какой скромный я издавал звук.

– Знаешь, малыш, – сказал он, – слабовата твоя история.

– Может, и слабовата, но это правда. – Я с трудом подавил крик – такая меня пронзила боль. И член раздулся до омерзения.

– А инструмент у тебя – ого-го! – послышался его голос за моей спиной. Я не стал объяснять, почему он у меня в два раза больше, чем обычно.

– Тихий голос и большущая палка, – сказал он.

– Так, по-моему, действовал Теодор Рузвельт в своей внешней политике, – сказал я.

– У меня вот маленький, – сказал Харви. – Такой уж вытащил билет. Но было время, когда я знал, что с ним делать. Парни с маленькими членами сильнее наяривают.

– Я слышал о вашей репутации, сэр.

– Какая там репутация! Я был дьявольски хорош работать языком. – Но, прежде чем я успел изобразить крайнее смущение, он заметил: – Это про твою репутацию мне хотелось бы знать. Ты когда-нибудь трахал Киттредж?

– Дассэр, – соврал я, преодолевая боль, доставляемую тоненькой, как проволочка, струйкой мочи.

Харви поднял свободную руку и хлопнул меня по спине.

– Вот это меня радует, – сказал он. – Надеюсь, ты ей выдал. А она в постели такое же чудо?

– Фантастика, – пробормотал я. Гонорея словно молнией освещала все для меня.

– Я бы тоже мог ее потрахать, если б с этими делами не завязал. Верность К.Г. и куча тяжелейшей работы – вот к чему в эти дни все сводится. Так что я рад, что ты ее как следует загрузил. Ненавижу эту сволочь Монтегю.

Я обнаружил возможность избежать неприятной темы. А ее обнаруживаешь, только когда пытаешься чего-то избежать.

– Я тоже его ненавижу, – сказал я. А про себя добавил: «Прости меня, Хью». Однако особой нелояльности я не почувствовал. Проститутка, в конце концов, сам подталкивал меня к тому, чтобы я самостоятельно искал путь к спасению.

– Ты в последнее время разговаривал с Киттредж? – спросил Харви.

– Да.

– Когда?

– Дня два-три назад. После того, как вы потеряли ко мне доверие. Я позвонил, чтобы поплакаться.

– Это можно извинить. – Он в последний раз встряхнул свой пенис, засунул его назад в штаны, тогда как я подходил к концу своей пытки, и добавил: – Как ты думаешь, это не она позвонила Гелену?

– Возможно, – сказал я. – Доктор Шнайдер, во всяком случае, вел себя так, будто без ума от нее.

Харви неожиданно издал какой-то резкий звук. Вернее, рыгнул. Под свисавшей с потолка лампочкой видно было, как он побелел и весь покрылся потом. По-моему, его перегруженный организм дал осечку. Однако он продолжил разговор, словно недомогание было чем-то само собой разумеющимся, как спертый воздух в железнодорожном вагоне. Он кивнул.

– Если она ему позвонила, тогда все ясно. Гелен, очевидно, на все для нее готов. Да, такое объяснение я принимаю. – И, схватив меня за плечо, вонзил свои пальцы-обрубки, сильные, как стальные болты, мне в тело. – А ты лоялен к Гелену? – спросил он.

– Мне этот человек не нравится, – сказал я. – Во всяком случае, судя по тому, что я видел. Полагаю, что, если лучше узнаю его, он мне еще меньше понравится.

– А ко мне? Ты лоялен ко мне?

– Шеф, да я за вас готов подставить себя под пулю.

И это была правда. Но точно так же я готов был умереть за Проститутку и за Киттредж. Ну и, естественно, за моего отца. Мысль принести себя в жертву все еще владела мной. Однако сидевший во мне проктор, этот молодой дьякон, воспитанный на канонах Сент-Мэттьюз, был в ужасе от того, как легко я мог лгать и захлебываться от чрезмерных эмоций.

– Малыш, я тебе верю, – сказал Билл Харви. – Я воспользуюсь тобой. Мне нужен материал на Гелена.

– Дассэр. Сделаю все, что смогу.

Он нагнулся, тяжело дыша, и открыл свой чемоданчик.

– Снимай рубашку, – велел он. И прежде чем я успел подумать, для чего, он достал из чемоданчика маленький пластмассовый магнитофончик. – Это лучший экземпляр, какой у нас есть, – сказал он. – Дай-ка я его к тебе пристегну.

За две минуты его ловкие пальцы прикрепили к моей пояснице магнитофончик. Сделав маленький разрез в моем кармане, он установил там переключатель, затем пропустил проволочку сквозь петлю в моей рубашке, и там появилась маленькая белая пуговка, которая, как я понял, была микрофоном. После чего Харви протянул мне дополнительную кассету.

– Можешь делать двухчасовую запись – каждая кассета по часу. Запиши все, что будет говорить Гелен, пока мы там будем.

– К вашим услугам, шеф.

– Теперь оставь-ка меня. А то меня сейчас вывернет. Ничего страшного. Устраивай себе рвоту раз в день, и докторов знать не будешь. Только для этого я должен быть один. Скажи К.Г., в чем дело. Я вернусь минут через десять. Может, через пятнадцать. На это нужно время. О Господи! – простонал он, когда я уже выходил, и я услышал, как вырвался первый выброс из его желудка.

У машины я обнаружил Сэма, который наблюдал, как переливали бензин из канистры в бензобак, а на заднем сиденье одиноко сидела К.Г.

– Сколько он еще там пробудет? – спросил Сэм.

– Минут десять.

– Значит, будет двадцать. – Сэм взглянул на свои часы. – Всякий раз, как мы едем в Пуллах, он хочет побить рекорд, но сегодня это не удастся. А жаль. Нет ни льда, ни тумана. Никаких заторов из-за строительных работ. Никаких объездов. Он меня спросит, почему мы не сократили предыдущие показатели хоть на несколько минут. Не могу же я сказать, что это из-за остановки, когда он черт-те чем занимался.

Это была самая длинная речь, которую я слышал от Сэма.

– М-да, – сказал я, – сумасшедшая получилась ночь.

– Угу, – согласился Сэм, – херня какая-то. – И, подойдя к двери в мужскую уборную, стал на страже.

А я сел рядом с К.Г. и подумал, что если уж везет в делах, то надо этим пользоваться. Я сунул руку в карман и включил магнитофончик.

– Билл в порядке? – спросила она.

– Будет в порядке через несколько минут, – сказал я.

– Если бы люди знали, сколько он работает, то простили бы его эксцентричность…

Мне хотелось предупредить ее, чтобы она не говорила лишнего: я стремился манипулировать ее речью. Огонь, зажженный последним мартини, ярко освещал мой моральный горизонт.

– Я считаю, что он никогда не был по-настоящему понят, – сказал я.

– У Билла столько талантов. Только вот Всевышний не наградил его простым талантом не наживать лишних врагов.

– Наверно, он свой процент выполнил, – сказал я.

– Можете не сомневаться.

– А правда ли… – начал я. И тут же перебил сам себя: – Нет, не стану спрашивать.

– Меня можете спросить. Я вам доверяю.

– Тогда спрошу, – сказал я.

– И если смогу, то я отвечу.

– Это правда, что Эдгар Гувер не любил вашего супруга?

– Я бы сказала, что мистер Гувер не слишком ему доверял, что было не очень справедливо.

– А ведь Билл Харви немало сделал для ФБР. – И, поскольку она молчала, я добавил: – Я-то это знаю.

Оказывается, она молчала лишь потому, что пыталась справиться с возмущением.

– Если бы Билл все эти годы не был нянькой при Элизабет Бентли, – сказала К.Г., – вы никогда бы не услышали про Алджера Хисса, и Гарри Декстера Уайта, и Розенбергов. Про всю эту грязь. Билл немало сделал, чтобы выявить эту шатию. Однако это ничуть не расположило к нему мистера Гувера. Эдгар Гувер любит, чтобы лучшие его люди знали, кто хозяин. Его секретарша мисс Гэнди, которая во всем вторит хозяину, вполне может послать ответственному сотруднику письмо с выговором за то, что он явился в кабинет директора в грязных ботинках. А это было, учтите, после того, как человек провел десять дней на оперативной работе.

– И такое случилось с мистером Харви?

– Нет, но с двумя его друзьями так было. С Биллом случилось кое-что похуже. Сейчас вы все поймете. В Фирме никогда не обращаются с людьми так, как в ФБР.

– Мистер Гувер, что же, уволил мистера Харви?

– Нет, Билла нельзя было уволить. Слишком хорошая была у него репутация. Однако мистер Гувер захотел задвинуть его за занавес, а Билл человек гордый. Он и подал в отставку.

– По-моему, я никогда не слышал достоверного рассказа об этом.

– Ну, вы должны понять, что Билл в те дни находился в своего рода депрессии.

– Когда же это примерно было?

– Летом сорок седьмого. Видите ли, Билл вложил очень много труда в то, чтобы проникнуть в сеть Бентли, а сколько-нибудь заметных успехов не было. Все это даст свои результаты позже, и все сливки снимет Джо Маккарти, но в ту пору Билл жег свечу с обоих концов – буквально горел на работе. Это я приписываю его несчастному браку с Либби. Они поженились ужасно молодыми. Видите ли, Билл был сыном самого уважаемого адвоката в Данвилле, штат Иллинойс, а Либби была дочерью крупнейшего юриста в Флеминсберге, штат Кентукки. Я, конечно, знаю только то, что рассказывал мне Билл, но брак этот был источником всех его бед.

– Ясно, – сказал я. Я начинал понимать, как прав был Монтегю, сказав, что, когда люди неразговорчивые начинают говорить, их не остановишь.

– Решающие неприятности с мистером Гувером у Билла начались однажды вечером в сорок седьмом году. Билл отправился на мужскую вечеринку в Виргинию с несколькими друзьями из ФБР, возвращались они после полуночи под сильным дождем. Он притормозил у большой лужи в парке Рок-Крик, а в этот момент мимо ехала встречная машина на большой скорости и так окатила машину Билла водой, что мотор заглох. Он умудрился притаранить машину к обочине, но вокруг было на добрый фут воды, а бедняга был совсем без сил. Он и заснул за рулем. Крепко заснул впервые за несколько недель. Проснулся он только в десять утра. За это время ни одна полицейская машина его не потревожила. Да и с какой стати? Припаркован он был по всем правилам, а лужа поубавилась. Машина завелась, и он поехал домой к Либби. Но опоздал. Либби уже позвонила в штаб-квартиру ФБР и сообщила, что пропал специальный агент Уильям К. Харви. Она была настолько истерична, или подла, или испугана – не хочу ее судить, – что намекнула на самоубийство. «Билл находился в таком подавленном состоянии», – сказал она ФБР. Ну и, конечно, это сразу пошло в его досье. И когда Билл через некоторое время позвонил в бюро и сообщил, что он дома, в целости и сохранности, в бюро сказали ему: нет, ты в беде. Понимаешь, ФБР считает, что агент должен быть всегда в пределах досягаемости. Если же ты находишься в таком месте, где до тебя не добраться, значит, ты должен звонить через каждые два часа. А с Биллом не связывались девять с половиной часов, и бюро ошибочно считало, что он находится дома. Это было серьезным доводом против него. Ну а потом, он ведь мог оказаться в затруднительном положении. Что, если полицейская машина остановилась бы возле него, пока он спал, и его стали бы расспрашивать? Что, если бы его арестовали? И мистер Гувер спустил указание хуже не при думаешь: рекомендуется серьезно перепроверить способность специального агента Харви выполнять свои обязанности в свете сообщения жены о том, что специальный агент Харви в течение долгого времени находился в мрачном и подавленном состоянии.

У Билла хватило смелости противостоять верху. Вот что он написал в ответ на запрос ФБР – и это его точные слова: «Моя озабоченность является естественной озабоченностью человека, который, как я, непосредственно занимается коммунистической проблемой с тысяча девятьсот сорок пятого года». Помощник мистера Гувера, который вел расследование, подал мистеру Гуверу докладную, в которой говорилось, что работа Билла всегда оценивалась на «отлично» и никаких административных взысканий к нему применять не нужно. Мистер Гувер просто велел помощнику написать другую докладную. В этой уже говорилось: «Специального агента Уильяма К. Харви перевести в Индианаполис для выполнения общих обязанностей».

– Жестоко, – сказал я.

– Это разбило Биллу сердце. Если бы ЦРУ не предложило ему перейти к ним, я думаю, он действительно впал бы в депрессию.

Тут мистер Харви вернулся с Сэмом в машину, и мы поехали дальше. А я выключил магнитофон.

12

На магистральном шоссе Нюрнберг – Мюнхен Билл Харви заснул и наутро выглядел таким заспанным, что К.Г. настояла на том, чтобы он заехал в отель перед встречей с генералом Геленом за ранним завтраком.

В лифте шеф, насупясь, сказал:

– Вздремнем полчасика, затем примем душ.

Тридцать минут превратились в час сто тридцать минут и в еще час. И мы с Харви очутились в кабинете Гелена только в полдень.

Генерал оказался не слишком похож на то, каким помнился мне доктор Шнайдер. Отсутствие седого парика открывало высокий лоб, да и усов не было. Выглядел он не старше пятидесяти. У него были четко обрисованные губы, длинный нос с хорошо очерченными ноздрями и маленький подбородок. Редкие волосы были зачесаны назад. Только уши были такие же большие, как в моих воспоминаниях, что придавало ему сходство с летучей мышью. Но времени размышлять, почему генерал Гелен решил явиться в плавучий домик замаскированным, у меня не было. Он ткнул в меня пальцем и произнес:

– Рад снова встретиться.

Я заметил, что его светло-голубые глаза словно принадлежали разным людям: левый был на удивление живой, с огоньком, а правый как у фанатика. Этого я раньше не заметил.

– Джентльмены, – начал Гелен, – прежде всего о главном. Ваш молодой человек имеет допуск соответствующего уровня?

– Вы же сами пригласили его, верно? – сказал Харви.

– Скорее на ужин в ответ на прекрасный ужин, которым меня кормили, но не для того, чтобы лакомиться тем, что я буду говорить.

– Он остается, – сказал Харви.

Не знаю, было ли это сказано из лояльности ко мне или из лояльности к магнитофончику.

– Значит, так и будет, – сказал Гелен. – Он останется, пока вы не решите, что дальше оставаться ему неразумно, или пока мы не закончим разговор.

– Да, – сказал Харви, – решение мы примем по мере продвижения вперед.

– Курите, – сказал Гелен.

Он достал пачку «Кэмел», вытащил три сигареты и положил на стол перед Харви.

– Дражайший Билл, – спросил он, – который из этих гвоздей представляется вам более достойным, чтобы забить им гроб?

Харви внимательно осмотрел предложенное.

– Без лабораторного анализа не скажу, – ответил он.

– Почему бы вам не взять крайнюю слева, – предложил Гелен. – Сделайте пару затяжек. И отложите.

– Ваша игра – вы и начинайте.

– Ну, если вы такой плохой спортсмен, что не хотите воспользоваться предоставляемым вам шансом, придется мне сделать ход.

Генерал взял сигарету, трижды затянулся, загасил ее и протянул Харви окурок.

Харви осторожно снял с окурка бумажку. Внутри было сообщение. Шеф прочитал, небрежно кивнул, словно оно не произвело на него особого впечатления, и передал мне.

Я увидел несколько отчетливо напечатанных слов: «Приезд начальника берлинской базы в Пуллах для обсуждения безопасности КАТЕТЕРА».

– Неплохая догадка, – сказал Харви, – но я не за этим здесь.

– Тем не менее мы можем поговорить о КАТЕТЕРЕ? – И Гелен взглянул на меня.

Харви повел в мою сторону рукой:

– Хаббард к этому допущен.

– В таком случае рано или поздно вы мне скажете причину вашего визита?

– Безусловно.

– Скажите же мне тогда, что я делаю не так.

– Шутки шутками, – сказал Харви, – но я хочу, чтобы вы убрали свою задницу с моей подушки.

Гелен неожиданно хихикнул. Не хихикнул, а дважды пронзительно взвизгнул, словно гимнаст, перепрыгивающий с одной трапеции на другую.

– Это я запомню. Непременно запомню. Английский язык – это такое богатство… как бы выразиться?., настоящая россыпь грубости и вульгарщины, а на самом деле – правда ведь? – такой bissig[37].

– Колючий, – подсказал я.

– А-а, вы говорите по-немецки? – заметил генерал. – Вы, оказывается, редкая птица среди ваших соотечественников, которые знакомы лишь ein bißchen[38] с нашим языком.

– Не рассчитывайте на его знания, – сказал Харви.

– Не буду. Предам себя в ваши руки: буду хромать на английском. Надеюсь, он не заведет меня в тупик.

– Да вы почти идеально на нем болтаете, – сказал Харви. – Перейдем к главному.

– Да. Просветите меня, а потом я просвещу вас.

– Мы можем даже сойтись в одном и том же месте.

– Zwei Herzen und ein Schlad, – сказал Гелен.

– Два сердца и одно биение, – нерешительно перевел я в ответ на вопросительный взгляд Харви.

– Можем мы установить ваши потери в Восточной Германии за эти полгода? – осведомился Харви.

– Мне приятно видеть, как старается ваш молодой человек показать свое знание немецкого, но я не готов обсуждать в его присутствии материал, относящийся к ФСИ.

– А вы думаете, мы говорим в Берлине о чем-то другом? – спросил Харви. Я что-то не припоминал, чтобы Харви обсуждал ФСИ со мной, Гелен же передернул плечами, словно это был бесспорный, хотя и малоприятный факт.

– Что ж, – сказал он, – мы понесли потери. Можно кое-что вам напомнить? До того как я и моя организация появились на сцене, девяносто процентов информации о Советах, которую получала американская разведка, были фальшивкой.

– Ваши данные относятся к сорок седьмому году. А сейчас у нас пятьдесят шестой. В прошлом году ваша сеть в Восточной Германии изрядно пострадала.

– Потери, понесенные нами, больше бросаются в глаза, чем являются таковыми, – возразил Гелен. – Ситуация в Берлине может привести к ошибочным выводам. Берлин показывает наличие взаимопроникновения между ФСИ и Штази. Я бы сам предупредил вас об этом, если бы вы не предупредили меня. Смесь информации и дезинформации может привести к хаосу, если, – и он поднял вверх тонкий палец, – если не обладать моим умением интерпретировать факты.

– Значит, вы умеете читать между строк, а я не умею?

– Нет, сэр. Я просто хочу сказать, что Берлин – это объект исследования того, как используется контрразведка и как ею злоупотребляют. Это порочный город, в котором больше двойных агентов, чем нормальных. Двойной шпионаж по трудности, я бы сказал, сопоставим с кубизмусом. Какие плоскости давят? Какие выпирают?