Текст книги "Призрак Проститутки"

Автор книги: Норман Мейлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 78 (всего у книги 89 страниц)

– Эухенио высадит нас между Карденасом и Матансасом, – сказал Батлер. – Мы будем на месте к трем ночи.

Я еще не совсем проснулся и лишь вяло кивнул в ответ. По правде сказать, я находился как бы в оцепенении. Довольно нелепо было бы, мелькнуло в моей затуманенной голове, встретить смерть в таком идиотском состоянии.

– Хочешь немного тяпнуть? – спросил Батлер.

– Я бы сейчас лучше соснул, – ответил я.

– Старик, а я – точно натянутая на барабане кожа. И так будет, пока мы не вернемся.

– Этого и следовало ожидать, – пробормотал я и спустился обратно в кубрик, с неприязнью думая о Батлере, который дал мне понять, что дрыхнуть перед сражением – не достоинство, а разгильдяйство. Характер у Батлера был далеко не сахар, зато адреналина в крови хоть отбавляй.

Внизу все лежали вповалку, скрючившись кто как мог: двое – на узкой скамье, четверо – на столе, еще двое в проходе, прямо на полу, и я лег третьим, втиснувшись рядом. Доски пола были сырые, но зато теплые, к тому же остальные ушли на палубу, и можно было вытянуть ноги. Под мерное хлюпанье днища и шелест волн за бортом я то проваливался в забытье, то снова просыпался. В тесном кубрике стоял отвратительный смрад – смесь чесночного перегара и запаха пота, и при тусклом свете слабенькой синей лампочки над умывальником я видел, как кубинцы инстинктивно приподнимают во сне свои капюшоны-маски, чтобы легче было дышать, но тут же, вздрогнув и на мгновение проснувшись, натягивают их снова. Зачем нужны эти маски – чтобы обезопасить их семьи или соблюсти магический ритуал? Здесь, на бескрайних просторах тропических морей, где Гольфстрим встречается с водами Атлантического океана, магия была лишь младшим партнером коммерции, но в сотне миль отсюда, на южном побережье Кубы, волны Карибского моря оставляют на отмелях волшебные превращения. Мне вспомнился макет медного рудника Матаамбре, который мы соорудили в натуральную величину в Эверглейдс. Последние девять месяцев кубинские боевые отряды отрабатывали там диверсионные операции. И практиковались в совершении налетов. Раз за разом учебный сценарий выполнялся безукоризненно, включая высадку, закладку динамита и взрыв (разумеется, условный), но настоящий рудник так и не удалось взорвать. В последний раз диверсионная группа из восьми человек высадилась за полночь в кромешной тьме на берег, но напоролась на кастровских пограничников. Шестерым участникам операции все же удалось с боем прорваться обратно на отмель, и наши успели их подобрать. Это была самая серьезная из наших попыток взорвать рудник в Матаамбре, но и она бесславно провалилась.

И вот теперь настал наш черед. Подготовка была предельно тщательной. Задание на первый взгляд выглядело довольно просто: войти в контакт с группой кубинцев, которым предстояло надежно спрятать сигнальные ракеты для светового оформления действительно грандиозного действа – высадки экспедиционного корпуса, а это во много раз масштабней santeria, в полусне раздумывал я.

Внезапно я подумал, что, возможно, засыпаю в последний раз в жизни. И, как никогда прежде, я понял, что мы живем в двух измерениях – в бдении и во сне, и эта каждодневная рутина сопровождает нас на протяжении всего пути от рождения и до смерти; каждый человек – это две параллельные истории в одной телесной оболочке; в этот момент мне захотелось написать Киттредж последнее письмо, заклиная ее не оставлять свои теоретические изыскания, столь глубокие и важные, да, глубокие и важные, и, заклиная ее, я проснулся – да, в общем-то, я и не спал, а просто лежал на сырых досках в окружении поэтических фантазий и образов, вихрем проносившихся по закоулкам моего воспаленного мозга в момент перехода от забытья к реальности и обратно. Неожиданно для себя я пружинисто сел и был готов немедленно действовать, даже если до этого еще оставались часы, несколько раз глубоко вдохнул отвратительный воздух и, натянув маску, поднялся на палубу.

Батлер стоял на верхнем мостике, рядом со шкипером. Я знал его – это был тот самый Эухенио Мартинес, о котором я писал Киттредж. Он сделал больше ходок на Кубу, чем любой другой из его коллег в Южной Флориде, и был главным действующим лицом грустной истории, о которой знала половина персонала ДжиМ/ВОЛНЫ. Он хотел вывезти из Гаваны своих родителей, но Харви запретил. Сейчас, поднимаясь по трапу, я услышал, как он подбирается к теме.

– Тут вчера один малый подходит ко мне и говорит: «Я – в маске, и ты не знаешь, кто я, а я тебя знаю. Ты – Роландо». «Если так, – говорю, – то ты должен знать, что я – Эухенио Мартинес, а Роландо – кличка». «Это мне тоже известно, – говорит он, – но нам приказано называть тебя Роландо». «К чему все это, – говорю, – если даже кубинская разведка знает, что Роландо – это Эухенио?» Вот видите, мистер Кэсл…

– Можешь звать меня просто Фрэнк, – сказал Дикс.

– Ладно, пускай будет Фрэнк, Фрэнк Кэсл. Так и буду называть вас – Фрэнк. Так вот, у вашего большого босса мистера ОʼБрайена на все мои просьбы один ответ: мол, мои родители там слишком заметные люди, и, сунься я к ним, меня тут же сцапают. Это логично, согласен – ведь я креол. А коль уж течет в твоих жилах испанская кровь – и дар Божий, и проклятие одновременно, – изволь подчиняться логике. Ведь мы люди вспыльчивые, и надо сдерживать себя, иначе – хаос.

Все это Эухенио Мартинес произнес так четко и без запинки, что я ожидал продолжения. Но я ошибся. В этом месте он предпочел сделать паузу. Молчали и мы, думая каждый о своем. Мостик мерно покачивало, и наша «Принцесса» легко рассекала встречную волну; линия горизонта слегка подрагивала, будто стрелка компаса, которой не суждено замереть никогда. Где-то внизу, в машинном отделении, неумолчно гудели двигатели, работая на нас. Мы вслушивались в тишину, наступавшую между порывами ветра. Мартинес вслушивался в нее столько ночей, что, казалось, тишина принадлежит ему. На его продолговатом лице с узким подбородком, крупным носом и темными, глубоко посаженными глазами, от которых наверняка не ускользнет ни одна мелочь, ни одна деталь, можно было без труда прочесть, что повидал он в жизни немало и заплатил за все сполна. И еще в одном я не сомневался: такие глаза не могли избежать встречи с призраками – неужели их было не меньше, чем трупов на его жизненном пути?

Многое я понял этой ночью под ясным, но безлунным небом, поэтому признаюсь, что я пил с Эухенио и Батлером за два дня до этого и с уважением относился к нему сейчас. Даже мой отец, любивший повторять: «Вот уж кому никогда не следует доверять, так это кубинцам, черт бы их всех подрал с потрохами!» – и тот как-то сказал при мне: «Дайте мне сотню таких, как Эухенио Мартинес, и я отобью Кубу у Кастро». Не скрою, мне было приятно стоять на мостике рядом с Эухенио, который был в моих глазах героем и которому я был готов поклоняться так же, как моим спортивным кумирам в Сент-Мэттьюз. Между прочим, я ничуть бы не удивился, если бы небо за нами вдруг полыхнуло гигантским заревом, лопнула, выжигая глаза, огромная шаровая молния, и в небо поднялся бы исполинский ядерный гриб. Вполне допустимо было и другое – внезапная вспышка впереди, где в нескольких десятках миль лежала Гавана: она тоже в любой момент могла превратиться в пылающий факел, как взорвавшаяся на старте ракета. Я переминался с ноги на ногу в такт покачиванию надстройки, и лишь это инстинктивное движение напоминало о реальности происходящего. Мне показалось, что Куба уже совсем близко. Береговой полосы еще не было видно, но лучи прожекторов, все время перемещаясь, вспыхивали за двадцать миль от нас, словно дальние зарницы, предвещающие, что электрические заряды наберут силу и расколют небо полновесной молнией.

Я внимательно изучил карту и место предполагаемой высадки, но берег оказался сильно изрезанным. То, что гордо значилось на карте прибрежным островком, то и дело оказывалось мангровыми зарослями, торчавшими из воды рядом с коралловыми рифами. По плану, пересев в резиновые лодки и погрузив на них боевое снаряжение и ящики с сигнальными ракетами, мы должны были отойти от «Принцессы» на несколько миль к югу в поисках нашего пляжа. Однако если из укрытия в мангровых зарослях с ревом выскочит хоть один патрульный катер, мы должны повернуть назад и юркнуть в ближайший проток, куда катер не сможет за нами последовать.

Чем ближе мы подходили к берегу, тем чаще видели другие суда. В отдалении проплывали сухогрузы и рыболовные траулеры. Эскадра из восьми боевых кораблей ВМС во главе с эсминцем шла, по-видимому, из Ки-Уэста куда-то в восточном направлении – не к линии ли «карантина»? Естественно, наш радиопередатчик молчал. Но мне было все равно – мой интерес к внешнему миру почти угас, и то, что нам предстояло сделать, казалось единственно важным. В течение последнего часа кубинцы готовили резиновые лодки, надували их, проверяли оборудование, доставали из ящиков оружие и перетаскивали ящики с ракетами из трюма на палубу. Мы с Батлером в этой суете не участвовали, находясь в ранге то ли представителей ЦРУ, то ли почетных гостей. Если задаться вопросом, какую пользу мы приносили, можно сказать, что наше участие в рейде было не более чем безрассудной выходкой. Я физически ощутил, что такое страх, и понял, что ничего особенного при этом не происходит. Просто едва заметная горечь в носоглотке, и все. Да еще я понял, что самоконтроль автоматически не срабатывает.

Тут заговорил Батлер.

– Мы с тобой садимся в одну галошу, – сказал он чуть с хрипотцой, но довольно дружелюбно.

– Хорошо.

– Ты – пассажир.

Я не почувствовал ни облегчения, ни унижения.

– С нами – надежные ребята.

– Проверял?

– Тренировался вместе с двумя-тремя. Если с самого начала заладится, тогда плевое дело. А если нет – пиши пропало, никакая подготовка не поможет. Начнется неразбериха – для кастровцев хуже, чем для нас.

– Послушать тебя – так ты бывалый.

– Я был на Плайя-Хирон.

– Что?

– Неофициально.

– А почему никогда не говорил?

Дикс пожал плечами.

Я понятия не имел, правда это или нет. Может, и в самом деле так, подумал я и разозлился на Батлера. Я-то полагал, что мы идем в этот рейд на равных – новичками. Я считал, что это может ликвидировать отторжение, которое возникало при каждой нашей встрече со времени той жуткой ночи в Берлине. Но теперь, черт возьми, я чувствовал себя ритуальным бараном. Поэтому и разозлился, и раздражение вытеснило страх.

Последние полчаса на борту «Принцессы» я потратил на знакомство с чешским автоматом, который кто-то сунул мне в руки. Он был снабжен кривым рожком с тридцатью девятимиллиметровыми патронами, имел переброс с полуавтоматического режима на очередь и, должно быть, годился для стрельбы с бедра при отходе на лодке. Эффективность такой пальбы не могли гарантировать и многочасовые тренировки.

Кубинцы спустили резиновые лодки на воду и погрузили в них водонепроницаемые ящики один за одним. Потом туда забрались и мы, по шесть человек в лодку. Эухенио Мартинес подошел попрощаться и остановился у поручней.

– Suerte[198], – шепнул он, и мы пожали друг другу руку.

Я почувствовал внезапную легкость, даже какое-то очищение, будто впереди открывалась новая жизнь.

Долго размышлять на возвышенные темы мне не пришлось – я едва устоял на ногах и плюхнулся на скамью, тут же забыв о высоких материях. Нас то и дело подбрасывало на волнах и мотало из стороны в сторону слишком сильно для духовного озарения.

– Держите прямо на юг, – сказал Мартинес напоследок. Он будет поджидать нас примерно в том же квадрате через двадцать часов, то есть в одиннадцать вечера – было три часа ночи, – а если мы не появимся, будет подходить туда каждый час в течение всей последующей ночи.

На лодке были смонтированы компас и руль на фанерном щитке. Лодку вел Батлер со скоростью в десять узлов, и приглушенный рокот двух подвесных моторов растворялся в шуме ветра, который дул нам в спину. Хотелось верить, что никто не обнаружит в такой темноте маленькую черную лодочку, – волны вздымались гораздо выше нас, и силуэт ее мог быть замечен с берега лишь в те мгновения, когда мы переваливали через гребень волны. Никто не раскрывал рта – речь распространяется по воде легче, чем ровный гул мотора. Но я довольно отчетливо слышал звук еще одного движка, напоминавший негромкий рокот прибоя, и понял, что это наша вторая моторка идет параллельным курсом на свое отдельное рандеву. Ночной воздух был душен. Мы двигались нестерпимо медленно, будто увязая в подушках, и лодка была так тяжело нагружена, что от кромки борта до воды было дюймов шесть, не более, поэтому нам все время приходилось вычерпывать воду, которая перехлестывала через борт, уполовиненными пластиковыми стаканами из-под молока, выкрашенными в черный цвет и крепленными бечевкой к кольцу в днище лодки, – они хлюпали по резиновому дну, дополняя скромное звуковое оформление нашего похода.

Берег неумолимо приближался. На узкой отмели извивалась серебристой змейкой, фосфоресцируя, полоска прибоя. Кто там, на берегу, – наши люди или кастровские пограничники? Наконец резиновое днище лодки со скрипом уперлось в песок; я, как и все остальные, вскочил со скамьи, переступил через борт и оказался по щиколотку в воде, все мышцы напряжены, как стиснутый кулак. Без единого звука наша шестерка одним рывком втянула лодку на сушу, поближе к невысокому кривому деревцу, ветви которого буквально стелились по песку. В ночной тишине раздался грохот упавшей бутылочной тыквы. Звук прозвучал резко, как крик совы. Из темных зарослей, окаймлявших пляж, поползли полчища невнятных звуков – какой-то треск, щелчки, свистки, будто там одновременно трудились тысячи механических челюстей. Вероятно, буйная флора чем-то не угодила местной фауне, и прожорливые насекомые дружно принялись восстанавливать справедливость.

– Хаббард, – прошептал Дикс, – ты мне нужен.

Он забрался обратно в лодку и снял со скамьи рулевого подушку – это оказался свернутый большой черный мешок. Мы сунули в него голову, зажгли фонарик-авторучку и принялись изучать карту.

– Черт, мы выскочили не там, – прошептал Батлер. – Ошиблись на четверть мили, не больше, только вот в какую сторону – на восток или на запад?

Я склонился над картой. Рядом с точкой высадки на карте был обозначен ручей, деливший пляж на две части. На пляже, куда высадились мы, никакого ручья не было.

– Приливное течение шло с запада на восток, – сказал я.

– Да, знаю, – сказал Батлер, – но я мог пересолить с поправкой. Когда мы высаживались, я успел заметить невысокий холм в двух-трех сотнях ярдов к западу. Судя по нашей карте, холм находился в тысяче ярдов западнее ручья.

– Двигаемся на восток, – заключил я.

Под этим чертовым одеялом нам пришлось общаться нос к носу, на расстоянии в несколько дюймов, и мне хотелось как можно быстрее закончить диалог. Батлер, однако, продолжал изучать карту, будто собирался оспорить мой вывод.

– Видимо, ты прав, – наконец согласился он, и мы выбрались на свежий воздух.

Теперь встал другой вопрос: то ли посылать кого-то на восток, чтобы разведать местность и в идеальном случае выйти на дожидающихся нашего появления партизан, то ли спускать лодку обратно на воду и идти вдоль берега в том же направлении. Если бы командовал я, то, разумеется, предпочел бы послать на восток человека. Он привлек бы меньше внимания, а если бы и напоролся на пограничников, то мы услышали бы выстрелы. Батлер, однако, решил лезть обратно в воду, аргументировав это тем, что встречающие ждут появления группы в резиновой лодке, а не одного человека, пробирающегося вдоль берега пешком.

– И еще одно, – сказал Батлер, – если начнется перестрелка и нас, не дай Бог, захватят в плен, постарайся не попасться к ним в руки вместе со стволом.

– Я знаю, – ответил я.

Харви не только предупредил меня о том же, но и подкрепил слова жестом – полоснул ребром ладони по горлу. Накануне отъезда он снабдил нас легендой, согласно которой мы – репортеры журнала «Лайф» и высадились вместе с рейдовой группой на Кубе с ведома редакции. Батлер должен был назваться фотографом (он в самом деле захватил с собой камеру), а я репортером. Аккредитационные удостоверения «Лайф» нам за ночь отпечатали в ДжиМ/ВОЛНЕ. Если нас поймают, Бешеный Билл немедленно свяжется со знакомым редактором, и журнал нас прикроет. Вот такая легенда. Так что теперь на пляж только что высадились двое обозревателей из Нью-Йорка – Фрэнк Кэсл и Роберт Чарлз, которые отважились на это на свой страх и риск. Легенда была не слишком убедительной, к тому же я не успел поработать над собственной биографией, ну да ладно, сойдет. В конце концов, кто там у них в контрразведке может знать редакционный состав «Лайф»?

Мы потащили лодку обратно в воду, но и тут я продолжал обдумывать сценарий. Если меня схватят, я скажу кубинской разведке, что пробыл в Майами всего неделю, но успел пересечься с койотами. Опишу их внешность. Они – разведка – наверняка все это перепроверят по своим каналам. Мы медленно продвигались вдоль берега в поисках заветного ручья, держась на расстоянии футов двухсот от суши, и я все продолжал импровизировать, как актер, которому хочется поглубже осмыслить доставшуюся роль. А как насчет детства? Я провел его в Элсуорте, штат Мэн. Отец – плотник, мать – домохозяйка. Закончил среднюю школу, дальше учиться не стал. Вряд ли в архиве кубинской разведки имеется ежегодник выпусков Элсуортской средней школы, в КГБ – да, возможно, но не в кубинской разведке.

Хорошо, что я успел насладиться моими творческими находками, – какое-то время мне не пришлось больше предаваться полезным размышлениям. Обогнув небольшой мысок, мы наконец обнаружили ручей; Батлер хлопнул меня по плечу, подтверждая находку, и повернул влево, к берегу. Затем мы снова высыпали из лодки, подтащили ее к одинокому деревцу и затаились в ожидании, вслушиваясь в уже знакомую какофонию, которая доносилась из чащи.

Не обнаружив тропинки, мы все же решили выставить пост, и Батлер приказал одному из кубинцев подняться вверх по ручью до ближайшей излучины. Однако не прошло и двадцати минут, как наш дозорный возвратился. Его заели москиты. Батлер сунул ему склянку с отпугивающим насекомых снадобьем и отправил обратно на пост.

Мы ждали. Пароль – «parangon»[199]. Отзыв – «incompetente»[200]. Я изо всех сил напрягал слух. «Па-ран-гон» – послышится хриплый голос или шепот? Вместо этого из кустов тучей налетели москиты. Я достал свое снадобье и поделился с Батлером. Он заметно нервничал. Мы снова сунули голову в черный мешок и развернули карту. Если предположить, что при первом заходе мы ошиблись более чем на полмили, тогда пригорок, который я принял за ориентир, тоже был не тот, а следующий, западнее первого. Мы с Батлером опять очутились нос к носу и, задыхаясь от волнения, что мы снова запутались с картой, заспорили.

Я упорно отстаивал свою версию. Тяжело дыша, мы так бы и пререкались до бесконечности, но, на наше счастье, из кустов вдруг появились долгожданные кубинцы в сопровождении нашего дозорного. Мы обменялись негромкими приветствиями. А ведь и на войне есть чему радоваться, подумал я, да еще как! Не в моем характере было столь откровенное проявление симпатии к незнакомым людям, но эти шестеро кубинцев, внезапно появившиеся из-за кустов, казались мне таким подарком судьбы, что я дал волю своим чувствам, хотя в темноте не мог разглядеть даже лиц.

Поначалу свободному общению мешал перевод. Мои собеседники разговаривали на непонятном для меня диалекте. Поэтому они сперва обращались к одному из наших спутников, а тот переводил сказанное мне. Это отнимало время. Прямой контакт не получался, а вопросов возникало множество. Например, что делать с лодкой после разгрузки – попытаться втащить ее вверх по ручью и, отыскав подходящее укрытие, спрятать или же, выпустив из нее воздух, оставить в зарослях, поближе к воде, а затем, когда вернемся, надуть ее снова с помощью ножного насоса? Когда наконец выяснилось, что подходящего места вверх по ручью нет, мы остановились на втором варианте: выпустили из лодки воздух, скатали резиновую оболочку до габаритов большого чемодана и, найдя вместительную расщелину, спрятали ее там.

Теперь следовало уносить ракеты. Каждый ящик весил сорок фунтов. Поскольку, в отличие от нас, встречающие знали дорогу и, в частности, наиболее вероятные места вдоль ручья, где нас могла ждать засада, один из них пошел первым, другой – замыкающим, но всем без исключения – Батлеру, мне, четверым нашим кубинцам и шестерым местным – досталось по двадцатикилограммовому ящику. Два ящика остались лежать на песке. Когда самый крепкий из местных отдал приятелю мачете и взвалил по ящику на каждое плечо, Батлер решил последовать его примеру и сунул мне свой карабин. С ящиком на одном плече и с двумя стволами на другом я присоединился к остальным, и мы медленно двинулись вверх по течению.

Мы продвигались вперед с неимоверным трудом, то и дело проваливаясь по колено в воду, перепрыгивая с камня на камень, с кочки на кочку, скользя, шлепаясь в грязь, иногда роняя ящики. Время от времени ручей растекался до размеров пруда, и мы двигались по пояс в воде. Я не был уверен, что мы прошли милю, а казалось, как минимум пять, пока наконец, промучившись чуть ли не два часа и окончательно выбившись из сил, не доползли до петлявшей вдоль берега грунтовой дороги и нашли полянку, где можно было сложить ящики. Было обещано, что еще до утра за ними придет грузовик. Больше ничего местные нам не сказали, а может быть, и не знали. Напоследок они посоветовали нам сразу же отправляться в обратный путь. Тут, мол, торчать опасно – по дороге в любой момент может проехать милицейский патруль.

– Я остаюсь здесь, – заявил Батлер, – до приезда грузовика.

Один из кубинцев попытался объяснить ситуацию. Если нагрянет милиция и обнаружит ящики, местным жителям не поздоровится. Хотя, с другой стороны, это еще полбеды, так как милиция может предположить, что ракеты принадлежат орудующей в этих местах банде из Матансаса. Если же они нарвутся на нас, наверняка возникнет перестрелка, будут убитые. Поэтому лучше уж нам возвращаться прямо сейчас.

– Скажи этому типу, – уперся Батлер, – что для нас самое важное – наши ракеты. Мы будем ждать, пока не придет грузовик.

Я не успел перевести его слова. Послышался шум мотора, но появился не грузовик, а старый облезлый «линкольн» салатового цвета.

Мы затолкали четырнадцать заляпанных грязью ящиков в багажник и на заднее сиденье машины, и водитель, кое-как прикрыв торчащие углы каким-то тряпьем, широко улыбнулся нам на прощание – сверкнул ослепительно белыми зубами из-под черных усов, – развернулся и был таков.

Нам ничего не оставалось, как двинуться в обратный путь вниз по ручью. Весь световой день нам предстояло провести в сельве, ища спасения от москитов, а ближе к ночи мы надуем свою лодку и вернемся на борт «Принцессы». Батлер, казалось, был разочарован, что все обошлось без дополнительных приключений.

Я его понимал. Могло быть и поинтереснее. Обратный путь занял минут двадцать, не больше. Не стоит вдаваться в подробности о том, как прошел этот день. Мы забрались в чащу. Кое-как отвоевали по кусочку пространства среди зелени, облились с ног до головы снадобьем от москитов и попытались заснуть, но то и дело вскакивали от малейшего шороха в лесу. Со стороны моря до нас доносился шум моторов патрульных катеров, а над головой сквозь густую паутину тропической листвы кое-где проглядывало небо, в котором проносились реактивные самолеты. Дважды – утром и во второй половине дня – вдоль берега лениво пророкотал вертолет. В упорной борьбе с москитами победу за явным преимуществом одерживали они, несмотря на все наши ухищрения и средства химической защиты. В конце концов я пришел к выводу, что торопить вялотекущее тропическое время бесполезно, и смирился.

Начало смеркаться, и апокалиптическое зарево потонуло и растаяло на западе в зеленовато-пурпурной мгле. К вечеру москиты окончательно осатанели. Терпение Батлера лопнуло, и он приказал нам вытащить лодку на песчаную отмель у ручья. Там, за кустами, мы по очереди поработали ножным насосом, и через полчаса лодка была готова. Мы уже заканчивали погрузку, складывая в лодку последние карабины, коробки с боеприпасами и мачете, когда вдоль берега медленно проследовал небольшой катер, с борта которого явно велось наблюдение. Будь в это время немного светлее, нас наверняка заметили бы.

Через пятнадцать минут мы отплыли от берега. До места встречи с «Принцессой» – не более получаса ходу, но дальше оставаться на берегу было невыносимо. Нам не терпелось вырваться наконец из объятий хищного и таинственного существа по имени Куба, где мне довелось почувствовать себя микроскопическим насекомым, запутавшимся в шерсти невидимого мастодонта.

Мы удалялись от берега, стараясь не высовываться из-за борта, чтобы не быть замеченными, и я, сидя рядом с Батлером, внимательно следил за стрелкой компаса и направлением приливной волны, время от времени шепотом внося в действия Дикса небольшие поправки. Обычно он с презрением отвергал любые рекомендации окружающих о том, как лучше действовать в той или иной обстановке, будучи убежден, что уж он-то, Дикс Батлер, в совершенстве владеет всем на свете, но и этот осел был вынужден признать, что в малой навигации я смыслю больше его, и это вполне естественно, поскольку в детстве я проводил лето в штате Мэн, хотя, разумеется, не в таких, как эта, зловонных резиновых лоханках, но, так или иначе, с навигацией я был знаком не понаслышке, и Батлер это понимал, а вот мы уже и у цели – на полчаса раньше срока. Ни силуэта «Принцессы», ни Мартинеса, но здесь по крайней мере мы могли не бояться сюрприза – коралловые рифы и мангровые заросли остались далеко позади, и патрульный катер уже не мог выскочить прямо на нас из-за темной массы какого-нибудь островка.

Не обнаружив «Принцессу», мы двинулись дальше в море. Нас предупреждали в Майами, что кубинская береговая охрана может выйти за пределы трехмильной пограничной полосы, если поблизости не будет американских боевых кораблей, но теперь, лишившись четверти тонны веса, мы держались выше на воде. И если наши два подвесных мотора не подведут, мы можем развить скорость, с какой не потягаться чиненым-перечиненым кубинским развалюхам.

Полчаса спустя, описав полный морской квадрат, мы вернулись на место предполагаемой встречи, где, как я рассчитал и надеялся, должна была уже находиться наша «Принцесса». Наступила еще одна безлунная, но ясная ночь – лишь на востоке клубились облака.

Батлер начал сомневаться в моих навигационных способностях. А может, это был не квадрат, а трапецоид? Могу ли я поклясться, что мы в нужном месте?

– Мы находимся в условленной точке, – заявил я со всей убежденностью, на какую хватило сил (хотя в душе уверенность сникла рваным флагом), но я понимал, что управлять лодкой коллегиально – бред, поэтому уговорил Батлера описать еще квадрат, на этот раз со стороной не в милю, а в полмили.

Было 23.15, когда из темноты вдруг возникла «Принцесса», показавшаяся мне огромной, как галеон. Батлер стиснул мне руку.

– Еще сыграем с тобой в паре, – радовался он.

«Принцесса» легла в дрейф; мы зашли сбоку, разгрузили лодку, втащили ее за собой и отправились на камбуз выпить по чашечке кофе. Я чувствовал себя ничуть не хуже, чем после самого удачного дня в горах с Проституткой.

И тут Батлер поинтересовался насчет «карантина».

– Да все уже, – ответил Мартинес. – Русские суда повернули назад. Он повторил последнюю фразу для кубинцев – они восприняли ее без особого восторга. Значит, вторжение на Кубу отменяется. И наши сигнальные ракеты уже не понадобятся – так и сгниют в каком-нибудь сарае.

У Мартинеса, однако, был более непосредственный повод для беспокойства. Вторая лодка не вышла к месту встречи.

– Вот почему мы опоздали, – сказал Мартинес. – Ждали тех шестерых. Надо еще раз идти искать их.

Это был томительный час. Мы медленно ползли вдоль берега; с востока налетел порывистый ветер и хлестал по лицу. Потом хлынул тропический ливень. Поросшие кустарником крохотные островки были совсем близко, а это означало, что мы значительно углубились в трехмильную пограничную зону.

Мартинес сказал:

– Если за ними гнались с берега, они должны были спрятаться на этих островках. – И он ткнул фонариком в зеленые пятнышки на карте. – Я знаю парня, который у них там за лоцмана. Он эти лагуны изучил вдоль и поперек. Там для кастровцев слишком мелко.

– А что тебе сказал мистер ОʼБрайен? – спросил Батлер.

– Это от него я узнал про русских.

– А что еще он говорил?

– Он сказал: «Сразу возвращайтесь в Майами. Pronto[201]».

– Почему?

– Он просил передать вам, что у него там черт знает что творится. – Мартинес пожал плечами. – Может, оно и так, но как я могу уйти и бросить тут людей?

Батлер кивнул. Он был счастлив.

– Хаббард, – сказал он, – давай сойдем на берег и найдем их.

Мартинес кивнул в знак согласия.

Это было полное безрассудство. Легко сказать – искать в темноте, в незнакомых лагунах кубинцев, которых там может и не быть. Но я не стал возражать. Все, что угодно, только не жить потом с мыслью о моральном превосходстве Батлера.

Решено. Мы условились о встрече с Мартинесом между двумя островками, как раз посредине. Судя по карте, островки находились в пределах трехмильной зоны, и это могло быть опасно для него, но так было проще для нас. Договорились, что он будет проходить через эту условную точку каждый час в течение ближайших четырех, причем с каждым часом риск для всех нас возрастал: к тому времени ведь уже начнет светать. Еще минут двадцать ушло на то, чтобы отметить на карте все заводи и рифы, которые нам предстояло обследовать.

Править лодкой теперь, когда в ней остались лишь Батлер и я, было куда легче. На скорости в двадцать узлов мы перелетали с одного гребня волны на другой, но моторы ревели слишком громко, и пришлось сбросить обороты, зато теперь мы знали свой потенциал.

Участок, который обозначил для нас Мартинес на площади в три квадратных мили, включал в себя пять островков и четыре лагуны. Мы методично обшаривали одну заводь за другой, выруливали в очередной затон и, разогнавшись в кромешной тьме, снова вспарывали днищем песок и грязь, буксировали, снова разгонялись и снова застревали на мели. Резиновый нос то зарывался в водоросли, то вдруг вздымался почти вертикально, когда лодка вырывалась на более глубокое место, затем опять царапала брюхом по дну, и мы, наверное, больше всего походили на слепцов, на ощупь бредущих по пещере. Все казалось нереальным, чем дальше мы забирались в эти заводи, тем меньше тревожила меня мысль о кубинских пограничниках. У меня было такое впечатление, будто мы все глубже проникаем в какой-то таинственный организм. Тучи насекомых встречали нас в каждой лагуне; коралловые рифы вырастали на пути и исчезали за спиной; вскоре я привык к темноте и освоился настолько, что спрятал фонарик – в какой-то момент его луч начал слепить глаза, мешая ориентироваться в пространстве. Неожиданно изменилось и мое отношение к Батлеру – я почувствовал нечто похожее на привязанность. Да, именно он втравил меня в это опасное дело, но оно того стоило. Еще как стоило! Рыская по этим диким местам, продираясь сквозь первобытные заросли и бороздя лагуны, я впервые добрался до самых потаенных уголков собственной души, до тайников, где прячется унизительный страх. Вперед, только вперед!