Текст книги "Призрак Проститутки"
Автор книги: Норман Мейлер
Жанр:
Шпионские детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 75 (всего у книги 89 страниц)
Вилли. Да нет, кажется, я могу тебя понять.
Модена. Ты, естественно, хочешь знать, что и как на самом деле.
Вилли. Пусть лучше шок, чем разочарование.
Модена. Шок я тебе гарантирую. Сэм – человек незаурядный. Вот он уж действительно все понимает – то, что я в вине пытаюсь забыть. Он рассказал мне, как сицилийцы относятся к умершим, к призракам, к порче и сглазу и что они умеют находить выход там, где все прочие пасуют. Потом сказал, что Анджелине придется нам помочь, но только если я буду слушаться его. Он, мол, меня сюда – в этот мавзолей – привел, чтобы доказать Анджелине, что мы ее не боимся. Поэтому нам надо сделать что-то такое, чего мы до сих пор не делали.
Вилли. То есть?
Модена. То есть потрахаться.
Вилли. Так и сказал – прямым текстом?
Модена. Да. Сэм давно перестал употреблять это слово в моем присутствии, но тут он сказал, что мы должны потрахаться прямо там, перед ней. Он добавил, что никогда не пытался взять меня силой, так как сам немного боялся Анджелины, но теперь хочет это сделать. Он любит меня. И это для него шанс заранее оградить себя от призраков и прочих напастей.
Вилли. Все это, по-моему, бред и полнейшее безумие.
Модена. Подожди, пока тебе начнет являться призрак. Тогда, возможно, твои представления о приличиях сразу изменятся.
Вилли. Неужели ты согласилась заняться с ним этим прямо там?
Модена. Он достал из корзинки одеяло и расстелил на полу. Я легла и впервые позволила ему войти в меня. Потом вдруг вся как-то сжалась и не дала ему кончить.
Вилли. Вот те на!
Модена. Я ощущала ее присутствие. Будто старуха цыганка шепнула мне на ухо: „Ну это уж слишком!“ И была права. Я оцепенела. Мы с Сэмом стали препираться прямо на полу. Я съежилась в комок и вся дрожала. „Идем отсюда, – взмолилась я, – и надо довести это до конца, иначе зазря будет“. Представляешь – он сразу понял, согласился. Молча встал, оделся, лицо пылает – должна сказать, в этот момент он выглядел очень сексуально, таким я его прежде никогда не видела. Он все аккуратно собрал, сложил в корзину и повез меня к себе домой. Никому до сих пор не удавалось так завести меня в сексуальном плане.
Вилли. Я от тебя и прежде это слышала.
Модена. Так – никогда. Скорей, скорей – я сгорала от нетерпения. В склепе было жутковато, а тут я как с цепи сорвалась. Неохота говорить такое, но, знаешь, от укромного места Сэма так разило – вроде как машинным маслом и бензином, – что я поверила: Сэм может чем-то помочь с отцом.
Вилли. Не уверена, что мне охота дальше слушать.
Модена. Сама напросилась – терпи. У Сэма в доме мы скатились по лестнице в подвал, в его кабинет, где они, эти мафиози, собираются на свои разборки, и, едва заперев дверь, сорвали с себя одежду и занялись любовью прямо на полу, на ковре. Мне мерещились те, кто перебывал в этой комнате, – наверняка Сэм не раз объявлял за этим столом свой вердикт и отдавал приказ убивать. И это тоже, признаюсь, распалило меня так, что я кончила вместе с ним. Потом мы тихо лежали рядом и ласкали друг друга. А когда я вернулась к себе в отель, мне передали, что звонила мама и просила перезвонить. Она сообщила, что отец только что скончался, и я сказала: „Слава Богу, мамочка, я так счастлива, что все это у нас позади“.»
Несколько строк из письма Киттредж врезались мне в память:
Знаешь, Гарри, как бы мне ни хотелось поверить, что все это – чистейшее проявление Омега-потенций Джанканы, я все же вынуждена – благодаря годам, прожитым с Хью, – выдвинуть предположение, что в то утро Сэм распорядился отыскать в больнице сговорчивого санитара, который – за соответствующую мзду – согласился выдернуть из розетки вилку. Понимая, насколько сложно организовать подобный трюк, я, надо признаться, склоняюсь к мистической версии, но тем не менее не могу не напомнить нам обоим гносеологическую дилемму Хью: «Куда податься – в Театр паранойи или в Кино цинизма?»
13
Об обеде Эдгара Гувера с Джеком Кеннеди мне было известно лишь то, что он состоялся, – я узнал это из письма Киттредж. Все эти годы я столько раз размышлял об этом любопытном застолье, что оно, в конце концов, отвоевало себе в моей памяти то почетное место, которое мы обычно резервируем для самых необычных воспоминаний. Увы, эта глава – не более чем плод моего воображения, но готов поставить сто против одного, что иначе быть не могло.
В память мне врезалась одна деталь, о которой упомянул Джек в разговоре с Киттредж. Это на первый взгляд мелочь: Гувер отказался от аперитива перед обедом, но, как известно, по одной-единственной косточке можно воссоздать динозавра.
– Ладно, тогда я выпью за ваше здоровье, раз вам неохота за мое, – сказал Кеннеди. – И на кампари не соблазнитесь? А я слышал, что вы не против кампари.
– Это, должен вам сказать, не совсем точно, – был ответ. – В редких случаях я не возражаю выпить мартини в обеденный перерыв, но на этот раз ограничусь содовой. – Отхлебнув из бокала, Гувер продолжал: – Весьма сожалею, что с нами нет миссис Кеннеди.
– Она вчера уехала с детьми в Хайанниспорт.
– Ах да, я слышал, из головы вылетело. Да и поездка в Индию наверняка ее утомила.
– Так что будем обедать тет-а-тет, – заметил Кеннеди, – по вашей просьбе.
– По моей, да, это верно. Но все равно жаль, что я не могу приветствовать вашу красавицу супругу. Кстати, она была совершенно великолепна во время экскурсии по Белому дому для нашей телеаудитории. Я убежден, что она ценное приобретение для Белого дома.
– Безусловно, – согласился Кеннеди, и спросил: – А у вас, мистер Гувер, и на телевидение хватает времени?
– В свободные минуты – такое случается крайне редко – я с удовольствием смотрю телевизор.
– Ну да? Расскажите-ка. Чему же вы отдаете предпочтение?
– Года два назад – «Вопросу за шестьдесят четыре тысячи долларов». Признаюсь, я нередко ловил себя на мысли, что и сам мог бы выиграть немалые деньги, прими я участие в этой игре в подходящей для себя категории.
– Да, вы наверняка преуспели бы.
– Но в нашем положении это исключено, увы. К тому же потом я, как и остальные миллионы зрителей, перестал смотреть эту программу, узнав, что организаторы подтасовывали результаты. Какой омерзительный пример коррупции, да еще в таком, казалось бы, респектабельном месте. Нет, поступок Чарлза Ван Дорена непростителен.
– Это любопытно, – перебил Гувера президент. – Почему вы его одного вините?
– Потому что у него нет ни малейшего оправдания. Зачем было парню с такими феноменальными способностями впутываться во все эти махинации? Это у представителей этнических меньшинств на все есть готовое оправдание – бедность, но Чарлз Ван Дорен… чем тут-то можно объяснить согласие жульничать и идти на игру, имея все ответы в кармане? Лично я целиком отношу это за счет вседозволенности и распущенности всех этих питомцев «Лиги плюща». – Он отхлебнул из бокала. – Но давайте лучше о приятном. Знаете, три космических витка Джона Гленна меня крепко порадовали. Не сомневаюсь, русские теперь уже почувствовали, что мы дышим им в спину.
– Мне очень приятно услышать такую оценку, – сказал Кеннеди, – ведь иногда кажется, что мы уже уступаем им чуть ли не милю на пятимильной дистанции.
– А я ничуть не сомневаюсь, что мы их нагоним.
Подали первое – перловый суп с овощами. Президент восхитился Уйлтом Чемберленом: невероятный результат – сто очков за одну игру в чемпионате НБА.
– Давно это было? – поинтересовался Гувер.
– Три недели назад. Наверняка вы слышали. Это же поразительное достижение.
– Слышал, разумеется, – промямлил Гувер, – только, знаете ли, этот вид спорта – баскетбол – не вызывает у меня интереса.
– Неужели?
– Скука. Носятся десять верзил по площадке и каждые двадцать четыре секунды подскакивают за мячом.
– М-да, и тут ничего не поделаешь, верно? – произнес Кеннеди.
– Не совсем понимаю, что вы имеете в виду.
– Меня, к примеру, изумляет то, как цветные спортсмены, похоже, завоевывают ключевые позиции в этом виде спорта, – заметил Кеннеди.
– Вы меня неправильно толкуете, – сказал Гувер, – я ведь не сказал, что за мячом носятся негры-верзилы.
– Не сказали.
– Я готов поддержать все благородные устремления негритянской части нашего населения, но вы первый затронули деликатную тему. Эта среда, похоже, гораздо чаще рождает великих атлетов, нежели выдающихся лидеров.
Подали второе – жаркое по-американски с вареным картофелем и горошком. Когда чернокожий официант вышел из комнаты, Кеннеди сказал:
– Я бы, например, без колебаний назвал Мартина Лютера Кинга выдающимся лидером.
– А я бы нет, – возразил Гувер. – Более того, у меня прорва причин не отзываться о нем положительно.
– Стоит ли так резко, мистер Гувер?
– Я всегда стараюсь обходиться без резкостей, если в этом нет необходимости, господин президент. Мартин Лютер Кинг – самый выдающийся лжец нашего времени, и я могу это доказать. Если вам когда-нибудь вдруг это понадобится, будьте уверены: у меня на него достаточно материала, чтобы он моментально умерил свои возмутительные требования.
– Ясно, – сказал Кеннеди, – значит, вы намерены в скором времени ознакомить меня с содержанием тех самых «особых папок», не так ли, мистер Гувер?
– Собственно, сегодня я здесь потому, – сказал Гувер, – что меня тревожат кое-какие новые поступления.
– Касательно, в частности, чего – не соблаговолите ли уточнить?
– Касательно, в частности, круга общения одного из ваших друзей.
– Кого же именно из моих друзей? – спросил Кеннеди.
– Фрэнка Синатры, например.
– У Фрэнка действительно широкий круг общения.
– Господин президент, это не раздутая газетами сплетня по поводу известного эстрадника, который вынужден пожимать десятки рук в ночных клубах. Речь идет об устойчивой связи с Сэмом Джанканой, одним из столпов мафии. В этом деле замешана и юная дама, услугами которой, похоже, пользовались оба джентльмена, а также – у нас есть веские основания предполагать – и ряд других людей тоже.
Кеннеди молчал.
Молчал и Гувер.
– Кофе? – первым нарушил молчание Кеннеди.
– Не откажусь.
Все тот же негр-официант принес кофе, а когда он вышел, Кеннеди подытожил:
– Значит, вот к чему все сводится. Вы советуете, чтобы мой приятель Фрэнк Синатра держался подальше от Сэма Джанканы.
– Да, – подхватил Гувер, – это обрубит все концы. Хотя одна ниточка остается.
– А именно?
– Ниточка, не более того. Эта юная попрыгунья по имени Модена Мэрфи водит, похоже, самую тесную дружбу с одной из сотрудниц президентского секретариата тут, в Белом доме.
– Невероятно. Я непременно этим займусь. Только я плохо представляю, каким образом вы сумели приложить ухо к нашим проводам.
– Мы не можем этим заниматься. И не занимаемся. Вы можете быть совершенно спокойны на этот счет. Тут все достаточно просто – устойчивый контакт между мисс Мэрфи и Сэмом Джанканой буквально вынудил нас пойти на прослушивание ее телефонных разговоров. Случай, кстати, далеко не рядовой. Мистер Джанкана регулярно посылает своих людей проверять ее телефоны. Несмотря на это нам все же удалось на короткое время подключиться, и мы выяснили, что она от случая к случаю – иногда в течение нескольких дней подряд – разговаривает с Белым домом.
Гувер допил кофе.
– Я рассчитываю на вашу предусмотрительность, – сказал он, поднимаясь из-за стола. – Вернется миссис Кеннеди из Хайанниспорта – передайте ей, пожалуйста, от меня привет.
Они направились к двери, по дороге обсуждая весенние виды спорта. Гувер собирался на несколько дней во Флориду, точнее, в Сент-Питерсберг – отдохнуть, а заодно сходить на бейсбол, поболеть за «Янки», – и Кеннеди попросил его передать привет Клайду Толсону, которому предстояло ехать вместе с шефом. Гувер пообещал передать.
14
Несколько недель спустя, получив от Киттредж очередную порцию документов ФБР, я узнал, что на следующий день после обеда с президентом в Белом доме Будда лично телеграфировал моему отцу в Токио: УГОЛОВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ МИНИСТЕРСТВА ЮСТИЦИИ ЗАПРАШИВАЕТ ЦРУ НА ПРЕДМЕТ НАЛИЧИЯ ИЛИ ОТСУТСТВИЯ КОНКРЕТНЫХ ВОЗРАЖЕНИЙ ПРОТИВ УГОЛОВНОГО ПРЕСЛЕДОВАНИЯ ГРАЖДАНИНА МЭЮ ПО ОБВИНЕНИЮ В ПРЕСТУПНОМ СГОВОРЕ С ЦЕЛЬЮ СОВЕРШЕНИЯ ДЕЯНИЙ, ПОДПАДАЮЩИХ ПОД ДЕЙСТВИЕ ЗАКОНА О ПРОСЛУШИВАНИИ ТЕЛЕФОННЫХ ПЕРЕГОВОРОВ. ЗАРАНЕЕ ПРИЗНАТЕЛЬНЫ ЗА СКОРЕЙШИЙ ОТВЕТ.
Затем 10 апреля 1962 года Гувер направил помощнику генерального прокурора Миллеру в министерство юстиции памятную записку следующего содержания:
Бордмен Хаббард уведомляет, что судебное преследование Мэю приведет к раскрытию совершенно секретной информации, касающейся неудавшегося вторжения на Кубу в апреле 1962 года. В связи с этим управление возражает против преследования Мэю.
Седьмого мая Бобби Кеннеди пригласил к себе в кабинет двух высокопоставленных чиновников ЦРУ: главного юрисконсульта Лоуренса Хьюстона и Шеффилда Эдвардса, руководителя отдела внутренней безопасности. Несколько четких вопросов в лоб, и оба признали, что Мэю предложил Джанкане сто пятьдесят тысяч долларов за убийство Кастро. Как потом пересказал Проститутке Шеффилд Эдвардс, Кеннеди, услышав это, негромко, но очень отчетливо произнес:
– Я надеюсь, в следующий раз, когда вам взбредет в голову иметь дело с гангстерами, вы по крайней мере поставите в известность генерального прокурора.
Девятого мая состоялась встреча Роберта Кеннеди и Эдгара Гувера, после чего Гувер написал от руки и подшил в свою личную папку:
Я выразил крайнее удивление по поводу действий ЦРУ: во-первых, они знали о дурной репутации Мэю и, во-вторых, проявили чудовищную неразборчивость, решив использовать в подобном проекте человека с биографией Сэма Джанканы. Генеральный прокурор это мнение разделяет.
*
Отрывок из записки, которую Хью Монтегю в частном порядке адресовал Ричарду Хелмсу два дня спустя:
«Разговаривал с Братиком. Братик сказал, что виделся с Буддой и этого случая нам не простит никогда. Еще он говорит: самое скверное, что Будда намекает – не для протокола, – будто не кто иной, как Владыка Трудяг подсунул нам – через сэра Бурундука – Рапунцела с его выводком. Я ответил ему, что эта гипотеза, не подтвержденная доказательно (ссылка на А. Дж. Айера), не более чем дополнительная головоломка, и этого замечания мне хватило, чтобы оттолкнуться и, перепрыгнув кошмарную пропасть, очутиться за дверью его кабинета. Нам приходится столько всего хоронить под ковром, что, боюсь, очень скоро на этих кочках начнут спотыкаться непосвященные».
На полях – мои карандашные пометки: «Владыка Трудяг – несомненно, Джимми Хоффа; сэр Бурундук – может быть только Мэю».
Четырнадцатого мая, через пять дней после посещения Гувером Боба Кеннеди, Уильям Харви по распоряжению Проститутки позвонил Шеффилду Эдвардсу и сказал, что, если генеральный прокурор поинтересуется, рассматривался ли вопрос об участии в операции Розелли, следует ответить отрицательно. Эдвардс пообещал записать это в своем досье.
Теперь, когда в дело легла заметающая след бумага, Харви связался с Розелли, и тот подтвердил, что таблетки доставлены на Кубу.
– Дадим же им ход, – сказал Харви.
В этот период наблюдение ФБР за Джанканой заметно усиливается.
«Модена. Меня начинает тошнить еще до того, как мы отправляемся в аэропорт. Я знаю, там будут нас ждать фэбээровцы – я уже научилась распознавать этих типов. Они торчат, как пингвины на льдине.
Вилли. Ты преувеличиваешь.
Модена. Когда у человека только одно на уме – одно и больше ничего, – он заметен в любой толпе. Я вычисляю их моментально, едва вы входим в зал. Прежде они старались ходить за нами незаметно, но теперь лезут напролом и орут так, чтобы все вокруг слышали. Например: „Интересно, чем вы зарабатываете на жизнь, а, Джанкана?“ „Все просто, – отвечает обычно Сэм. – Я владелец Чикаго. Хозяин Майами. И Лас-Вегас тоже мой“. Так уже было два раза подряд, когда мы садились в самолет. Сэм начал думать, что он с ними справился. „Им этого не понять, Модена, – твердит он мне. – Сами-то сидят за жалованье – тут и сказочке конец“.
Вилли. Ничего не скажешь – он и в самом деле знает, как врезать, когда надо.
Модена. Зато не всегда знает, где поставить точку. Последний раз, когда это произошло, он еще пуще завелся и крикнул им: „Я хозяин Чикаго, мне принадлежит Майами, Лас-Вегас – мой. А у тебя что – дыра в кармане?“
Так получилось, что адресовал он это агенту ФБР, с которым мы постоянно сталкиваемся в Чикаго, – здоровенному детине со стрижкой ежиком, я его до смерти боюсь. Он всегда такой напряженный. Так и хочет сцапать Сэма. Стоило Сэму сказать про дыру в кармане, у парня глаза как вспыхнут. Он повернулся лицом к остальным пассажирам, стоявшим в очереди на посадку, и сказал: „Господа, перед вами – Сэм Джанкана. Взгляните на него. Это самый известный сучий потрох в мире. Гнусная мразь. Вам предстоит лететь в одном самолете с этой кучей дерьма – такого в жизни больше не увидите“. Ничего подобного они до сих пор не устраивали.
„Захлопни пасть, – прошипел Сэм, – или я задушу тебя вот этими руками“.
Я остолбенела. Сэм вполовину меньше его. Агент взбычился.
„А ну-ка, Сэм, – подзуживал он, – чего ты ждешь – бей. Ну, ударь меня“. Произнес он это так ласково, чуть не со слезой в голосе.
Сэм сумел все же взять себя в руки. Отвернулся от агента и изо всех сил старался не обращать на него внимания, но тот не унимался и все твердил: „Ну же, Сэмми, радость моя, давай – двинь мне разок. Ну двинь, дрисня ты оранжевая!“ Я не поручусь, но Сэм, похоже, не на шутку перепугался. Лицо посерело, несмотря на загар, будто под одной кожей была другая. „Надо сваливать, – сказал он, – я не высижу три часа“.
Вилли. А багаж?
Модена. Я, дурочка, ляпнула то же самое. „На выход!“ – рявкнул он, и мы понеслись по коридорам, а фэбээровцы бежали следом с криками и воплями, как взбесившиеся репортеры. А тот чертов агент всю дорогу бормотал – так, чтобы мы одни слышали: „Два фунта говна в фунтовой таре“.
Вилли. Неужели сотрудники ФБР позволяют себе такое?
Модена. Похоже, при виде Сэма они выходят из равновесия. Их, я думаю, в первую очередь бесит то, что нет у них против него никаких улик. Слишком Сэм для них хитер. Несмотря ни на что, последнее слово все же осталось за ним. Когда мы садились в такси, Сэм повернулся к тому дылде и сказал: „Вы еще пожалеете, что раздули этот костер“.
„Это что – угроза?“ – спросил агент.
„Да нет, – ответил Сэм почти миролюбиво, – просто констатация факта“.
Тот заморгал и отвел глаза.
Они ехали за нами до самого дома, но Сэм – ноль внимания. Сказал только: „Пусть себе торчат хоть всю ночь, москитам на ужин“. Мы спустились вниз, в кабинет – Сэм уверен на сто процентов, что это помещение не прослушивается, – и он стал обзванивать своих людей, требуя, чтобы они немедленно ехали к нему.
Вилли. А разве ФБР не могло их засечь на подходе?
Модена. Ну и что? Они сто раз видели этих людей рядом с Сэмом. Если они не могут подслушать, о чем идет речь, какая им выгода?
Вилли. Ты там здорово освоилась, подруга.
Модена. Я очень люблю Сэма.
Вилли. Похоже на то.
Модена. Да.
Вилли. Значит, с Джеком у тебя все?
Модена. Просто я очень люблю Сэма. Он мне сказал, что ни разу в жизни не доверялся женщине, но я не такая, как все, и он может со мной откровенничать.
Вилли. Расскажи. Что же он тебе доверил?
Модена. Да как же я могу! Я обещала Сэму, что больше не буду пользоваться своим телефоном, и уже нарушила обещание. Просто я эти чертовы будки терпеть не могу.
Вилли. Я думала, твой телефон выскребли.
Модена. Все равно!
Вилли. Расскажи. Мне чутье подсказывает – твой телефон чист.
Модена. Сэм сказал, что ненавидит Бобби Кеннеди. Что возненавидел Бобби с той минуты, когда в пятьдесят девятом его вызывали в комиссию Макклеллана, где тот был юрисконсультом. Слыхала, как свидетели говорят: „Я отказываюсь отвечать на том основании, что мой ответ может быть использован против меня“? Так вот Сэм опасался, что его заманивают в ловушку. В школе он только зря болтался. Даже читать не выучился. По сию пору, говорит, когда надо прочесть что-то вслух, его тянет хихикать. Бобби Кеннеди задавал вопросы типа: „Вы избавляетесь от трупов, замуровывая свои жертвы в бетон?“ – а Сэм, пытаясь зачитать по шпаргалке отказ отвечать на вопросы, вместо этого каждый раз начинал хихикать. „Я думал, так хихикают только девчонки“, – сказал ему Бобби.
Сэм говорил мне, что от этих воспоминаний его до сих пор прошибает пот. Да, он помогал Джеку, но Бобби он ненавидит. Сэм надеялся, что Джек отзовет ФБР. Вот тогда он отомстил бы Бобби. Только ничего не вышло.
Вилли. Сэм зол на Синатру?
Модена. Не то слово. Сэм считает, что я ни бум-бум по-сицилийски, но у меня очень хороший слух, и я кое-что улавливаю. Например, когда его люди говорят: „Фарфалетта“, – значит, речь идет о Синатре.
Вилли. И что это значит?
Модена. Фарфалетта – это бабочка.
Вилли. А как ты узнала?
Модена. Люди Сэма всегда дополняют сказанное жестами.
Вилли. Понятно, но все же – откуда тебе знать, что речь идет о Фрэнке?
Модена. Иногда проскальзывает и „Синатра“. Или „Фрэнки“. Когда рук не хватает. В тот вечер мне было ясно, что Сэм говорил, как ему опротивел Синатра. Человека два сказали, что надо раздавить бабочку. И принялись елозить руками по столу. Сэм скривил рот в ухмылке – дьявол, да и только. Мне знакома эта его ухмылка.: Она означает, что он нацелился сделать деньги там, где никому другому не под силу. Последние его слова были: „Мы еще поглядим, кто кого“.»
(20 мая 1962 года)
Из рапорта ФБР от 10 июня 1962 года, специальный агент Роуз:
В канцелярию директора
О Джанкане
ОБЪЕКТ ангажировал Фрэнка Синатру, Дина Мартина, Сэмми Дэвиса-младшего, Эдди Фишера и Джои Бишопа – каждый из них в течение семи дней даст сольные концерты в «Вилле „Венеция“» – придорожном ночном клубе в северо-западном пригороде Чикаго, который, по всей вероятности, принадлежит ОБЪЕКТУ. Благодаря подобной концентрации талантов резко возросла прибыль ОБЪЕКТА от наплыва посетителей в круглосуточное игорное заведение, открытое в двух кварталах от «Виллы „Венеция“», в бывшем складском помещении. Доходы ОБЪЕКТА от этого казино составляют примерно полтора миллиона долларов в месяц, а всего за три месяца он рассчитывает положить в карман четыре с половиной миллиона. По информации из надежного источника, каждый из гастролеров получает лишь небольшую часть своего обычного гонорара, поскольку приглашение в Чикаго исходило от Синатры.
Из расшифровки разговора АКУСТИКИ от 12 июня 1962 года.
«Вилли. Ты слышала о праздновании дня рождения Джека в Мэдисон-сквер-гардене?
Модена. Конечно.
Вилли. Я по телевизору смотрела, а ты?
Модена. Я пропустила.
Вилли. Мэрилин Монро была великолепна. Она пела „С днем рождения, господин президент“. Модена, платье на ней сидело как перчатка – ну просто шедевр инженерного искусства.
Модена. Мэрилин Монро водит с Джеком шашни.
Вилли. Ты уверена?
Модена. Я чувствую.
Вилли. Ты расстроена?
Модена. Вот еще!
Вилли. Брось, Модена, меня не проведешь!
Модена. Да ни капельки. Что кончено, то кончено. Я не скучаю по Джеку Кеннеди. Просто сердита.
Вилли. По-моему, ты говорила, что все и так шло к концу.
Модена. Шло. И уж безусловно, кончилось после того, как встрял Эдгар Гувер. Джек позвонил мне в тот же день и сказал, что это последний звонок через коммутатор Белого дома, но при этом – надо отдать ему должное – дал мне номер своего личного телефона в Белом доме – на крайний случай.
Вилли. Ты по нему звонила?
Модена. Сначала не собиралась. Но потом, когда ФБР начало наведываться на мою квартиру в Лос-Анджелесе… Мои сменщицы были в шоке. Они сразу поняли, что это не ухажеры забрели выпить.
Вилли. По-моему, это для тебя не проблема. Ты же почти не видишь своих сменщиц.
Модена. ФБР жутко действует мне на нервы. У меня начались головные боли. Просто ужас. Я почти перестала летать. Сэм сократил мои вылеты до минимума – всего три в месяц, но в таком состоянии мне и это тяжело – каждый раз приступ. Голова кружится, все валится из рук – как-то за один рейс три раза поднос роняла.
Вилли. Ну нет!
Модена. В конце концов я решила позвонить по спецтелефону. Попросила Джека избавить меня от слежки ФБР, но он отказался. Несколько раз повторил, что ФБР интересует Сэм, а не я, а мне надо просто смеяться им в лицо. „Я не могу, – отвечаю, – это выше моих сил“. И вот тут Джек дал волю раздражению. „Модена, – сказал он, – ты взрослый человек, и тебе придется разбираться в этих делах самостоятельно“. „Ты хочешь сказать, что у тебя и у твоего брата не хватит власти отозвать ФБР?“ – спросила я. „Хватит, – ответил он, – но цена может оказаться чрезмерной. Так что разберись-ка во всем этом сама, без меня, а я пока займусь кое-какими достаточно важными делами, которые, хочешь верь – хочешь нет, тут у нас происходят“. Ты знаешь, он произнес это с таким нескрываемым бостонским сарказмом – „хочешь верь – хочешь нет“, – что меня до сих пор всю передергивает».
15
Токио
15 августа 1962 года
Дорогой Рик!
Я слишком давно тебе не писал – все откладывал до поры, когда смогу сообщить что-то хорошее. А вместо этого у меня – увы! – одна горестная утрата за другой, плюс к тому пару раз наведывалось в гости ФБР, хотя и без них тошно. По счастью, я уже без особого труда могу обвести спецагента вокруг пальца, к тому же справедливости ради надо отметить, что дальневосточный контингент Буддиной своры состоит из относительно цивилизованных ребят, которые понимают, что тут, на Дальнем Востоке, они не более чем связники. Одним словом, не лезут в душу.
Итак, еще один из моих старинных друзей обрел вечный покой – Уильям Фолкнер. Он умер в начале июля. Хотя в последние годы я не имел счастья видеться с ним часто, мне врезался в память один славный вечерок в послевоенном сорок шестом, когда Дэшилл Хэмметт, Фолкнер и я встретились за рюмкой в «Двадцати одном». Представляешь, за два часа Фолкнер не произнес ни слова. Похоже, он вообще не замечал нашего присутствия. Время от времени мы легонько тормошили его, и тогда он приподнимал голову и повторял одну и ту же фразу: «Штука в том, джентльмены, что я всего-навсего фермер». Тут даже Дэш, от которого черта с два дождешься хотя бы улыбки, даже он разражался таким хохотом, будто Фолкнер произнес нечто необыкновенно остроумное. Когда я узнал о смерти Билла, мне стало так тоскливо, что я не выдержал и сглупил – поделился с Мэри.
«Да брось ты убиваться, Кэл, – сказала она, – это же не твой закадычный друг. Какого черта – за пятнадцать лет он тебе даже ни разу не написал».
«Да, – согласился я, – но это был великий писатель».
«Допустим, – сказала она тоном, подразумевающим, что вопрос решен раз и навсегда. – Он, конечно, классик, не возражаю, но читать его просто невыносимо. Он из тех, кто до отказа набивает себе нутро таким обилием всякой всячины, что, извини за выражение, способен от натуги издавать разве что непотребные звуки».
Слава Богу, что я не могу поднять руку на женщину. Мужику бы я врезал и за меньшее. Я всерьез беспокоюсь за свой характер, боюсь потерять над собой контроль. Слова, сказанные Мэри, чуть было не сорвали пломбу, но я вовремя убедил себя в том, что она имела в виду не Фолкнера, а своего япошку, которого я отправил назад, к его деревянным стенам, или бамбуковым циновкам, или в какую ни на есть дыру, где он будет переживать свое поражение, но говорить про Билла Фолкнера, что он набивает себе нутро до отказа всякой всячиной, а потом его так распирает, что он издает непотребные звуки, – нет, Мэри наверняка думала в этот момент о своем япошке, но руки у меня все равно чесались.
Наверное, все дело в этих смертях. Сколько друзей я потерял за последние месяцы! Знаешь, что больше всего сводит сума в первые часы после боя? Это выражение лиц умирающих. Нередко это совершенно другие лица. Одним словом, я болезненно переживаю утрату тех, кто мне небезразличен. Признаюсь, я часто пытаюсь представить себе, какое у них в этот момент было выражение лица.
И вот теперь – Мэрилин Монро. Ее самоубийство 5 августа – да, всего десять дней назад – не выходит у меня из головы. Знаешь ли ты, что в 1955 году Аллен Даллес собирался отправить меня к мисс Монро в Голливуд? Задание – уговорить ее завести роман с Сукарно. Надо думать, Аллену не давал покоя разговор, который у него был однажды с Марлен Дитрих. Она в свое время высказала нашему Великому Белому Рыцарю Плаща и Кинжала сожаление о том, что в тридцатых ей не довелось встретиться с Гитлером – она, дескать, уверена, что могла бы «гуманизировать» его и тем самым спасти миллионы жизней. Я бы, естественно, с большим удовольствием эту сволочь не гуманизировал, а вулканизировал, хотя Марлен, не сомневаюсь, знает один-два приемчика, которыми, как ты понимаешь, я не владею. Короче, Аллен намотал себе эту мыслишку на ус и хранил ее в заветной шкатулке, пока не решил, что неплохо бы господину Сукарно немножко поразвлечься с Мэрилин Монро. По-моему – да точно, – я как-то упомянул об этом в разговоре с тобой, правда лишь мимоходом. Аллен, как ты, надеюсь, понимаешь, отнесся к этому серьезно, как вскоре и я. Какое роскошное задание! Нечто подобное выпадает на твою долю, дай Бог, раз в десять лет. На Сукарно мне было наплевать! В уме у меня было одно – встреча с Мэрилин. Мне придется убеждать ее, какое ответственное задание доверяет ей родина, и, возможно, удастся завоевать ее сердце. Я даже принялся изучать фильмы с ее участием, вот до чего дошло. «Джентльмены предпочитают блондинок» видел три раза, однако Аллен лишь время от времени ронял: «Я, между прочим, не забыл насчет тебя и мисс Монро».
К тому моменту, когда он наконец дозрел, было уже поздно: шел пятьдесят шестой год. Мэрилин обитала уже не в Голливуде, а в Нью-Йорке, и героем ее романа был Артур Миллер. Какая обида! Но я всегда верил, что смог бы стать ее сладеньким папашкой-динамитом. Теперь ее нет.
Далее – самое ужасное. Я стараюсь держать в узде свое богатое воображение, но ни в коем случае не поручусь, что Мэрилин не была убита. Один наш оперативник вхож в судебно-медицинскую экспертизу токийской полиции, и благодаря тому, что коронер Лос-Анджелеса – Томас Ногучи – тоже японец, эти ребята раздобыли для меня копию протокола вскрытия.
Нет, Рик, я не упырь. Да это ты и сам знаешь про своего проспиртованного предка. Ты прав: я сейчас как раз этим и занимаюсь, люблю пображничать, сочиняя тебе послание, старший сын, да, люблю и не собираюсь оправдываться. Поверь, мне просто необходимо было добраться до этой бумаги. Не важно, что это – инстинкт или почти двадцать лет работы в разведке, но то, что я увидел, повергло меня в смятение.
Рик, я внимательно вчитался в рапорт коронера – да это же бомба замедленного действия. Вскрытие показало, что барбитуратов в крови Мэрилин вполне хватило бы и на двух здоровых теток, а в желудке при этом ноль. Столовая ложка «коричневой слизистой жидкости». Это полный абсурд. Невозможно, проглотив сорок с лишним таблеток – а такое количество необходимо, чтобы содержание веронала в крови подскочило до запредельного уровня, – иметь при этом в желудке «столовую ложку» жидкости. Ей была сделана инъекция.
