Текст книги "Призрак Проститутки"

Автор книги: Норман Мейлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 83 (всего у книги 89 страниц)

Кэл кивнул с мрачным видом.

– У меня есть в Голливуде один старый друг, который был в приятельских отношениях с Ирвингом Талбергом – ну, ты знаешь, с великим продюсером тридцатых! Так вот Талберг сказал ему однажды: «Ты имеешь представление о том, как мы расточительны? Из двадцати наших проектов ни один не становится фильмом. Ни один из двадцати!» Рик, я спрашиваю себя: а мы лучше работаем?

29

Опыты показали «нет-нет», но шла уже третья неделя мая, и начали возникать другие возможности. Наши сотрудники в американском посольстве в Москве сообщали, что Кастро доволен своими советскими хозяевами, что расстроило директора Маккоуна. Вскоре он предложил Бобби Кеннеди и Постоянной группе Совета национальной безопасности поручить нам провести подрывную работу среди руководящих военных Кубы, внушив им желание сбросить Кастро.

Отец, получив эту весть от Хелмса, подмигнул мне. В последний месяц у него появилась странная привычка лукаво подмигивать, словно в комнату вошла девица, о которой мы только что говорили. Электрический скат был теперь позади, но перспектива использовать AM/ХЛЫСТА оставалась. Собственно, подмигивание и относилось к AM/ХЛЫСТУ. Хелмс и Кэл трудились целый месяц, чтобы заставить Маккоуна принять собственное предложение.

– Всегда обращай внимание на формулировки, – сказал мне Кэл. – Мы создали для себя фундамент, который звучит почти как директива: «Провести подрывную работу среди руководящих военных Кубы, внушив им желание сбросить Кастро». А теперь скажи мне, сын, как ты считаешь возможным это сделать? Можно перетащить на свою сторону иностранного офицера, но нельзя контролировать каждый его шаг. Если Кубела сумеет сделать большую дырку в голове Фиделя Кастро, мы сможем сослаться на выступление Маккоуна. Никто в Постоянной группе не опроверг его. Следовательно, мы действовали с общего согласия. Так что всегда обращай внимание на формулировки.

Двумя неделями позже, 19 июня, Джек Кеннеди направил Особой группе памятную записку касательно Кубы: «Разжигайте дух сопротивления, который привел бы к переходу на нашу сторону значительных групп населения и способствовал бы появлению других проявлений недовольства».

– «Проявления недовольства», – сказал Кэл, – дают нам право действовать.

Кэл никогда еще не был более высокого мнения о Холмсе.

– В этом деле Дик проявил себя настоящей удавкой, – сказал он мне. – Нужна большая смелость, чтобы дать «зеленый свет» AM/ХЛЫСТУ. Хелмс знает, как знаем мы с тобой, насколько ненадежен был в прошлом Кубела, но он также знает, что мы должны разделаться с Кастро, иначе у многих лидеров «третьего мира» создастся о нас неверное впечатление. Собственно, Хелмс настолько осознает важность этого акта, что ставит в зависимость от него свое будущее. Он должен стать директором после Маккоуна, но это может и не получиться из-за Кубелы. Я уважаю его за это.

– Дассэр.

Не знаю, влияла ли на меня этим летом мысль о предстоящих событиях, но мне казалось, что все теряют потихоньку над собой власть. Я знаю, я потратил большую часть недели, добиваясь ответа на простой вопрос: «Где, – хотел знать Кэл, – находится сейчас Артиме? Я хочу мысленно представить себе его».

Хант не пожелал мне сказать.

– Я не могу ставить под удар чью-то безопасность, – сказал он мне. Я просмотрел сообщения о том, что Артиме был в Новом Орлеане с Карлосом Марчелло и Серджио Аркачей Смитом, в Гватемале, в Коста-Рике, в Мексике, в Майами, в Мадриде, в Венесуэле и Никарагуа. Это оказалось его последним пунктом. Информацию представил Шеви Фуэртес. Артиме обучал армию из нескольких сот кубинцев, и его счета оплачивало – а может быть, и нет? – управление. Эту последнюю деталь я обнаружил сам. Кэл направил запрос Проститутке, и тот ответил следующее: «Не ищи дальше Билла Поули, Ховарда Хьюза, Хосе Алемана, Луиса Сомосн, Прио Сокарраса, Генри Люса, Карлоса Марчелло, Сантоса Траффиканте или дружков Ричарда Никсона. Выбирай любого. Господь наводит Артиме на деньги, а Ховард Хант вполне может быть путеводной звездой. В противоположность Мануэлю Артиме я не ношу в душе Бога. Как и не слушаю ангельских увещеваний Ховарда. Бог обитает в моей совести. Он спрашивает: стоит ли этим заниматься? У Артиме три сотни бойцов. Он заставляет их шагать вверх по горе, потом вниз. А тебе, мне и твоему чудо-мальчику следовало бы выпить. Видишь, я разделяю твое убеждение, что с Великим Неупоминаемым надо что-то делать».

Ну, вот это уже что-то новое. Проститутка до сих пор рассматривал Кубу как пылинку в великой милтоновской битве между ЦРУ и КГБ.

– Да, – сказал Кэл, – приходится удивляться, почему Хью повернулся на сто восемьдесят градусов.

Ужин с ним состоялся лишь в начале августа. Я тешил себя иллюзией, что на ужине может быть Киттредж, но когда мы с Кэлом приехали, то узнали, что она в Мэне, в Крепости. Мелинда, повариха Монтегю, подала нам ростбиф и йоркширский пудинг, и все это – если я правильно помню – было сдобрено большой бутылкой «ОʼБрион-55» – как это моя память ухитрилась удержать год урожая?

Нас угостили «Гленфиддихом», прежде чем мы сели за стол – Проститутка был в отличном, возрастающе озорном настроении. Даже Хелмсу досталось: «Он был бы идеальным, если бы ты не чувствовал, что, оставшись наедине с собой, он кусает губы». А мой отец, несмотря на недавно приобретенную любовь к Хелмсу, громко расхохотался. Я, однако, легко мог представить себе, как Проститутка скажет сейчас: «Когда Кэл Хаббард мчится по лесу – берегитесь, деревья!» Мне оставалось лишь надеяться, что он не дойдет до меня. Когда он говорил о дефектах других людей, глаза у него вспыхивали, как у дантиста, когда тот, подобравшись сверлом к дырке, приступает к чистке твоего зуба. Под микроскоп его попал Дин Раск. «Шагу вперед не сделает, если на небе есть туча». Никсон получил кое-что похуже: «Был бы достойной добычей для дьявола, но этому господину надоело смотреть на него». Эйзенхауэр сидел «в большом воздушном шаре, в который закачали инертный газ», а Кеннеди «так поднаторел в двоедушии, что может стать хорошим резидентом».

В этот вечер Розен был удостоен хорошей порции внимания. Проститутка был в ударе и решил рассказать нам историю.

– Вы, конечно, знаете о лишь наполовину скрытой тайне Арнольда? – спросил он.

– Да, – сказал я.

– Не знаю, как вы можете с этим мириться, – взорвался Кэл. – Однажды утром Розен может оказаться в полицейском участке после ночи, проведенной в мужской уборной.

– Розену, конечно, грозит опасность, – заметил Хью, – но, ей-богу, не из-за пребывания в мужской уборной. Вот в турецкой бане – возможно. Или из-за того, что пошел в номер не с тем мальчишкой. Но я, несмотря ни на что, питаю приязнь к Арнольду. Он живет под угрозой, и поэтому за ним ведется наблюдение. Нам всем не мешало бы, чтоб за нами наблюдали.

Отец, словно его обвинили в отсутствии такой жизненно важной склонности, досадливо спросил:

– Почему вообще мы о нем вспомнили?

– Потому что у меня возникло желание дать волю языку. Итак, раскрою вам одну небольшую операцию. Вы оба должны поклясться никому о ней не рассказывать.

– Клянусь, – сказал Кэл, поднимая вверх руку. Жест был автоматическим – я сразу понял, что они частенько прибегают к такому ритуалу.

– Клянусь, – сказал и я, присоединяясь к отцу.

– Я это назвал «Рейд Розена», – сказал Проститутка. – Он явился ко мне пару месяцев назад и спросил, каковы, по-моему, его перспективы на продвижение. «Или их отсутствие», – сказал я. Я не стал тянуть время. «Розен, – сказал я, – ты не можешь далеко пойти, если не обзаведешься женой». «Вы сказали бы то же и Гарри Хаббарду?» – спросил он. «Безусловно, нет, – сказал я, – он не амбициозен и не гомосексуалист».

Поскольку я никак на это не реагировал, Проститутка продолжал:

– Ну, не стану занимать наше время пересказом деморализующе печальной истории, которую рассказал мне Розен. Уборная для него – темница, и он глубоко несчастен от того, что у него такая привычка. Ему хотелось бы с ней расстаться. У него появились, как он это назвал, «подсознательные шевеления» при общении с противоположным полом. Я сказал, что неплохо было бы приобрести новую привычку. «Секс, – сказал я ему, – для тех, кого интересует лишь дойти до предельной черты, сводится к приятному массированию знакомого орудия». «Может, начать с проституток?» – спросил он и быстро признался в весьма интересном умозаключении, что, пожалуй, мог бы пересечь Рубикон и перейти на другую сторону с такой высоко умудренной особой, так как через нее соединился бы со всеми, кто пользовался ею до него.

«Держись подальше от проституток, – сказал я. – Раз уж мы говорим откровенно, скажу: ты слишком явный еврей, и тебе невыносимо будет их презрение». «Это то, что для меня всегда сопутствует сексу, – признался Розен. – Презрение. Я к этому привык».

«Да, – сказал я, – но, если ты привыкнешь к проституткам, тебе никогда не найти женщины, которая подойдет не только тебе, но и – взгляни на уровень планки – управлению. Во всяком случае, если ты хочешь продвигаться вверх». «Что ж, возможно, вы и правы, – сказал он, – но пристойные женщины ничего во мне не вызывают». «Глупости, – сказал я, – нет большего удовольствия, чем победить отвращение». «Вы цитируете маркиза де Сада», – сказал Розен. «Да», – не стал возражать я, и мы оба рассмеялись. «Да, выработай совсем новые привычки на девственной скрижали», – посоветовал я ему, понимая, что сумел повернуть разговор в нужную сторону. «Вы имеете в виду девственницу в буквальном смысле слова?» – спросил он. «А почему бы и нет? Думаю, что да. У меня даже есть кое-кто на примете». «И кто же это? – пожелал он узнать. – Я с ней знаком?» «Если да, то весьма поверхностно, – сказал я. – Она вернулась из Южной Америки пару лет назад и работала у меня, только далеко от тебя по коридору. Она достаточно умненькая, но не вполне отвечала нашим требованиям. Я посоветовал ей уйти из управления и устроил ее в Госдеп. Сейчас она работает у Раска». Розен сразу загорелся. Он ведь амбициозный. «А что она собой представляет?» – спросил он. «Усердно верующая, – сказал я, – и ничем не примечательная, как столб». «Что ж, – сказал он, – похоже, сватовство состоялось». «Будем считать, что так, – сказал я. – Мы ведь не склонны зря тратить время, верно? Твои единоверцы устраивали в штетлах браки заранее, не так ли? У тебя это должно быть в крови». «Да, но только невеста не была из тех, кто ходит в церковь», – возразил он. «Но ведь и ты не правоверный еврей, не так ли?» – парировал я. «Да, – сказал он, – не слишком правоверный. Но эмоциональные связи очень крепкие». – «И насколько же они крепкие?» – «Ну, не настолько, чтобы помешать мне посмотреть на девицу». – «Но прежде я хотел бы сказать, что ты получаешь этот подарок не задаром». – «Нет?» – «Нет, – повторил я. – Тебе придется не только поухаживать за ней, но и заставить ее переключить свою преданность с Раска на тебя, а там крантик и для меня отвернется». Знаешь, мне нравится Розен. Он перевел на меня взгляд с приятнейшей улыбкой. – «Отлично, – сказал он, – по крайней мере я смогу попрактиковаться в примитивных приемах, которым вы обучали нас на Четвергах низкого уровня». Вот это ответ! Я не мог не рассмеяться. Шустрый малый, этот Розен.

С той минуты дело пошло. Я дал ему несколько фотографий девицы и название церкви, куда она ходит. Старинная Первая пресвитерианская церковь близ площади Правосудия. Тебе известно, что Эдгар Будда принимал там конфирмацию? Розен ухватился за такую возможность. В одну субботу сел позади девицы, в другую – через проход от нее, выходя, столкнулся с ней в дверях, представился, она пришла в великое волнение – сразу подумала: его же можно из иудаизма обратить в истинную веру – и это привело ее в не меньший восторг, чем знакомство с итальянским тенором английскую леди. Они условились встретиться в пятницу вечером на церковном собрании. В следующий вторник – за ужином. В следующую пятницу Розен проводил ее домой после церковного собрания и поцеловал в вестибюле. Я, естественно, был его куратором. «Ты не счел нужным настоять на большем?» – спросил я. «Не могу сказать, чтобы я пришел в восторг от ее дыхания», – ответил он. «Ну, надо отбрасывать в сторону все несущественное», – посоветовал я. С тех пор мы усиленно двигаем это дело.

– Эту девицу зовут, случайно, не Нэнси Уотерстон? – спросил я.

– Конечно, – сказал Проститутка. – Вообще Нэнси чрезвычайно восторженно отзывалась об одном вечере, который провела с тобой в Монтевидео. Я даже подумал, не натравить ли на нее тебя вместо Розена.

– Не естественнее было бы запустить Гарри? – заметил Кэл.

– До известного предела, – сказал Проститутка. – А вот Розен, по-моему, скоро готов будет перейти Рубикон. После чего ему придется жениться на ней. Я думаю, именно это и произойдет. У нее есть собственные деньги, она предана как собака тому, кто является ее хозяином, так что, вопреки обыкновению, нам надо поощрять сексуальное сближение. Должен сказать, на нашем пути были прелюбопытные препятствия. Три вечера подряд Арнольд не мог заставить себя пойти дальше поцелуя в губы. «Все во мне восстает против этого», – признался он мне. «А ты не слишком застенчив?» – спросил я. «Да, мне страшновато», – сказал он. «Поведи ее в кино, – посоветовал я, – положи руку ей на плечи. Потом передвинь на грудь».

При этом Проститутка посмотрел на нас.

– Один феномен не перестает меня удивлять. Каким бы умудренным ни был агент, с которым ты имеешь дело, рано или поздно выявляется, что он в чем-то недоразвит и требует элементарного обучения. Так мне пришлось вести Розена по лабиринтам ухаживания. «Если ты не можешь заставить себя передвинуть руку, – сказал я ему, – медленно и, конечно, про себя сосчитай до десяти и за это время сосредоточься мыслью на том, что ты не будешь уважать себя, если не примешь вызова. Тогда при счете „десять“ опускай руку». Розен подумал и сказал: «Такими приемами пользовался Жюльен Сорель в „Красном и черном“.» «Безусловно, – согласился я, – а автор этого романа Стендаль был великим психологом». И знаете, стоило Розену представить себя Жюльеном Сорелем, как это сработало. К каждому агенту надо подбирать свой ключ. Дело стало продвигаться. Сейчас могу сказать, они валяются на полу в ее гостиной. До совокупления дело еще не дошло, но Розен на пути. Ее тянет часами заниматься различными извращениями – вид секса, характерный, я полагаю, для существ, погрязших в трясине. Тем не менее надеюсь, все получится. Розен встречается с ней каждый вечер, он признался в своих дотоле гомосексуальных связях, и Нэнси совершенно им пленена. Ей представляется, что они оба – девственники. Поскольку он к тому же еврей и она явно решила обратить его в свою веру, перед нами плодотворная qui pro quo[209]. Розен жертвует своей религией и холостяцким образом жизни; Нэнси подключает нас на самом высоком уровне к Госдепу.

– Не уверен, что у вас получилось уравнение, – заметил Кэл.

– Хотите групповое пари?

– Да. Один из нас в течение двух месяцев угощает ужином в «Сан-Суси».

– Идет, – сказал Проститутка. – Я рассчитываю есть и пить не за свой счет. Как вы видели, роман «Красное и черное» оказался чрезвычайно полезным. Совсем как мадам де Реналь, мисс Уотерстон снедаема страстью. По моему совету Арнольд пропустил пару дней, и она была просто вне себя. Я убежден, что довольно скоро Розен пустится в узаконенные авантюры. В конце концов, она вызывает в нем сознание свой силы и цели.

– Подождите, пока у него откроются глаза и он поймет, что она «ничем не примечательна, как столб», – сказал Кэл.

– Я жалею, что так охарактеризовал ее, – сказал Хью. – Арнольд показывает мне ее фотографии в летних платьях. Она расцвела. Говорю вам: прежде чем расстаться со своим Розовым Кустом, она поймет, что его карьера имеет первостепенное значение для них обоих и что лучше отдать священную чашу на хранение управлению, чем Госдепу. Предоставьте все Арнольду. Он сейчас восходит на вершину, и он знает, как маневрировать. Другой мужчина мог бы за неделю соблазнить девицу, а потом год решать, как быть дальше.

– Ну, поставим на то, чтоб вы выиграли, – сказал Кэл. – Даже если мне придется покупать вино.

– Да, возможность знать, что замышляет Раск, можно считать хорошей сделкой, – произнес Проститутка.

– Что ж, я могу с этим согласиться.

– Конечно, – сказал Хью. – Поскольку меня сейчас интересует Куба, Раск может стать существенным фактором. Года два назад, когда все, включая и вас, Кэл, видели в Карибах главную цель, я считал это побочным фактором в общем спектакле. Сейчас, после залива Свиней и операции «Мангуста», Куба вообще задвинута на заднюю горелку. Однако я очень встревожен. Сейчас Кубу могут ловко использовать Хрущев и Мао.

– Вот это мне неизвестно, – заметил Кэл. – Мне представляется, что Хрущев и Мао в данный момент весьма далеки друг от друга.

– Наоборот, – возразил Хью. – Я вижу их актерами в пьесе, основанной на далеко идущей дезинформации. Займемся хронологией – осмыслите ее, хорошо? В мае, в момент, когда Кастро находился в Москве, Пекин объявил о своем желании вести переговоры с СССР. Заявленная цель – положить конец идеологическим распрям между двумя странами. Затем в прошлом месяце советские деятели и китайцы провели ряд совещаний в Москве. По их окончании двадцать первого июня было объявлено, что попытка примирения провалилась. Советский Союз объявил о том, что выступает за «мирное сосуществование с США», а Китайская Народная Республика публично осудила этот курс, считая его уступкой капитализму. Мы присутствовали при полном расколе международного коммунистического движения – таков был всеобщий вывод, к которому пришли западные корреспонденты и дипломаты. Вот я и говорю, что перед нами пьеса.

– С какой целью?

– С целью разделить нас. Говорю вам: они соорудили гаргантюанское сочинение, основанное на дезинформации. Это затмит операцию «Трест», проведенную Дзержинским.

– Им не суметь удержать это в тайне, – сказал Кэл. – Слишком многие люди рано или поздно будут в это вовлечены.

– Не столь многие, как вы думаете. Какого черта, у них же нет общественного мнения, поэтому они могут не беспокоиться по поводу моральных качеств среднего звена. Скажите в понедельник хорошему коммунисту, чтобы он возненавидел красный Китай, а во вторник скажите, чтоб улыбался ему, – и он это сделает лишь с небольшой долей неприятного ощущения внутри. Даже если это не удержится в абсолютной тайне, замысел все равно сработает. Мировое общественное мнение создается на основе внешней формы, а не содержания. Этот шедевр дезинформации уже известен некоторым из нас, сотрудников управления. Мы принялись убеждать в этом наших лидеров. Сумеем? Сомневаюсь. Даже Хелмс – и тот не уверен. А тем временем несколько доверенных коммунистов будут разрабатывать свой сценарий. Нам продемонстрируют инциденты на границе. Мы услышим яростные обвинения в адрес друг друга. В коммунистическом мире возникнут раздельные сферы влияния. Мы на это, конечно, купимся. Их гвардия разыграет нас с безупречным искусством.

– А какую роль во всем этом вы отводите Кубе? – спросил я.

– Как коренной в упряжке. Кастро выступит с предложениями о мире. Россия не будет от нее отставать. Коммунизм начнет приобретать человеческое лицо. В некоторых странах, во всяком случае. По-христиански ли будет не подружиться с бывшими врагами? Говорю вам: кончится дело тем, что они вотрутся в наши советы и в нашу экономику. Хотя мы не можем доверять коммунизму в целом, но мы, безусловно, с доверием отнесемся к тому, что сочтем более приемлемой частью разделившегося единства. Нам будет даже казаться, что мы контролируем равновесие сил. Из всего этого я сделал вывод, что Кастро должен уйти. Прежде чем Мао и Хрущев дадут «добро» этой более высокой форме театра. Куба считалась безумной затеей Советов, а сейчас она может стать самым прекрасным куском их пирога.

– А Кастро догадывается о сценарии? – спросил я.

– Я полагаю, – ответил Проститутка, – что он еще слишком молод и слишком эмоционален, чтобы старшие ввели его в свой совет. Довериться на высшем уровне можно лишь тому, у кого накал страсти перерос в волю.

Глаза Проститутки подтверждали сказанное. Светом стылых вод светились его отливавшие сталью глаза.

30

Крепость

20 августа 1963 года

Дорогой мой Гарри!

Ужасно беспокоюсь за Хью. Вы никогда не думали, что он безумен? Или, может быть, я – сумасшедшая? Бедняжка Кристофер! Иногда я восстаю против данного себе предписания не встречаться с вами и даже не разговаривать по телефону. Как бы мне хотелось, чтобы вы увидели Кристофера. У него такие голубые глазки, и они так блестят, словно голубой огонь. А вообще мой Кристофер – спокойный милый шестилетний ребенок, который страшится своего невероятно сурового отца (тот подходит к сыну, точно это все еще малыш в мокрых, дурно пахнущих пеленках), но, боюсь, страшится и своей матери. Словно так и ждет, что я на него закричу. Возможно, он не станет доверять мне, пока я этого не сделаю.

Дорогой Гарри, позвольте начать сначала. Хью вступил в некий туннель абсолютной логики и просто отказывается видеть мир таким, каков он есть. Я знаю, что он рассказал вам и Кэлу о своей теории Великого советско-китайского сговора по дезинформации, – он написал мне, что пригласил вас обоих на ужин вечером после моего отъезда. Все лето он разглагольствовал об этом и на протяжении июня и июля только и рассуждал о том, что дальше предпримут русские и китайцы. Так или иначе, мне кажется непристойным утверждать, что какая-то сотня людей может манипулировать судьбами нескольких миллиардов человеческих существ. «Ты исключаешь разнообразие возможностей, которые предоставляет нам для выбора Господь», – сказала я ему, но на него никакие доводы не действуют. Хью всю жизнь ждет, чтобы тень Дзержинского посетила его. Он явно считает себя единственным смертным в ЦРУ, который способен оценить КГБ в трансцендентальном масштабе.

Я все твержу ему, что Россия и Китай не могут претендовать на то, что у них есть глубокая философия. Человеческие существа слишком извращены и не в состоянии долго подчиняться столь упорядоченной схеме, которая грандиозно невыгодна для них. Но не стану загружать вашу голову теологическими и диалектическими моделями, которые выстраивает Хью. Достаточно будет сказать, что он сейчас пытается обратить тех, кто занимает в управлении ведущее положение, в свою новую веру и, очевидно, считает меня одной из них – у нас были страшные ссоры по поводу того, что он предпринимает, следуя своей теории. Например, Хью имел глупость воспользоваться получасом, который раз в месяц выделяет ему для личного разговора Джек Кеннеди, и попытаться просветить его насчет истинного характера советско-китайской политики. Джек – последний, кто поверит в такую концепцию. Он так остро, сардонически чувствует человеческие слабости и маленькие западни, которые возникают из самых простых вещей. Я наблюдала за обоими мужчинами с другого конца комнаты – верхней семейной гостиной – и могу сказать, что в конце беседы Джек был на целый фут дальше от Хью, чем в начале.

Проснулся ли Хью на другое утро с чувством, что он много потерял? Нет! Он был в ярости на Джека Кеннеди. «До чего же он поверхностен, – твердил Хью. – Ужасно сознавать, какой он поверхностный».

Двумя днями позже Хью решил, что мы должны порвать отношения с Джеком и Бобби.

«Только сделай это, и я от тебя уйду».

«Ты тоже поверхностная».

Такого между нами еще не было. Мы никогда не говорили друг с другом в таком тоне. Ссора продолжалась двое суток, Хью извинился, а я призналась, что не смогла бы уйти от него. Вопрос, конечно, так и остался нерешенным. О, мы исследовали образовавшуюся брешь. Это был один из тех немногих случаев в нашем браке, когда мы могли говорить о не слишком приятных сторонах наших натур. Хью признался, что чувствует себя с братьями Кеннеди мелким мошенником. «Я всегда делаю вид, будто мне интереснее, чем на самом деле. Какое-то время я считал это своим долгом. Я-де смогу стать настолько близким человеком, что сумею оказывать влияние. Но до этих Кеннеди никогда не доходит, о чем я говорю. Они воспитаны в интеллектуальной среде, где все понятно, гуманно и не глубже шести дюймов. В конечном счете нет ничего, с чем мы могли бы согласиться. Если они служат силе, которая выше их, значит, рядом со мной не Бог».

«Они хорошие люди, – возразила я. – С недостатками и недостаточно глубокие для тебя. Но ты признаешь, что люди с острым умом, обладающие предвидением, редко встречаются? Автоматически так не получается, Хью».

«Я считаю, если человек не страдает от отсутствия глубины, – это порок души, – сказал он. – Если ты не тупица от рождения, поверхностность возникает от снисходительности к себе. Гораздо мучительнее жить, задаваясь вопросами, чем имея ответы, но это единственно достойный курс для интеллектуала. Терпеть не могу этого воробья Бобби Кеннеди – вечно тащит какие-то фактики в свою бобровую нору. Не мешало бы ему заглянуть в пропасть».

Я не сказала ему: «Как и тебе». Не смогла. Это правда. Хью не только вынужден раздумывать о том, является ли его мать убийцей, но и о том, не в ответе ли он за гибель сотен – или тысяч? – польских коммунистов, которых Сталин отправил в преисподнюю после того, как Хью и Аллен Даллес провели свою низкую игру с Ноэлом Филдом. Хью спит над пропастью. Но я боюсь, что он сумасшедший. Он сказал мне: «Я знаю, что моя теория верна, потому что я проверил ее на прошлой неделе».

«Как же тебе это удалось?» – спросила я.

«Восхождением на Шаванганкс. Это было для меня совсем не легко. Я ведь довольно долго не занимался скалолазанием. И вот в одну из ночей перед отъездом я не спал. И увидел свой конец. Я чуть не попрощался с тобой. К тому же утром по прибытии на место я пристроился к группе молодых скалолазов, которые не только оказались хорошими спортсменами, но еще и упорно звали меня „папаша“. Когда ты среди хороших спортсменов, ни одна промашка не проходит незамеченной. Такая компания является самым верным мерилом твоих возможностей. Поэтому мне необходимо было их превзойти. И мне это удалось. Я отправился в свободное восхождение без веревки.

Я знал, что, если не потеряю головы, успех будет на моей стороне – только вот при свободном восхождении чувствуешь себя необычайно одиноким. „Если я сумею забраться на эту гору, – сказал я себе, – значит, советско-китайский сговор существует. Буду считать это знамением“.»

Гарри, я чуть не расплакалась. Неужели все хорошие люди такие дураки? Потому что, если это так, мы, очевидно, обречены попадать в каждую западню, которую расставляют для храбрых, смелых и слепых. Впрочем, не знаю. Значительная часть меня приемлет это предвидение Хью.

Ну, всего этого я ему не сказала. Я объявила, что перед ним раздувшееся от самодовольства, алчное светское существо, которое обожает получать приглашения в Белый дом на ужин или в Хиккори-Хилл на весь день. Если он будет упорствовать и поносить Кеннеди, я не смогу принимать их приглашения из боязни, что он может оскорбить Бобби или Джека. Лучше не видеть их и не рисковать. Но ему я этого не прощу. Никогда. На другое утро я решила забрать Кристофера и уехать в Крепость.

Здесь я и нахожусь. Слишком я зла на Хью. Я не сказала ему подлинной правды о том, от чего по его требованию я должна отказаться. Он не поймет, сколь важно было для меня узнать, что я не сумасшедший гений и не сверхобразованная и крайне неопытная девчонка, а интересная женщина, которая может одарить президента своим остроумием и понимает, что он в душе рад поболтать с ней. Мне верится, что я оказывала на Джека некоторое влияние. Я говорю себе: «Это мания величия». А вы знаете, Гарри, что труднее всего отказаться от мании величия? Я начинаю понимать, что греки не только мирились с мрачным приговором Небес, они понимали также человеческую ярость, которая – пусть на минуту – может быть сильнее рук Божьих.

Я люблю тебя.

Киттредж.

P.S. Ощущаешь ли ты в моем признании в любви силу противоположного чувства? Я так же легко могла бы написать: я ненавижу тебя.

К.

31

Не знаю, сыграл ли роль постскриптум, но я долго не отвечал на письмо Киттредж. Одиночество сжилось со мной, как пустой бумажник. Я не раз порывался открыть конверт, где лежал номер телефона Модены, и однажды дошел до того, что остановил себя, лишь коснувшись телефонного диска.

Меня захватила работа. Я никогда так не отдавался ей. Я обнаружил, что действительно могу быть полезен отцу. Он обладал умом, способным, сосредоточась, разломить клешню омара, вот только сосредоточивался он не каждый день. Его стол часто напоминал неубранную постель, и недоведенные до конца дела были для него столь же мучительны, как неприятные воспоминания о похмелье. Я обнаружил, что люблю его, но это признание появилось вместе с пробуждением новой для меня страсти к деталям. Мои обязанности отнюдь не были ограничены узким спектром. Мне даже случалось отсылать в прачечную белье отца, и я, безусловно, просматривал его докладные Маккоуну, Хелмсу, Монтегю, а также пятидесяти офицерам, все еще трудившимся в ДжиМ/ВОЛНЕ. Я просматривал поступавшие телеграммы и устанавливал приоритеты и пути прохождения документов, исходивших от нас. Мне действительно начали нравиться административные обязанности, поскольку Элеонора, секретарша Кэла, уже многие годы была перегружена и нуждалась в помощнике. К нашему общему удивлению, мы с Элеонорой поладили. В эти дни меня куда больше интересовало содержание моего стола, чем то, где я жил, а Майами и Вашингтон казались мне такими же одинаковыми, как мои закутки в Лэнгли и в «Зените». Мне снова не давала покоя мысль о том, как мало я знаю из того, чем ведаю. И в самом деле, чем больше власти я приобретал, чем больше я участвовал в каком-то деле с начала и до конца, тем, казалось, труднее мне было составить удовлетворительное описание этого дела. В одинокие вечера я пристрастился читать шпионские романы, но они никогда не были близки к настоящему делу со всеми его лишь частично познанными проектами, операциями, выкрутасами, исследованиями, трюками и сценариями, но шпионские романы – они ведь никогда не отражают жизни. Я даже посвятил довольно много времени размышлениям о построении интриги. В жизни, представлялось мне, интрига никогда не бывает завершена. Не важно! Ведь мы всегда особенно усиленно стараемся, когда сами являемся участниками интриги, мы тратим полжизни на накопление привычек, ошибок, удач, счастливых случаев, к чему следует прибавить изрядную порцию повседневной тягомотины, которая отягощает повествование, если вы хотите представить свою жизнь в виде стройного рассказа. Поэтому я был благодарен судьбе за то, что мне выпало лето, когда меня почти не обременяли личные дела, происходило много всего постороннего, и я сознавал, что мы с отцом – при всем прочем – составляем достойную команду.