Текст книги "Призрак Проститутки"

Автор книги: Норман Мейлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 89 страниц)

– Тем, что под руку попадет.

– И сколько же, – спросил Батлер, – пришлось бы мне ждать?

– Да хоть всю жизнь. Пока я этого не сделаю.

– А знаешь, я думаю, ты на это способен.

Я кивнул. Говорить я не мог. Слишком большой страх сидел во мне. Будто я уже совершил убийство и не знал, как это скрыть.

– Да, – сказал он, – ты мог бы пристрелить меня потом в спину. – Он подумал. – Или даже выстрелить мне в лицо. Этого у тебя не отнимешь. Ты мог бы застрелить меня в одном-единственном случае. Если бы я покусился на твою задницу. Жаль, что для тебя не существует ничего более ценного, возможно, тогда ты меньше бы отчаивался.

Слова эти, даже скажи их мой собственный отец, больно ударили по мне. Как хотелось мне сказать Диксу, что я, возможно, все-таки лучше, чем он себе представляет. Как хотелось сказать ему, что я верю в понятие о чести. В определенных случаях потеря чести требует, чтобы ты посвятил себя мести, даже если ты к этому не подготовлен и это не входит в твои намерения. Я, однако, знал, что не смогу все это выразить. Слова не выживут, если я выпущу их в воздух.

– Что ж, – сказал он, – может, старина Дикс не станет покушаться на твою девственную задницу. Может, старина Дикс не прав и должен принести извинения. – Он взвесил сказанное. Взвесил на руке стакан. – Я был не прав, – сказал он. – Я извиняюсь. Вторично за вечер извиняюсь.

Но он не расслабился и был по-прежнему напряжен. И сделал большой глоток бурбона. Я тоже глотнул, но чуть-чуть, радуясь теплу, разливавшемуся по телу.

Теперь Батлер встал. Расстегнул пряжку пояса, затем брюки, спустил их и шагнул из штанин. Затем снял шорты. Член его набух, но не стоял.

– Есть два вида сексуальных отношений между мужчинами, – сказал он. – По принуждению и по взаимному согласию. Второй вид отношений не может существовать, пока не опробован первый вариант. Итак, я решил припугнуть тебя. Не вышло. Так что теперь ты заслужил мое уважение. Иди сюда, – он протянул руку и взял меня за запястье. – Снимай вещички. Давай доставим друг другу удовольствие.

Видя, что я не двигаюсь с места, он спросил:

– Ты что, не доверяешь мне? – Я молчал, и он улыбнулся. – Тогда я буду первым. – Он нагнулся, уперся пальцами в пол, потом опустился на колени, задрав кверху мощный зад. – А ну давай же, – сказал он. – Не упускай своего шанса. Входи в меня, а потом я войду в тебя. – Я по-прежнему не шевельнулся, и он добавил: – Черт подери, мне это сегодня нужно. Очень нужно, Гарри, и я ведь тебя люблю.

– Я тоже люблю тебя, Дикс. Но я не могу, – сказал я.

Самым скверным было то, что я мог. От чего-то – сам не знаю от чего – у меня возникла эрекция: то ли от луж мочи в подвале и от вида толстого немца, заглатывавшего пиво, то ли от воспоминания о похороненной любви, то ли от стремления сбросить путы семейных и дружеских традиций, то ли от мечтаний о Киттредж, которым я не давал воли, то ли от возникшей вдруг картины голых задниц в раздевалке, то ли от воспоминаний об Арнольде в школе Сент-Мэттьюз – только сейчас передо мной была не пухлая сладкая задница, а два мощных окорока, принадлежащих моему герою, который хотел, чтобы я вошел в него. Да, у меня была эрекция. Дикс был прав. И мне предоставлялся шанс получить удовлетворение. На меня могла перейти часть его силы. Но я знал, что, если на это пойти, я уже всю остальную жизнь буду заниматься только этим. Однако Дикс сказал правду. Слишком я был робок, чтобы жить такой жизнью. Он мог перепрыгивать с женщины на мужчину и снова на женщину, орудовать сверху, снизу или стоя на пятках. Он был язычником, исследователем пещер и колонн, а я был человеческим существом, которое ему хотелось почувствовать в себе. Чего ради – я не знал. Может, потому, что я часть костяка Новой Англии? И олицетворяю собой то, чего он лишен? Мне стало жаль Дикса. Я обошел его, опустился перед ним на колени, поцеловал в губы, быстро встал, подошел к двери, снял цепочку и тут почувствовал, что обязан повернуться и еще раз посмотреть на него. Мы обменялись взглядами, и он кивнул. Теперь он сидел на полу.

На улице ветер ударил мне в лицо. Я быстро зашагал прочь. Я понимал, что происшедшее не оставило меня безразличным. «Я люблю тебя, Дикс», – снова и снова звучало у меня в мозгу, и эхо этих слов скоро заставит меня корчиться.

Инстинкт привел меня в «Die Hintertur». Направляла меня туда по темным ночным улицам эрекция. Мимо проезжало пустое такси, и, хотя мне нужно было пройтись, я остановил его и подъехал к ночному клубу, как раз когда опускали стальные жалюзи, а на краю тротуара стояла, дрожа под утренним ветром – а было четыре часа утра, – Ингрид в коротенькой изношенной меховой шубке, зажав в квадратной ладони маленькую сумочку. Без малейшего промедления, сияя улыбкой так, будто наша случайная встреча была первой нотой в романтической симфонии, сочиненной не иначе как самим герром Мифом, Ингрид залезла в такси, дала адрес, откинулась на меня и прильнула губами к моим губам. Мне вспомнился помощник капеллана, присосавшийся ко мне поцелуем, но, видно, такая уж это была ночь, что подобные воспоминания лезли в голову. Я прижал Ингрид к спинке сиденья и принялся покрывать поцелуями.

– О-о! – то и дело восклицала она, перемежая английские слова немецкими. – А ты меня, пожалуй, немножко любишь. – И слово «bißchen», которое она все время повторяла, смешило меня, пока я усиленно трудился над ее сведенными усталостью ногами и плечами, отбирая у нее своими руками и пальцами последние крохи энергии. Мы обнимали друг друга, щупали, тискали, щипали, кусали – словом, набросились друг на друга, как два бесконтрольных тренажера. Поскольку мое знакомство с застежками и крючками эластичного пояса начиналось только сейчас, в двадцать три года (а Ингрид, несмотря на тоненькую фигурку, будучи немкой, носила пояс), я отчаянно пытался решить, повести ли решающую атаку здесь, на заднем сиденье такси, или дать шоферу другой адрес и отвезти ее к себе, в свою кровать, после чего меня ждет утром неизбежное похмелье и необходимость вспоминать, какие имена даны для прикрытия моим коллегам из ЦРУ. Я уже слышал их настороженное «доброе утро», в то время как мозг их занят решением вопроса о том, разумно ли приводить на квартиру источник (женского рода) и сажать завтракать за семейный, крытый клеенкой стол. Я все еще прокручивал варианты в своем затуманенном бурбоном мозгу, когда мы приехали по данному Ингрид адресу, и это оказалась открытая всю ночь закусочная в двух кварталах от другого конца Курфюрстендамм.

В этом месте я довольно быстро пополнил мои познания о Берлине и его ночной жизни. Добрая половина присутствующих были мне знакомы. За последнюю неделю я встречал их то в одном ночном клубе, то в другом. Здесь они пили кофе и ели американские гамбургеры или пили шнапс, или коньяк, или пиво и ели поросячьи ножки и сосиски с капустой, или запивали картофельные котлеты яблочным соком, или пили джин с тоником или кока-колу и лакомились пирожными, или копченой колбасой, или жареной уткой – словом, это было самое немыслимое место, и притом ярко освещенное. Я снова увидел бизнесменов в крахмальных воротничках, сейчас уже жеваных, – я видел, как они танцевали «У Ремди» и в «Парилке». Были тут и проститутки со знакомыми лицами, и несколько разведенок, которых, как Хельгу, можно подцепить на всю ночь, и, к моему величайшему изумлению, не больше не меньше как тот толстый немец, которого я видел всего час назад в спущенных на подтяжках брюках. Сейчас он был тщательно напудрен – наверное, сходил в открытую всю ночь парикмахерскую, существующую в дополнение к этому круглосуточно работающему храму еды и питья, а в следующий момент я увидел и беднягу. Он тоже явно принял ванну и попудрился. В сером костюме с жилетом и в очках в стальной оправе он походил на клерка с пухлыми щечками и монументальным аппетитом, который он утолял, склонившись над тарелкой с фасолью.

Тем временем Ингрид, крепко прижимая к себе меховую шубку и меня, объявляла всем, кто хотел слушать, что подцепила американца. Она заказала тоже огромное жаркое по-американски, состоявшее из вестфальской ветчины, помидоров и мюнстерского сыра. А я, сидя рядом, ерзал и смотрел, как она вливает в себя большущую кружку пива, доведя меня за двадцать минут до понимания того, как можно возненавидеть человека за его манеру есть. Бедная Ингрид! В «Die Hintertur», поведала она мне, обнажив в улыбке все зубы, обслуге дают ровно столько попить и поесть, что потом выскакивает одна-единственная какашка величиной с козий помет. В ту ночь, когда моя запиральная мышца сыграла столь важную роль, на меня наконец снизошло озарение: я приобщился к немецкому юмору. «Die Hintertur»! Наконец-то я понял. Это же ночной клуб для задниц.

Ингрид покончила с едой. Снаружи стояла череда такси. Мы сели в одно из них, и Ингрид дала уже другой адрес. Это оказалась дешевая гостиница, похожая на пещеру, в разбомбленном рабочем квартале недалеко от аэропорта Темплхоф, и ночной дежурный, бесконечно долго произучав наши паспорта, наконец вернул Ингрид паспорт, назвав ее по-немецки, но я не понял как. Я попросил ее объяснить, что он сказал, и она перевела, как сумела, в скрипучем лифте, который вез нас от одной обитой пластиком двери к другой: «Сучка, американская подстилка» – или что-то в этом роде, только по-немецки по сочетанию гласных и согласных это звучало гораздо хуже.

Это повлияло на ее настроение. Мы поднялись на нужный этаж и вышли в похожий на пещеру холл. Ингрид взяла ключ, головка которого походила на огромный фаллос, и открыла дверь в комнату, где было так же сыро и холодно, как и на улице. Под потолком висела лампочка ватт в двадцать пять, не больше. В торшере была другая такая же, и на кровати лежало покрывало цветов энтропии. Оно было не коричневое, не серое и не зеленое и такое длинное, что обернутый им валик был толщиной со свернутый ковер.

Мы принялись снова целоваться, только менее пылко, и Ингрид затрепетала.

– У тебя есть zwei Marken?[31] – спросила она.

Я вытащил монету, и Ингрид вставила ее в газовый счетчик, затем снова подошла ко мне за спичками, чиркнула спичкой и встала у голубого огонька, вспыхнувшего за искусственными дровами. Я чувствовал, как давит на меня город. Берлин превратился для меня сейчас в этакого тритона, пытающегося вкатить в гору камень – не слишком оригинальный образ в такой час! – потом мы снова слились в объятии, чувствуя, как леденеет та сторона тела, которая не обращена к огню.

Я не знал, что делать дальше. Эластичный пояс казался непреодолимым препятствием. Я протрезвел и ни на шаг не продвигался – по счастью, член мой по-прежнему находился в боевом состоянии. Он уже много лет ждал. У меня было такое чувство, будто вокруг меня собираются давно умершие Хаббарды. В этой призрачной комнате, более подходящей для похоронного бюро, чем для живых тел, желание жаркой нитью обволакивало меня – таким особенно жарким бывает одно волокно в разогреваемой связке. И однако же мое желание минимально подогрело Ингрид; преодолев молчаливое обоюдное сопротивление, мы проделали четыре шага до кровати, и Ингрид легла на край, ловкими движениями отстегнула крючки и защипки на поясе и поочередно спустила чулки, вызвав во мне новый тоненький приступ желания. Эти небрежно спущенные чулки привели мне на память порнографические дагерротипы примерно 1885 года, которые, когда я был маленький, лежали в старой жестяной коробке отца в Мэне. Возможно, и у отца они лежали с детства. Еще одно полено воспоминаний брошено в огонь.

Так при свете двадцатипятисвечовых лампочек я впервые – без всяких предупреждений – увидел влагалище. Словно вор, пришедший грабить дом и не желающий задерживаться, я расстегнул брюки, и Ингрид радостно охнула при виде того, как у меня стоит. Я же, взглянув еще раз на это хранилище женских секретов, чуть не упал на колени, чтобы поклониться ему и вдоволь насладиться зрелищем этого чуда, но, будучи мальчиком хорошо воспитанным, не осмелился слишком долго глазеть, да и немного страшился этого влагалища, обладавшего способностью своими складочками и пустотами доводить человека до невообразимого блаженства. Поэтому я приложил головку моего члена к тому месту, куда, как я считал, он должен войти, и нажал – раздался хриплый вскрик, в котором звучал укор; Ингрид протянула руку, взяла меня и двумя ловкими пальцами направила куда нужно – я заработал.

– Нет, Гарри, verwundbur[32]! Мне здесь больно. Полегче, полегче. Ты же mein Schatz, liebste Schatz[33], мой солдатик.

Она расстегнула бюстгальтер, у которого застежка была спереди, о чем я не знал, и при виде ее грудей, немного тощих, но все равно грудей, моих первых обнаженных женских грудей, я двинул как следует, оттянулся и снова двинул и, вступив в край секса (где дальние рубежи разума, очевидно, взрываются), вдруг увидел, да, буквально увидел Аллена Даллеса, рассказывавшего нам в день поступления о девушке на теннисном корте. Я двинул, оттянулся, снова двинул и тут осознал, что я в ней, внутри. Это был другой мир, и ее нутро стало первой остановкой на пути в рай, но какая-то частица меня была оскорблена происходящим. Как все это мерзко, как грязно! Не нравилось мне и то, какой запах исходил от нас в этой душной комнате. От нее пахло несомненно, хотя и еле уловимо, алчностью, как от кошки, думающей только об одном, – печальным запахом гнили в море.

Так я и застрял между любовником, приобщившимся к гипнозу любви, и соглядатаем, наблюдающим акт любви. И все наяривал – туда-сюда.

Вскоре Ингрид стала влажной и уже не морщилась всякий раз, как я входил глубже, или, пожалуй, морщилась меньше. Я, должно быть, провел всю процедуру со страшной быстротой, ибо отрицательные впечатления все возрастали – эта жалкая комната и эта бедная, голодная девчонка, которая любила меня за чисто внешние признаки – за то, что я прежде всего американец. Я пребывал одновременно в двух мирах – в мире наслаждения и в мире отсутствия всякого удовольствия – и продолжал трудиться, боясь, что, если остановлюсь, тут же сникну, затем наступил момент, когда я весь взмок. Я стоял голыми ногами на полу холодной, похожей на ледник, комнаты, передо мной распласталась на кровати незнакомая молодая женщина, и чресла мои не пылали огнем. Я превратился в перпетуум мобиле, в этакую машину, я был в чистилище желания и наяривал вовсю, еще и еще, пока передо мной не возникла задница Батлера, – машина сразу забарахлила, дернулась, сотряслась, и жаркие волны побежали по моему телу, предвещая наступление неизбежного. Влагалище Ингрид мелькало перед моим мысленным взором рядом с задницей Дикса, и я кончил – обе половины меня кончили, – и передо мной разверзлась пропасть, в которую мне еще предстояло упасть в поисках блаженства.

Мы разделили сигарету. Сейчас я чувствовал себя гораздо лучше. Я чего-то достиг. В дальних углах еще, возможно, таился мрак, но полмира лучше, чем ничего. Я обожал Ингрид и не чувствовал к ней ничего. Под конец я остался наедине с собой. А она водила по моему носу пальцем, точно мы были новобрачные и она обследовала черты, которые ей предстоит годы видеть перед собой. Потом она заговорила. Завтра на работе она расскажет про нас Марии. К этому свелась ее речь. Ингрид намеревалась застолбить свою территорию.

– И что же ты ей скажешь? – спросил я. В глубине души я предпочитал Марию, и мне пришло в голову, что, если Ингрид хорошо отзовется обо мне, Мария может на меня иначе посмотреть.

– Если она спросит, я скажу… – Ингрид намеренно отчетливо произнесла: – Schwerer Arbeiter, aber susser[34]. – И она благосклонно поцеловала меня.

Я подумал, что недоступную Марию едва ли может заинтриговать не слишком сильный, но сладкий трудяга.

За окном вставала заря. Теперь Ингрид отправится к своему мужу, ребенку, к своей матери, братьям и кузенам, а я успею помыться и переодеться, прежде чем пойти на работу.

9

Мне так и не удалось поспать. На заре такси отвезло Ингрид к убогому семиэтажному дому, где она жила, потом завезло меня, я принял душ и… отправился на работу.

Если я лелеял какую-то надежду, что Билл Харви забыл о своем последнем разговоре со мной, она вмиг улетучилась. Не успел я налить себе чашку кофе, как зажужжал зуммер и низкий голос шефа загрохотал в моем ухе.

– Начни нажимать на этих лондонских ребят, – сказал он и назвал мне три имени: – Отис, Кэйри, Крейн. Обратись к ним именно в таком порядке. Отис – мои старый друг. Пробивной малый, как раз для такого дела годится. Кэйри – работяга, и уж он докопается. А Крейн менее опытен, но предприимчивый малый.

– Шеф, вы хотите, чтобы я всем троим поручил это дело?

– Черт подери, нет! Обратись к тому, кого поймаешь. Скажи, что он за это получит пару очков в своем деле. – И Харви повесил трубку.

К этому времени я уже достаточно знал о существующей в Фирме секретности и представлял себе, какие возникнут трудности при выполнении задания. Если берлинская база хотела поговорить с резидентурой в Лондоне, или Париже, или, скажем, в Японии, или в Аргентине, все телефонные переговоры шли через вашингтонский узел. И я не имел права действовать иначе. Хотя эта процедура и требовала времени, я тем не менее с должным почтением проделал ее. Фокусы, которые я видел в том баре в подвале, привели меня к пониманию, почему заграничным представителям Фирмы не разрешено общаться напрямую между собой. Учитывая, сколько в мире отступлений от морали, прямое общение может засветить людей, поэтому куда безопаснее действовать через телескопный узел.

И вот я вскоре увяз в паутине телефонных переговоров из Берлина с Вашингтоном и затем с Лондоном и провел целое утро, передавая просьбы поговорить днем в определенное время по непрослушиваемому телефону с лондонской резидентурой, а конкретно с Отисом, Кэйри и Крейном.

Вскоре после полудня я добрался до человека, работающего под именем Отис в Лондоне.

– Какого черта вам от меня надо, – спросил он, – и кто вы такой? Мой босс навешивает на меня черт знает что! Он считает, что я хочу перевестись в Берлин.

– Нет, сэр, ничего такого никто не замышляет, – сказал я ему. – Большому БОНЗЕ в Берлине нужна помощь в Лондоне. По одному совсем пустячному делу.

– Если дело пустячное, почему Билл не позвонит мне домой из телефона-автомата?

Мне стало немного не по себе от того, что он запросто назвал Харви по имени, но, правда, телефон ведь не прослушивался.

– Возможно, когда все выяснится, дело окажется и не пустячным, – ответил я. – Мы не знаем.

– Как вас зовут?

– Слоут. Чарли Слоут.

– А теперь, Чарли, скажи-ка, почему Харви подумал обо мне?

– Не знаю, мистер Отис. Он сказал, что вы старые друзья.

– У Билла Харви нет старых друзей.

– Дассэр.

– А ты кто – у него на побегушках?

– Иначе говоря – Роза, – умудрился я ответить.

Отис хохотнул.

– Вот что, Чарли, – сказал он, – сделай мне одолжение. Заведи этот проект Билла Харви за угол и поддай ногой.

– Дассэр.

– А я нарушу правило, которого вот уже два месяца держусь, и выпью перед пятью часами мартини.

– Дассэр.

– Билл Харви, Исусе Христе!

И он повесил трубку.

Хотя я подозревал, что СМ/ЛУК-ПОРЕЙ не отыщется в Лондоне, я должен был завербовать Кэйри или Крейна, чтобы кто-то из них взялся за розыски, а не то мне придется предстать перед начальником базы Биллом Харви с докладом о том, что докладывать нечего.

Я приготовился разговаривать с Кэйри – человеком, способным докопаться. Я сказал себе, что Кэйри ведь не знает, какой чин у Чарли Слоута, и мне следует разговаривать с ним на равных. Я, безусловно, вел себя как слабак с Отисом.

Я как следует подготовился к разговору, но мистера Кэйри не оказалось в Лондоне. Однако его секретарша рада была поговорить по непрослушиваемому телефону.

– Я впервые говорю по этому телефону, мистер Слоут, – сказала она. – Надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу, что голос у вас звучит так, будто вы сидите в колодце. Меня вы тоже слышите так, будто я говорю из потустороннего мира?

– Все наладится, если мы ближе познакомимся.

– Смешной.

– Благодарю вас.

– А я могу сказать все, что хочу, по этому телефону? – спросила она.

– Он не прослушивается.

– Ну так вот, мистер Кэйри в Америке. Он может вам оттуда помочь?

– Не думаю. А когда он возвращается?

– О, по крайней мере не раньше чем через две недели. Он разводится с женой и поехал туда, чтобы поделить имущество. Так что время для него сейчас нелегкое.

– А вы не могли бы кое-что для меня сделать? – спросил я.

– Буду только рада.

– Мы пытаемся найти сотрудника Фирмы, получившего назначение в Лондон. Нам известна только его кличка.

– Мистер Слоут, я бы охотно помогла, но такого рода данные мне недоступны.

– А я подумал, что такое возможно.

– Собственно, я даже получила выговор от мистера Кэйри за то, что была недостаточно осторожна. Вы никому не расскажете?

– Нет.

– Так вот, раз или два, разговаривая с его коллегами, я назвала его настоящее имя, а это уже минус. Я знала, что им известно настоящее имя данного человека, поэтому и проявила неосторожность, не соблюла прикрытия.

– У меня тоже были такие срывы, – сказал я.

– Вы славный. – Она помолчала. – Бываете в Лондоне?

Мы еще немного поболтали о том, что будет, когда я доберусь до Лондона. Она заверила меня, что американцам там очень хорошо.

Оставалось связаться с мистером Крейном, предприимчивым малым. В назначенное время по АСТОРУ (надежно непрослушиваемой телефонной линии) я услышал голос человека, который действительно способен был мне помочь.

– Да, – сказал он. – Крейн на линии. Я ждал вашего звонка. Как там большой БОНЗА?

– Отлично. Много работы.

– Великий человек. Скажите ему, что я сделаю все, что он просит, и я это говорю, еще не зная, в чем состоит его просьба.

– Ему будет приятно, что вы питаете к нему такое доверие.

– Скажите ему, что я теперь немножко больше понимаю в покере, чем в ту пору, когда он раздел меня до трусов.

– Это что, предупреждение не играть с ним?

– Мистер Слоут, вы пройдете науку у самого мастера. И заплатите за это. – Он прочистил горло. По непрослушиваемому телефону это звучало так, будто завели мотоцикл, и я подумал о том, сколько мириад электронов слились и рассыпались от этого звука. – Давайте к делу, – сказал мистер Крейн. – Чем сложнее оно, тем лучше.

– Лицо, о котором мы только что говорили, пытается найти одного нашего младшего офицера-стажера, который был недавно направлен на работу в Лондон. Его кличка СМ/ЛУК-ПОРЕЙ. Какими он пользуется именами для прикрытия, мы не знаем.

– Похоже на похлебку, в которой надо выловить чечевицу. – И Крейн рассмеялся собственному острословию.

Почувствовав к нему с первой минуты расположение, я рассмеялся вместе с ним. Вот теперь в трубке взревели два мотоцикла и закружили по большой бочке.

– Нужно сегодня?

– Желательно.

– Вы заказали повторный разговор по этой пуповине? – спросил он.

– Да. У нас повторный вызов в восемнадцать ноль-ноль по УНТС.

– Надо двигаться. Я перезвоню точно в восемнадцать ноль-ноль.

А сейчас было без четверти четыре. У меня было время добраться до Проститутки. Подключиться к его непрослушиваемому телефону можно было, не прибегая к УНТС. Звонить-то я ведь буду прямо в Вашингтон. Однако каждый такой разговор надо было записывать у БОНЗЫ в специальную книгу, а я не хотел, чтобы в книге Уильяма Кинга Харви этот разговор значился. Следовательно, надо было побывать в военном ведомстве, где у меня все еще был стол, хотя я не появлялся там уже целые три недели. С другой стороны, надо проехать половину американского сектора, чтобы добраться от БОНЗЫ до военного ведомства, а был как раз час пик. Кроме того, телефон у них может быть занят. И я решил провести эту операцию по-своему.

В шесть часов я снова услышал голос Крейна.

– До завтра я не смогу вам дать окончательный ответ, – сказал он, – но похоже, что у нас тут нет СМ/ЛУКА-ПОРЕЯ. Ни лука-порея, ни брюквы. Во всяком случае, в городе Лондоне.

– А разве Лондон – это вся Великобритания?

– Не думаете же вы, что британцы приглашают наше управление во все селения, где есть мельницы, верно? Так что все сосредоточены в Лондоне. Правда, у нас есть еще консульство в Манчестере. – Он помолчал. – А также в Бирмингеме. Один парень сидит в Эдинбурге. А также есть человек в Глазго. – Он что-то буркнул.

– Я вам очень благодарен за ваши старания, – сказал я. – Надеюсь, мы не слишком испортили вам день.

– Ну, по правде говоря, я собирался сыграть в гольф, но это Лондон. Так что дождь из моросящего превратился в ливень. Никакого гольфа. Словом, я ничего не потерял.

– Отлично, – сказал я.

– Я вам вот что скажу, Чарли Слоут. Мы будем продолжать поиски, но объекта, интересующего БОНЗУ, мы не найдем за чашкой чая с солдатом из тысячелетней гвардии Эдинбурга. Объект должен находиться здесь, в Лондоне. И необходимый розыск мы уже провели. Ответ отрицательный.

– Перепроверьте.

– Ну и что это нам даст?

– Дело в том, что мой начальник хочет получить сведения об СМ/ЛУКЕ-ПОРЕЕ, – сказал я. – А у ЛУКА-ПОРЕЯ не может быть обозначения СМ, если он не в Англии.

– Технически не может.

– Технически?

– Обмен посланиями безопасен, верно?

– Вы имеете в виду телефон?

– Я имею в виду, что это ex officio[35]. Надеюсь, вы не записываете нашу болтовню?

– Я и не собирался записывать.

– Прекрасно. Так вот слушайте: клички иногда живут своей жизнью. Но я этого никогда не говорил, Чарли Слоут.

– Я понял.

– Вообще, насколько все это важно?

– Не могу вам сказать, потому что и сам не знаю.

– Сообщите нашему другу, что я могу продвинуть поиски. Мы можем поднять наши досье и посмотреть, какие клички отмерли у нашего персонала, все еще находящегося в Лондоне. Это предполагает большую стирку. Резидент в Лондоне может запросить Центр в Вашингтоне, почему берлинскую базу так приперло. Хочет ли его светлость БОНЗА получить ЛУК-ПОРЕЙ такой ценой. Я готов проделать необходимую работу, если он хочет.

– Я увижу его вечером.

– Прекрасно. Жду вашего звонка утром.

– Кстати, – сказал я, повинуясь внезапно возникшей мысли, – а не может СМ/ЛУК-ПОРЕЙ быть прикомандирован к англичанам?

– Вы имеете в виду – для связи с МИ-6?

– Ну, что-то в этом роде.

– Связным он быть не может, – сказал Крейн. – Все переметные сумы связи были сегодня мной проверены.

– А не может ЛУК-ПОРЕЙ участвовать в какой-то определенной акции?

– Со специальным заданием? – Он свистнул. По непрослушиваемому телефону это звучало так, словно медведь чихнул в пещере. – Не думаю, чтобы нам удалось проникнуть под такую «крышу». Однако это может быть ответом.

Вечером я имел возможность пять минут поговорить с Биллом Харви. Они с К.Г. ехали в оперу. Он ругнулся, промучавшись с вдеванием запонок в крахмальную рубашку с плиссированной грудью.

– Хочешь сказать: полный тупик, – буркнул он.

– Нет. Мистер Крейн сделал одно интересное открытие. Он считает, что ЛУК-ПОРЕЙ, возможно, выполняет специальную миссию при МИ-6.

– Страшновато, – сказал Харви.

И покачал головой. В горле у него захрипело. Он вытащил изо рта мокрый конец сигареты, повел рукой, отыскивая пепельницу на ножке, бросил туда сигарету. И весь затрясся в приступе кашля. Мокрота начала отходить. Вслед за сигаретой он послал струю в пепельницу, и харкотина, точно пиявка, соскользнула на дно. Подтяжки у него съехали до колен. Я упоминаю все эти детали, потому что внешний вид Харви заставлял забывать о том, как работает его мозг.

– Ну и сволочь, – наконец произнес он. – Да у него точно крылья. – Он кивнул. – Мы с К.Г. можем на несколько минут и опоздать в оперу. Мне необходимо все осмыслить. Смотри, что означает этот сценарий. Сначала так называемого архивного клерка переводят с места на место в Вашингтоне, затем отправляют в Корею, затем переводят в Лондон, а теперь он выполняет специальное задание при МИ-6. Вполне возможно, что мы имеем дело с профессионалом плаща и шпаги, которого на пару недель упрятали в Змеиную яму. А почему бы и нет? Почему не укрыть спеца по взрывам в Змеиной яме? Но что же он так неаккуратно взорвал, что его таскали по всему свету? И как он связан со мной? Почему теперь он работает в Англии на МИ-6? Может, это имеет какое-то отношение к Суэцу? Черт! Хочешь верь – хочешь нет, но я люблю Вагнера, а сегодня пропущу часть «Лоэнгрина». Ты вечером свободен, сможешь встретиться со мной здесь после оперы?

– Я буду в вашем распоряжении.

– СМ/ЛУК-ПОРЕЙ прикомандирован к МИ-6. Немало мне придется обмозговать.

Как и мне. Я спустился в мою клетушку в ГИБРАЛТЕ, сбросил вес бумаги на пол, поставил будильник на 23.00 и заснул на столе.

Этот недолгий сон вывел меня из похмелья, и я проснулся с хорошим аппетитом и желанием видеть Ингрид. Однако едва я успел сделать себе бутерброд из того, что находилось в холодильнике на кухне ГИБРАЛТА, как услышал за домом нашей окруженной мешками с песком виллы звук мотора останавливающейся машины. По лицу мистера Харви, вошедшего на кухню в распахнутом смокинге и развязанном галстуке, я понял, что до «Die Hintertur» в ближайшие два часа мне не добраться.

– Ну, мы приехали так поздно, что шли по проходу, когда уже звучала увертюра, – сказал Харви. – К.Г. крайне раздражена. Она терпеть не может такого рода штуки – все равно что идти сквозь строй. Фрицы шипят на тебя. Преотвратительный звук. Пш-ш-ш! Пш-ш-ш! Мне пришлось продираться мимо старой карги в бриллиантовой диадеме, она зашипела, и я ей шепнул: «Сударыня, все мы сыновья и дочери Парсифаля».

Я смотрел на него непонимающим взглядом.

Он ухмыльнулся.

– Если в чем-то сомневаешься, изображай смущение. Стратегия покера. Том первый.

– Я сегодня слышал о ваших успехах в покере.

– Какой же недоносок рассказал тебе об этом?

– Мистер Крейн.

– Он мужик неплохой, но играть не умеет. Если мне и удастся чего-то добиться в игре, то лишь благодаря тому, что я могу угадать мысли противника. – Он рыгнул. Запахи, вырывавшиеся изо рта мистера Харви, могли представить полную картину того, что он ел. – Хаббард, терпеть не могу неясностей, – заявил Харви. – Ненавижу, когда что-то мешает.

– Дассэр.

– Эта ситуация с ГАРДЕРОБОМ застряла у меня в мозгу. Стоит она ставки или не стоит?

– Я полагаю, это мы и пытаемся выяснить…

– Наиболее навязчивые идеи, – довольно мрачно объявил он, – возникают из-за пустяков. Мозг даже ведь того же цвета, что и устрица. Значит, по логике каждая навязчивая идея – это, возможно, жемчужина. Я вот сегодня слушал музыку, а сам все время прокручивал в голове разные варианты. Я отбросил мысль, что это крупный американский спец, которого британцы готовят для Каира. Британцы никогда бы не согласились с тем, что наш технический персонал лучше их специалистов. Слишком они гордые.