Текст книги "Призрак Проститутки"

Автор книги: Норман Мейлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 89 страниц)

А я не слышал и считал, что Хант хорошо рассказывает. Приведу лишь одну из очень многих.

– Было это в Токио около двух лет назад…

– Скорее полтора года назад, – поправила Дороти.

– За часами смотришь ты, – согласился Ховард. – Хорошо, полтора года назад китайские коммунисты имели наглость объявить, что они открывают в Японии свою первую торговую ярмарку. Будут показывать оборудование для машиностроения. Они подняли большую волну. Мы-то знали, что к чему, и все-таки! Что, если они действительно конкурентоспособны? У американцев было немало вложено дукатов в этот горшок, так что мы, безусловно, не хотели, чтобы японцы стали смотреть в сторону Китая. Ну, я умудрился влезть в их рекламу и понял, что китайские комики выглядят весьма жалко. Это были плохие копии наших машин. А несколько хороших образцов были изготовлены вручную. Они явно не могли нанести серьезного урона нашему департаменту, нет, сэр, всемогущий доллар не будет потрачен на соревнование с ними. Тем не менее я решил подложить бомбу под их выставку.

– Воспользовались «Кто? Я?»? – спросил я.

– Ни в коем случае. Тут требовалась тонкая работа. Поэтому я разрешил провести стильную операцию. Однажды вечером с самолета над Токио были разбросаны сотни тысяч листовок. «Приходите на Китайскую торговую выставку, – приглашали они. – Бесплатный вход, бесплатное пиво, бесплатный рис, бесплатное сашими». – И захохотал. – Гарри, выставку наводнили толпы токийцев, размахивавших этими листовками. Организаторам пришлось закрыть двери. У них же все было платное. Пресса была жуткая. Китаезам пришлось быстренько убираться из города. Думается, тем, что я сижу сейчас в кресле шефа, я в какой-то мере обязан этой истории. Ну конечно, мне следует, наверное, поблагодарить и Дороти. – Он поднял бокал в ее честь. – Дружище, – сказал он, – вот ты смотришь на хозяйку и что ты видишь?

– Красивую даму, – сказал я.

– Не только, – заметил Хант. – Я вижу также чрезвычайно скрытную женскую особь. Спроси себя, Гарри: из Дороти получится шпионка?

– Преотличная, – ответил я.

– Ты на правильном пути. – Он глотнул вина. – Я сейчас выдам одну тайну, хотя и не следовало бы. В Токио она умудрилась умыкнуть аргентинские шифровальные книги.

– Вот это да! – сказал я, обращаясь к Дороти.

– Ну, Ховард решил об этом рассказать, хотя я не считаю это таким уж великим достижением. Я же работала у аргентинского посла.

– У нее безупречный испанский, – сказал Ховард. – Она писала выступления для посла.

– Работала у них неполный рабочий день, – пояснила Дороти.

– Неполного рабочего дня оказалось вполне достаточно, – сказал Ховард, – чтобы Дороти сумела за время дневной сиесты выкрасть шифровальные книги. У нас за углом сидела маленькая команда, которая сфотографировала всю добычу быстрее, чем ты освежевал бы зайца, и Дороти успела положить книги на место до того, как первый siestadero[90] вернулся на работу. Северо-азиатское командование должно было бы дать залп в честь Дороти! Дорогая, ты настоящее чудо! Если б мы не встретились в Париже, я наверняка познакомился бы с тобой в Гонконге в один из божественных вечеров.

– А что бы я там делала? – спросила Дороти.

– Управляла бы большой фабрикой по подготовке шпионов. Контрактники на выбор – по разной цене. Любой национальности.

– Передай нам вино, прежде чем ты все выпьешь, – сказала Дороти.

– Откроем еще бутылку, – попросил Ховард.

В тот вечер мы сильно напились. Дороти давно ушла спать, а Ховард все продолжал говорить. У меня никогда не было старшего брата, и Ховард начинал заменять мне его.

Вернувшись после ужина в отделанный деревом кабинет, он достал бутылку «Курвуазье», и мы принялись точить лясы. На стенах кабинета Ханта висело, должно быть, пятьдесят фотографий в серебряных рамках, на которых были изображены он и Дороти в детстве, затем они вместе в Париже, фотографии детей, фотография Ховарда, играющего на саксофоне в университетском оркестре; младший лейтенант Ховард Хант, резерв военно-морского флота США; корреспондент Хант в Гуадалканале; Хант за машинкой пишет один из своих романов; Хант в китайском окопе со снайперской винтовкой; Хант на лыжном подъемнике в Австрии; Хант со связкой фазанов в Мексике; Хант на пляже в Акапулько; Хант в Голливуде; Хант с рогами антилопы в Вайоминге; Хант с рогами барана не знаю где – ему надоело быть гидом по фотографиям еще прежде, чем мы добрались до Греции. Дойдя до Акрополя, он махнул рукой на дальнейший рассказ и, усевшись в большое кожаное кресло, предложил мне занять собрата.

Чем больше мы пили, тем откровеннее становился Хант. Через некоторое время он стал называть меня Хабом. Я уже видел большую карьеру, открывающуюся перед Хабом, и быстро подыскал этому объяснение (в котором не было ни грана правды), что моего брата-двойняшку звали именно так.

– Вернемся к Гарри, – соблаговолил Хант. – Хорошее имя – Гарри.

– Благодарю вас.

– Что маячит для тебя, Гарри, вдали?

– Где вдали?

– Лет этак через тридцать. Видишь ты себя в кресле директора или в меховых туфлях среди отставников?

– Мне нравится эта работа. Каждый день я узнаю что-то новое. И хочу стать чертовски хорошим сотрудником.

– Никаких укоров совести?

– Бывает, пожалуй, но мне еще надо дозреть.

– Отлично, – сказал Ховард и выдвинул ящик стола. – То, что я тебе сейчас покажу, – сугубо секретно.

– Дассэр.

– Это мои оценки людей.

– Ясно.

– Опустим Гэтсби и Кирнса. Ничего хорошего о них я послать домой не могу.

Поскольку я тоже ничего хорошего сказать не мог, то промолчал.

– Порринджер получаст «Б» с минусом. У тебя отметка получше.

Должно быть, он передумал мне это показывать, так как вдруг задвинул ящик.

– Я поставил Шерману хорошую отметку за то, что он много работает и инициативен в вербовке агентов, но я вынужден приклеить ему ярлычок. Его уровень – заместитель шефа резидентуры. Выше он не пойдет, пока не научится командовать резидентурой. Так что, боюсь, на этом уровне он и застрянет, но моя обязанность – беспристрастно оценить его.

– Я понимаю всю трудность.

– А вот с тобой дело обстоит посложнее. Билл Харви – все мы знаем – мстительный мерзавец, но тут он превзошел самого себя. Он наклеил тебе ярлык «недостоин доверия» – это все равно что взрезать яремную вену. Потом неделю спустя этот ярлык снял. «По размышлении, – написал он, – считаю, что это человек с вывертами, но талантлив и достоин доверия». Когда будут решать вопрос о твоем повышении, тот, кто будет заниматься твоим делом, может задаться вопросом, что побудило Харви на сто восемьдесят градусов изменить свое мнение. Это для тебя не слишком хорошо.

– Дассэр. – Я помолчал. А потом не выдержал: – Ну и ну!

– Так что тебе нужно получить у меня безоговорочное «да».

– Наверное.

– Я думаю, ты его получишь. Я вижу в тебе нечто такое, чего многим хорошим молодым офицерам недостает. Ты способен предвидеть. И я намерен сказать, что хотя ты еще неопытен, но имеешь все данные, чтобы работать в высшем эшелоне. «Стоит не упускать из виду» – вот что я хочу добавить к твоей характеристике.

– Спасибо, Ховард.

– А все потому, что у тебя есть честолюбие.

Разве? Мне никогда не представлялось трудным сделать выбор между знанием и властью. Я всегда предпочитал первое. Или Хант увидел во мне то, чего я сам не замечал? Не знаю, то ли от «Курвуазье», то ли от оценки Хантом моих способностей, но я чувствовал, как согрела меня его похвала. Что же до оценки, данной мне Харви, поразмышляем над этим завтра.

– Главное, Хаб, извини – Гарри, не обманываться насчет себя. Нам всем хочется стать директором центральной разведки. Для меня это значит больше, чем стать президентом. Ты тоже так считаешь?

Я едва ли мог ответить отрицательно. И потому просто кивнул.

– Черт подери, именно так. Но я знаю свои шансы. У Ховарда Ханта один шанс из двадцати, может быть, из пятидесяти. Дороти говорит, что, к сожалению, я слишком благосклонно отношусь к себе. Будем считать, что у меня один шанс из ста. И этот шанс – живой нерв. Он проходит от моей макушки до кончиков пальцев на ногах. Еще лет десять – пятнадцать, и я, пожалуй, смогу претендовать на место в эмпиреях. Как и ты лет через двадцать – двадцать пять.

– Я начинаю понимать, что делает хороший коньяк.

– Ха-ха! Ну-ка повтори, Гарри. – И сопроводил свои слова глотком из рюмки. При этом он лихо щелкнул по стеклу пальцем с кольцом. – Отлично. Эндшпиль нам ясен. За высокую цель! – И поднял рюмку.

– За высокую цель.

– Позволь поставить перед тобой еще одну весьма существенную цель. Рано или поздно ты женишься.

– Этого следует ожидать.

– Хорошая жена сотрудника ЦРУ должна быть произведением искусства. Ко времени моего назначения в Гватемалу Дороти была уже в третий раз беременна. Мне пришлось оставить ее в Вашингтоне в самый тяжелый для нее период. Так что тут явно есть свои «за» и «против». С точки зрения карьеры быть холостяком – это на короткое время плюс. Ты можешь в любой момент сняться и переехать в другое место. Но если брать более долгий срок, то отсутствие жены – минус для управления. Объективно говоря, для сотрудника ЦРУ лучше всего жениться на богатой девице, вполне презентабельной, пригодной для светской жизни и достаточно самостоятельной, чтобы месяцами жить без тебя. Скажем так: пока ты не женат, пользуйся этим вовсю. Не упускай возможности, если таковая перед тобой открывается, перейти из одного отдела в другой. Расширяй поле своей деятельности. Затем, когда подвернется подходящая девушка – я имею в виду такое совершенство, как Дороти, – женись. Без этого шефом резидентуры тебе не стать. Ведь резидент – своего рода посол. Мы являемся олицетворением того, какими иностранцы хотят видеть американцев. – Он оторвал от рюмки длинный палец и выбросил его вперед под углом в сорок пять градусов. – Видишь ли, у меня есть тезис. Мы, американцы, живущие за границей, обязаны думать о необходимости сдерживать людскую зависть. Мы показали всему миру, что можно жить честно и при этом процветать, и потому нас всюду ненавидят. Следовательно, что бы мы ни делали, мы должны помнить о существовании зависти. Нас могут ненавидеть, но необходимо, чтобы люди понимали, что их зависть бессильна. Вот тут женщина и должна сыграть свою роль.

Он говорил, а я думал, что не за этим я сюда поступил. Возможно, таково было действие коньяка, но не было у меня желания стать директором, нет, меня привлекало не это, а двойная жизнь. В двойной жизни была моя надежда сохранить разум, и я кивал с умным видом, словно мы были одного года с коньяком.

15

Киттредж молчала, пока снова не потеплело и не подошло время справлять в Уругвае второе мое Рождество.

12 декабря 1957 года

Гарри, дорогой Гарри!

Хочу получать от Вас весточки и писать вам о том, как я живу. Во мне произошли такие большие перемены. Конечно, я нарушаю данное обещание. (Я отказываюсь назвать это клятвой, поскольку Хью принудил меня к тому. А дать слово в минуту величайшей слабости – это не значит дать слово от души.) Исходя из такой сомнительной логики я решила не говорить Хью, что собираюсь возобновить с вами переписку. Он не согласился бы, и в результате моя жизнь с ним стала бы невыносимой. Я не подчинилась бы, а он никогда не принял бы моего бунта. И наш брак, протекавший уравновешенно и, честно говоря, счастливо благодаря его невероятной заботе обо мне, когда я больше всего в этом нуждалась, мог бы снова попасть в шквал.

Я, несомненно, многому научилась. Живешь так, как получается, но душа жаждет большего. Исходя из этой логики, мне нужны ваши письма. Так что у меня зародилось неистребимое желание обмануть Хью, и я намерена рассказать вам о себе куда больше, чем вы ожидаете, – скоро я загружу вас длиннющим письмом.

Угадайте кто.

P. S. Можно совершенно спокойно снова пользоваться диппочтой. Однако адрес новый. Адресат по-прежнему Полли Гэлен Смит, но адрес другой: Дорога АТ-658-НФ

В ответ я отправил послание в две строки: «Сообщаю, что ваш Рождественский подарок прибыл в целости и сохранности. Жду слов и музыки».

5 января 1958 года

Дорогой Гарри!

Кристофер сейчас, наверное, привел бы вас в восторг. Каким прелестным малышом стал ваш крестник! Конечно, он еще в той стадии, которая так пугает и о которой меня предупреждали другие матери: уже ходит, но еще не говорит! Не могу вам описать, как это меня пугает, и это может длиться еще не один месяц. Единственная возможность уберечь от Кристофера мебель – это держать его либо на улице в кресле-ходилке, либо в загончике наверху. Очутившись в гостиной, он ведет себя как пьяный громила: топает всюду, вытянув ручонки, и пытается перевернуть все благоприобретенные вещицы. Господи, до чего же я его люблю! Всякий раз, как я кричу: «Нет!» – когда он намеревается сбросить на пол Эльфа ручной работы или прелестного Пимма, малыш поворачивает ко мне исполненную решимости мордашку с этакой ухмылочкой, а в глазах – коварный, как у Хью, огонек. Господи, я становлюсь просто ужасной, когда затрагивается моя любовь к собственности. Голос плоти и крови умолкает перед античной ценностью.

Вот пишу вам и вижу, что готовлю вас к большущей исповеди. Не знаю, насколько вы поняли подлинную картину той духовной пропасти, в которую я погрузилась много месяцев назад. Да, я обязана этим ЛСД, и броши, и Хью, и вам – все это я уже признала, но были еще и неуправляемые фантазии. И серьезные, совершенно конкретные трудности. О подлинной причине того, что со мной произошло, я с вами никогда по-настоящему не говорила. Это связано с моей работой в Технической службе.

Поведаю вам теперь, что всякий раз, как я думаю о конгломерате кабинетов и коридоров Технической службы в нашем крыле на Аллее Тараканов, я мысленно представляю себе Аллена Даллеса, идущего, сморщив нос, по нашим дурно пахнущим коридорам. В моих снах и видениях он с хвостом и с раздвоенными копытами. Вам известно, что он родился с изуродованной ступней? Семейство Даллес мигом его оперировало, так что теперь он лишь слегка прихрамывает, когда подагра не вынуждает его уменьшить свои сатанинские аппетиты. Учитывая тропизмы Аллена, он, естественно, и женился на девице по имени Кловен (замените «н» на «р»)[91]. Гарри, извините за эти мишени для насмешек, но временами я ненавижу Хью и ненавижу Аллена, ибо они подавляют меня, что, как я подозреваю, и должен делать хороший начальник.

Но не волнуйтесь: размышления, вызванные этими буйными эмоциями, позади, и я рассказываю вам о них лишь для того, чтобы вы поняли весь накал владевших мною чувств. Видите ли, я порой испытывала сильное раздвоение по поводу дозволенности нашей работы в Технической службе. Столь многое в ней связано с контролем над мыслями. Получается, что мы манипулируем душами людей. И однако же, мой Проститутка всецело за такой контроль, если он осуществляется людьми, которых он одобряет. Да, идет великая война за будущее человечества – христиане против красных! И разве не блестяще придумали русские материалисты, выбрав для своей эмблемы цвет крови и огня! Блестяще, говорю я, потому что это привнесло необходимый привкус стихии в их материалистическую пустоту. Я говорю бред? Единственная концепция, с которой я сжилась с тех пор, как встретила Хью, состоит в том, что коммунисты двадцать четыре часа в сутки изыскивают способы совратить души людей, следовательно, и мы должны трудиться двадцать четыре часа в сутки, чтобы разрушить их замыслы. Техническая служба – это храм, где мы не только выискиваем тайные микробы, но занимаемся гипнозом, производим снадобья, путающие мысли, и разрабатываем психологические методы воздействия на противника, прежде чем он одолеет нас. Собственно, Хью прочел мне настоящую лекцию, прежде чем мы поженились. Из этой лекции напрашивался вывод (и это любимый тезис Хью об источнике человеческой энергии), что, только когда лучшее и худшее в человеке нацелено на выполнение одной и той же миссии, человек действует в полную силу. В момент особой откровенности Хью признался мне: «Я занимаюсь скалолазаньем, потому что мне необходимо побеждать страх перед падением с большой высоты, – это хороший метод, но я также получаю от этого удовольствие, потому что тем самым я могу подняться над другими и унизить их, и это тоже глубоко сидит во мне». Гарри, меня взволновала его искренность. Я знала, что глубоко под полированной внешностью студентки университета таятся шекспировские кровавые страсти, вещи, о которых не говорят. Я знала также, что Хью – тот человек, который может проложить для меня спокойную дорогу через этот сокрытый во мне мир.

Ну, мой будущий супруг и действовал согласно своему тезису. Он сказал, что нам посчастливилось работать в ЦРУ, потому что лучшее и худшее, что в нас есть, может быть направлено на благородные цели. Мы призваны ставить преграды КГБ, одолеть эту организацию, сотрудники которой, «эти трагические ребята», по словам Хью, все хорошее и плохое, что в них есть, используют для неблагородных целей.

Итак, я пошла работать в Техническую службу с благословения Аллена, чувствуя на талии крепкую руку Хью, которая поддерживала меня. Я готова была нырнуть в самые глубины, но, как только я прошла подготовку, меня, конечно, обернули ваткой. Персонал Технической службы, как вы, наверное, догадываетесь, так же разделен на ячейки, как и во всех других отделах управления. Даже сейчас, после пятилетнего пребывания в недрах Технической службы, я не могу сказать наверняка, занимаемся ли мы «мокрыми» делами или же, оставив убийства в стороне, занимаемся кое-чем похуже, например, разработкой способов прекращения человеческой жизни. Если верить наиболее мрачным слухам, то это так. Такого рода слухи поступают ко мне больше всего, конечно, от Арни Розена, а я не убеждена, что ему всегда можно верить. (Слишком он любит дикие россказни.)

Что ж, пришло время допустить вас к подобию исповеди. Года полтора назад Арнольд Розен начал работать у меня и вскоре стал моим помощником номер один. Он человек блестящий и плохой. Слово «плохой» следует воспринимать в понимании выпускницы Рэдклиффа. Употребляя его применительно к мужчине, мы имели в виду, что он гомосексуалист. Арнольд – и вы ни в коем случае не должны это повторять – очень тщательно скрывает свое пристрастие.

Хотя он и говорит, что отказался от секса, поступив на работу в Фирму, я ему не верю. А он в этом клянется. Должно быть, вынужден. Кажется, он был в школе чем-то вроде королевы. Трудно себе это представить. Он, наверное, был очень смешной, в очках, выпускник с самыми высокими оценками, но и с пристрастием к «грязи», как он выражается. Узнав его поближе (а тогда он перестает изображать из себя восторженного пса, лижущего тебе руку, как он это делал при Хью), ты видишь, что это безнравственный и невероятно смешной сплетник. Я спросила его, как он умудрился пройти сквозь трепещущие крылышки птички на вступительном тесте, и он сказал:

«Дорогая моя, мы же знаем, как проходить тест на детекторе лжи. Это входит в нашу эрудицию».

«Ну и все-таки как?» – спросила я.

«Вот уж не могу вам сказать. Это оскорбит ваше чувство приличия».

«У меня его нет», – сказала я.

«Киттредж, вы самый наивный и закрытый человек, какого я знаю».

«Скажите же», – не отступалась я.

«Дорогая моя, мы поглощаем уйму гороха».

«Гороха?» – Я не понимала. Ровным счетом ничего.

«Надо только узнать, когда будет тест, и затем пережить небольшой период неудобства. В ожидании теста надо съесть хорошую порцию гороха».

Я шлепнула его по руке.

«Арни, ты психопатический лгун».

«Правильно. Фокус в том, чтобы во время теста думать только о своих кишках. Твой мозг не фиксирует, лжешь ты или нет. Ты думаешь лишь о том, чтобы держать под контролем свой сфинктер. Должен вам сказать, что человек, проводивший тест, здорово на меня злился. „Ты из этих, – заявил он. – Во всех ответах присутствует напряжение. Ничего нельзя понять“. – „Извините, сэр, – сказал я ему. – Наверное, я что-то не то съел“».

Гарри, он своего рода дьявол. Если бы я раньше не пришла к выводу насчет Альфы и Омеги, Арни Розен навел бы меня на эту мысль. В нем две совершенно разные личности: одна, с которой, я полагаю, вы знакомы, и другая – совершенно отличная от первой. Я думаю, Хью присоединил его к моему двору, чтобы возле меня был хотя бы один умный человек. Розену, безусловно, доставляет удовольствие удовлетворять мое чрезмерное любопытство по поводу некоторых странных личностей, которых встречаешь в коридоре. Он полон слухов о том, что происходит вокруг. «Киттредж, вы чувствуете, какая аура исходит от этой закрытой двери?! Это логовище Дракулы!»

Я с этим соглашаюсь. Я этому верю. А потом думаю, не слишком ли я чувствительна к оккультному. (Возможно, вы помните, как полтора лета назад я увидела в Крепости призрак Огастаса Фарра и в моем сверхлихорадочном воображении он прихрамывал, совсем как Аллен, когда у него «плохой день». Ха-ха!)

Я хочу увести вас еще на несколько лет назад. К тем временам, когда меня держали в ватке. Аллену Даллесу так понравилась моя выпускная работа в Рэдклиффе об Альфе и Омеге, что он сразу принял меня на работу. По завершении подготовки – помните, это было той весной, когда мы познакомились? – я была направлена с пятью другими выпускниками, и не подозревавшими, что их занятия оплачивает ЦРУ, на психологический факультет Корнеллского университета. Еще одно ловкое прикрытие. Я летала каждые две недели на семинар в Итаку, чтобы проверить, насколько я продвинулась в своем исследовании.

С какой стороны ни посмотри, ничего грязного я не делала. Просто развивала выбранную мною тему. Я, пожалуй, была даже чуточку влюблена в Аллена в эти первые пару лет. Если бы не Хью, вполне возможно, мне даже вздумалось бы лечь с ним в постель. Аллен был такой милый! Я была, безусловно, увлечена им и хотела сделать что-то такое, чем только он мог бы воспользоваться. И меня понесло не в том направлении. Вместо того чтобы проследить за Альфой и Омегой по лабиринтам моего «я» и использовать себя в качестве лаборатории, а именно так и поступил великий старый мастер Фрейд, проведя немало лет в самоанализе и лишь после этого дав нам понятия «эго» и «ид», я отвернулась от своих потоков и горящих горнов и занялась секретными тестами, которые управление могло бы использовать для выявления потенциальных агентов.

Итак, последние пять лет я разрабатывала тест, с помощью которого можно было бы выявить потенциального предателя. Восемь месяцев назад был найден окончательный вариант, состоящий из двадцатистраничного теста по двадцать пять вопросов на каждой странице, и на определенных уровнях мы могли предсказывать нарушения психики не хуже тестов Шонди или Роршаха.

Однако достаточно точно вычертить кривую Альфа – Омега чрезвычайно трудно. К своему великому ужасу, мы выяснили, что надо по крайней мере пять раз просчитать Длинный Том (это наш термин для пятисот пар), чтобы выяснить, каким путем происходит переход из Альфы в Омегу. Если бюрократы определенного уровня могут годами держать две ипостаси своей личности врозь, то актеры и психопаты переключаются с одного на другое по двадцать раз в день. Для таких людей тест надо проводить многократно, в разные часы дня. Скажем, на заре и в полночь. Когда человек пьян и когда трезв. В конце концов мы получили в достаточной мере достоверные векторы для определения возможного агента или даже возможного двойного агента, но применять Длинный Том труднее, чем выращивать орхидеи.

Гарри, последние пять лет я носила в себе этот груз огорчений, сомнений и разочарований. И все эти годы, фигурально выражаясь, через коридор от меня работал другой психолог по имени Гиттинджер, приехавший к нам из норменской больницы, что в штате Оклахома; он крутился вокруг моих тестов, адаптируя старый добрый тест Векслера и назвав свой новый тест Векслер-Бельвю. Батарея его тестов, которая требует всего одной встречи с пациентом, определяет предателей и возможных агентов, боюсь, лучше, чем по моему методу.

Розен, когда мы начали доверять друг другу, предупредил меня, какой оборот приобрело дело: тесты Векслера-Гиттинджера используются Технической службой вовсю, а мои – нет.

«Чем же это объясняют?» – спросила наконец я.

«Ну, в общем, объясняют тем, что у вас больше разговоров, чем дела».

Мне больно это слышать. Затем до меня дошло, что Гиттинджер получил шикарную дотацию от одного из наших фондов прикрытия. Он может теперь пользоваться средствами Фонда человеческой экологии. А мой семинар в Корнеллском университете не продлили.

Это было моим первым шагом под гору. Жизнь, Гарри, всегда меня баловала, и слишком долго. Если мать обожала меня, когда замечала, что я существую, то отец восполнил образовавшиеся пробелы сторицей. Вас когда-нибудь ублажал распутник шекспировского толка? До инцеста мы не дошли, но я уже в трехлетнем возрасте знала, что такое сильная мужская любовь. Она никогда не ослабевала. Лишь становилась все более сильной и более требовательной. До чего же папа ненавидел Хью! По-моему, это была первая буря страсти, с какой я столкнулась вне книг. До тех пор наша принцесса ступала только по коврам. В Рэдклиффе состоялась коронация. Меня либо обожали, либо мне завидовали, либо и то и другое, а я даже не замечала этого. Мой мозг столько всего выдавал, что я могла бы отправиться на пустынный остров и чувствовать себя вполне счастливой, наслаждаясь сама собой. Единственной моей бедой было отчаянное обилие новых идей. Господи, как они кричали, требуя внимания! А когда я стала женой Хью – figurezvous![92] – мне было всего двадцать три года, и седые ветераны разведки выстраивались в очередь, чтобы очаровать меня. Милый мой, была ли какая-нибудь дурочка больше избалована?

Теперь же, проработав пять лет в Технической службе, я покатилась вниз, а Гиттинджер с каждой неделей, с каждым месяцем поднимается все выше. Однако я не могу плохо относиться к этому человеку. Он умный, хитрый, веселый оклахомец, который, по выражению Арни, играет своим акцентом, выводя рулады, как на гитаре. Гиттинджер обладает даром заражать своим веселым смехом. И покрасоваться перед нами любит иногда. Дайте ему результат теста Векслера-Бельвю, проведенного с мужчиной или женщиной, и он охарактеризует человека почти так же точно, как Пруст. Гиттинджер действительно потрясающий. Он единственный в нашей профессии может без труда растолковать тест Векслера-Бельвю, но он и работает по двадцать четыре часа в сутки и обладает способностью соотнести агентов с записями разговоров, записями на пленку, устными беседами, фотографиями и анализом почерка. Он всех нас очаровал своей скромностью, но, возможно, это только личина. Он всегда принижает свою работу. «Кто-нибудь другой мог бы не хуже меня предсказать все это по картам». Вот так он очаровывает всех своих конкурентов, а потом раздевает их. (Хотя мне все-таки было больно, когда Розен сказал, что теперь все считают Гиттинджера «нашим местным гением».) Гарри, ведь было время, когда так говорили обо мне! Так что я знаю, каково быть низвергнутым монархом. Тем не менее Г. всегда меня хвалит: «Ваши Альфа и Омега еще приведут нас к подлинно глубоким пещерам. Я только прочертил по поверхности».

Все это прекрасно, но я полностью проиграла. Гиттинджер уже работает на оперативных просторах с кураторами и агентами (когда позволяет шеф резидентуры), а я стала одним из его адъюнктов. Это можно назвать: «Гардинер при Гиттинджере».

А теперь, Гарри, узнайте худшее. Незадолго до моей истории с ЛСД у меня сократили всех помощников – оставили только Розена – и посадили на сопоставление почерков в нашем графологическом отделе. Вместо того чтобы научить наших экспертов выискивать по почерку Альфу и Омегу, теперь мою работу оценивают графологи.

Примерно в эту пору Арнольд затеял со мной большой разговор. Я знала, что это предисловие к тому, чтобы сообщить о своем желании перейти к Гиттинджеру. «Лояльность – это добродетель, – сказал наконец Арнольд, – но я хочу вылезти из подвала». И сразу все перестало быть шуткой. Я это увидела по его глазам. Евреев не слишком привечают в управлении, а еще хуже, когда ты замурован в своем маленьком секретном отделе. Тем не менее Арнольд очень переживал, что у него такое честолюбие. И предупредил меня, что пора Хью вмешаться.

«Киттредж, у вас есть настоящие враги в Технической службе».

«Назовите хотя бы двоих-троих, иначе я не стану вас слушать».

«Я не могу их указать. Возможно, это враги Хью».

«Вы хотите сказать, что я даже собственных врагов создать не могу?» Господи, мы пили кофе в кафетерии «К» в три часа дня, и Розен сидел напротив меня – в глазах у него были слезы. Мне хотелось закричать. «По-моему, я успела создать несколько собственных врагов», – сказала я.

«Возможно».

«Слишком я была самоуверенна вначале».

«Да, – сказал он, – наверное».

«И выказывала излишнее презрение к своим коллегам».

«Ах, значит, вы знаете, что так было», – успокоительно произнес он. …

«Я не слишком охотно сотрудничала с теми, кто меня контролировал. Особенно когда они хотели изменить мою терминологию».

«Да».

«Но все это было вначале. В последнее время самым страшным моим преступлением было то, что я немножко зазналась, получив лучшего помощника».

Этим я хотела нанести ему удар между глаз. Но это лишь разозлило его. По-моему, он искал повода разозлиться.

«Киттредж, пошли в ваш кабинет, – сказал он. – Я тоже хочу покричать».

После чего, совершив молча долгий, бесконечно долгий переход по Аллее Тараканов, он немного приоткрылся.

«Дело в том, Киттредж, что в вашем тесте есть серьезный недостаток. Потенциальные агенты – потрясающе хорошие лжецы. Они себя не обнаружат только потому, что миссис Гардинер-Монтегю придумала несколько игр со словами».

«Да как вы смеете! – воскликнула я. – В наших вопросниках уйма ловушек».

«Киттредж, я вас очень люблю, – сказал он, – но кого вы в эти ловушки залучили? Я просто считаю, что эта чертова штука не работает. И я не стану тратить жизнь на то, что не стоит на ногах».

«Ну а если оставить в стороне тесты, разве вы не верите в существование Альфы и Омеги?»

«Верю, моя дорогая. Как в метафору».

Ну, все было ясно, и мы оба это понимали.

«Арнольд, прежде чем расстаться, скажите мне самое худшее. Что все-таки они говорят? Едва ли они употребляют слово „метафора“».

«Вам не захочется это слышать».

«Я считаю, вы передо мной в долгу и обязаны сказать».

«Хорошо».

Я внезапно поняла, что передо мной не глупый и не слабый человек и даже не остряк-самоучка. Подо всем этим скрывалась личность, которая еще вылезет на свет божий из немыслимого сплетения своей Альфы и Омеги, – передо мной будущий джентльмен, уравновешенный и решительный. Мы еще услышим об Арнольде Розене.