Текст книги "Призрак Проститутки"

Автор книги: Норман Мейлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 59 (всего у книги 89 страниц)

Должен признаться, даже я был шокирован таким словарем – внешне этот Рэлстон такой же обходительный и респектабельный, что твой Джордж Рафт.

Бэрнс изрядно попотел, пытаясь убедить Рэлстона, что следующая встреча пройдет «на более высоком уровне», и, в общем, оказался молодцом, но я-то знаю по совместной работе с бюро, чего ему это стоило: Реймонд Бэрнс люто ненавидит шпану любого масштаба. Ни в коем случае не желая принижать бульдожьей хватки старика Везунчика, его упорства и прочих золотых качеств, должен все-таки заметить, что вряд ли можно рассчитывать на его совместимость с Рэлстоном.

Бэрнс мобилизовал всю свою выдержку и в основном помалкивал – разговор вел я. На мой вопрос о следующей встрече Рэлстон в конце концов заявил, что она состоится в Майами-Бич 25 сентября в отеле «Фонтенбло».

Речь далее шла о способах и методах. Рэлстон заметил: «Не с пожарной же кишкой на него переть. И не День святого Валентина устраивать».

Из разговора с вами я понял, что операция должна иметь четкий след, указание на то, что это – дело рук мафии. Пятерка бандюг с автоматами дала бы миру ясный намек: это их работа.

Эти парни, напротив, ничего подобного не хотят. Похоже, от наиболее приемлемого для нас варианта придется в данном случае отказаться. Тогда встает вопрос: намерены ли мы тем не менее иметь дело с этими людьми? Без каких бы то ни было рекомендаций с моей стороны приведу слова Рэлстона: «У нас есть все необходимые контакты, чтобы подобраться к Верховному».

«А какой метод предлагаете вы?» – поинтересовался я.

«Пилюльки, – ответил он. – Порошок ему в жрачку. Он дня три еще помается, пока до священника дело дойдет».

Мы договорились, что таблетки будут им переданы 25 сентября; тогда же целесообразно, наверное, встретиться с ним и вам.

Искренне Ваш

P.M.

За отчетом шла приписка Кэла: Я, естественно, обеспокоен. Придется поторопиться, чтобы быть готовым к 25-му. Распоряжение уже направлено – через приемлемых посредников – в Службу медицинского обеспечения, которой, вероятно, придется прибегнуть к услугам более экзотических лабораторий в Технической службе, и тут Хью уж, безусловно, что-нибудь пронюхает об этом. Вопрос только – как много пронюхает?

ГАЛИФАКС.

22

В середине сентября я снял новую квартиру, и примерно тогда же в наших отношениях с Моденой произошел первый серьезный кризис.

Все началось с перемены в ее расписании. Из-за временной нехватки стюардесс на Юге ее база – сообщила она мне – переводится на несколько дней в Даллас и ее не будет в Майами четыре ночи подряд.

Я почувствовал, что она лукавит, но старался гнать эти мрачные мысли прочь. Она звонила мне каждый вечер и подробно рассказывала о том, как провела день: сначала из Нью-Йорка; вечером следующего дня – из Далласа; на третий день она летала в Мемфис и вернулась обратно в Даллас. Для убедительности эти рассказы подкреплялись словесными шаржами на симпатичных или, наоборот, отвратительных пассажиров.

На четвертый день кредит доверия был полностью исчерпан, и я решил проверить ее на блеф. Поскольку наши эмигранты то и дело летали по делам Фирмы в Нью-Йорк, Вашингтон, Новый Орлеан, Мехико-Сити и в города на юге США, не говоря уже о необходимости отслеживать в Майами прибытие в Южную Флориду кастровских лазутчиков, в аэропорту у нас, естественно, имелись осведомители. Поэтому нашей секретарше понадобилось каких-нибудь пятнадцать минут и парочка телефонных звонков, чтобы выяснить и доложить мне: стюардесса авиакомпании «Истерн» М. Мэрфи находится в четырехдневном отгуле и возвращается в Майами вечером 14 сентября, то есть сегодня.

Ревность питается фактами. Встретившись с Моденой в центре Майами, я был настроен весьма решительно. Было уже поздно, и мы отправились прямиком в Коконот-Гроув, на мою новую квартиру на втором этаже недавно отремонтированного особнячка в колониальном стиле, где я без разговоров уложил ее в постель – это была поистине боевая операция, ибо, когда взорваны мосты, надо срочно наводить понтоны. Понимая всю отчаянность своей нынешней любовной драмы, я пахал с остервенением. Здесь, в сверкающей новизной, отменно обставленной квартире, которая была мне отчаянно не по карману, я был отчаянно влюблен в одну из своих половин, и этой половине отдавалась не более чем половина Модены. Ослепленный и четвертуемый любовью, я вспоминал, с какой ненавистью подчас я глядел на ее длинные ногти. Сколько вечерних мгновений было омрачено по их вине, сколько маленьких радостей угроблено этими вполне элегантными снаружи и потрескавшимися, заклеенными изнутри. Ногти были важной деталью идеала Модены (пусть пока еще не достигнутого) – экзотической вамп, имевшей так мало общего с ее alter ego – девчонкой, которая мгновенно выходила из себя, проигрывая мне на теннисном корте, невезучей Альфой с минимальными шансами на успех. Нашей Альфочке приходилось натягивать перчатки, заботясь о своих коготках: она обматывала кончики пальцев клейкой лентой, подсовывала под ногти ватные подушечки, но никакие ухищрения не помогали, и она проигрывала из-за этого в среднем два гейма в каждом сете, а ногти все равно ломались. Она плакала над ними куда горше, чем, как я подозреваю, стала бы оплакивать меня, рыдала безутешно, жалея потраченные на них часы и сомневаясь в пригодности этих длинных, как у китайских мандаринов, ногтей, зато как ловко она орудовала ими вечером в ресторане при свете свечи, как изящно смотрелся тонкий мундштук с дымящейся сигаретой в ее руке, и в эти минуты я понимал, что составные ее души разнятся, как орхидея и сорняк.

В тот вечер, когда Модена вернулась домой, я ни словом не обмолвился о том, что узнал. Казалось, я способен убить ее, но только казалось. Значило ли это, что любовь поглотила меня целиком? А Модена даже и не попыталась объяснить, почему после четырех суток утомительных перелетов ей не только не дали выходного, но и более того: в отличие от прежнего, щадящего, расписания уже на следующее утро поставили на рейс Майами – Вашингтон и в тот же день обратно, а затем еще два дня в том же духе – неслыханное сальто-мортале: семь рабочих смен подряд! Она наверняка понимала, что я не так глуп и догадываюсь, что она была в своего рода отпуске, но я выяснил подробности лишь спустя неделю, когда очередная запись телефонного разговора СИНЕЙ БОРОДЫ с АКУСТИКОЙ была доставлена мне из УПЫРЯ все тем же бабуином. Модена провела эти четыре дня в Чикаго с Сэмом Джанканой. Редактируя расшифровку, я обнаружил, что любопытство Вилли под стать моему. Переспала ли Модена с Джанканой?

Нет, уверяла Модена, чего не было, того не было. Просто Сэм начал ей нравиться.

– Честно, Вилли, он такой, как все смертные.

– Тебе что – его жалко?

– Нет. Для этого он слишком силен. Но есть в его жизни какая-то печаль.

– Например?

– Перестань устраивать мне перекрестный допрос.

Тут они начали повторяться. Я убрал из разговора все второстепенное и отослал Проститутке портрет Джанканы.

«Вилли. Он пригласил тебя домой?

Модена. Безусловно.

Вилли. Королевский дворец?

Модена. Нет, но снаружи весьма элегантно, похоже на замок. Даже на крепость. Красиво обточенный камень. И довольно далеко от города, в Оук-Парке.

Вилли. На север от Чикаго?

Модена. Да. Оук-Парк. Сэм удивился, когда я сказала: „Это тот городок, где вырос Эрнест Хемингуэй“. „Это еще кто такой? – спросил он. – Один из твоих ухажеров?“, а я говорю: „Вы что, не знаете?“ А он мне: „Ты думаешь, я совсем тупой, да? Газетки небось тоже почитываем. Встречал это имя. Мы с Хемингуэем два самых знаменитых человека в Оук-Парке“. И – ха-ха-ха! Он всегда громче всех смеется над собственными шутками. Думаю, слишком долго жил один, сам с собой.

Вилли. Ну а дом? Расскажи про дом.

Модена. Неужели не можешь подождать? Внутри – ничего особенного. Маленькие комнаты, массивная итальянская мебель. Внизу, в подвале, комната без окон – его кабинет. Длинный стол – для заседаний, наверное. Но там же у него такая вроде бы витрина, ну, как в музее, с потрясающими стеклянными штучками. Занимается коллекционированием. Становится совсем другим человеком, когда протягивает руку и достает с полки какую-то вещицу. Его пальцы так бережно ее берут. Вилли, если вдруг когда-нибудь я решу лечь с ним в постель, меня вдохновит именно это.

Вилли. Так все-таки – вдохновит или вдохновило?

Модена. Прекрати.

Вилли. Что – не можешь сказать?

Модена. Просто нечего сказать.

Вилли. А что вы по вечерам делали?

Модена. Он обожает бары, где фонó. И чем больше накурено, тем лучше. Заказывает что-нибудь и подпевает пианисту. Только всегда меняет слова. Ну, ты знаешь, как там: „Бери меня, люби меня…“, а он: „Ну-ка свет потуши и спи – не шебурши…“ Бедняга пианист! Голос Сэма – как охрипший гудок. Но мне – не поверишь – было весело.

Вилли. А было так, что он не валял дурака?

Модена. Да. Рассказывал о смерти матери. У меня сердце чуть не разорвалось. Знаешь, она спасла Сэму жизнь. Когда ему было лет пять, они, итальянцы, жили в чикагской трущобе, и как-то раз, когда он играл на обочине, она вдруг услышала, как в их проулок на огромной скорости с визгом заворачивает машина. Она едва успела оттолкнуть его на тротуар, а сама угодила под колеса. Насмерть. Мне было так его жалко. Потом он рассказал мне о своей жене. Она была такая хрупкая. У нее было от рождения очень слабое сердце, но ее семейство, тоже из итальянских эмигрантов, было на один или два ранга выше семьи Сэма, поэтому они смотрели на него свысока. К тому же в довершение всего он угодил в тюрьму за угон автомашины. А когда вышел, они с женой были так бедны, что жили в квартире без горячей воды, а по вечерам сидели у печки, держа на коленях двух дочурок и потчуя их вместо конфет апельсиновыми корками. У одной из дочурок сердчишко тоже никуда не годилось. Одним словом, горя он хлебнул. Да, еще до знакомства с Сэмом у его будущей жены был жених, но он безвременно скончался. Так что она все время его оплакивала. Короче, прошло немало времени, прежде чем Сэм наконец почувствовал себя хозяином в семье.

Вилли. Да, хитер, ничего не скажешь.

Модена. Почему ты так?

Вилли. Да он же тебе намекает – дает понять, что с мыслью о Джеке Кеннеди уже смирился.

Модена. Он зовет меня Мисс Классная.

Вилли. Я вот думаю, не боится ли он быть рядом с тобой. Из-за Синатры. Что, если он не выдерживает сравнения? А ты еще Фрэнку стукнешь?

Модена. Ты ошибаешься, Вилли. Во-первых, Сэм знает, что я ничего Фрэнку не скажу. Во-вторых, тот Сэм, которого я знаю, был бы совершенно другим любовником. Куда более серьезным. Намного более ко мне привязанным.

Вилли. Извини, но с твоих слов Сэм выглядит мрачновато.

Модена. Это совсем не так. Он может рассмешить до колик. Он рассказал мне историю про Бобби Кеннеди, ну, как Бобби пару лет назад собирался вызвать Сэма в комиссию Макклеллана. Помнишь, была такая комиссия?

Вилли. Да, они занимались преступностью…

Модена. Ну так вот Сэм нарочно прикинулся дешевкой, нарядился соответственно под гангстеришку из кино, ну, ты знаешь: черный костюм, черная рубашка, серебряный галстук – и первым делом, войдя в кабинет Кеннеди, присел на корточки, пощупал ковер на полу и сказал: „О, да тут можно в кости сыграть“. Тут в кабинет вошел адвокат, Сэм схватил его, стал шлепать по спине, по бокам, крича: „Не подходите к мистеру Кеннеди! Если вдруг Бобби убьют, обвинят меня“.

Вилли. Да, веселая история!

Модена. Вот именно. Мне она помогла выбраться из мрачного настроения.

Вилли. Извини за любопытство, но что у вас произошло с Томом?

Модена. Ничего. Я не хочу говорить сейчас о Томе.

Вилли. А ты ему про Сэма расскажешь?

Модена. Разумеется, нет.

Вилли. Ты уверена? Ты же сама говорила – чем больше Том ревнует, тем лучше он в постели.

Модена. Эта тема на данном этапе исчерпана».

На следующий день по общему коду пришло приглашение от ГЛАУКОМЫ в будку безопасного телефона.

– Ох уж эти девки, Гарри, – начал Проститутка, – куда их только не заносит, но нам от них польза. Теперь мы точно знаем, что мистер Джанкана – насквозь лживая скотина. Я тут навел кое-какие справки. Жизнь ему никакая мать не спасала. Вот мачеха и в самом деле попала под машину, но спасала она его сводного братишку Чарлза. К этому времени настоящая мать Джанканы давно умерла, но не столь героически. Инфекция матки.

– Да, он враль. – Задушевность Сэмова вранья сразу показалась мне липой. Чудовище, которому ничего не стоит отвинтить любую башку, и сказочки про героическую маму.

– Более того, – продолжал Хью, – всей этой клоунады в кабинете Бобби Кеннеди тоже не было. Мой помощник справился у бывшего сотрудника аппарата Макклеллана и выяснил, что на арене тогда был не Джанкана, а некий господин по имени Джо Галло. Сэм просто присвоил себе чужую историю.

– Вор – он и есть вор.

– Ладно, а что это за Том, которого упоминает наша маленькая мисс Синяя Борода? Не Том ли с Гарри слились под фамилией Филд?

– Да, сэр. Таким образом я давал вам понять.

– Ты хочешь сказать, что русалка уже на крючке?

– Это произошло совсем недавно.

– А почему до сих пор нет никакого материала?

– Потому что наша дама сама пока не распелась, сэр, а я не хочу, чтобы у нее возникли подозрения.

– Давай-ка к делу, парень. Возможно, Джанкана использует ее в качестве курьера и через нее выходит на Кеннеди. Будь умницей, Том, и попытайся выяснить, носит ли девочка почту.

– Попытаюсь, сэр.

– Этого мне мало.

– Я попытаюсь, – повторил я, – но для этого нужны время и удача.

– И жеребчик, а не кляча, – добавил он и повесил трубку.

23

Что мне было ему еще сказать? Что Модена ни с кем до меня не испытывала оргазма? В этом она призналась мне, и я ей поверил. Да и как я мог не поверить! Она так исступленно кончала! Не знаю, что она унаследовала от отца-алкоголика, а что – от озабоченной успехом в обществе мамаши, но теперь мне стало ясно, отчего женщины вселяли в меня если не страх, то трепет. В то время как некоторые из них – Салли Порринджер приходит на память первой – больше всего напоминали кувалду, крушащую стену, Модена кончала кончиками пальцев на руках и ногах, бедрами и, конечно, сердцем, и я готов был поклясться, что земля и океан сливались в такие мгновения в одно в моей прекрасной, спортивной, хоть и измученной заботой о длинных ногтях девочке. Я чувствовал, как ее тело проходит сквозь меня, и реальность этого ощущения поражала. Короче, я без особого труда примирился с ее враньем. Но когда я совсем отчаялся добиться от нее признания – уговором ли, добром, хитростью или злом, – она сама решила вдруг изобразить признание. Это было первое из многих последующих, и оно напомнило мне нашу первую встречу.

– Ты помнишь Уолтера? – однажды спросила она.

– Да.

– Мне почему-то захотелось рассказать тебе о нем.

С языка готово было сорваться: «Я бы предпочел услышать про Джека», но я вовремя осекся и только кивнул. Мы лежали в постели, да так уютно, что о кошмарах мелкого масштаба можно было говорить без опаски – они были по ту сторону окна.

– Ты с ним что – видишься опять?

Я уже приготовился насладиться отрицательным ответом, но вместо этого она сказала:

– Да, иногда.

– Теперь?

Она кивнула. Просто кивнула молча. Наверное, боялась расхохотаться, увидев выражение моего лица.

– За это время – после встречи с Джеком в Лос-Анджелесе, на съезде, – наконец проговорила она, – я снова виделась с Уолтером.

– Но почему? – воскликнул я. Затем, чуть помешкав, добавил: – Тебе что – меня мало?

– Нет, – сказала она, – только ведь в моей жизни всегда должно быть двое мужчин. – Ей, видимо, нравилась эта формула, универсальное средство от любых душевных невзгод.

– То есть ты хочешь сказать, что встречалась с Уолтером все это время, пока мы встречались с тобой?

– Да нет, всего пару раз. Просто… чтобы почувствовать, что в моей жизни есть кто-то еще. Так я получаю больше удовольствия от встреч с тобой.

– Не знаю, по силам ли мне это вынести, – сказал я.

– Джека я сама не хотела видеть. Он сделал одну вещь, которая мне не понравилась. Тебе было бы приятнее, если бы я не с Уолтером встречалась, а с ним?

– Да, – произнес я и в это мгновение понял, почему ревность бывает так извращенно желанна: она обогащает сообразительность. – Да, – повторил я, – я бы предпочел, чтобы ты виделась с Джеком.

– Ты врешь, – сказала Модена.

– Нет, – возразил я. – В этом случае – хоть соперник достойный.

– Что ж, возможно, мы сумеем кое-что поправить. Ты предлагаешь мне начать с ним опять?

– Ты не сможешь. Не знаю, что стало причиной вашего разрыва, но твоя гордость задета. Вот это я вижу.

– Сама я определенно к нему не полезу, – размышляла вслух Модена, – пока меня не позовут. Вот если подвернется какой-то повод со стороны…

– В подобного рода делах не бывает поводов со стороны, – сказал я.

– А вот и бывает. Допустим, хороший знакомый попросит тебя об одолжении. Ты выполнишь его просьбу?

– Это слишком абстрактно.

– Предположим, этот знакомый просит тебя что-то передать тому, с кем ты больше не контачишь.

– Адресат все равно решит, что ты ищешь повода для встречи.

– Да, это верно, – согласилась Модена, – но только в том случае, если между обоими все не было заранее оговорено. – Она сладко зевнула. – Может, займемся любовью?

На этот вечер ее откровения были исчерпаны.

Утром следующего дня я направил через СПЕЦШУНТ в УПЫРЬ лаконичное донесение:

РАПУНЦЕЛ и ЙОТА поддерживают связь через СИНЮЮ БОРОДУ. Попытаюсь выяснить содержание. Предвижу неизбежные трудности.

ФИЛД.

Ответ Проститутки:

Если это займет недели, что ж – ведь ты уже приучил меня ходить в обносках.

ГЛОКЕНШПИЛЬ.

24

В воскресенье 25 сентября отец прилетел из Вашингтона в Майами первым утренним рейсом, и я в предвкушении интересных событий отправился вместе с ним в «Фонтенбло» на встречу с Робертом Мэю. Я говорю «в предвкушении», ибо Мэю давно слыл в ЦРУ легендой. Учитывая обособленность наших многочисленных подразделений, подобная репутация в масштабах Фирмы была отнюдь не рядовым достижением. Бывший агент ФБР, а ныне владелец частного сыскного бюро, чьим, так сказать, коммодор-клиентом был миллиардер Ховард Хьюз, Мэю имел в своем активе не одну и не две профессиональные удачи. Я был немало наслышан о грандиозной операции, которую он помог провернуть Ричарду Никсону в 1954 году в интересах американского нефтяного консорциума, которому понадобились многомиллионные средства для заключения колоссальной сделки в ущерб империи Аристотеля Онассиса.

Вероятно, Мэю был еще более известен в нашей среде благодаря порнографическому фильму, который он, по утверждению многих, снял на черно-белой пленке с двумя помощниками – супружеской парой, изображавшей маршала Тито и его пышногрудую блондинку-любовницу. Качество было преотвратительное – крупное зерно, какие-то вспышки и блики, – понятное дело: ведь съемка велась в чудовищных условиях, но несколько кадров все-таки удались. Когда эти картинки были запущены в тщательно подобранные европейские сферы с целью дискредитации югославского руководителя, никто так и не смог с уверенностью определить, был ли герой этой похабщины действительно Иосипом Броз Тито. На вид Роберт Мэю выглядел самым элегантным частным детективом в стране. Костюм-тройка в тонкую полоску, безупречный виндзорский узел широкого галстука – словом, его запросто можно было принять за респектабельного банкира с весьма дорогой любовницей.

– Я скоро отлучусь – пойду на переговоры с нашими новыми друзьями, – сказал Мэю, – а они мне сообщили, что сегодня, кроме Сэма и Джонни, там будет Сантос Траффиканте.

– О Господи! – воскликнул Кэл. – Траффиканте из Тампы?

– Сэм его притащил. Говорит, без него ничего у нас не выйдет. Из всех троих у Сантоса на Кубе самые обширные возможности.

Отец кивнул.

– А каковы шансы зафиксировать ваши разговоры? – спросил он Мэю.

– Мистер Галифакс, две-три недели назад это было еще возможно. Но теперь, после целой серии контактов, я уже стал для них «своим парнем». Вы можете не сомневаться в моей благонадежности – тут все на месте, но с чисто практической точки зрения… Просто ничего не выйдет. Джанкана и Розелли дьявольски проницательны. Они как бы невзначай дотрагиваются до тебя, по спинке погладят, – короче, не успел ты ему руку протянуть, а уже обыскан.

– А если в «дипломате», – настаивал Кэл, – слишком будет явно?

– Увидев в руках чемоданчик, они мгновенно замыкаются. Я должен предстать перед ними чистым. Да все нормально. Вы ведь знаете – у меня память натренирована. Все важное будет как записано.

Возможно, Мэю и не врал. Спустя два часа он вернулся в отцовский номер и заявил, что Джанкана «раскочегарился».

– «Роберт, – сказал он мне, – в свое время у меня была парочка запасных имен. В том числе Кассро – Сэм Кассро. Я уже был Кассро, понятия не имея ни о каком Кастро».

Розелли присвистнул и говорит: «Тебе, видно, на роду написано это сделать».

Джанкана отвечает: «Я вот то же самое думаю. Судьба это. – И, повернувшись ко мне, добавляет: – Роберт, я ненавижу Кастро. Ненавижу этого сифилитика, этого кровопийцу, ублюдка. Я готов это сделать, Роберт».

«Хорошо», – говорю.

– «Да, готов, но есть одно чисто практическое соображение…» Тут Сэм помедлил, – говорит Мэю, – а потом лукаво так посмотрел на меня и сказал: «Может, оно и не понадобится. Я слышал оттуда, изнутри: у Бороды сифилис. Похоже, он не протянет и полгода».

– Тут вмешался Траффиканте, – продолжал Мэю. – Он впервые с начала разговора подал голос, но должен заметить, что даже Джанкана прислушивается к нему. «Кастро, – сказал Траффиканте, – видит на триста шестьдесят градусов вокруг себя. При всем уважении к Сэму, я не думаю, чтобы Фидель Кастро был так уж изъеден сифилисом – по всему видно, что мозги у него на сегодняшний день работают неплохо».

Джанкана не был готов парировать это замечание. И предпочел сменить тему. Он вытащил воскресный номер «Пэрейд» со своей фотографией из полицейского архива и начал возмущаться: «Вы только полюбуйтесь, какого урода они из меня делают!» Розелли, разумеется, тут же подхватил: «Натуральный заговор!» Джанкана хохотнул, потом встал и ткнул Розелли пальцем в грудь: «Если хочешь знать, у них там, в этих поганых журнальчиках, есть для этого дела хмырь такой, слизняк – он у них в сортире обитает. Когда им надо, они раскладывают на полу пятьдесят моих самых отвратительных фотографий, выпускают этого гада, и он там по ним ползает, а когда находит самую гнусную, ссыт на нее. Тогда приползает вся остальная газетная погань, лизнет, нюхнет и радуется – ура, вот оно, наше сокровище! Шлеп – и напечатали. Непременно самую мерзкую».

– Да, память у вас потрясающая, – сказал отец.

– Около того, – поскромничал Мэю. – Мне эта сторона беседы понравилась. Они ребята с юмором. Траффиканте, к примеру, продолжил тему: «Представляешь, Сэм, как приятно бывают удивлены читатели, встретив такого красавчика в жизни».

– Все это, конечно, забавно, – произнес Кэл, – а что было существенного?

– Очень мало. Эта публика подбирается к предложенному втихомолку. Они не распространяются о том, что делают.

– У нас дата намечена – конец октября. Самое позднее – первые числа ноября.

– Понятно. Известная вам посылочка им передана. Они заверили меня, что за ними дело не станет. Однако подробности своего плана раскрыть наотрез отказываются. Упоминалось там о некой молодой особе, приятельнице Фрэнка Фьорини, торговца контрабандным оружием и в кубинской диаспоре фигуры довольно заметной. Похоже, год назад у нее был с Кастро скоротечный роман, и вот теперь этот самый Фьорини пытается уговорить ее слетать в Гавану, забраться к Кастро в постель и между делом сыпануть ему порошочку в стакан. В качестве запасного варианта – ресторан, где Кастро часто бывает; там метрдотель – сочувствующий нам человек. Но ничего достаточно конкретного я не зафиксировал. У нас нет тут иного выхода, кроме как полагаться на людей, которые могут быть надежными или ненадежными – это уж как им заблагорассудится. Врать не буду – операция не кажется мне добротной.

– А когда я смогу взглянуть на твоих приятелей сам? – спросил Кэл.

Договорились, что он заглянет в «Бум-Бум» завтра около полуночи. К этому времени первые дебаты между Ричардом Никсоном и Джоном Фицджералдом Кеннеди должны уже закончиться, и Мэю собирался поужинать с Джанканой.

– Отлично, – сказал Кэл, – у меня завтра днем в Майами так и так куча дел.

Что это за дела, мне, однако, он не сказал.

В ночь с понедельника на вторник, ближе к утру, когда мы с Моденой спали на нашей новой широченной кровати, раздался звонок. Это был отец.

– Меня беспокоит уровень гигиены в «Фонтенбло», – сказал он, – потому что я звоню тебе из своего номера.

– Если ты не захватил свой «клопомор», считай, что уровень инфекции близок к эпидемии.

– О, мы справимся, – сказал Кэл, но я почувствовал, как он пьян. – Все равно проще, чем вставать и топать к автомату.

– Может, позавтракаем где-нибудь вместе?

– Наступит рассвет, а меня уже нет, старина. – Он хрипло кашлянул. – Жди весточку с почтой.

И вот она, эта весточка. Содрав клейкую ленту, я прочитал:

Сын,

я был представлен Его Милости как приятель Боба Мэю, тоже спортсмен.

«Ага, спортсмен, значит, – буркнул Дж., – ну и что же у тебя, спортсмен, на уме?»

«Большая игра», – говорю.

«Так как Хемингуэй, да?»

«Вроде».

(Должен тебе сказать, от наших с ним адреналиновых залпов в воздухе, казалось, искрило и пахло паленым.)

«Мистер Галифакс – старый друг Эрнеста Хемингуэя», – подсказал Боб.

Джанкана, замечу, этот пас подхватил.

«Я, пожалуй, был бы не прочь повидаться с твоим дружком Хемингуэем, – произнес он. – У нас с ним кое-что общее имеется. Я знаю городок, где он вырос, твой Эрнест».

«Ну да, – говорю я, – Оук-Парк».

Он выбросил руку вперед, будто сигналя – «доверяю».

«Оук-Парк, – повторил он, – верно».

Я поинтересовался его мнением о дебатах.

«Богач против парня, который присосался к богачам, – ответил Сэм. – Вот и выбирайте, мистер Галифакс».

«Мистер Голд – за Джека Кеннеди», – пояснил Боб.

«Ну да, по очкам так, я счет веду, – сказал Джанкана. – Голодный конь быстрее сдохнет».

Распростившись, я еще какое-то время поторчал на другом конце отеля, в баре «Пуделек» – занесет же нелегкая напиться в местечке с таким идиотским названием! – надо полагать, дамский туалет у них называется «Ручеек». Под конец Мэю заглянул в бар выпить последнюю рюмочку на ночь и рассказал, что Джанкана просто прийти в себя не может от сегодняшнего четырехчасового выступления Кастро в ООН – надо же, в один день с президентскими дебатами! Потом Джанкана сказал Мэю – я цитирую то, как запомнил Боб: «Ну как можно укокошить человека, который способен трепаться четыре часа подряд? Сунь ему пушку в зад и жми на спуск – он и пернуть не успеет».

Сын, я ржал как чумовой. Помнишь, я еще тебе звонил. Целых пять минут мне казалось крайне важным поделиться с тобой этим несравненным образчиком гангстерской изобретательности. Как я был тогда пьян, о Боже, как пьян! Долго такого кости не выдержат.

Трудно объяснить, но чем-то этот Джанкана мне даже понравился. Он сумел убедить меня (на каком-то элементарном, подсознательном уровне, разумеется), что знает свое дело не хуже, чем я свое. Будем надеяться, что я не ошибся. Жаль только, осторожность не позволила мне подобраться к нему чуть ближе.

Твой Кэл.

Постскриптум.

Как ты уже, вероятно, понял, в этом деле я – начальник с более чем скромными руководящими функциями. Не поверишь, сколько раз в сутки я мысленно пою осанну Трэйси Барнсу и Дику Бисселу за то, что они взвалили на себя все административное бремя. Но и в этой ситуации мне каждое утро приходится тратить час на чтение входящих и еще полчаса – исходящих телеграмм, да, каждое божье трудовое утро, а по понедельникам – вдвойне. Поэтому, наверное, я и пишу письма, предпочитая делать это поздно ночью, когда все мои демоны и призраки оживают и вступают со мною в спор. Это я говорю на тот случай, если у тебя есть подобные трудности. Хорошее письмецо организует работу мозга. Короче, если появится настроение, отпиши мне конспективно, раз уж, учитывая наши неотложные заботы и твою нынешнюю загрузку в «Зените» в связи с отъездом Ховарда Ханта в Мексику, мы не смогли встретиться в минувший уик-энд. Еще мне хотелось бы поподробнее знать, чем там занимается Ховард. В Эпицентре есть мнение, что Хант слишком тщеславен и никогда не докладывает о негативе, пока его не принудят.

Так что время от времени не пренебрегай почтой. Адресуй ее: СТРОГО КОНФИДЕНЦИАЛЬНО, ГАЛИФАКСУ. И уж, конечно, заклей подходящей лентой.

Отец.

Я не стал задумываться над тем, кто из моих работодателей заслуживает большей лояльности. Достаточно того, что отец хотел получать от меня информацию.

25

28 сентября 1960 года

ЧАРЛЗ – ГАЛИФАКСУ

С тех пор как Хант покинул Майами 15 августа, он предпринимает титанические усилия посадить фронт в Мехико-Сити, но сталкивается с трудностями. То, что он сообщает мне письменно или по телефону, для тебя скорее всего не новость. Но я напишу то, что знаю, в надежде, что ты почерпнешь какие-то новые факты.

Камнем преткновения оказался Уин Скотт. Я знаю, что мистер Скотт – один из наиболее уважаемых наших резидентов, но, по всей видимости, Ховарду был заранее уготован в Мехико-Сити фальстарт, ибо он привез туда операцию, не находящуюся непосредственно под юрисдикцией Скотта. Вдобавок мексиканское правительство – тут я снова воспроизвожу оценку Ховарда – слишком высокого мнения о возможностях Кастро разжечь революционные настроения среди населения, поэтому власти отнюдь не в восторге от появления там организаций кубинских эмигрантов. Ховард потратил не один рабочий день, помогая лидерам фронта преодолеть мексиканские пограничные и таможенные кордоны. Более того, местные власти не оставляют в покое редакцию еженедельника «Мамби», который издает фронт. Редакцию вконец издергали придирками по поводу несоответствия требованиям пожарной безопасности, законам о найме рабочей силы, штрафами за невывоз мусора – словом, обычная в таких случаях бодяга.

Кроме всего прочего, Ховард – большой любитель получать льготы, по его собственному определению, «совершенно непомерные деньги» за скромный меблированный домик на Чапультепекских холмах. Легенда, которой он то и дело потчует своих прежних приятелей, гласит, что он ушел из Госдепартамента из-за несогласия с пролевацким уклоном нашей политики в Латинской Америке и сейчас увлеченно трудится над романом. В процессе восстановления прежних контактов и давно утраченных связей ему удалось, через одного американского бизнесмена, имевшего и раньше какие-то дела с управлением, снять для нас парочку конспиративных квартир, где Ховард может встречаться с «фронтовиками». Где обитает сам дон Эдуарде, кубинцам знать категорически заказано.