Текст книги "Полковник Гуров. Компиляция (сборник) (СИ)"

Автор книги: Николай Леонов

Стук в ветровое окно вывел Крячко из задумчивости. Перед машиной стоял полицейский и знаками показывал Станиславу, чтобы он опустил стекло.

– Вы уже пятнадцать минут сидите в машине, припаркованной на служебной стоянке УМВД, – официальным тоном, не терпящим возражений, заявил лейтенант. – Вам требуется какая-то помощь? Если нет, то прошу освободить место для служебного транспорта.

– День добрый. – Крячко открыл дверцу машины и протянул полицейскому удостоверение.

Тот внимательно изучил документ и, вернув его и представившись дежурным по Управлению, опять поинтересовался:

– Нужна помощь?

– Я приехал по делу, но жду важного звонка. Как только дождусь и переговорю, пойду искать вашего начальника. Он, кстати, на месте?

– Да, на месте. Вот его машина. – Лейтенант указал на авто, стоящее рядом с машиной Крячко. – Мне надо идти на пост. А вы, перед тем как пройти к полковнику Туманову, запишитесь у меня.

Крячко не успел ничего ответить – его сотовый заиграл бравурную мелодию. Полицейский, бросив равнодушно-мимолетный взгляд на стоянку, неспешно удалился.

– Слушаю, – поднес телефон к уху Станислав. Выслушав ответ Викентия, он чертыхнулся и проговорил с сарказмом: – Ох уж мне эти старые девы! А что она сказала насчет живописи в подарок? – поинтересовался он. – Ага. Вот так, значит. Гордая дама оказалась. Хорошо, понял. Как у вас движется процесс создания портрета подозреваемого? Ну, хорошо. Как закончите, можете где-нибудь меня подождать и перекусить, а я постараюсь через полчаса заехать за вами.

Станислав секунду колебался, не перезвонить ли ему Гурову и доложить тому о результатах дополнительного опроса Лободы, но потом решил, что доклад может подождать, и направился к Управлению.

* * *

Уже через пятнадцать минут после звонка Викентия Станиславу Анастасия Терентьевна заявила, что она набросала портрет подозреваемого по описанию потерпевшей и они могут двигаться дальше.

– Быстро вы работаете, – восхитился журналист, рассматривая профессионально выполненный карандашом портрет молодого мужчины.

– Это у меня двадцатипятилетний опыт еще до конца не выветрился, – добродушно откликнулась художница. – Теперь, наверное, никогда и не выветрится уже. Это как езда на велосипеде – если один раз научился держать равновесие и катиться самостоятельно, то этот навык останется навсегда.

– Наверное, вы правы, – откликнулся Викентий и предложил: – Пойдемте поедим, я вас приглашаю и угощаю. Сегодня еще не обедал, а из кафе напротив такие ароматы разносятся по всей округе, что у меня слюни потекли.

Художница не отказалась, но твердо заявила, что за себя будет платить сама. Уже через двадцать минут Викентий был сыт не только заказанным ростбифом и картошкой, но и болтовней Анастасии Терентьевны. Крячко ему не звонил, хотя прошло уже больше получаса, а сам Викентий не решался ему набирать. Он понимал: не звонит – значит, занят.

Соловьеву было не привыкать к женской говорливости, и он давно научился слушать собеседниц только одной частью мозга, а другой в это время обдумывать текущие дела, выстраивать концепцию будущей статьи или размышлять о превратностях жизни. Вот и сейчас Викентий, слушая вполуха какую-то очередную историю из жизни художницы и кивая ей периодически, размышлял о том, что ответила ему Лобода, когда он спросил ее о татуировках и портрете.

– Ах, что значит – какие особые приметы на теле? – Щеки Инги Евгеньевны пошли красными пятнами. – У нас не было никакого интима, – тут же призналась она. – Я сразу поставила такие условия, что постель будет только после свадьбы. Правда, он… э-э-э… Михаил… он и не настаивал. Поэтому сказать, были ли у него какие-то особые приметы на теле, я вам не могу.

– А татуировку на шее вы не заметили? – решил уточнить Викентий. – Шею ведь он не закрывал? Или все-таки закрывал?

– Нет, шею он не закрывал, – поджала тонкие губы Инга Евгеньевна. – Но на ней и не было никаких наколок или рисунков. Родинка на виске – была, а рисунков на шее – не было.

– Ну хорошо, – сдался Викентий. – Тогда еще такой вопрос. Михаил вам никаких рисунков или другой живописи не дарил? Например, портрет.

– Откуда вы узнали? – Глаза женщины округлились от удивления. – Этот подлец словно в издевку прислал бандероль на адрес моей сестры, у которой я поселилась после того, как по его милости лишилась жилья. И да, в этой бандероли был небольшой портрет размером с фотографию, вставленный в рамку.

– Ага, – оживился Викентий. – И на нем изображены были вы? Это точно не фотопортрет? Он был нарисован?

– Да, мой портрет, но написанный по фотографии. Михаил фотографировал меня как-то раз на свой телефон, когда мы прогуливались в парке. И вот с этой самой фотографии я и была срисована. Но… но с некоторыми изменениями. – Ингу Евгеньевну даже передернуло от негодования, когда она вспомнила о том, как она была нарисована.

– Какими изменениями? – насторожился Викентий. Ему вдруг представилось, что на портрете женщина была обнаженной.

– Нет, это не то, что вы бы могли подумать, – словно угадав его мысли, заявила Лобода, и ее лицо опять пошло красными пятнами. – На портрете я была изображена в свадебном белом платье. Это какое-то издевательство надо мной и над моими чувствами! Я сожгла этот портрет. Вот как я с ним поступила. Но откуда вы о нем узнали? Неужели Тамара все разболтала?

– Тамара – это ваша сестра? – уточнил Викентий и сразу заявил: – Нет, я с ней даже не знаком. Меня попросил уточнить о портрете полковник из уголовного розыска, с которым вы сегодня беседовали.

– Ах вот как. – Губы Инги Евгеньевны снова вытянулись в тонкую ниточку. – Что ж, тогда я бы очень попросила вас, чтобы эта история с портретом оставалась конфиденциальной. По крайней мере, в отношении меня. Я бы не хотела…

Лобода закусила губу и многозначительно посмотрела на Викентия.

– Можете быть спокойны, Инга Евгеньевна. Все останется в тайне. По крайней мере, я никому об этом не расскажу.

– Я вам доверяю, – немного успокоившись, улыбнулась ему в ответ Инга Евгеньевна.

Теперь недавний разговор снова всплыл в памяти у Соловьева. Он быстро сообразил, что портреты, которые дарил потерпевшим предполагаемый преступник, не просто красивый жест с его стороны, а некий знак. Это было похоже на то, как самцы животных метят свои территории, предъявляют права и на ареал обитания, и на всех самок, которые находятся в этом ареале.

«Этот мачо таким образом показывал, что женщины были обмануты именно им, а не кем-то еще, – думал Викентий, слушая щебет Анастасии Терентьевны. – Он хотел показать то ли самому себе, то ли еще кому-то, что он не просто так обворовывает наивных дамочек, но как бы учит их уму-разуму. Отбивает у них охоту заводить быстротечные романы, влюбляться безоглядно, не включая при этом голову. Свадебное платье на портрете, подаренном Лободе словно в издевку, говорит ей: куда ты лезешь, в какие невесты? Ты на себя посмотри, старая перечница!»

Неожиданно Викентию пришла в голову еще одна мысль. Он подумал, что надо бы ему задать вопрос о портрете всем тем женщинам, которые писали ему отклики и рассказывали истории с обманом и разводом на деньги. Мысль становилась все более навязчивой, и в конце концов он совсем отключился от болтовни художницы, обдумывая то, что пришло ему в голову.

– Вики, вы совсем меня не слушаете. – Пухлая ладонь Анастасии Терентьевны легла на руку Викентия. – О чем вы задумались, мой друг?

– Ох, простите меня, я и вправду задумался. – Журналист улыбнулся виноватой улыбкой. – Анастасия Терентьевна, что вы думаете об этой истории с портретом, которую поведала нам Инга Евгеньевна? Оказывается, такой прощальный подарок был сделан не ей одной. По крайней мере еще одна женщина получила от сбежавшего жениха такой же портрет.

– Вы имеете в виду, что та женщина тоже была написана в свадебном платье? – уточнила художница.

– В свадебном платье? – Викентий задумался. – Я, если честно, не знаю. Станислав Васильевич мне не рассказывал таких подробностей, – наконец ответил он. – А что, это имеет какое-то значение, в чем была нарисована женщина на портрете?

– Точно сказать не могу, что именно имел в виду даритель этих портретов, но есть некоторые народные поверья относительно того, что означает увидеть себя в свадебном платье, – с самым серьезным видом ответила художница. – Кстати, такие приметы, особенно у толкователей снов, часто означают, что человека ждут в жизни неожиданные перемены. Но насколько я знаю, в каждой стране или даже в каждом народе такие перемены весьма разнообразны. По версии славян, видеть себя в свадебном платье значит удачно выйти замуж за богатого и знатного человека. Американцы в этом случае предсказывают покупку недвижимости, а у французов видеть себя в свадебном платье значит вскоре родить девочку. Так что определить, что именно имел в виду даритель, очень сложно.

Викентий на минуту задумался, а потом сказал:

– В случае с Лободой получается толкование американцев, но только с точностью до наоборот. Она не приобрела, а потеряла недвижимость. Выходит, что портрет был послан ей как бы в издевку или в назидание. Мол, не связалась бы ты с первым встречным и не доверилась бы ему, так и осталась бы при квартире.

– Ну это только наше с вами предположение, – снисходительно похлопала его по руке Анастасия Терентьевна. – Возможно, что портрет в свадебном платье – только фантазия автора и вообще единичный случай. Просто этот подлый человек решил посмеяться над бедной Ингой Евгеньевной, которая и замужем-то никогда не была.

– Может, и так, – согласился Викентий.

– Ах, так вот вы где, – позади них послышался бодрый голос Крячко. – Уже поели? Тогда я, с вашего позволения, тоже что-нибудь перекушу, и тронемся в путь – в Ярославль. Викентий, звоните нашей следующей потерпевшей и договаривайтесь с ней… – Станислав посмотрел на часы, – на семь часов вечера. Раньше у нас никак не получится.

Заказав еду у подошедшего к ним официанта, Крячко спросил у Викентия, умеет ли он водить машину.

– Да, у меня есть права, и машина тоже есть. Но мой «Форд» уж очень старенький, и я просто не рискнул на нем ехать в Москву. Я на своем раритете только по городу и передвигаюсь, – смущенно признался Соловьев.

Станислава заинтересовала информация о «Форде», и разговор мужчин временно ушел от главной темы дня – расследования афер – к теме старых автомобилей.

Шеина Галина Алексеевна стала вдовой год назад, когда ей только-только исполнилось сорок девять лет. Ее муж умер от рака горла, а до этого долго болел и лечился. Галина Алексеевна потратила на его лечение практически весь накопленный супругами за время совместного проживания небольшой капитал плюс деньги в кредит, взятые ею в банке. Единственный сын Шеиных матери не мог помочь ни деньгами, ни физически, так как являлся инвалидом с детства и сам нуждался в помощи. Вдове после смерти мужа пришлось долго отходить от стресса и буквально вытаскивать себя и сына из кредитной кабалы. Но женщина в конце концов выкарабкалась, и быт ее понемногу налаживался, когда на горизонте замаячила надежда не просто существовать в четырех стенах и провести остаток дней, ухаживая за сыном-инвалидом, но и обрести заново женское счастье.

– Я ведь как тогда рассуждала, – рассказывая свою историю Крячко, Галина Алексеевна с грустью смотрела в серое, не мытое с зимы кухонное окно. – В пятьдесят лет жизнь моя закончилась, и мне остается только доживать до смерти – заботиться о сыне и работать, пока еще спина сгибается и руки крепкие. Я на кладбище к мужу часто ходила, все разговаривала с ним, совета просила. А тут… Я на кладбище с Владимиром и познакомилась. Он был такой аккуратный, хорошо одетый, подошел ко мне и спросил, не знаю ли я, есть ли тут неподалеку могила Савицких.

– Он представился вам Владимиром? – переспросил Крячко и что-то пометил у себя в блокноте.

– Да, Владимир Витальевич Щеглов. Так он мне и представился, – кивнула Шеина. – Он сказал, что ищет могилу сестры с мужем. Они погибли в аварии год назад, а он, мол, на их похоронах не был, потому что работал за границей. И вот теперь только вернулся. Представился доктором и даже показал мне документы.

– Что, прямо там, на кладбище, и показал? Какие именно документы? Паспорт? – задал уточняющие вопросы Крячко.

– Нет, не паспорт, а какое-то удостоверение, что-то вроде лицензии, что ли. И не на кладбище показал, а потом, позже, когда мы с ним познакомились ближе и он меня пригласил в кафе выпить с ним кофе. Это уже после кладбища было. Он и домой меня отвез после кафе на своей машине, – пространно, размеренно и чуть растягивая слова, стала разъяснять Галина Алексеевна. – Узнал, что я вдова и что сын у меня инвалид, стал сочувствовать, рассказывать мне о своей практике в африканских странах. Как он там несчастных сомалийцев и перуанцев лечил.

– Кого? Перуанцев? – переспросил Крячко, не веря ушам своим и думая, что ослышался.

– Да, Перу ведь в Африке находится? – бесцветным голосом спросила женщина.

Впрочем, как понял Станислав, спросила она не для того, чтобы он подтвердил этот факт, а скорее как констатацию того факта, который сообщил ее так называемый жених. Поэтому Крячко не стал объяснять женщине, что Перу находится совершенно на другом континенте и к Африке никакого отношения не имеет.

– Он такой внимательный был ко мне и так хорошо и грамотно говорил, – с мечтательностью в голосе продолжила рассказывать Шеина. – Говорил, что всегда мечтал встретить такую женщину, как я, такую же самоотверженную. Сказал, что ради меня готов оставить практику и переехать жить ко мне в Ярославль, хотя его научные изыскания и будущая докторская диссертация требуют от него не оставлять практику и дальше помогать бедным народам Африки.

– Сколько времени вы были знакомы с Владимиром, когда он попросил взять кредит на четыреста тысяч?

– Месяц почти, – ответила Шеина и каким-то отстраненным и пустым взглядом посмотрела на Крячко. – Я на него вовсе и не сержусь за то, что он меня обманул, – внезапно сказала она. – Сама виновата. Втемяшила себе в голову, что еще могу нравиться таким вот умным, молодым и симпатичным мужчинам. Сериалов разных насмотрелась – вот и результат. Кто же знал, что он меня разведет на деньги? Думала, правду мне говорит и деньги ему нужны для того, чтобы он свои вещи, которые у него там в этой Африке остались, мог вывезти. Сказал, что нужно заплатить за таможню и еще какие-то налоги… Что я в этом могу понимать? Я всю жизнь проработала санитаркой в больнице. В финансовых делах ничего не смыслю.

Женщина ссутулилась и стала рассматривать свои руки, лежащие на столе, – белые от хлорки и мозолистые от постоянного тяжелого труда.

– Скажите, а у этого доктора никаких татуировок на теле не было? – после некоторого замешательства спросил Крячко. Он хотя и сомневался, что у этой симпатичной, но уже в солидном возрасте женщины могла быть близость с молодым жиголо, но все-таки решил задать такой интимный, надо сказать, вопрос.

– Нет, не было никаких татуировок, – просто и все таким же пустым и безжизненным голосом ответила Галина Алексеевна. – Тело у него было чистенькое, загорелое, сильное.

Она вздохнула и снова перевела взгляд с рук на окно.

– Я сейчас. – Женщина встала и вышла из кухни, в которой они сидели.

Художница и Викентий переглянулись.

– Мне она о близости с этим Владимиром не рассказывала, – прошептал Викентий. – Наверное, стеснялась. А при вас Анастасия Терентьевна вдруг взяла и созналась…

– Нет, Анастасия Терентьевна тут ни при чем, – возразил ему Крячко. – Это ты просто не те вопросы женщине задавал. Или задавал не так, как нужно было их задавать.

Шеина вернулась на кухню и принесла с собой небольшую картину в рамке. Все сразу же догадались, что на этой картине было изображено, и не ошиблись.

* * *

Оперативники хотя и вымотались за день, но решили все-таки не оставаться в Ярославле и добраться к ночи до Москвы. Правда, поначалу Крячко не знал, как ему поступить с художницей. По-хорошему, ее нужно было бы доставить обратно в Иваново, но та вдруг заявила, что в Ярославле у нее живет давняя знакомая, с которой они не виделись уже года три, и она запросто может, переночевав у нее, утром уехать домой на автобусе.

– Вы и так доставили мне неповторимое удовольствие, – заявила Анастасия Терентьевна на прощание Викентию и Крячко. – Я хотя и увлечена сейчас своими картинами, но вспомнить прошлую профессиональную деятельность было для меня очень волнительно. Волнительно – в самом лучшем понимании этого слова. Я словно скинула десяток лет с плеч, – рассмеялась она и, отдав Викентию листочки с нарисованными ею портретами подозреваемого, бодрым шагом удалилась.

Гуров ехать через Ярославль передумал, так как был совершенно вымотан, а добираться до города из Владимира было не ближний свет. Проще, да и быстрее было вернуться в столицу. Поэтому он и предложил Крячко и Викентию тоже не задерживаться и выехать, как только закончат все дела, в Москву. И хотя из Ярославля добираться до Москвы дольше, чем из Владимира, Станиславу в этом смысле было проще, чем Гурову: Викентий сел за руль, а Крячко прекрасно доехал до дому, подремывая на заднем пассажирском сиденье. Он предложил Викентию переночевать у него. Так что все остались довольны, хотя и очень устали за день.

– Похоже, Лев, ты оказался прав насчет портретиков, – признался Станислав Гурову, когда они встретились на следующее утро в кабинете Главного управления и Лев Иванович рассказал Крячко и Соловьеву о своих беседах с потерпевшими из Владимира.

– У этого мазурика, оказывается, есть свои фирменные понты, – поддержал Крячко Викентий. – Он явно любит покрасоваться и хочет произвести впечатление. Вот только на кого? На дам, которых он обманул? На тех, кто будет расследовать его махинации? Или на самого себя? Этакий нарциссизм, самолюбование самим собой любимым.

– Это точно, – согласился с журналистом Станислав. – Но нам его красование только на руку. Проще будет вычислить все эпизоды с махинациями, которые он провернул.

– Я вот что хотел спросить, – нерешительно заговорил Викентий. – Может быть, не будет лишним задать вопрос о портретах и другим женщинам, которые откликнулись на мою статью? Я вначале даже и не знал, что между всеми этими аферами может быть что-то общее, кроме внешности подозреваемого.

– Хорошая мысль, – похлопал его по плечу Станислав. – Вот тебе мой компьютер, – указал он журналисту в сторону своего стола, – и можешь приступать к осуществлению плана прямо сейчас. Кстати, – повернулся он к Гурову, – я вчера заезжал в Управление Ивановского уголовного розыска. В Ярославль мы приехали, когда рабочий день уже закончился, и никого из начальства на месте не застали. Но я попросил дежурного узнать, не было ли у них за последнее время заявлений о мошенничестве, не связанных с разводом в интернете.

– И что, есть результаты? – Гуров поднял голову от бумаг, которые изучал за столом.

– В последние три месяца к ним поступило только одно такое заявление от некой гражданки Метелкиной. Она утверждает, что некий молодой человек обманом выманил у нее целых десять тысяч рублей.

– Ну, это явно не наш случай. Наш Жених так мелко не плавает, – отозвался Лев Иванович и снова уткнулся в документы.

– Вот и я о том подумал, – усмехнулся Крячко. – Зато в Ивановском УМВД мне выдали целых три дела, похожих на наше. Женщины были обмануты на довольно крупные суммы. Только вот их описания подозреваемых мало подходят под портрет нашего гаврика.

– Все равно их нужно будет проверить, – не поднимая головы от бумаг, заявил Гуров. – Вот и займись этим прямо сейчас. Надеюсь, ты номер телефона оперативников, которые этими делами занимаются, взял?

– Лева, – с обидой в голосе проговорил Крячко. – Я что, по-твоему, вчера только на работу в уголовный розыск вышел? Тебе не кажется, что ты перегибаешь палку, строя из себя начальника?

– Нет, не кажется, – резко ответил Гуров. – Уже десять часов утра, я и Викентий уже работаем, а ты все еще ходишь по кабинету руки в брюки и…

Лев Иванович не договорил и, посмотрев на ставшее жестким выражение лица Крячко, решил не усугублять ситуацию. Он прекрасно знал характер Станислава. Тот хотя и был весьма добродушным и в целом не обидчивым человеком, что, собственно, и помогало им обоим в работе и в дружбе, но о своих недостатках терпеть не мог говорить и не признавал их. А они у Станислава были. Он частенько ленился выполнять нудную, но необходимую в оперативном деле работу, тянул с написанием отчетов до последнего, что нередко тормозило расследование и вызывало недовольство у начальства. Гурова же, щепетильного и дотошного в любых мелочах, нередко просто бесило такое отношение Станислава к его обязанностям. Хотя и редко, но между ними, когда они заходили в своих амбициях слишком далеко, возникали трения, которых они в целом старались не допускать. Многолетняя дружба научила их вовремя сдерживать эмоции. Вот и сейчас Лев Иванович, увидев на лице Крячко обиду и злость, постарался сдержаться и не стал продолжать мысль вслух.

В кабинете повисло напряженное молчание, на которое не мог не обратить внимания Викентий. Он взглянул на Гурова и на Крячко и, решив разрядить тягостную обстановку, спросил:

– Лев Иванович, мне нужна некоторая информация. У вас, случайно, нет фотографий картин от владимирских невест? Я к чему об этом спрашиваю? И Шеина, и Лобода изображены на своих портретах в свадебных нарядах. А как нарисовал художник владимирских потерпевших?

– Хм, я и вправду как-то не подумал уточнить этот вопрос, – озадаченно приподнял бровь Гуров. – А ведь Викентий прав. – Лев Иванович уже спокойно посмотрел на Станислава. – Все женщины на портретах, в том числе и владимирские потерпевшие, изображены в подвенечных платьях. Тебе не кажется это странным? – спросил он Крячко.

– Кажется, – все еще сердясь на друга за его замечание, буркнул Станислав. – Но мало ли какие фантазии витают в голове этого подонка.

– И тем не менее это дает нам дополнительную улику против него. Моя жена, послушав ваше, Викентий, интервью с женщинами, предположила, что он может иметь какое-то отношение к театру. Очень уж он ловко умеет изменять внешность и быстро, прямо-таки профессионально меняет роли, общаясь практически одновременно с несколькими женщинами.

– А что, хорошая мысль, – одобрил Викнентий.

– Но то, что он дарит всем обманутым им женщинам их портреты, может говорить и в пользу версии, что он является профессиональным художником, – не обращая внимания на реплику журналиста, продолжил свою мысль Гуров. – А одевая героинь в свадебные платья, он как бы говорит им, что они сыграли роль невесты просто великолепно.

– Думаешь, что он может быть театральным художником? Ты это имел в виду? – заинтересовался идеей коллеги Крячко.

– А почему бы и нет. – Лев Иванович вопросительно посмотрел на Станислава и Викентия. – Что вы по этому поводу думаете?

– Допускаю такую вероятность, – подумав, кивнул в знак согласия Станислав.

– Я думаю, что нужно показать фото этих портретов, а еще лучше – оригиналы, профессиональному художнику. Одному из тех, кто смог бы определить, кто их рисовал. Наверное, есть такие эксперты? – Теперь уже Викентий вопросительно посмотрел на Гурова.

– Вообще-то есть, – ответил тот на его взгляд. – Я даже лично знаю одного из них. Он живет в Щелкове. Но для начала нам нужно достать все портреты. Собрать их в одну кучу, как улики. Все-таки лучше предъявлять специалисту оригиналы, чем фотокопии.

– Тогда давайте я созвонюсь с ивановскими потерпевшими, начиная с Джованны Мацамо, и если у них тоже окажутся такие подарки от Жениха, то пусть они вышлют нам их по почте, – предложил Викентий. – А заодно отправлю подобные просьбы к остальным потерпевшим – и в Тулу, и в Нижний Новгород, и в другие города.

– Отлично, действуйте, – дал добро Лев Иванович. – Пусть высылают на адрес Главного управления МВД по Москве на имя Гурова Льва Ивановича. А я сейчас буду обзванивать московские управления и управления других городов Подмосковья и узнавать, есть ли у них заявления о мошенничестве, подобные нашему. Для наглядности вышлю им изображение подозреваемого с рисунков Анастасии Терентьевны.

– Тогда я обзвоню управления в других регионах, – оживился Крячко и добавил: – Но вначале разберусь с ярославскими случаями. – Он покосился на Льва Ивановича.

Станислав уже успел отойти от обид, и в нем опять проснулась кипучая деятельность. Гуров, заметив эту перемену в напарнике, спрятал улыбку в уголках губ и, опустив голову, сделал вид, что ужасно занят чтением документов.