Текст книги "Полковник Гуров. Компиляция (сборник) (СИ)"

Автор книги: Николай Леонов

– Значит, его-то вы и привезли? – спросил Гуров.

– Привез! – хмыкнул Александр. – Да я бы его на руках принес, коль потребовалось бы! Когда Ленька до нас все-таки достучался и доказал, что никакая это не великая любовь Кольки к этой стерве, а самый настоящий приворот в чистом, то есть грязном, виде, я к Косте и бросился. Передал ему все, что мне Ленька говорил и что сам знал, и Костя подтвердил, что Колька действительно не по своей воле с этой тварью живет, что испортили его, как он выразился. И пообещал он Кольку вылечить, мозги ему на место поставить, если мы его к нему привезем. А как? Колька же на это никогда не согласился бы! Он же себя нормальным считает! Что нам было делать?

– Я тогда Кольке позвонил и, как мы с Ленькой и договаривались, сказал, что для его язвы хорошего знахаря нашел, но только ему самому к нему ехать надо. А Колька мне на это, что он и таблетками обойдется, – сказал Дмитрий.

– Что нам оставалось делать? Связать его и силком к Косте в тайгу привезти? – обращаясь к Гурову, спросил Погодин, как будто Лев Иванович мог ему на это что-то ответить.

– Я перед Костей, вот вам истинный святой крест, – Александр размашисто перекрестился, – на коленях стоял! Чуть опять себе горло не сорвал, объясняя, что невозможно Кольку к нему привезти. Золотые горы ему обещал! Что цистерну чистейшего медицинского спирта ему привезу, чтобы он настойки свои мог делать! А еще цистерну самого лучшего бензина для пилы! Что дом его до потолка продуктами завалю! А он только головой качает – не надо, мол, мне этого ничего. Я из сил выбился, уже всякую надежду потерял. Встать с колен я сразу не мог – ноги затекли, я же перед ним часа два стоял, так я прямо на пол и сел, смотрю на него и с тоской спрашиваю: «Костя! Ну ты сам скажи, что тебе надо? Я знаю, что ты никогда, ни у кого ничего не просил, но, может, тебе хоть что-нибудь все-таки нужно, чего тебе никто не догадался привезти? Я тебе клянусь, что хоть из-под земли это достану!» Он глаза прикрыт, а потом тихо так ответил… Гуров, вот как ты думаешь, что ему требовалось?

Лев Иванович, глядя на то, как посмеиваются мужики, уже знавшие ответ, сначала пожал плечами, а потом, пораскинув мозгами, сказал:

– Наверное, рыбок. Или кошку. Или и то, и другое, но скорее все-таки рыбок.

Судя по тому, какая мертвая тишина установилась в столовой, Гуров угадал. Мужики переглянулись, а потом Виктор, откашлявшись, обратился к Александру:

– Кажется, Сашка, ты зря из сил выбивался, чтобы Костю привезти. Гуров его и сам бы мог вылечить. Он же и мысли читает, и насквозь видит. Ну просто бабка-угадка!

– Нет, Гуров, ты скажи, как ты это понял? – вцепился в Льва Ивановича Александр. – Я же когда это от него услышал, то сначала ушам своим не поверил, думал, что не разобрал или ослышался. Переспросил его, а он мне громче повторил, и тут уж я совсем обалдел! Так как ты-то это понять сумел? Сказать-то тебе об этом никто не мог! – Он посмотрел на мужиков, и те, как один, отрицательно покачали головами.

– Просто поставил себя на его место, – ответил Гуров и начал объяснять: – В быту он неприхотлив, все необходимое у него есть. Электричества нет, генератора – тоже, иначе вы пообещали бы ему бензин еще и для него, или солярку. А это значит, что вся бытовая и прочая техника отпадает. Живет он один и давно. Собаки у него есть, но они наверняка живут на улице, а вот в доме он один. Так что же человеку нужно, чтобы не чувствовать одиночества? Птички? Но в лесу вокруг него их и так много. Вот и получается, что кошку, чтобы она к нему на колени забиралась, мурлыкала и вообще ластилась. А поскольку по-русски он говорит плохо, то родился явно за границей и в Сибирь перебрался уже в солидном возрасте. И если он из Китая, что вполне вероятно, то устои и традиции той свой жизни, естественно, хорошо помнит. Лет ему сейчас уже немало, как бы хорошо он ни выглядел, возвращаться на родину ему, наверное, уже не к кому или просто опасно по какой-то причине, но воспоминания-то никуда не денешь, и одолела его ностальгия. Вот ему и захотелось рыбок в аквариуме – это же в их традициях. Так что же он захотел получить? Кошку или рыбок?

– Змей ты, Гуров! – не удержался Александр. – Он действительно захотел аквариум и рыбок, только специальных каких-то. Я людей тут же напряг, и ему их прямо из Китая уже привезли, и аквариум, и все, что в него ставят. Так что получит он все, как только домой вернется.

– Нет, ну как все просто оказалось, – обалдело сказал Юрий.

– Это потом, – сказал Погодин, – просто выглядит, а сначала до этого додуматься надо!

– Да, Гуров! – никак не мог успокоиться Александр. – Ты сила!

– Вы лучше расскажите, чем дело кончилось, – попросил Лев Иванович.

– Да, согласился он в Москву со мной отправиться, умолил-таки я его, – продолжил Александр, но уже без прежнего воодушевления. – Я совсем было обрадовался, сказал, что нас вертолет ждет. И тут облом! Уперся он, и ни в какую! Только по земле! Потому что человек рожден на земле, там и жить должен, а воздух и вода – это для него враждебные стихии. Вот такая у него философия! А может, просто побоялся, потому что не летал никогда? Кто его разберет? У него же лицо всегда каменное, не поймешь, что думает. Отправил я парней на вертолете в ближайший город за вездеходом, а потом, в городе уже, купил два джипа, мы на них пересели и поехали. Неделю до Тынды добирались, гнали как сумасшедшие, и я, блин, все дорогу молился, чтобы с Костей ничего не случилось – лет-то ему все-таки сколько! А уж как в поезд сели, так я вздохнул с облегчением, думал, все. Мы уже к Кирову подъезжали, когда Ленька позвонил и сказал, что в Кольку стреляли. Я и Костю оставить не могу, и в Москву рвусь Кольку спасать. Так Костя меня сам отпустил. Я его на парней оставил, наказал им смотреть за ним, как за родной мамой, все желания выполнять, как мои собственные, и вообще носиться, как с хрустальной вазой, а сам в самолет – и в Москву. А здесь потом, когда поезд ждал, так только что чечетку на перроне не отплясывал от нетерпения. А Костя вышел только, поглядел по сторонам и сказал, чтобы я его сегодня же обратно отправил, что он тут ни минуты не останется, вот сделает дело – и домой. Я предлагал ему отдохнуть в гостинице хоть немного – дорога-то была долгая, а он только головой покачал: «Плохой город», и все тут.

– Представляю себе, что было в больнице, когда он там появился, – усмехнулся Гуров.

– Шок был, конечно, – согласился Виктор. – Только за деньги и черти пляшут.

– Да и в поезде он тоже шороху навел – люди при виде его заикаться начинали, – помотал головой Александр. – Ну, о том, что он в поездку собирался, как вор на ярмарку, я молчу. Да я и не торопил – времени было много. О припасах я тоже говорить не буду – он только свое ест, в смысле то, что сам приготовил или запас. Проводница вагона СВ при виде Кости чуть в обморок не упала. Представьте себе длиннобородого мужичка в хромовых сапогах, зимней камуфляжке и десантной тельняшке – это ему генерал один в благодарность за то, что он его сына вылечил, презентовал. Вот Костя для поездки и приоделся. Я, конечно, ни звука, ни ползвука по этому поводу не издал. Да если бы он захотел голым ехать, то я и на это согласен был и глазом не моргнул бы. А по вагону Костя ходил в лаптях, кстати, он их сам плетет, научился, и в шерстяных носках. Он вообще никакую синтетику не признает, только натуральные материалы. Я парням сказал, что если на него кто-нибудь косо посмотрит, посмеется над ним или обидит как-нибудь, и он из-за этого вдруг захочет вернуться, то я с них строго спрошу. Так они на остальных пассажиров такими зверями смотрели, что мы очень скоро в вагоне одни остались.

– Да, хлебнул ты с ним, – посмеиваясь, сказал Андрей и объяснил Гурову: – Мы-то к Косте уже привыкли – летали к нему с Сашкой, кто за чем, а вот на свежего человека он производит впечатление неизгладимое.

– Вошел он к Кольке в палату, – продолжил Валерий, – а мы все в щель подсматривали и подслушивали, только что на голове друг у друга не стояли. Колька на него во все глаза вытаращился – он-то его не видел никогда. А Костя ему мягко так сказал: «Глюпый Коля. Зачем друзья не слушать? Зачем на друзья злиться? Зачем плохой баба жить? Зачем чужой ребенок иметь? Ты свой иметь будешь! Лежи, глюпый человек, а я ты лечить буду». Колька от удивления даже слова сказать не смог.

– И что же Костя сделал? – с интересом спросил Лев Иванович.

– Просто положил ему руки на голову и постоял так немного. Может, шептал чего? – пожал плечами Виктор. – Не знаем, он к нам спиной находился, не видно. А потом сказал Кольке: «Все. Живы дальше и друзья слушай». И вышел. Вот и все!

– Я Костю на вокзал повез – он даже на город посмотреть не захотел, там с ним поезда дождался и с парнями его обратно отправил, – закончил рассказ Александр. – Они мне звонят постоянно, докладывают, что все в порядке.

– Ну а мы после этого к Кольке зашли, – сказал Андрей.

– Нет, после! – поправил приятеля Алексей. – Часа два в коридоре топтались, не знали, как нам с ним теперь разговаривать.

– Но вошли же все-таки! – стоял на своем Андрей.

– Ага! – хмыкнул Алексей. – После того как Ленька первым к нему вошел, примерно с час с ним поговорил и только потом нас позвал.

– Я хотел первым войти, – сказал Дмитрий. – У нас все-таки отношения получше, но ведь я очень многого не знал, вот Ленька и пошел.

– Трудный был разговор? – спросил Гуров у Погодина.

– Чего уж легкого? – вздохнул тот. – Каково мне было ему объяснять, что эта стерва его околдовала и командовала им как хотела? Только он уже к тому времени и сам кое-что понимать начал. Да вот только ему до сих пор неудобно нам в глаза смотреть. Пробормотал только: «Простите меня, мужики», – и замолчал.

– Это я уже заметил, – подтвердил Лев Иванович. – Ничего! Теперь, когда у него семья рядом, он быстро поправится, и в этом отношении тоже.

– Ладно, хватит об этом, – подвел черту под разговором Леонид Максимович. – Давайте по делу. Значит, Лариска с Гришкой не брат с сестрой, а муж с женой. И скажите мне, мужики, где это видано, чтобы муж своей женой торговал, под разных мужиков ее подкладывал? Это каким же уродом надо быть, чтобы таким заниматься?

– Погоди! Урод – он урод и есть, – отмахнулся Юрий. – Тут другое важно, получается, что брак у Кольки с этой стервой недействительный! Про то, что дети не от него, я вообще молчу.

– А если они к тому времени развелись? – возразил Погодин. – Ничего, все выясним. Вот вы скажите, Гуров, что вы дальше делали. Ну, разобрались с этими сволочами, а потом что?

– А потом я поехал в Стародольск, потому что причин ненависти Лариски к Николаю Степановичу так и не выяснил.

– Но там-то узнал? – Проявляя интерес, Виктор даже подался к Льву Ивановичу.

– Узнал! – подтвердил Гуров.

В тот день, вернувшись из Николаевки в Тамбов, причем из-за поломки автобуса произошло это уже поздним вечером, почти ночью, Лев Иванович устроился в гостинице, чтобы утром выехать в Стародольск. Но спать ему практически не пришлось, потому что его номер оказался как раз над рестораном, где вовсю гуляла развеселая компания, так что утром он встал злой и не выспавшийся.

Спустя несколько часов он сошел с поезда в Стародольске. Переночевав в гостинице, утром отправился в областное управление внутренних дел. Оно находилось в центре города, на площади с памятником Дзержинскому, а по соседству располагались другие административные здания. Гуров, предъявив дежурному пропуск, который тот рассмотрел не без трепета – а как же: из самой Москвы человек приехал! – пошел к руководству. Не иначе как предупрежденная дежурным секретарша улыбалась ему самым приветливым образом и тут же пропустила в кабинет. Начальник управления, в одном звании со Львом Ивановичем, встретил его очень радушно и даже вышел из-за стола – а вдруг это негласная проверка? Но надо отдать ему должное: узнав, что Гуров прибыл в город по делу сугубо частному, отношения своего не изменил. Хотя это вполне могло быть вызвано тем, что Лев Иванович сослался на генерала Орлова. Узнав, что именно интересует Гурова, полковник крепко задумался.

– Лев Иванович, запрос мы ваш, конечно, получили и ответ уже приготовили, правда вот, отослать еще не успели, но вы ведь и здесь с ним можете ознакомиться, а потом с собой забрать. А вот по поводу остального? Двадцать лет ведь прошло, и исходных данных кот наплакал. А время, сами помните, какое было: по некоторым преступлениям и дела-то не возбуждали, потому что раскрываемость и так была ниже низкого – людям ведь не разорваться было, а Москва всегда показатели требовала, при всех царях. А уж как мы их получали, министерство меньше всего интересовало. Адресный я сейчас напрягу, и этих людей они вам мигом пробьют, а дальше… Я-то здесь всего пять лет – из соседней области на повышение перевели, так что не знаю, как помочь.

– Скажите, а нет ли у вас среди работников тех, кто в то время служил? – спросил Гуров.

– Значит, говорите, девяносто второй? – уточнил полковник и, получив подтверждение, позвонил в кадры. – Сейчас они вам личные дела подберут, да и отставников наших адреса выпишут, – пообещал он. – Может, кто-то что-то и вспомнит.

Вплывшая с подносом секретарша сервировала чай с печеньем, на которое Гуров посмотрел с тихой грустью – завтрак его был предельно скудным. Многозначительный взгляд полковника на шкаф, означавший приглашение выпить по чуть-чуть, Лев Иванович проигнорировал – куда ему на голодный желудок? Да и поджелудочную следовало поберечь, потому что питаться предстояло еще неизвестно сколько явно не в домашних условиях. Пока они пили чай, подоспел кадровик с несколькими папками и списком адресов отставников и деликатно спросил, чем вызван такой интерес. Узнав же, что именно нужно Гурову, переспросил:

– Шалый, вы сказали? Ну, тогда я знаю, в чем дело, потому что фамилия уж больно приметная. Эта история у нас всему городу известна.

– Садись и рассказывай, – приказал полковник.

– Да я еще в школе милиции учился, когда это произошло, – начал говорить кадровик. – Помню, что зимой было, а вот насчет года сомневаюсь. В общем, тогда в одну ночь вырезали семью мэра и все ценности из его дома подчистую вынесли, смотрящего убили и общак свистнули, а еще жильцов одного дома тоже всех до единого убили, вот там-то Шалые и жили.

– Ну, такое дело прокуратура вела, – сказал полковник, поднимая телефонную трубку. – Сейчас мы у них и узнаем. Адрес какой?

– Сейчас, значит, мэрия у нас по Коммунистической, седьмой дом, а этот, получается, девятый, – уверенно проговорил кадровик.

– Угу, – буркнул полковник и сказал уже в трубку: – Вася, ты вспомни, кто у тебя в девяносто втором году вел дело о массовых убийствах по Коммунистической, девять. А если не помнишь, то узнай. Ах, помнишь? Ну и? Уже пишу. Все, Вася, спасибо, – поблагодарил полковник, положил трубку и, вырвав из перекидного календаря листок, протянул Гурову. – Вот, Лев Иванович, вел это дело Мукосеев Илья Семенович, и адресок с телефоном имеются. Он до сих пор бодр, свеж и в твердой памяти.

Гуров тут же позвонил Мукосееву и договорился с ним о встрече, а кадровик подробно объяснил ему, как добраться до нужного дома. Поблагодарив полковника и кадровика, а заодно захватив ответ на запрос, Лев Иванович отправился искать нужный ему дом.

Это оказалась обычная хрущевка, но в центре города. Со всех сторон ее окружали старые дома, так что получение в ней квартиры должно было означать, что в свое время Мукосеева на работе очень ценили, потому и квартиру здесь дали. И это несколько подбодрило Гурова – значит, дело этот прокурорский следователь все-таки не завалил.

Дверь Льву Ивановичу открыт старик лет семидесяти, в тренировочном костюме, то есть даже переодеться не потрудился к приходу гостя, что Гурову совсем не понравилось.

– Документики предъявите, – с ходу потребовал хозяин.

Лев Иванович безропотно достал удостоверение, которое старик самым внимательным образом изучил, а потом вернул ему со словами:

– Лучше перебдеть, чем недобдеть, – и вдруг неожиданно сказал: – Прошу прощения за свой вид – жена всю мою одежду к дочери отвезла, чтобы я из дома не выходил, а тот единственный костюм, что оставила, у соседей держит со строжайшим наказом мне не отдавать ни в коем случае, – и в ответ на изумленный взгляд Гурова объяснил: – Инфаркт у меня был, вот она меня одного и не выпускает, а как придет с работы, мы с ней поужинаем и гулять идем – боится она за меня.

– Да я, в общем, ничего плохого и не подумал, – покривил душой Лев Иванович.

– Ну, все равно неудобно. А теперь пошли на кухню! – предложил хозяин. – Сейчас мы с вами яичницу сочиним. С помидорами любите?

– А вот теперь я вам скажу, что неудобно как-то получается, – почти захлебываясь слюной, ответил Гуров.

– Бросьте! А еще по рюмочке примем – у меня чудный коньячок имеется, – похвалился Мукосеев.

– А вам можно? – удивился Лев Иванович.

– Можно, и даже нужно! – выразительно сказал Илья Семенович. – Мне сам профессор сказал, что граммов семьдесят-сто в день, не залпом, конечно, для меня лекарство.

Жена Мукосеева была хозяйкой необыкновенной, потому что на шести стандартных квадратных метрах сумела разместить все необходимое, да еще и место довольно много осталось, так что протискиваться с трудом друг мимо друга им не пришлось. Гуров сел к столу, а Илья Семенович, достав неохватную сковороду, начал готовить, но предварительно налил в две крошечные рюмочки граммов по десять, не больше.

– Ну, за знакомство! – сказал он и отпил совсем чуть-чуть, можно сказать, только губы намочил.

Коньяк был действительно превосходным, и Лев Иванович решил его тоже посмаковать.

– Мне Васька позвонил и сказал, что вы интересуетесь тем массовым убийством на Коммунистической, – говорил между тем хозяин. – Да вы не обращайте внимания, что я его Васькой зову – он же у меня еще практику проходил. Так вот, дело это было страшное и кровавое. И имеет свою предысторию. Есть у нас тут один особнячок – купцу Пивоварову до революции принадлежал: на первом этаже магазин, а на втором он сам с семейством располагался. После революции магазин магазином и остался, а вот второй этаж под коммуналки отдали. А в девяносто первом, после известных событий, власть у нас в городе поменялась, и, как сейчас это называется, мэром стал человек, на котором, мягко говоря, пробы было ставить негде, но денег куры не клевали. Редкостной гнидой был. И положил он глаз на этот особняк – тот же аккурат рядом с мэрией стоит. И решил он себе его в единоличное пользование оприходовать. Ну, с магазином-то дело было просто – закрыли его, и всего делов, а вот с жильцами заминка вышла: на улицу-то не выгонишь. Спешным порядком объявили дом аварийным, чтобы расселить можно было, хотя он еще века простоит – строили-то его воистину по-купечески, добротно. Стали жильцам предлагать тоже коммуналки, но уже не в центре, а на окраине города. А те уперлись, и ни в какую – кто же из центра добровольно уйдет? А некоторые квартиры отдельные потребовали. И вот тогда мэр этот обратился за помощью к Волчаре.

– Надо понимать, уголовник какой-то? – спросил Гуров.

– Да он вообще статья особая, я о нем позже расскажу, – покривился Илья Семенович. – И вот Волчара со своей бандой прошелся по этим жильцам и внятно им сказал, что упрямятся они зря, потому что им же только хуже будет. Так что пусть соглашаются на то, что им дают, а не то два квадратных метра на кладбище получат бесплатно. Ну, несколько семей, испугавшись, согласились и переехали в те коммуналки, что им предлагали. А вот несколько решили стоять до конца.

– И среди них были Вера Васильева и мать Шалых, – понял Лев Иванович.

– Да, а еще Игнатовы, – добавил Мукосеев. – Может, будь эти коммуналки в центре, они и согласились бы, но тут ведь какая история. Вера, та уборщицей-посудомойкой в столовой работала, а там рабочий день чуть ли не с шести часов. Так она бы до столовки этой и не добралась ни на чем, потому что с окраины той транспорт почти и не ходил, а другую работу она там, возле своего нового дома, и не нашла бы – время-то какое было! Игнатовы, те упертые были, сказали, что только в отдельную квартиру уйдут, а Шалая… О господи! Да ее в городе иначе как «Шалавой» не звали. Пила без просыпу да мужиков водила. Она и детей-то невесть от кого родила. Так она, я думаю, даже не поняла, в чем суть дела. Но, видно, опасались они Волчары, потому что вдруг в один день все их дети: Тамарка, Генка и Лариска исчезли, а родители и в ус не дули.

– Вера отправила их всех в деревню к своей матери, – объяснил Гуров.

– Ну, понятно, детей-то они спасли, а вот сами доупрямились, – вздохнул Илья Семенович. – Вырезали их всех в одну ночь. А еще той же ночью семью мэра вырезали, да еще и ограбили их подчистую. И смотрящего нашего по кличке Кнут тоже убили и ограбили. Можете себе представить, Лев Иванович, что тут в городе началось? Ну, то, что Волчара к этому делу причастен, стало сразу понятно – он же приходил и угрожал. Стали мы его искать, а его нигде нет! А вся его банда на хазе их в виде трупов пребывала! Причем там же нашлись вещи, что из квартиры мэра были взяты: шуба норковая, дубленки и все такое прочее, но вот ни денег, ни многочисленных золотых с бриллиантами побрякушек, в которых мэрша щеголяла, там не было. Эксперты тут же выяснили, что подельники Волчары все водкой отравились, в которую самый обычный крысиный яд подмешали. Одна только проститутка, которая мало пила, и выжила.

– Знаете, я даже удивляюсь, как ваш город после такого вообще на месте устоял, – покачал головой Гуров.

– Да уж тряхнуло нас, – вздохнул Мукосеев. – Город шумел, как растревоженный улей. Уголовники вконец озверели. Брат Кнута приехал, да не один, а со своими людьми, тоже убийцу искали.

– То есть можно предположить, что Волчара, получив от мэра предоплату, выполнил заказ и освободил ему будущую жилплощадь, – начал рассуждать Гуров. – Потом он поехал к нему за окончательным расчетом и решил, что целое всегда лучше части, и, убив мэра и его семью, забрал все ценное. Но неужели вы никаких следов не нашли?

– Да у них закон был – работать только в перчатках, – пояснил Илья Семенович.

– Значит, можно считать практически доказанным, что первые два преступления были совершены им и его бандой, – сказал Лев Иванович, и Мукосеев, подтверждая, кивнул. – А третье?

– Так та выжившая проститутка, когда поправилась, рассказала все, что слышала и видела, – продолжил свой рассказ Илья Семенович. – Оказывается, водка та была заранее куплена Волчарой, чтобы удачное завершение дела отметить. Но заметим! Сам он никогда водку не пил, а только шампанское. Он вообще красивую жизнь любил, чтобы и одежда, и обувь, и все остальное только наивысшего качества, и курил исключительно красные «Мальборо». Но когда мы трупы его подельников обнаружили, там ни пустой, ни полной бутылки от шампанского не было, как и окурков от «Мальборо».

– То есть он заранее спланировал ликвидировать всех своих сообщников, чтобы ни с кем не делиться. Волчара велел своим подчиненным отвезти барахло на хазу, чтобы никаких подозрений у них не вызывать, а все самое ценное оставил при себе – думаю, у мэра он взял немало, – предположил Гуров.

– Если бы только у него! – хмыкнул Илья Семенович. – Та же проститутка сказала, что, как она поняла, Волчара Кнуту его долю повез, а потом собирался к ним присоединиться, сказав, однако, чтобы начинали без него.

– А вот присоединяться он и не собирался. Тогда получается, что Кнут – тоже его рук дело? – спросил Лев Иванович.

– Чье же еще? – невесело рассмеялся Мукосеев. – Время-то было какое? Ни банкам, ни рублю доверия не было.

– И Кнут держал общак дома и в валюте, – все поняв, продолжил Гуров. – Но убить смотрящего и украсть общак – это уже перебор! Да и не так-то легко это сделать! Кнут же наверняка в доме не один был.

– Конечно, нет, – подтвердил Илья Семенович. – При нем и охрана была, и девка его постоянная. Красивая такая! Только, когда судмедэксперты вскрытие трупов проводили, оказалось, что и у Кнута, и у охраны в крови снотворного немерено, и их уже сонных зарезали.

– То есть у Волчары в доме Кнута был сообщник? – воскликнул Лев Иванович.

– Была, – поправил его Мукосеев. – Именно эта девка и была! Любил ее Кнут и, видимо, секретов от нее не имел. Она-то снотворное всем и подсыпала, а потом Волчаре дверь открыта. Чем уж он девок брал, не знаю, совсем не красавец, но вешались они на него, вот, видно, и эта не устояла. Что уж он ей наобещал, мы теперь никогда не узнаем, но клюнула она на это, предала Кнута. Может, и к лучшему, что Волчара ее зарезал, прямо в сердце нож вогнал, так что не мучилась она. А вот, останься жива, уголовники бы ее не пожалели, страшной смертью померла бы. Так что перерезал он всех, тайник открыт, содержимое забрал, а потом и девку эту, сообщницу свою, кончил – у нее-то в крови снотворного не оказалось. И скрылся! И запас времени у него был немалый, потому что эксперты время смерти Кнута и остальных вечером датировали, а мы Волчару только утром искать начали, когда все это вскрылось. А началось все с Шалавы. К ней ее собутыльники спозаранок пришли, а там трупы! Только мы оттуда вернулись, как нас теперь уже в квартиру мэра направили. Он на работу не вышел, секретарша и прочие подчиненные домой ему звонили, а им никто не ответил. Тогда они к нему поехали, а там опять-таки трупы! Причем мэра они еще и пытали, чтобы он сказал им, где все ценное находится, потом уже убили. А ближе к вечеру нам агентура донесла, что Кнута с его людьми кончили и общак увели. Хотели уголовники сами во всем разобраться, да поняли, что не время с нами бодаться, вот и сотрудничали в рамках этого, отдельно взятого дела. Мы и аэропорт, и поезда проверяли – все без толку, нигде Волчара не засветился. Может, на электричке, может, на машине, но ушел он с концами.

– Ну, прямо Рэмбо какой-то! – хмыкнул Гуров.

– Да не Рэмбо – спецназ! – с этими словами Мукосеев поставил на стол сковороду, и Гуров, вдохнув этот дивный аромат глазуньи с помидорами, да еще щедро посыпанной зеленью, судорожно сглотнул.

– То-то же! А вы еще отказываться вздумали! Только, чур, за едой о деле говорить не будем – нечего аппетит портить. Ну, давайте под горяченькое по глоточку. – И они действительно отпили по крошечному глотку коньяка. – По тарелкам раскладывать не буду – со сковороды вкуснее, – сказал Илья Семенович, и Гуров с ним целиком и полностью согласился.

Поедая обжигающую, еще шкворчащую яичницу толстым ломтем хлеба, Лев Иванович только что не поскуливал от восторга.

– Да вы сок-то хлебом собирайте, пока горячий, – посоветовал Мукосеев. – Холодный, он не такой вкусный.

Когда они поели, Илья Семенович поставил сковороду обратно на плиту – жена, дескать, помоет, и стал заваривать чай.

– А что же представлял собой этот Волчара? – спросил Лев Иванович. – Кличка от фамилии Волков?

– От сути! – невесело ответил Мукосеев. – По документам-то он Тихонов Анатолий Александрович. Там своя непростая история. Мать у него ох и красавица была! Проводила она своего парня в армию и стала честно его ждать, а работала она на заводе. Вот возвращалась она со второй смены и решила дорогу сократить – через парк пройти. Сколько она так ходила до этого и ничего, а тут!.. В общем, трое их было, что она одна против них сделать могла? Изнасиловали они ее, хорошо хоть, не убили. Люди видели, как она вся в крови, в разорванной одежде из парка, как ненормальная, выбежала. Милицию вызвали и «Скорую». Короче, не нашли мы их – да она и не разглядела, кто это был – темно же. Парню в армию обо всем написали – мир, сами знаете, не без добрых людей, но он ответил, что вины в том ее никакой нет, не на танцульках хвостом крутила, не в ресторане пьянствовала, а с работы шла. Только изнасилование то для нее не без последствий обошлось – забеременела она. А первый аборт делать побоялась – вдруг потом детей не будет. Так она родила и ребенка в роддоме оставила, отказалась от него. Город у нас маленький, что тогда, что сейчас, все на виду, но ее никто не осудил, поняли ее люди. А потом парень ее из армии вернулся, и вот он-то ее не понял, сказал, что нормальная женщина своего ребенка не бросит. В общем, поженились они и ребенка этого из дома малютки забрали – это и есть Толька Тихонов.

– О чем, я думаю, потом не раз пожалели, – уверенно сказал Лев Иванович.

– Да, хлебнуть им с ним пришлось лиха до слез, – подтвердил Илья Семенович. – Видно, он в кого-то из этих ублюдков пошел. Мать его никогда не любила, да и отец, считайте, приемный, прохладно относился. Ну, и он им тем же платил – рассказали же ему, как мать от него сначала отказалась. У них потом еще двое своих родились, так тем тоже от Тольки немало доставалось. Кончилось тем, что, когда сил терпеть его выкрутасы уже не было, они его в интернат отдали. В общем, волчонком он рос. Потом его в восемьдесят шестом в армию забрали, а уж оттуда он настоящим волком вернулся – он же Афган прошел.

– То есть он шестьдесят восьмого года? – уточнил Гуров.

– Ну да, – кивнул Мукосеев. – Дома его не больно-то ждали, да и он туда не стремился. А время-то уже, помните, какое началось? Кооперативы и все прочее. Было Тольке чем поживиться. Собрал он возле себя шоблу и начал куролесить. Нравы у нас в городе всегда были патриархальные, да и преступности особо кровавой не имелось, а он-то уже крови нахлебался в Афгане досыта, для него жизнь человеческая вообще ничего не стоила, даже ломаного гроша, так что в средствах он не стеснялся.

– Отморозок, – констатировал Лев Иванович.

– Да нет! В том-то и дело, что не отморозок! – возразил Илья Семенович. – Умный, хитрый, беспредельно жестокий, хладнокровный. Все у него было так распланировано, что не подкопаешься. И ведь знали мы, чьих рук это дело, а уцепиться не за что, потому что даже если кто-то что-то и видел, то молчал как рыба. А подельники его в рот ему смотрели и слушались беспрекословно. Его в городе все боялись и ненавидели. Он даже мать не пожалел.

– Убил?! – в ужасе воскликнул Лев Иванович.

– Да нет, – успокоил собеседника Мукосеев. – Из города выгнал. Не знаю уж, зачем он к ним пошел, только мать его скандалом встретила, в голос орала: «Лучше бы я тогда аборт сделала, лучше бы тебя в пеленках своими руками задушила, лучше бы собака тебе тогда в горло вцепилась и загрызла насмерть, чем нам всем сейчас в таком кошмаре жить, что стыдно людям в глаза смотреть. Да нам всем из-за тебя в спину пальцем тычут, а уж что говорят при этом – не приведи бог!» Надрывалась она, надрывалась, а он послушал ее и в ответ: «Другого бы я за такие слова убил собственными руками, но ты мне все-таки жизнь дала, так что и сама живи, но только в другом месте. Сроку вам неделя, а потом чтобы духу вашего в Стародольске не было. А уж если увижу, не обессудьте, порешу!» С тем и ушел.