Текст книги "Будни «Чёрной орхидеи» (СИ)"
Автор книги: Dita von Lanz
сообщить о нарушении
Текущая страница: 68 (всего у книги 73 страниц)
Зачем повторять в сотый раз, как попугай?
И поступки, что сообщат доверительным тоном больше информации, нежели самая продуманная в мелочах, расписанная на множество листов, проникновенная речь.
Действительно, ни единого проявления лжи. Одна лишь правда. Не горькая ни разу. Не липкая, не приторная, но сладкая. Странно, не так ли?
Слишком, нереально, невыносимо долго. Хотел. Хотели. Оба.
Запретная мечта для одного.
Желанный сон для другого.
Не всем мечтам суждено стать прахом и принести разочарование. Иногда они всё же исполняются. И даже не с опозданием на несколько десятилетий, когда все чаяния окончательно теряют смысл, а своевременно, когда пламя и не думает исчезать, а с каждым жестом, движением или словом становится всё выше, ярче и жарче, чем в былое время.
Реальность, предназначенная для двоих.
Реальность, разделённая на двоих.
– Мар-тин…
Не жалобно и не потерянно, а всё так же, с этим нарочито показным французским акцентом.
Невозможно, невыносимо, схоже разве что со стремительным прикосновением к обнажённым нервам.
Всего лишь одно слово. Имя, которое сотни раз произносили с абсолютно разными интонациями другие люди. Были среди них и французы, но почему-то это звучание никогда не производило такого эффекта, не пробуждало таких эмоций. Тогда было ровно. Имя и имя.
Сейчас… Будто что-то особенное. Такое, что только между ними, и никто больше не имеет права на подобное произношение. Это привилегия Кэндиса Брайта, исключительно его фишка, о которой другим знать не обязательно.
До этого вечера они целовались неоднократно, и каждый поцелуй можно было охарактеризовать по-разному, подарив особенную характеристику, отличную от других. Сегодняшний не стал исключением, для него тоже нашлось определение. Решительный, отсекающий лишние сомнения, да и сомнения вообще. Когда больше нет никаких запретов, когда нет мыслей о мнении других людей, и опасения не гложут, не заставляют отказаться от собственных желаний. Когда нет жёсткого контроля над своими действиями, и необходимость сдерживать порывы исчезает.
Ломается под нервными пальцами молния, если слишком сильно потянуть замок, выдирая его вместе с мясом. Всего один рывок, и разлетаются пуговицы, приземляясь на пол с лёгким стуком, а влажная ткань собирается складками под пальцами.
Удержать за край воротника, притягивая к себе, отпуская и перемещая ладонь на щёку. Провести ладонью по шее, отвести назад волосы. Зафиксировать, не позволяя отстраниться. Покусывать покрасневшие губы, прижиматься к ним вновь и вновь, облизывая и проталкиваясь языком внутрь рта.
Столько ответной страсти, что самым опытным любовникам и любовницам, с которыми довелось побывать в одной постели, не снилось.
Пожалуй, стоит отдать должное правдивости утверждения, гласящего, что дело не только в технике, но и в эмоциях.
Одно без другого может существовать, но полноценной такая картина не будет. Ощущение, будто чего-то не хватает, обязательно даст о себе знать, и исчезнет только тогда, когда всё сложится так, как должно.
Все точки над «i».
Все элементы на своих местах.
Так должно быть. Так правильно.
Стянуть с него рубашку и наконец-то позволить прикоснуться к обнажённой коже. Никаких строгих костюмов. Ни намёка на дурацкую униформу.
Никогда не бывший гадким утёнком, Кэндис окончательно превратился в прекрасного лебедя. Самого прекрасного из всех, с кем Мартину доводилось пересекаться на жизненном пути. Завораживающего и притягивающего к себе. В того, от кого невозможно отказаться, нельзя отпустить и совершенно точно – нереально забыть, сколько бы усилий не было приложено.
Страсть в его сердце, что не оставляет ни на мгновение.
Боль в его душе, что пробуждается каждый раз, стоит только подумать о необходимости расстаться.
Его мир искушения.
Страницы дневника оживали. История, запечатлённая там, воплощалась вновь и вновь, раз за разом, из поколения в поколения. Мартин, прежде смеявшийся над легендой и чувствами Роберта, считавший их излишне приторными, вымышленными, обрисованными так исключительно ради создания эстетической составляющей, иначе смотрел на мир. Менялось его восприятие происходящего, отношений, самой любви.
Их с предком истории не были копиями, они сами не походили друг на друга, немало различий обнаруживалось и в личностях их возлюбленных, но едиными оставались ощущения, связанные с этими чувствами. Остро, на пределе. Отравляя кровь, цепляя и соединяя навеки, сшивая намертво.
Красная нить судьбы на кончиках пальцев.
Сколько раз он пытался разорвать её?
Сколько раз потерпел поражение?
Мой Кэнди, мой самый сладкий.
Кажется, не только в мыслях промелькнуло, но и вслух было произнесено.
Рваные вдохи и выдохи.
Мартин прикоснулся губами к горлу Кэндиса, обозначил поцелуями линию подбородка, запустил пальцы во влажные волосы, потянул за них, примеряясь.
– Идём, – прошептал.
Кэндис посмотрел на него потемневшим взглядом, улыбнулся многообещающе и повторил эхом.
– Идём.
В голосе не было страха, не было сомнений. Даже минимальных.
Кэндис не тратил время на размышления. В поступках руководствовался не любопытством. Он действовал осознанно. Точно знал чего, а главное – кого хочет.
Мартин не задавал вопросов, он и так знал на них ответы. Не заводил разговоров об уверенности и неуверенности в правильности совершения подобных действий, не обещал остановиться, если вдруг…
Он знал, что не остановится.
Не потому, что Кэндис ему не позволит, а потому, что, он сам, несмотря на заверения, сделать это не сумеет.
Он отчаянно хотел, почти до дрожи, и Кэндис был в этом смысле точной его копией. Они были разными, но идеально дополняли друг друга.
Двойственность.
Сладость и горечь.
Чёрное и белое.
Гладкий скользкий атлас, что столь приятно соприкасается с кожей, и металлические цепи, чьё прикосновение никак не назовёшь ласковым.
Нежность и боль, смешанные в единый коктейль.
Невинность и опыт.
Последний, несомненно, играл немалую роль, но невинность привлекала ничуть не меньше, особенно такая. Страстная, пылающая и, как бы странно не прозвучало, порочная до невозможности.
Воплощение соблазна, находившееся в его, Мартина, постели, гипнотизирующее этим невозможным взглядом, прикусывающее губы, призывно раздвигающее ноги и живо, отчаянно откликающееся на каждое действие.
Невинность как чистый лист, на котором можно написать всё, что угодно, нанести любой рисунок, постепенно создавая шедевр.
Свой собственный, персональный абсолютно неповторимый шедевр.
Невинность, что заводит сильнее, чем ласки любовника, обладающего обширными познаниями в вопросе и моментально перехватывающего инициативу в свои руки.
Мартину не нужны были десятки разнообразных поз, продемонстрированных за один вечер. Не требовались отточенные движения и фальшивые стоны, как в дешёвом – да и в дорогом, снятом на заказ, для определённых людей – порно.
Ему нужен был только Кэндис Брайт.
Целиком и полностью.
Его совсем не скованные, а достаточно уверенные прикосновения, не слишком умелые, но до отчаяния искренние ласки. Материал, из которого при умелом подходе, можно вылепить всё, что угодно.
Энтузиазм, рождённый настоящими чувствами, способен стать стартовой позицией для поистине невероятного результата.
С волос Кэндиса капала вода, пропитывая и простыни, и подушки, но вряд ли Мартина заботила судьба постельных принадлежностей. Вот уж о чём он не думал, так это о том, сколько наволочек отправится в стирку вместе с испорченной рубашкой и пострадавшими джинсами.
Мысли его были заняты другими делами.
И определённым человеком.
В очередной раз Мартин прильнул к губам, наслаждаясь голодным, жадным, обжигающим, настойчивым поцелуем.
Инициатива наказуема.
Он знал об этом, но сейчас мечтал именно о таком результате. Ловил каждое движение дрожащих ресниц, зачарованно смотрел в потемневшие глаза. Разрывая зрительный контакт, целовал подставленную шею, оставив в покое истерзанные губы, проводил по ней языком, пробуя терпкий вкус, наслаждаясь и им тоже.
Хотелось вынудить Кэндиса жалобно скулить, сгорать от стыда и просить ещё.
И Кэндис просил, притягивая Мартина к себе и шепча ему на ухо всё то, чего, по идее, невинному юноше в голову приходить не должно. Потому что слишком пошло, слишком вызывающе и слишком… возбуждает.
Ладонь прошлась меж разведённых ног, по внутренней стороне бедра, крайне чувствительной к прикосновениям, коснулась члена, собирая смазку, растирая её в пальцах, что вскоре обхватили уверенно, стремительно подводя к желанной разрядке.
Нескольких движений вверх-вниз оказалось достаточно для того, чтобы в первый раз избавить от мучительного возбуждения. Но Кэндис, кажется, не только этого хотел. Однозначно, большего. Всего и сразу. Да и Мартин заканчивать на этом не собирался. Только-только вошел в раж.
Поняв, что за ним наблюдают, не вытер руку о простыни, а слизал белёсые капли с перепачканных пальцев.
– Нравится, Мар-тин? – поинтересовался Кэндис, без иронии в голосе.
– Очень.
Кэндис коротко вскрикнул, ощутив попеременно укус за плечо и в основание шеи. Своеобразное ощущение, породившее волну острого удовольствия.
Дыхание сбивалось, возбуждение вновь и вновь накатывало мягкими волнами. Первый оргазм был не более чем способом удовлетворить банальную физиологическую потребность. А сейчас хотелось медленного, размеренного и очень чувственного занятия любовью, чтобы свою долю внимания получила каждая клеточка тела.
Томно и нежно.
Как в кино. С той лишь разницей, что здесь не будет свидетелей, бесконечного наблюдения и крика: «Стоп! Снято».
Мартин вновь провел ладонью по бедру, чуть влажному, горячему, напряженному. Сжал сильнее, понимая, что утром на бледной коже будут видны следы от его пальцев. Его это осознание не останавливало. Оно подстёгивало.
Пальцы один за другим скользнули внутрь разгорячённого тела, растягивая, подготавливая, мерно двигаясь. Не больно. Просто непривычно. Да и то – лишь первое время.
Кэндис приоткрыл рот.
С губ срывалось хриплое, лихорадочное дыхание. Кэндис сам двигался навстречу пальцам, царапая короткими ногтями спину Мартина, льнул, неотрывно глядя на него, одним лишь взглядом выражая все свои желания.
Прочерчивая тонкие алые полосы на коже в момент проникновения, закрыл глаза и слепо потянулся за очередным прикосновением губ.
Получил.
Вот теперь уже нежное, осторожное касание, будто в качестве компенсации за причинённую боль.
Кэндис в ответ на это улыбнулся немного ехидно, чем только сильнее спровоцировал.
Впрочем, того и добивался.
Несколько секунд, чтобы привыкнуть.
Несколько секунд звенящей тишины, что так легко нарушить.
– Я не хрустальный, – шепнул Кэндис на ухо Мартину, прикусывая хрящик. – Так что можешь не церемониться особо.
– Но ведь… девственник.
– Уже нет.
*
Он погружался в сон в момент, когда ночь за окном сменялась рассветом, уступая место новому дню. Лежал, подсунув ладонь под щёку, внимательно смотрел на Мартина.
Тот смотрел на него.
– Что? – спросил Кэндис с невероятной серьёзностью.
– Что? – повторил Мартин.
– Теперь вы, как честный человек, обязаны на мне жениться, мистер Уилзи, – произнёс Кэндис; не удержавшись, засмеялся и уткнулся лицом в подушку на несколько секунд.
– Купить обручальное кольцо, чтобы оно снова осталось невостребованным?
– Не останется.
– Действительно наденешь его?
– А почему мне его не носить?
– Спи уже, – хмыкнул Мартин, легонько щёлкнув Кэндиса по носу, как когда-то, несколько лет назад, у ворот академии.
– Сон точно лишним не будет, – прозвучало немного приглушённо.
Кэндис и, правда, отчаянно хотел спать.
В полудрёме он ощущал прикосновение. Мартин поглаживал его по щеке, перебирал пряди волос и, кажется, что-то говорил.
А потом звук его голоса стих, воцарилась тишина.
Кэндис не знал, сколько времени прошло с тех пор, но первым делом поймал себя на мысли, что не более пяти или десяти минут. Засыпал и просыпался он при схожих обстоятельствах.
Ладонь замерла в нескольких сантиметрах от волос, не решаясь прикоснуться к ним, чтобы не нарушить чужой сон.
Сквозь шторы в комнату проглядывали первые солнечные лучи, наступало очередное серое утро. Очередной серый день.
Пятнадцатое февраля. Минус одна страница из книги их жизней.
Теперь их осталось всего лишь одиннадцать.
Да, определённо отделаться от этой мысли было непросто, зато отсчитывать дни до тех пор, пока их не останется вовсе – проще простого.
Мартин потянулся к телефону, засунутому под подушку, снял блокировку, желая узнать, сколько сейчас времени. Судя по изумлённому взгляду, цифры, отразившиеся на экране, удивили.
Проведя в сомнениях ещё несколько минут, Мартин не удержался. Осторожно прихватил отдельную прядку каштановых волос, казавшихся при скудном освещении темнее обычного, заправил её за ухо, не упустив возможности погладить по щеке кончиками пальцев.
Тёмные ресницы дрогнули, взмывая вверх. Кэндис открыл глаза, перестав наблюдать за действиями Мартина исподтишка.
– Пора собираться, да?
– Сейчас только пять утра. Ещё уйма времени. Можешь поспать подольше, если хочешь.
– А ты?
– Приведу в порядок твои вещи, приготовлю завтрак. Пожелания будут?
– Королевское меню? – усмехнулся Кэндис.
– Так скромно?
– Зато не придётся тратить много времени на готовку. Сделать напиток, намазать джем на тост, и вуаля. Перед нами типичный завтрак её величества. А если серьёзно, то я съем всё, что ты приготовишь, потому не стану привередничать и строить из себя капризную диву. Удивишь меня кулинарными талантами?
У него слипались глаза. Неудивительно, в общем-то, принимая во внимание мизерное количество времени, отведённое этой ночью под сон.
– Попытаюсь, – заверил Мартин, наклонившись и прикоснувшись коротким поцелуем к губам. – А пока спи, потом позавтракаем вместе.
– Заманчивое предложение, господин директор, – хмыкнул Кэндис и вновь закрыл глаза, натягивая одеяло до самой макушки.
Мартин ухмыльнулся, выбираясь из постели. Стараясь не шуметь, вытащил из шкафа первые попавшиеся джинсы и, одевшись, выскользнул за дверь.
Кэндис потянулся. Признаться откровенно, он не собирался надолго задерживаться в постели, поскольку знал, что повторно уснуть не получится. Слишком много мыслей в голове, чтобы избавиться от них, слишком большой поток информации.
Два поистине грандиозных события.
Заключение контракта на издание «Призрачных мальчиков» и стремительный отъезд.
Судьба, когда речь заходила о Кэндисе, от любимой тактики не отказывалась. На первом месте как всегда, ирония высшего уровня, граничащая с чёрным – очень чёрным – юмором.
Кэндис поднялся с кровати, поставил дорожную сумку на стол, потянул молнию. Захватить с собой униформу было весьма предусмотрительно. Рубашка, надетая под пуловер, сейчас подходила разве что для мытья полов, джинсы, в общем-то, тоже. Сломанная молния, оторванные пуговицы, кое-где даже с мясом.
Кэндис достал расчёску и несколько раз провёл ею по волосам, приглаживая. Вытащил из стопки одежды рубашку, набросил её на плечи, жалея о том, что поблизости нет ни одного зеркала, а потому оценить собственный внешний вид не представляется возможным. Рубашка едва прикрывала бёдра. Кэндис застегнул вещь на все пуговицы, кроме двух верхних, закатал рукава до локтей.
Провёл языком по губам и тихо усмехнулся.
За пределами спальни пахло крепким кофе. Этот запах безумно нравился Кэндису. Брайт направился в сторону кухни, стараясь действовать бесшумно, не привлекая к своей персоне внимание раньше времени. Замер в дверном проёме, прислонившись плечом к косяку и несколько минут наблюдая за действиями Мартина.
– Дубль два. Доброе утро, Мар-тин, – произнёс, улыбнувшись.
Голос после сна звучал не совсем привычно. Чуть ниже обычного, чуть грубее. Хрипловато. Соблазнительно.
Мартин как раз закончил с приготовлением напитка и собирался разлить его по чашкам.
– Доброе утро, – ответил, отставив посуду в сторону. – Кофе?
– Нет.
– Тогда?..
– Вас, господин директор.
– Мы снова вернулись к этому обращению?
– Оно тебе не нравится?
– Звучит слишком официально и служит напоминанием о…
– Социальных ролях, – продолжил Кэндис. – И о том, что мы вчера вечером послали их к чёрту. Если ты думаешь об этом, то… не нужно.
Он смотрел из-под полуопущенных ресниц, как заправская кокетка, но без противной карамельности, жеманности и показной, нарочитой женственности, которая в парнях обычно раздражала.
Ему бы этот образ и не подошёл, став полным разрывом шаблона и одной из лучших иллюстраций к понятию диссонанса.
– Почему?
– Потому что теперь они не имеют значения. Ещё несколько дней, и я никак не буду связан с академией.
– Спасибо, что напомнил.
– А ты забывал об этом? – спросил Кэндис, убирая прядь волос от лица.
– Нет. Но старался.
– Я ведь говорил, что ко мне не стоит привязываться, – произнёс со вздохом, проводя пальцем по деревянной поверхности. – Когда твой отец похож на Альфреда Брайта, наивно надеяться на свободу действий. Я с самого начала знал, что всё будет именно так. Месяцем раньше, месяцем позже, но он обязательно вмешается в мою жизнь и начнёт реформировать всё по собственному усмотрению.
– С реформами мало схожего.
– А с чем много?
– С революцией. Стремительные перемены, во многом болезненные. Мечты об утопии и печальный финал, – заметил Мартин, поднося ко рту чашку с чёрным кофе. – Не всегда, конечно, но зачастую история подкидывает не самые положительные примеры.
– Да у нас в семье, похоже, все – те ещё революционеры.
– Неужели?
– Я видел, как записан у тебя в телефоне, – хмыкнул Кэндис. – Думал, что прохожу там, как Конфетка, а оказалось – «Моя персональная революция».
– Это был спонтанный порыв.
– А что? На мой взгляд, интересное сравнение. Мне нравится.
Кэндис наконец соизволил отлипнуть от косяка. Взял пустой бокал, оставшийся здесь со вчерашнего вечера, заглянул в холодильник, доставая оттуда сок и наливая почти до самого верха.
– Стакан для этих целей подошёл бы больше, – прокомментировал свой выбор. – Но я теперь официально могу отнести себя к творческим людям, потому буду играть в богему. Начну пить по утрам шампанское, заедая его икрой и свежей клубникой. Или что там едят творческие люди?
– Амброзию, а это всего лишь сок, – усмехнулся Мартин, очерчивая край широкого бокала.
– У меня богатое воображение, – отпарировал Кэндис, поднося бокал к кофейной чашке, дожидаясь момента соприкосновения, ознаменованного лёгким звоном, и только потом делая первый глоток.
Прозрачная капля, стекающая вниз по подбородку; прикосновение к влажным губам. Улыбка, обнажающая кромку зубов; кончик языка, показавшийся на мгновение.
Пальцы на подбородке и долгий, пристальный взгляд.
– Для того, кто ещё вчера был девственником, ты потрясающе порочен. Знаешь об этом?
– Осуждение?
– Комплимент.
– Тебе нравятся шлюхи?
– Кто сказал, что шлюхи обязательно порочны?
– Мне казалось, это само собой разумеющееся.
– По-моему, они – одни из наиболее асексуальных личностей, ненавидящих и себя, и своё занятие. То, о чём я сказал, немного другое. И с вызывающей, провокационной, нарочито показной сексуальностью ничего общего не имеет.
– Так нравятся? Или нет?
– Нет. Мне нравишься ты, независимо от того образа, что ты примеряешь. У тебя не только богатое воображение, но и актёрский талант, несомненно, имеется.
– Какой разброс умений.
– Разве это плохо?
– Однажды я поверю в свою уникальность и отправлюсь спасать мир.
– У тебя получится.
– Думаешь?
– Со мной многие солидарны. Говорят же, его спасёт красота. Только, пожалуй, я не готов делиться с кем-то.
– Тогда… Придётся им пережить факт моего отсутствия в команде, – произнёс Кэндис.
Мартин отставил опустевшую чашку в сторону. Кэндис продолжал неторопливо прикладываться к своему бокалу, растягивая удовольствие.
Мартин провёл ладонью вдоль ровного ряда пуговиц, не торопясь отрывать их, как накануне, а расстёгивая по одной. С чувством, с толком и расстановкой. Все так и не расстегнул, остановившись на середине линии.
– Они будут жалеть.
– Но какое мне дело? Если я и хочу кого-то спасать, то только тебя.
– От чего, например?
– От глупых поступков, нелепой женитьбы, которая тебе совсем не нужна, предрассудков, скуки, одиночества. Да мало ли вариантов?
– А от перспектив остаться с разбитым сердцем?
– У тебя оно тоже из стекла?
– Нет, но… – Мартин на время замолчал.
Кэндис допил последние капли сока, отставляя опустевший бокал туда, где стояла чашка с кофейной гущей.
– Но?
– Возвращайся, Кэнди.
– Я ещё даже не уехал. Но ты можешь запереть меня здесь, и…
– Кэндис.
– Что?
– Я серьёзно.
Сомневаться в правдивости этих слов не приходилось.
Кэндис с трудом сглотнул. Идея запасного сценария, тщательно продуманного и практически готового к реализации, трещала по швам, превращаясь в пыль. Рушились декорации, нарисованные маски стекали с лица, оставляя чёрные полосы под глазами, густо намазанными театральным гримом.
Хэ-хэй, посмотрите на этого клоуна. Почему он перестал заливисто смеяться? Что случилось? Почему он плачет?
Мартин одним только взглядом вынимал душу, разбивая показную весёлость.
– Летом, после экзаменов. Или, если не получится тогда, после университета… Возвращайся ко мне.
– Ты будешь ждать?
– Да.
– И как долго?
Нотки игривости и смешливость окончательно исчезли. Кэндис вновь посерьёзнел.
Он не ждал этого предложения, до последнего сомневался. Он не думал, что Мартин их произнесёт. Он вообще собирался разрушить всё до основания, сказав о планах отца на грядущую женитьбу, о том, что жизнь уже давно расписана по минутам, и он сделал однозначный выбор, не предполагающий наличие альтернативы.
Мартин – всего лишь развлечение, очередное доказательство, соблазнённое ради проверки собственной привлекательности и подтверждения правдивости заявления, что мужчины не остаются равнодушными к его «конфетной» внешности, клюют на неё с завидным постоянством. Всего лишь попытка проверить собственные силы. Не самый мерзкий из вариантов.
Да, во время произнесения этой речи ему бы, несомненно, понадобился тот самый актёрский талант, чтобы сыграть достоверно, а не сдаться на середине, признаваясь, что эти громкие насмешливые заявления – просто способ сжечь мосты. Чтобы не было больно. Чтобы на новом месте не засыпать и не просыпаться с мыслями о Мартине, о том коротком периоде отношений, что был у них, но стоил всех остальных лет жизни, вместе взятых. Чтобы услышать от него гневную отповедь. Чтобы в кабинете он швырнул документы в лицо и прошипел с ненавистью: «Убирайся». И это означало не только отчисление из школы, но и приказ навсегда исчезнуть из его жизни. Чтобы та связь, что возникла между ними несколько лет назад, окончательно пропала, напоминая о себе лишь парой строчек в эпиграфе «Призрачных мальчиков», когда они выйдут на бумаге.
Посвящается M.W. Человеку, без которого я никогда не поверил бы в свои силы и не начал творить.
– Год, два, три. Десять. И больше. Сколько угодно. Если однажды ты решишь ко мне вернуться, я буду только счастлив.
– Ты в этом уверен?
– Более чем.
– Тогда… – Кэндис запнулся, не договорив.
– Ну же? – поторопил Мартин.
Ответом стали действия. Кэндис обнял его и уткнулся в плечо, ничего не говоря и не поясняя. Неосознанно проводил аналогию с днём, когда узнал результаты литературного конкурса. Тогда он тоже едва не заплакал.
От счастья.
А теперь… просто. Он чувствовал, как под сомкнутыми веками становится мокро, и на ресницах собираются капли слёз.
Мартин гладил его по спине одной рукой, второй обнимал в ответ, шепча что-то успокаивающее, зарывшись носом в каштановые пряди и время от времени прикасаясь губами к волосам.
– Тогда обними меня, – произнёс Кэндис, собравшись с силами, чтобы голос не дрожал и не выдавал волнение. – Крепче. Ещё крепче. Ещё. И никогда не отпускай.
*
Последние несколько дней, проведённые на территории школы, слились для него в один бесконечный отрезок времени без какого-либо разделения. Он ходил на занятия, возвращался в общежитие, разговаривал с одноклассниками.
Один раз в оранжерею сходил вместе с Оливией. Просто так, ради разнообразия. От пристального взгляда проницательной девушки утаить собственные переживания не удалось. Кэндису хотелось верить, что никто ничего не знает, но, как выяснилось, озадаченность его бросалась в глаза всем более или менее внимательным и неравнодушным людям.
Кэндис надеялся, что отец передумает. Не верил в реальность этого, но надеялся. Увы. Вскоре слова Мартина получили подтверждение. Кэндиса «осчастливили» сообщением о переезде в Манчестер.
Не было в этом ничего смертельного.
И невозможного в реализации определённых планов тоже.
Дорога от Лондона до Манчестера не такая уж длинная. Час на самолёте, около трёх на поезде. Хоть каждые выходные прилетай-приезжай. Причиной гнева служило не столько знание о необходимости стремительно срываться с места, сколько сам факт вмешательства в жизнь, равнодушия к мнению того, чья судьба решалась, и тяга устроить всё по собственному усмотрению.
Кэндис собирал вещи, складывая их в чемодан, и думал о том, что впереди его ожидает грандиозный скандал. Стоит лишь переступить порог дома, и он сорвётся, высказывая отцу собственное мнение о такой политике, попутно объясняя, где он её видел и куда её следует засунуть, чтобы стало легче.
Кэндис усмехался, вспоминая собственные мысли, связанные с другими родственниками. Не по крови, а по документам.
Разумеется, речь шла о сводной сестре и мачехе. Если Патриция с самого начала демонстрировала истинное отношение и обеими руками голосовала за отъезд ненавистного братишки, то Инга долгое время производила впечатление милой особы, с теплом относящейся к пасынку. Сейчас она стояла в стороне, молчала, наблюдая за тем цирком, что разводил супруг.
То ли действительно боялась с ним поспорить, то ли желала избавиться от обузы, освободив место своим детям.
Не только Тише, но и Джеку.
В этот раз Альфред оригинальностью не блистал, остановив выбор на нормальном имени для сына. Никакого эпатажа, никаких несоответствий. Мальчик с именем, которое носят тысячи других мальчиков, парней и мужчин, а не представительниц противоположного пола.
В общем-то, ситуация складывалась предсказуемая. Кэндис разочарования не испытывал. Нелепо думать, что посторонняя леди сумеет принять его, как своего собственного ребёнка. Для неё он никогда не будет родным, а вот конкурентом для её отпрысков, когда речь зайдёт о наследстве Брайтов, очень даже. Чем меньше он будет светиться здесь, тем выше шансы, что однажды вовсе потеряется. Исчезнет и из их жизни, и из завещания.
Не достоин.
Он отцу и стакан воды не поднесёт, если такая потребность возникнет. Не то, что Патриция. Та со всех ног кинется исполнять. Принесёт не только воду, но и чай, кофе, виски – на любой вкус.
Кэндис надел куртку. Застёгивать не стал.
Потянул чемодан за ручку, замер на пороге комнаты, в последний раз окидывая её взглядом.
Другие ученики покидали здание на семь дней, а он – навсегда.
Здесь оставались несколько лет жизни, наполненных самыми разнообразными событиями. Одноклассники, воспоминания, мечты, разочарования. Газета, к которой он привык. Бессонные ночи, наполненные внесением правок в текст «Призрачных мальчиков».
Здесь оставалась его жизнь, потому что только в стенах академии он по-настоящему жил, а не боролся за существование с людьми, носившими статус родителей, но больше походивших на нерадивых опекунов. Тех, что взяли ребёнка на попечение, немного поиграли, как куклой, поняли, что им этот вариант не подходит, и теперь ломают голову, куда деть надоевшую игрушку.
И здесь оставался Мартин.
Кэндис повернул ключ в замке и зашагал по направлению к лестнице, крепко сжимая в ладони ручку чемодана.
Чтобы добраться до главных ворот, следовало пройти мимо учебного корпуса, и Кэндис чувствовал, как болезненно сжалось сердце. Мимо кабинета директора, зная, что Мартин будет там. Быть может, в этот момент его займут разговором, и он не увидит, как Кэндис покидает территорию академии, а, может, будет наблюдать из окна за тем, что происходит во дворе.
На улице было тихо. Большая часть учеников уже разъехалась. Это он припозднился просто, не желая расставаться со своим самым любимым домом. Впрочем, как показала практика, спешить особо было некуда. За Кэндисом никто не приехал. У ворот не было ни машины отца, ни машины мачехи. Не то чтобы Кэндиса это огорчило, но насторожило. Он привык к до тошноты отвратительной пунктуальности обоих, потому удивился отсутствию хотя бы одного из родственников.
Телефон Альфреда молчал. Точнее, гудки шли, а вот ответа не было. Потратив время впустую, Кэндис позвонил Инге. Она, в отличие от Альфреда, ответила моментально, но звонок оборвался почти сразу. Повторно набрав номер мачехи, Кэндис услышал лишь приветствие автоответчика, предлагавшего оставить сообщение после звукового сигнала. Инга выключила телефон. Звонки на домашний телефон привели к тому, что Кэндис напоролся на Патрицию.
Она трубку не бросала, но рассчитывать на её помощь не приходилось.
– Позови мне кого-нибудь из взрослых, – грубо произнёс Кэндис, спустя несколько минут насмешливых замечаний.
Терпение его было на исходе.
– И не подумаю.
– Они ведь оба дома, правильно?
– Да.
– Так позови.
– У них серьёзный разговор.
– Обо мне они забыли?
– Как же. Забудешь тебя.
– А если не забыли, можешь, просветишь, почему никто из них не приехал? Или я должен добираться собственными силами?
– Попроси.
– Что именно?
– Кого-нибудь из своего окружения, – хмыкнула Патриция и всё-таки положила трубку, ничего толком не пояснив.
– Можешь поехать с нами, – произнёс Роуз, появившийся за спиной по привычке неожиданно, но явно не только что.
Судя по высказанному предложению, подслушал, если не весь разговор, то большую его часть.
– Правда? Спасибо.
– Правда. Не за что.
Слова сводной сестры из головы уходить не желали. Что-то в них Кэндиса цепляло, но он не мог определить, что именно, а в присутствии посторонних людей размышлять об этом не представлялось возможности.
Нельзя сказать, что Роуз и его старшая сестра болтали без умолку, словно боясь, что в салоне воцарится тишина. Они обсуждали какие-то повседневные дела, изредка вовлекая в свою беседу Кэндиса, а он отвечал. Когда было, что сказать.
Поскольку подходящие слова находились редко, то Кэндис предпочитал помалкивать, но слушать, чтобы потом не попасть впросак, если к нему обратятся, и не переспрашивать несколько раз. Не раздражать собеседников своей рассеянностью.
Родной дом встретил Кэндиса гробовой тишиной.
И холл, и гостиная пустовали. Родственников в поле зрения не наблюдалось, и это настораживало.
