Текст книги "Будни «Чёрной орхидеи» (СИ)"

Эштон Грей коротал время, сидя в комнате и лениво перелистывая страницы журнала, посвящённого естественным наукам.

Он понятия не имел, как это издание оказалось в их с Альбертом комнате, поскольку никто из них особенно научными открытиями не интересовался. Тем не менее, чем-то себя занять следовало, а веселиться в одиночестве Эштон не умел. Впрочем… Окружающие искренне верили, что он вообще ничего в одиночестве не умел, заслуженно нося статус мальчика на подхвате, о котором знают постольку поскольку, как о бесплатном приложении к популярному ученику, снискавшему если не всеобщую любовь, то хотя бы повышенный интерес к своей персоне.

Таким учеником был Альберт Кейн.

Последние несколько дней их жизни были ознаменованы бесконечными телефонными разговорами, во время которых Альберт не уставал сокрушаться относительно того, что для театралов, оказавшихся на территории академии «Чёрная орхидея», наступают тёмные времена.

Признаться откровенно, он постоянно это говорил. Эштон слушал проникновенную речь Альберта и два года назад, и год. И теперь.

Телефон коротко пискнул, сообщая о приёме нового сообщения. Эштон потянулся, чтобы ознакомиться с посланием и нисколько не удивился, поняв, что состоит оно всего из одного слова.

«Вниз».

В строке отправителя ожидаемо стояло имя Альберта.

Эштон отшвырнул издание в дальний угол, прихватил телефон и решил долго терпение Альберта не испытывать, поскольку тот, судя по немногословности, пребывал не в лучшем расположении духа.

Неудачи клуба, которому Альберт посвящал большую часть свободного времени, выбивали из колеи и заставляли страдать. Он действительно принимал их слишком близко к сердцу.

Альберт не заламывал руки и не рыдал, собирая вокруг себя толпы утешителей, он просто погружался в меланхолию и подолгу там находился, не уставая напоминать Эштону о том, сколько усилий они положили на создание очередного сценария, постановку или костюмы. О том, как оба горели идеей, а в итоге получили то же, что и всегда. Практически нулевой интерес к их творениям, полупустой зал и аплодисменты столь же жидкие, как капустный суп, который ели в семье известного Чарли. Вилок капусты на десять литров воды.

Два хлопка в тишине, звучащие ещё унизительнее, чем молчание.

Эштон и сам всё это знал, но ничего поделать не мог. Он давно перестал гнаться за успехом, поняв, что им признание со стороны публики не светит, потому старался разочарование окружающим никак не демонстрировать. Альберт хранить эмоции в себе не мог. Он хотел добиться успеха в той сфере, которую считал для себя по-настоящему важной и нужной, а реальность постоянно била его по лбу, указывая на место и как бы говоря, что театральные подмостки созданы для кого угодно, но только не для него. Всё это было бы легко объяснимо, окажись театральный дуэт бездарным «от» и «до», но…

Но они действительно были талантливыми. Это неоднократно отмечали и члены преподавательского состава, и даже театральный критик, однажды посетивший выступление.

В статье, которой дуэт невероятно гордился, были отмечены и новаторский сценарий, созданный Эштоном, и потрясающе эмоциональная, пробирающая до глубины души игра мистера Кейна.

В тот вечер они стали звёздами сцены.

И зал впервые за долгое время был полон. Конечно, оба понимали, что в этом нет их заслуги, и все эти ученики пришли только потому, что их прислали в добровольно-принудительном порядке, но ведь в середине представления они действительно заинтересовались.

Как и любой человек искусства Эштон чувствовал, когда зритель продолжает сидеть с каменным лицом, не понимая, что до него пытаются донести, а когда ловит эмоциональную волну и становится полноправным участником событий. Сидя на своём месте, он ощущает себя так, словно его настоящая жизнь в этом разыгрываемом мире, и только когда опускается занавес, понимает, что его вновь вышвырнуло в реальность.

Они оба были уверены, что после столь успешного вечера дела их клуба пойдут на лад и почитателей театрального искусства станет гораздо больше, но… Надежды не оправдались.

Их следующий спектакль ждала незавидная судьба.

Альберт авторитетно заявил:

– К чёрту!

После чего решил сделать перерыв, да так и не вернулся до конца учебного года в эту, не слишком оживлённую группу по интересам, несмотря на то, что роль ему предлагали. Проходную, не слишком заметную, но, тем не менее. Он вообще решил порвать с театральным искусством и поискать себя в иных направлениях.

Говорил, что скорее научится играть в баскетбол.

– Тебя не возьмут в команду, – резонно заметил Эштон.

Альберт заскрипел зубами, но промолчал. Вместо этого опустил голову, прижавшись лбом к столешнице, и сунул Эштону в лицо ладонь с оттопыренным средним пальцем. Без слов выразил своё отношение к подобным ремаркам.

Сильнее, чем упоминание неудач на сцене его раздражали лишь замечания о не слишком выдающемся росте.

Альберт Кейн – коротышка. Стопроцентная правда и удар под дых. Тому, кто хотел стать Альберту врагом, достаточно было лишь заикнуться об этом, и всё. Больше ничего делать не нужно.

На физкультуре он всегда стоял в конце строя, не имея шансов продвинуться вперёд или возглавить шеренгу, как всегда того хотелось. Каждое лето он мечтал подрасти, вернуться в школу и поразить одноклассников новыми внешними данными, но природа смеялась и говорила, что все усилия напрасны.

Эштон, будучи если не лучшим другом, то однозначно одним из самых близких, без проблем проходил в дом Альберта и наблюдал за этими муками творчества. И не только творчества.

Желая вырасти, Альберт перепробовал всё, начиная от бесконечного висения на турниках и заканчивая поеданием моркови на завтрак, обед и ужин. Вскоре его тошнило от одного только упоминания этого овоща. Мучения себя не оправдали. Альберт оставался со своими метром и семьюдесятью сантиметрами.

Ни миллиметром больше.

Угнетал Альберта не только собственный рост, но и мысли о телосложении, дарованном щедрой природой.

Альберт не был женственным, но и брутальности ему порядком недоставало. Он мечтал заняться спортом, чтобы однажды стянуть в раздевалке рубашку и заставить всех восхищённо ахнуть. Однако ради этого ему бы пришлось умирать целыми днями в тренажёрном зале, придерживаться специальной диеты и позабыть о жизни за пределами спортивного центра. Альберта хватило всего на пару занятий, потом он приполз, еле шевеля ногами, к Эштону домой, и заявил, что со спортом покончено навсегда.

– Придумай способ, с помощью которого я стану более мужественным, – произнёс, пристально глядя на приятеля так, как будто тот был ему должен.

Когда-то этот взгляд Эштона неимоверно раздражал. Не покидало ощущение, будто Альберт старается продемонстрировать собственное превосходство, выражая его в интонациях, взглядах, жестах. На деле всё оказалось иначе. За этим образом короля Альберт маскировал миллион и один комплекс, коих у него имелось огромное количество, а ещё – некую толику разочарования в жизни и в людях. Точнее, в отношениях с ними. Во взаимодействии не только любовного плана, но и просто так.

– Можешь постричь волосы, – произнёс Эштон, прикидывая, что ему ответят.

Альберт несколько минут размышлял над предложением, потом согласно кивнул.

– Неси ножницы, Эш.

Постричь его они так и не решились, установив экспериментальным путём, что короткая стрижка не сделает Альберта мужественнее. Она сделает его гораздо страшнее, и в результате очередные комплексы и переживания полезут, подобно грибам после дождя. Кроме того, после стрижки количество восторженных поклонников уменьшится.

На этом немного романтическом имидже и строилась популярность Альберта. Со стороны он выглядел нежным созданием, которое обитает на розовом облаке, питается исключительно амброзией и требует поклонения, а окружающие исполняют все желания, стараясь их предугадать.

В реальности Альберт Кейн был полной противоположностью нарисованному образу.

Мало кто был наслышан о его талантах, поскольку напоказ их никто не выставлял. Эштон оказался среди немногих просвещённых, знающих о том, как милый Альберт умеет пить крепкие спиртные напитки, орудовать ножом и виртуозно ломать носы неугодным личностям, вынося их одним ударом.

Хрупкий, маленький и нежный.

Как же!

Эштон, глядя на приятеля, неоднократно убеждался в правдивости утверждения, гласившего, что внешность бывает удивительно обманчивой. Альберт не соответствовал своим внешним данным даже на пятьдесят процентов, не говоря уже о сотне.

Вероятно, эта противоречивость делала его ещё и неудачником любовного фронта. Все, с кем Альберт пытался завести отношения, рано или поздно разочаровывались в избраннике, понимая, что их обманули. Вместо желаемого экземпляра, способного томно закатывать глаза и показательно вздыхать, они получали в потенциальные партнёры иную личность, и это несоответствие становилось причиной для быстрого завершения романтических отношений.

Один из воздыхателей пошёл дальше остальных. Он лелеял надежду нарядить Альберта в женские вещи, о чём последнему и поведал.

Эштон, стоя в отдалении, наблюдал с равнодушным взглядом за тем, как любитель экспериментов получает в свой адрес порцию заслуженного гнева.

Улыбнулся, увидев, как Альберт направляется к нему. Кейн хлюпал носом, стирая кровавые капли, но щерился довольно, понимая, что вышел из противостояния победителем, а не проигравшим.

– Ты его сделал, – заметил Эштон восторженно.

– Ты сомневался в моих способностях? – поинтересовался Альберт, вскинув бровь.

– Ни секунды, – заверил Эштон, подставляя руку и засмеявшись, когда приятель хлопнул по ней со всей силы.

Пережив очередное фиаско на личном фронте, Альберт предпочитал уходить в состояние, именуемое им самим творческим запоем.

– Пошли все на хрен, – мрачно заявлял. – Мне никто не нужен.

После чего вновь обращал свой взор в сторону театрального клуба.

Его неудачи шли по кругу.

Пролёт в личной жизни, пролёт на сцене… Пролёт по всем фронтам. И это уже стало чем-то вроде его неповторимого стиля и отличительной черты. Незавидной, конечно, но тут уж выбирать не приходилось.

В последнее время многие отчего-то решили, что актёр и сценарист не просто друзья, а нечто большее. Альберт, поразмыслив, пришёл к выводу, что его подобное положение вещей устраивает, и он вполне готов исполнить ещё одну роль. На этот раз не на сцене, а в жизни.

Эштон ему не подыгрывал. Он просто не опровергал догадки посторонних людей. Тем они и жили. Сотрудничали в рамках театрального клуба, поддерживали приятельские отношения в жизни, оставаясь друзьями и за закрытыми дверями общей спальни, а не превращаясь в любовников, как думали некоторые поклонники Альберта.

Поскольку обоих такое положение вещей и распространяющиеся слухи не напрягали, то и тратить время на доказательства обратного никто из них не собирался.

Спустившись вниз, Эштон остановился в коридоре, напротив открытого окна и выглянул на улицу, прикидывая, где может быть Альберт. Сначала подумал, что обнаружит приятеля в гостиной, но она пустовала. Ученики академии наслаждались относительно солнечной погодой, вот и собрались во дворе.

Альберт не стал исключением.

Стоило только высунуться из окна, как он сразу же материализовался перед соседом по комнате.

Сначала Эштон увидел длинные светлые идеально прямые, без единого намёка на кудряшки, волосы, которыми в их выпуске мог похвастать только один ученик. Вслед за этим что-то блеснуло, а Альберт сделал резкое движение. Эштон почувствовал прикосновение острой стали к горлу, пожалев, что не додумался надеть шейный платок, прилагающийся к основной форме, тем самым защитив себя. Лезвие скользнуло по коже, заставив чуть запрокинуть голову.

– Печально, что я не могу приставлять нож к горлу незнакомых учеников и требовать, чтобы они стали членами нашего клуба, – со вздохом произнёс Альберт.

Раздался щелчок, и лезвие исчезло.

Эштон потёр шею и выдохнул с облегчением.

– Это было бы слишком эпатажно, – заметил, присев на подоконник.

– Зато действенно.

Альберт сунул нож в карман и принялся крутить в руках розу, явно раздобытую в местном саду.

Он не любил цветы, относился к ним абсолютно ровно, но сейчас хотелось занять руки хоть чем-нибудь, вот он и принялся ощипывать королеву богатого мира флоры, издеваясь над листьями. Лепестки пока не трогал, а вот шипы успел срезать.

– Они сбежали бы оттуда при первой же возможности.

– Я в курсе. Но моей решимости это знание не пошатнуло бы. Безумно обидно. Мы слишком много сил отдаём этому клубу, и мне хотелось бы видеть реакцию, а не удивительное равнодушие, однако, наблюдаем мы обратный результат. – Альберт тяжело вздохнул, бросил розу на подоконник и сложил руки на груди. – Не знаю, как всё сложится в этом году, но особых иллюзий не питаю. Только чувствую, что мне будет в два раза обиднее, нежели прежде.

– Есть что-то такое, о чём я не знаю?

– Да. На меня возложили обязанности руководителя театрального клуба, – сообщил Альберт. – Дилан сказал, что кроме меня никто из учеников с поставленной задачей не справится, и вообще… Он, признаться, много чего говорил, но я особо не вникал. Пока он болтал, в моей голове звучал похоронный марш и без того обречённому предприятию. Неоднократно доказано, что наши постановки не пользуются спросом. Казалось бы, это просто – развлекать публику, заставляя её плакать или смеяться. У нас чудесная драматургия, у меня, говорят, талант актёрский. И всё великолепно, кроме реакции зрителей на изощрения, им предложенные. Публика мёртвая. А для меня до сих пор главной загадкой остаётся, почему мы, будучи довольно популярными учениками, не можем реанимировать загибающийся клуб, превратив его в процветающий театр. Мы же талантливые! Мы классные и креативные! А восхищаются только нашей внешностью.

– Говори за себя, – поправил Эштон.

– Относительно талантливых, классных и креативных? Или насчёт популярности?

– Второе.

– Ты им интересен. Тебе просто наплевать.

– Лучше бы они мою драматургию оценили, чем римский профиль.

– О том и речь, – усмехнулся Альберт, закрывая половину лица шляпой.

Она к униформе не имела никакого отношения, но выдержана была в той же гамме, потому прекрасно дополняла основной костюм.

– Есть идеи?

– Приличных – нет. А неприличные мне руководство школы реализовать не позволит.

– У тебя и такие варианты в разработке есть?

– Их было множество. Разных. Ты знаешь. Я бы подкинул тебе идею, а ты сделал из неё шедевр. Очередной неоценённый шедевр. Но сейчас у меня просто нет стимула, и я близок к тому, чтобы махнуть на происходящее рукой. Пока ты цитируешь Шекспира, держа в ладонях пластиковый череп, или же жаждешь показать зрителю только что написанную сцену из прекрасной пьесы, они бегают по полю или спорят о том, какая коллекция «Лего» лучше. Я ничего не имею против крикета, но когда клуб любителей конструкторов собирает гораздо большее количество поклонников, нежели наш… Мне просто нечего сказать, кроме того, что поколение деградирует, а я стар для всего этого дерьма.

– Наверное, мы слишком многого хотим.

– Мы хотим немного. Просто люди слишком ленивы, чтобы оценивать старания, – фыркнул Альберт. – Завтра начало очередного учебного года, и, как следствие, появление новичков. По идее, они должны стать нашей надеждой. Но для меня они уже сейчас, как армия зомби, которая проползёт мимо со словами: «О, лицедеи, ха-ха-ха». Зато ряды поклонников крикета вновь пополнятся. Нужно озаботиться подготовкой презентации, но у меня пухнет голова, идей нормальных на примете нет, а надежда на приток свежей крови настолько слабая, что даже тратить время на репетиции и отработку не хочу.

– Как тогда поступишь?

– Шаг первый. Оценить обстановку. Шаг второй. Импровизировать.

Альберт вновь потянулся к цветку, остававшемуся на протяжении всего их разговора невостребованным.

– Розы – это примитивно и избито. Но раз нет альтернативы, то придётся использовать их. Я не уверен, что получится нечто задорное и интересное, однако, рискну.

Эштон всегда удивлялся способности приятеля стремительно подстраиваться под ситуацию, делая всё в максимально сжатые сроки. При этом придраться к действиям Альберта, заявив, что разыгранное представление выглядят чрезмерно наигранно, просто не получалось.

– Дамы и господа. Сегодня весь вечер на сцене ваш покорный слуга, Альберт Кейн!

Эштон не сомневался, что приятель действительно соберётся с силами и выдаст настоящее шоу, но неожиданно ничего подобного не случилось.

– Кого я обманываю, Эш? – поинтересовался Альберт, присаживаясь прямо на асфальт и запуская ладонь в волосы. – Это всё бесполезно. Никто к нам не придёт. Ни актёром, ни зрителем. Так и будем до самого выпуска играть пьесы на двоих. Я восхищаюсь сценарием, ты хлопаешь мне, сидя в зрительном зале.

– Не будь таким пессимистом.

– Оптимистом мне быть надоело. Неужели во всей академии нет ни единого человека, желающего посмотреть на наш спектакль?

Альберт ожесточённо переломил стебель и отшвырнул изуродованный цветок в сторону. Голос выдавал не только раздражение, но и нечто, близкое к отчаянию.

– Я бы посмотрел с удовольствием, – донёсся до обоих незнакомый голос.

Эштон, не ожидавший, что их разговор могут подслушивать, подавился заготовленной речью и посмотрел в сторону человека, нарушившего беседу лузеров от искусства. Альберт, пылавший гневом из-за неблагодарной публики, тоже прикусил язык и поднял глаза.

Несколько минут он внимательно разглядывал наблюдателя, решившего вмешаться в разговор. Отметил деловой костюм, часы на запястье, строгие и весьма элегантные. Светлые волосы, красиво подстриженные и уложенные.

Посмотрел в глаза потенциальному зрителю, и восторга поубавилось. Особого интереса к театральным постановкам Альберт там не увидел, а к собственной персоне – вполне.

– Вот только мы тут разговаривали не о стариках, а о своих сверстниках. Ты на ученика не особо тянешь. Если только раз пять на второй год не оставался, – произнёс грубо, надеясь, что его послание расшифруют правильно и уберутся восвояси.

Эштон, услышав слова приятеля, оторопел. Сам он собирался случайного свидетеля поблагодарить за проявленный интерес, тем и ограничиться. У Альберта было своё мнение относительно сложившейся ситуации, но спорить с ним – себе дороже, потому Эштон промолчал, наблюдая за дальнейшим развитием событий.

Он полагал, что им сейчас в обязательном порядке прочитают лекцию о необходимости проявления уважения к старшим. Во всяком случае, подобный вариант напрашивался в ходе логических размышлений. Однако нравоучений не последовало.

Мужчина мечтательно улыбнулся и произнёс будто между прочим:

– Обожаю острые языки. Обычно именно они и оказываются самыми нежными.

Повисшее в воздухе гробовое молчание породило ещё одну ироничную улыбку. Мужчина хохотнул коротко и удалился, оставив неудачливых театралов наедине.

– Сам себе отсоси, – процедил Альберт, спустя несколько минут напряжённой тишины.

А Эштон окончательно убедился в том, что смысл послания расшифровал правильно. Не могли же они оба ошибиться? Или могли?

– Кто это такой вообще?

– Понятия не имею и не горю желанием узнавать, – дёрнул плечом Альберт. – В любом случае, надеюсь, что встреча не повторится.

Эштон согласно кивнул, хотя ему было параллельно.

Шок от высказывания уже прошёл, а больше этот человек ничем не запомнился.

Увидеть и забыть.

========== Глава 2. Тот, кто способен спутать все карты. ==========

С самого утра Курт Даглер пребывал в дурном настроении, и виной тому послужила новость, разлетевшаяся по академии со скоростью света.

У них будет новый учитель литературы.

Может, для других учеников это событие и осталось проходным, но для Курта оно оказалось действительно значимым. Слишком значимым, чтобы кивнуть головой, оставить сказанное без комментариев и снова вернуться к повседневным делам.

Нет ничего удивительного в том, чтобы привязываться к людям, ставшим важной частью жизни.

Нет ничего удивительного в том, чтобы кем-то восхищаться.

В жизни Курта примером для подражания был учитель английской литературы. Курт искренне восхищался его начитанностью, просвещённостью и умением подавать материал так, чтобы лекцией интересовались не только лучшие ученики, но и те, кто обычно особого рвения к получению новых знаний не проявляет. Те, кто изучает материал от случая к случаю.

Вроде самого Курта и его друга Алана Бэкстора.

Неизвестно, какие чувства по поводу случившегося испытывал Алан, но Курта охватил праведный гнев.

Мысли о том, что на место заслуженного мастера и профессионала своего дела придёт вчерашний выпускник университета, никак не желали отступать на приличную дистанцию. Эта рокировка во время последнего учебного года казалась Курту жестоким предательством по отношению к ученикам.

Становилось невообразимо обидно.

Нового учителя он заранее записал в категорию глуповатых дилетантов, понимая, что теперь единственный предмет, который прежде хотелось слушать, превратится в рутину. Как и все остальные науки, с коими приходилось иметь дело.

Почему всё именно так?!

Объективно глядя на ситуацию, Курт понимал, что всё закономерно, ничего столь удивительного и шокирующего не произошло. Их бывший учитель нуждался в отдыхе, а теперь его мечта исполнилась, и он со спокойной душой будет заниматься тем, чем грезил в былое время. Начнёт ухаживать за садом, посвятит время семье, будет играть со своими внуками и умиляться их успехам, а не тратить нервы на стадо пубертатных оболтусов, коими было подавляющее большинство учеников.

Следовало порадоваться и пожелать учителю счастливой жизни на пенсии.

Но Курта не оставляли эгоистичные мысли. Он хотел, чтобы в их академии был хотя бы один учитель, с которым можно посидеть за чашкой чая и поговорить о… Да о чём угодно! Не только о литературе, если уж на то пошло. Вот с бывшим учителем Курт действительно мог пообщаться на самые разные темы, что, собственно, и делал. Они говорили о книгах, о спорте, о людях, о мировых событиях и о будущем. Учитель был для Курта не только примером для подражания, но и кем-то, вроде доброго дедушки, с которым можно поделиться абсолютно всем, что на ум придёт, и не переживать, что будешь понят неправильно.

И теперь этот дедушка покинул школу.

– Счастливого пути, мистер Хьюстон, – процедил Курт сквозь зубы, сжимая в пальцах окурок, а потом сильно затягиваясь.

– Вот вы где, Даглер! Нарушаете школьные правила?

Курт резко обернулся, едва не подавившись дымом, и злобно прищурился, осознав, что за следованием вредной привычке его застал не учитель, а одноклассник.

Сумка, набитая школьными принадлежностями, полетела на землю, Алан приветливо помахал рукой и вскоре присел рядом.

– Снова будешь клянчить у меня сигареты? – поинтересовался Курт, продолжая сверлить приятеля взглядом.

Тот не видел в своей шутке ничего особенного, потому извиняться не собирался. Курт тяжело вздохнул и отвернулся, вновь сосредоточившись на получении порции никотина. Вообще-то курил он редко, под настроение, накатывающее раз в полгода. Одна пачка могла валяться у него в личных вещах месяцами. Сегодня он просто пытался успокоиться перед появлением нового учителя, вот и прибегнул к наиболее примитивному, пусть и не особо полезному способу.

– Ты же знаешь, у меня никогда их нет, – усмехнулся Алан, посмотрев умоляющим взором.

Курт покачал головой, но пачку протянул.

– Держи, попрошайка.

– Спасибо. Ты настоящий друг, хоть и не слишком сдержан в выражениях.

– Уж как получилось.

Алан выбил сигарету и чиркнул зажигалкой.

Он тоже не курил ежедневно, лишь время от времени развлекался, как сам говорил. Вот и сейчас он баловался. За компанию.

– Стоит признать, старик нас бросил, – резюмировал, нарушая тишину. – А в конце прошлого года говорил, что уйдёт на пенсию только после нашего выпуска.

– Не напоминай. Это меня больше всего и бесит.

– У тебя дурные предчувствия? Думаешь, новое будет сильно хуже старого?

– Я в этом уверен, – произнёс Курт, копаясь в сумке и делая вид, что крайне занят поисками расписания.

Он прекрасно помнил, куда им сейчас нужно будет пойти и с каким преподавателем встретиться. Просто не хотел признавать реальность случившегося, равно как и думать о появлении новой единицы в штате персонала.

Английская литература, второй этаж академии, аудитория 205. Учитель «Р. Кларк».

Отлично. Замечательно. Великолепно.

Провалиться этому Р. Кларку куда подальше. Хотя, не факт, что исчезновение новичка поспособствует возвращению мистера Хьюстона. Скорее всего, он окончательно распрощался с карьерой. Теперь наслаждается анемонами, цветущими в саду. Или что там должно цвести ранней осенью?

– Тебе уже доводилось с этим человеком пересекаться?

– Нет. С чего бы?