Текст книги "Будни «Чёрной орхидеи» (СИ)"
Автор книги: Dita von Lanz
сообщить о нарушении
Текущая страница: 51 (всего у книги 73 страниц)
Кэрмит часто, шумно, сбито дышал, а в глазах появилась «пьяная» искорка, радужка темнела, хотя, на ней всё ещё были различимы те самые изумительные крапинки иного, более тёмного оттенка. Кэри молчал, но представлялась отличная возможность прочитать по его взгляду многое, невысказанное.
Просьбы и обещания.
Зелень глаз, что тёмный омут.
Ты утонешь в них, и никогда больше не выберешься на поверхность. Никогда. Я об этом позабочусь.
Алекс дёрнул пряжку ремня, заставив Кэрмита вновь податься вперёд, прижаться ещё ближе. Расстегнул, чудом не сломав молнию, и брюки, потянул их вместе с бельём вниз. Стащил с одной ноги. Со второй Кэрмит сбросил их самостоятельно, проигнорировав и не придав никакого значения грохоту от падения ремня на пол.
Алекс провёл губами по горлу, ощущая прикосновение к лопаткам через ткань – Кэрмит сжал в ладонях его рубашку, царапая, но не оставляя следов, склонил голову, открывая ещё больший доступ к шее, застонал.
Чрезмерно грубая – на контрасте это ощущалось особенно ярко – джинса соприкоснулась с поразительно чувствительной и нежной кожей на внутренней стороне бёдер.
Пальцы скользнули по члену, собирая тягучую, клейкую смазку, погладили головку, прошлись по стволу вверх и вниз.
Собственное возбуждение уже стало почти болезненным, но Алекс не торопился разделываться со своими штанами.
Провёл мокрыми от смазки пальцами по губам Кэрмита, попытался протолкнуть внутрь.
Кэрмит послушно открыл рот, обхватил, жадно вылизал, прикусил костяшки, вновь прошёлся языком, продолжая всё это время внимательно смотреть на Алекса.
Пальцы коснулись кровоточащей ранки, там, где Кэрмит снова сорвал сухую кожицу.
Алекс улыбнулся, всё так же, не говоря ни слова, поцеловал, ощущая слабое послевкусие терпкой смазки, но совершенно от этого не кривясь.
Потянул рубашку вниз, снимая её с одного плеча, слегка приспуская с другого, в то время как вторая рука хозяйничала у Кэрмита между ног.
Длинных и нереально красивых ног.
Безумно хотелось развести их ещё шире, войти в подготовленное тело одним движением, а потом брать его раз за разом. Уложить Кэри на спину, склониться над ним, ловить губами стоны и всхлипы.
Но пока Алекс просто трахал его пальцами, то замедляя, то ускоряя вполне обыденные движения, с извращённым удовольствием наблюдая за тем, как трепещут ресницы, и время от времени кривится в беззвучном крике яркий рот.
Вдох-выдох, имя. Ещё и ещё.
Если раньше Алекс пытался отстранить руку Кэрмита от своих брюк, то теперь позволил их расстегнуть и потянуть вниз.
– Он уже минут пять, как должен быть во мне, – хмыкнул Кэрмит, лаская твёрдый, горячий член лёгкими прикосновениями.
– Ты куда-то спешишь? – насмешливо поинтересовался Алекс. – Если должен, значит, будет обязательно.
Лизнул пальцы, прошедшиеся по губам, кратковременным прикосновением, но брать их в рот не стал. Это сделал Кэрмит, попробовав в дополнение к своей ещё и чужую смазку.
– Знаешь, а ты вкусный, – выдохнул, проводя ладонью по шее Алекса, забираясь под воротник и слегка царапая ногтями по загривку.
– Ты тоже. Это факт.
– Однажды я прикую тебя к кровати и не позволю даже на словах руководить процессом. Придётся подчиняться мне и моим желаниям. Хоть о чём проси, я тогда ни одну из твоих просьб не выполню. Ты будешь мучиться, а я изощряться, придумывая всё новые и новые испытания для твоей психики. В наказание.
– Ты такой нетерпеливый. А я, на самом деле, просто забочусь о тебе.
– Как?
– Не хочу причинить боль, понимаешь?
– Да. Но, думаю, мне простительна торопливость.
– Правда? Почему?
– Просто я очень давно мечтал о тебе. В моей постели. Не только. И в жизни тоже.
Кэрмит обхватил лицо Алекса ладонями и прижался к губам, прерывая разговор. Терпение находилось на пределе, последние его капли благополучно испарялись. Кэрмит думал о том, что ещё пара минут промедления, и он всё сделает сам.
Умудрится стать активом, трахающимся в пассиве, этакое сочетание несочетаемого.
Но Алекс, несмотря на свою браваду, похвастать железным терпением не мог, потому не заставил Кэрмита ждать ещё дольше.
Он был уверен, что долго не продержится. Естественно, ему не хотелось позорно слить за две минуты, ему не хотелось, чтобы этот своеобразный дебют на двоих, состоявшийся после шикарной репетиции в день влюблённых, оставил неприятные впечатления, перебив былое.
Перехватив ноги Кэрмита под коленями, он действительно развёл их ещё шире, чем прежде, прикусил его верхнюю губу, с трудом – несмотря на длительную подготовку – протолкнулся внутрь разгорячённого тела, замирая и делая первые пробные фрикции. Медленно и неторопливо в самом начале, а потом всё активнее и увереннее.
Снова и снова.
Кэрмит был потрясающе нетерпелив – этого не отнять – и не собирался ждать.
Ему хотелось быстро, жёстко, не слишком нежно, даже с проскальзывающими изредка нотками тянущей боли. В пределах разумного, само собой, а не на грани с поощрением мазохизма. Он давал, но создавалось впечатление, что именно он ведёт и контролирует все действия, превращая Алекса в безумного кролика, навязывая этот ритм сумасшедший, когда сбитое дыхание, сердце частит, а промолчать не получается вовсе.
Воспользовавшись секундным замешательством, Кэрмит вывернулся из удерживающих рук, соскользнул на пол, оперся ладонями на столешницу, прогибаясь в пояснице. Склонил голову, позволяя волосам занавесить лицо, широко расставил ноги, откровенно предлагая себя. И это сложно было не понять, интерпретировать как-то иначе.
Алекс недолго думал. То есть, он не думал вообще никак, потому что мысли из головы улетали в неизвестном направлении. Прижавшись грудью к потрясающей, совершенной, охренительной, по досадному стечению обстоятельств до сих пор скрытой тканью спине, он обнял Кэрмита поперёк живота, отвёл пряди от плеча, снова прикусил пострадавшее некогда место.
Он пока не кончил, но уже думал о том, что хочет ещё, ещё и ещё… Хочет, чтобы это вообще никогда не заканчивалось, а Кэрмит так и оставался в его объятиях.
Податливый, отзывчивый, горячий, шепчущий какую-то порнографическую чушь, подстёгивающую и без того живое, активно работающее воображение.
Продолжая опираться одной рукой на стол, второй Кэрмит ласкал себя, придерживаясь того же ритма, в каком его сейчас имели. Он запрокинул голову, прижимаясь затылком к плечу Алекса, желая получить ещё один поцелуй. Хоть долгий и страстный, хоть мимолётный и почти детский – ловить губами губы, отстраняться и вновь повторять манёвр.
В таком мимолётном поцелуе и утонул его стон, когда в ладони стало влажно и тепло.
Кэрмит собирался вытереть ладонь о рубашку, но Алекс перехватил руку, собрал языком белёсые капли, поочередно обсасывая каждый палец, облизывая ладонь, вновь прижимаясь к губам, проталкивая получившийся специфический коктейль Кэрмиту в рот, а потом так же старательно вылизывая его и глотая смесь не без удовольствия. Кажется, это называлось игрой в снежки, и Кэрмит впервые в жизни вообще с таким сталкивался на практике, а не в какой-нибудь статье.
Отторжения не вызвало. Ему понравилось.
Но, кажется, объективности здесь, в принципе, не просматривалось.
Просто. Это. Алекс.
И с ним нравится вообще всё, без исключения.
– Почему? – выдохнул Кэрмит, вновь опираясь обеими ладонями на стол.
Опора, впрочем, была так себе и не играла особой роли.
Он искренне верил: не упал только потому, что Алекс продолжал его придерживать, обнимая, прижимая к себе, попутно оставляя на шее россыпь мелких, но оттого не менее приятных поцелуев.
Алекс провёл носом по щеке, вдыхая знакомый льдистый аромат одеколона, остающийся таким и теперь, создавая некий контраст со своим владельцем, совершенно точно не имеющим ничего общего с холодом.
Поцеловал в висок.
– Что именно? – поинтересовался.
– Почему мы не сделали этого раньше?
– Не знаю. Зато мне известно кое-что другое.
– Что?
– Наверстать упущенное никогда не поздно.
========== Глава 7. Тот, кто жаждет торжества справедливости. ==========
В последнее время всё чаще настроение у Роуза было мерзопакостное, что он активно и демонстрировал окружающим. Не умел страдать в одиночестве, оттого виртуозно портил жизнь и другим людям, вынужденным с ним общаться.
Вообще – не только сегодня, но и в любой другой день, когда доводилось попасть под горячую руку – реагировали одноклассники по-разному.
Одни сдержанно улыбались и виртуозно уходили от диалога с упоминанием неприятных тем, стараясь не раздувать конфликты до огромных масштабов.
Другие закатывали глаза и называли Роуза полоумным кретином, которого давно пора сдать в психиатрическую клинику на опыты. Заодно предлагали провести курс лечения в не самых щадящих условиях. Откровенно говоря, таких вот красноречивых, выдвигающих на обсуждение бескомпромиссные предложения, набралось немного. Всего двое, но зато каких. Мистер Марвел-младший и Глен Томпсон.
Но если к выпадам Гаррета Розарио более или менее привык, поскольку такой пункт программы, как «колкости от Гарри» фигурировали в его жизни много лет подряд, то куда лезет Глен, вообще непонятно было. С ним Роуз контактировал по минимуму, лишь в случае самой крайней необходимости, а потом благополучно забывал об этих кратковременных пересечениях. Говоря откровенно, он Глена недолюбливал.
И Глен, и его девушка, появившаяся, что неудивительно, в этом году, являли собой пример типичной парочки, в обязательном порядке фигурирующей на страницах молодёжных романов. Мистер «Мои спортивные достижения превосходят умственные способности в несколько раз» и мисс «У меня идеальное всё, когда речь заходит о внешних данных». Этого у Сибиллы, конечно, было не отнять. Красотка на зависть многим, ещё и натуральная блондинка. До анекдотичности не дотягивала, поскольку отличалась умом и сообразительностью. Да и свиту «мы все носим розовое и пьём только диетическую колу» вокруг себя не собирала, неплохо общаясь со всеми, не разделяя людей по классам перспективных и не очень подпевал. В общем-то, проникаться к ней нелюбовью было не за что. Несколько раз Роуз пытался отыскать своей неприязни разумное объяснение, а потом перестал тратить время на это неблагодарное занятие. Просто смирился и принял, как данность. Ему не нравится данная парочка, он не грезит дружескими отношениями с ними, а потому не станет тратить время на попытки сближения.
Сибилла, впрочем, несколько раз пыталась завязать с ним дружеские отношения. Ей Роуз нравился. Точнее, не он сам, а его увлечения, которые она частично разделяла.
Две страсти, которые многие считали истинно девчачьими. И пусть бы считали. Общественное мнение на Роуза не влияло, он продолжал спускать деньги на свои увлечения – женские духи и фарфоровых кукол. Тем более что никому вреда от его материальных страстей не было. Духами он не обливался с ног до головы, использовал в повседневной жизни исключительно мужской парфюм. В женских его привлекали не ароматы, хотя они были довольно приятными, а упаковки, точнее, сами флаконы. Красивые и разнообразные, не то, что у ароматов, рассчитанных на представителей сильного пола.
От кукол тем более никто не страдал.
Роуз считал себя настоящим эстетом, падким на всё красивое, а куклы в это понятие прекрасно вписывались.
Зато не вписывался он сам, о чём неоднократно заявляло с особой жестокостью вредное зеркало.
Зеркало, зеркало, что на стене, кто всех прекраснее в этой стране?
Кто угодно, но только не Розарио Чарльз Астерфильд, увы и ах.
Смиритесь, юноша и живите с осознанием этого до конца дней своих. Сколько там их осталось? Вот столько и живите.
Иногда Роуза накрывало настоящим отвращением к собственному отражению. Правда, такие приступы дикой ненависти случались с ним в былые годы, когда определённые личности, посчитав повод благодатным, ухватились и начали активно эксплуатировать оскорбления, построенные на упоминании внешних данных. Кто старался больше всех? Ну, разумеется, Гаррет – ненавистная тварь – Марвел.
Может, он и не был отличным психологом, но подмечать кое-какие особенности умел. Безошибочно находил у людей слабые места, а потом беспощадно наносил удары.
Раз за разом.
Роуз неоднократно схлёстывался с ним в словесных перепалках, нередко и до драк дело доходило, причём не шуточных, а таких, когда участники столкновения расходятся по углам изрядно потрёпанными и отправляются не праздновать победу с размахом, а зализывать раны. Жизнь Гаррета ничему не учила, он напарывался на одни и те же препятствия с завидным постоянством. С такой же частотой и получал за свой длинный язык.
Оскорбления и унижения – вполне себе причина для зарождения ненависти, а Роуза угораздило развить в себе иное чувство. Вместо положенного отторжения – влюблённость. Тупо и недальновидно, однако, он ничего не мог с собой поделать, приходилось мириться с неприятной действительностью. Особенно, когда знаешь, что объект тёплых чувств ничего подобного к тебе не испытывает и никогда испытывать не будет. Его мнение сформировалось давно и прочно, а потому на стремительные перемены рассчитывать не приходится. А подколки и попытки зацепить вызваны не большой любовью, а настоящим отторжением. Не стоит надеяться. Не стоит ждать, что однажды в этом человеке проснётся любовь.
Когда Роуз начал носить свою мантию, Гаррет не упустил возможности в очередной раз намекнуть, что эта маскировка спровоцирована именно незавидными внешними данными, но смысла она не имеет, потому что рано или поздно плащ придётся снять. Капюшон упадёт с головы, и тогда от Роуза разбегутся вообще все, кто прежде с ним разговаривал. Нет, Роуз не плакал. Ни единого раза не позволял себе слёз по столь нелепым поводам. Он не был ранимым мальчиком, не умеющим постоять за себя. Иногда он даже перегибал в этом смысле палку. Только в мыслях, но… пока. Бывало, он ловил себя на том, что если услышит с той стороны ещё одно замечание о своей внешности, холодным кофе, выплеснутым в лицо, это не ограничится. Ещё немного, и он разобьёт тарелку о голову Гаррета, а потом поднесёт осколок к его щеке и полоснёт со всей силы, чтобы уравнять участников спора, лишив своего соперника преимуществ.
Заткнуть Марвела удалось неожиданным способом, и то, что подобная тактика сработала, у Роуза до сих пор в голове не укладывалось. Как и то, что Кэндис однажды заявил во всеуслышание, что ему нравится внешность Розарио. Очень. На словах он не остановился, умудрившись разыграть перед наблюдателями небольшую сценку, в ходе которой сделал вид, будто поцеловал Розарио.
Он был невероятно близко, дыхание касалось губ, а в глазах мелькали смешинки. Ни единого намека на действительно романтические порывы, только кураж от происходящего. Не нежность, а азарт, присущий ребёнку, удачно укравшему из заветной коробки парочку конфет.
Волосы закрыли окружающим людям обзор. Никто не понял: то ли Кэндис Роуза поцеловал, то ли нет. Впрочем, большинство склонялось к первому варианту, а Кэндис не опровергал. Роуз, и подавно, этого делать не собирался. То, что он нравился Кэндису, как будто подняло его ценность в глазах Гаррета. А, может, реально подняло. Этого Роуз не знал наверняка, но добровольно разрушать новое положение не планировал.
Тогда его занимали иные вопросы.
Поведение Кэндиса ошарашило и озадачило порядочно. Розарио впервые задумался о том, может ли у них что-то сложиться, если вдруг ни один из них не добьётся взаимности от своих вроде как недосягаемых идеалов.
Об этом он и спросил немногим позже, обнаружив Кэндиса в беседке, когда тот находился в гордом одиночестве. Сидел на ограждении, согнув одну ногу в колене, а второй болтая в воздухе. Чтобы докричаться до одноклассника, пришлось подойти ближе и дёрнуть за проводок, выхватывая наушник с изображением черепушки. Роуз тогда невольно усмехнулся. Знал, что Кэндис терпеть не может, когда его имя коверкают, но при этом носит значок, на котором написано «Candy» и наушники выбирает из коллекции фирмы «Skull Candy».
Начать разговор с интересующего вопроса не удалось, решимости не хватило, и Роуз стартовал с более чем пространных тем. Только ближе к завершению разговора спросил о том, что будоражило сознание, подстёгивая исследовательский интерес. Получил снисходительную улыбку и однозначное «нет», а, спустя пару минут размышления, с поправками. Скорее всего, нет. Во всяком случае, не в ближайшее время.
– Почему? – поинтересовался тогда Роуз, не особо рассчитывая на ответ.
И, в общем-то, правильно, поскольку не получил его. Определённого, так однозначно. В речи Кэндиса фигурировали какие-то размытые формулировки, работая с которыми, мозг генерировал несколько разнообразных вариантов. Они могли оказаться как реальными, так и безумно далёкими от истинного положения вещей.
Но некоторые выводы не подвергались сомнению.
У Кэндиса был, кажется, просто дикий пунктик на девственности, а все поползновения в её сторону, вызывали отторжение и раздражение.
Когда другие жаждали поскорее потерять статус невинных мальчиков, став мужчинами, он отчаянно хватался за её сохранение, будто ничего дороже в жизни не имел. Это вызывало недоумение. Зачем хранить верность тому, кто её не требует?
Кэндис испытывал отвращение к слову «шлюха». Стоило только озвучить его, как Кэндиса моментально передёргивало, будто от удара током.
Роуз не понимал причин, но вполне разделял отторжение. Звучало гаденько, а вообще-то омерзительно.
И когда Гаррет в очередной раз заявил – в отсутствии Кэндиса, поскольку в лицо такое говорить не решался, зная, какая реакция последует за высказыванием, – что из Брайта шлюха получилась бы первоклассная, Роуз первым не сдержался, прибегая к рукоприкладству. Тем самым только подтвердил подозрения окружающих о существовании между ним и Кэндисом особых отношений, тех самых, которыми грезил сам Марвел, но приходилось довольствоваться одинокой дрочкой на фотографии, украденные из социальной сети.
Кэндис ненавидел разговоры на интимные темы, в то время как другие парни их обсуждали и весьма активно, пусть даже их истории, в большинстве случаев, оставались результатом ударной работы неуёмной фантазии. Его не волновало, вымышленные истории или реальные.
Он просто презрительно кривился.
Эти открытия Роуз сделал давно. С тех пор его познания о принципах Кэндиса, точнее, о причинах появления таких убеждений, нисколько не расширились, оставшись на прежнем уровне.
Какие-то взгляды он разделял, какие-то находил странными, но не осуждал.
В конце концов, Брайт был единственным, кто по-настоящему хорошо к нему относился. Каждый из них имел право на странности, объяснять суть которых не считал нужным.
Поступок Кэндиса не вселил в него уверенность, но помог немного сдвинуться с мёртвой точки, посмотреть на ситуацию с иного ракурса и перестать сокрушаться относительно несправедливого распределения красоты и ума между разными людьми.
Нелепо было мечтать о чём-то выдающемся, имея наследственность Астерфильдов.
Где-то там, в далёком прошлом у них имелись представители нордической крови, внешность служила тому подтверждением. Блёклые, белобрысые. Со светлыми ресницами и такими же бровями. Парень по прозвищу «Меня неоднократно окунули в отбеливатель, а то и вовсе забыли в тазике с ним на пару часов». Нос… Не нос, а наказание. Острый и длинный. Красота неимоверная.
Ну да, ну да.
Все эти недостатки можно было попытаться компенсировать харизмой или хотя бы очаровательной улыбкой, но Роуз оказался полностью лишён и того, и другого.
Занимаясь постоянным самобичеванием, он неоднократно ловил себя на мыслях о возможности хирургического вмешательства. Всего лишь набраться немного терпения, принять окончательное решение, а потом лечь под нож профессионала.
Никаких сомнений в процессе, потому как живее всех живых уверенность в том, что хуже не будет. Просто не может быть.
Куда хуже?
Подобные настроения витали в воздухе, посещая не только голову Роуза, но и его сестры. Казалось бы…
Джессика на десять лет старше, возраст подростковый давно переросла, начала стремительное восхождение по карьерной лестнице и, в общем-то, неплохо устроилась в жизни. Есть повод гордиться собой. Возможно, были люди, завидующие Джессике, поскольку в обществе она проявляла чудеса обаяния и умело создавала видимость, будто жизнью наслаждается в полной мере, ни о чём не печалясь.
Роуз знал, что она мало от него отличается. Зато сила нелюбви к своему отражению у неё гораздо сильнее, чем у младшего брата. Но там и результаты длительных размышлений были другими.
Джессика на мыслях о помощи пластической хирургии не остановилась, она к ней прибегала неоднократно. В груди – силиконовые импланты, в губах – тот же силикон, коррекция носа, изменение разреза глаз.
Роуз, наблюдая за переменами в режиме реального времени, почему-то совсем не радовался. Нет, он не завидовал. Как раз наоборот. Его это начало напрягать, сразу же вспомнились ужасы, связанные с пластикой, о которых неоднократно писали авторитетные издания, а определённые каналы снимали документальные фильмы. Он решился на серьёзный разговор с сестрой, но она лишь потрепала его по волосам и поспешила успокоить, сказав, что больше операций не планирует. Пока обещание выполняла, остановившись на цифре четыре.
Роуз боялся, что где четыре, там может нарисоваться и пять, а Джессика снова примется кромсать собственное тело, отрезая и пришивая до тех пор, пока не искоренит былые комплексы и не почувствует себя идеалом.
Но самое-то опасное в том, что она себя им никогда не почувствует. Это Роуз знал по собственному опыту. Ему не нравился цвет собственных глаз, ему не нравились волосы, и он одно время баловался красками и линзами. Менялись цвета шевелюры и оттенки радужки, но Розарио не чувствовал себя счастливее, разглядывая обновлённое отражение. Оно было ему столь же неприятно, как и до модификаций.
Он возвращался и набрасывал на зеркало красную тряпку, а потом, сидя в кресле, подолгу смотрел на это красное пятно на стене. При должном подходе и полёте фантазии получалось представить, что это кровь стекает по гладкой поверхности. Истинное отражение действительно заставляло истекать его кровью. В глубине души, само собой, а не в реальности. Но легче от такой расстановки сил Розарио не становилось.
Удивительно, но родители – а они оба были не слишком выразительными внешне – такой наружностью гордились, неоднократно заявляя, что выглядят истинными аристократами. Роуз не отказался бы от примеси плебейской крови и готов был многое отдать за возможность оживить это бескровное лицо, бледное, как сама смерть, немного расцветить радужку, добавить пару тонов шевелюре…
Но об этом ему приходилось только мечтать, мирясь с той внешностью, что была его исходником, если можно так выразиться. Во что его не наряди, как ни накрась – всё пустое. Потраченное напрасно время и выброшенные на ветер деньги.
Семья Астерфильд стала бы достойным представителем мира нереального, там, где есть привидения, феи, эльфы и прочие мифические персонажи. Там бы оценили и белизну кожи, и серебро глаз, и платину волос, и прочее, превознося, превращая недостатки в достоинства и записывая всех их в ряды невероятно красивых существ. Но тут, в современном Лондоне, они тянули – максимум – на роли бледных поганок, и это удручало.
Да ещё как!
Больше всего Роуза поражало то, что их с Джессикой мать, умудрилась влюбиться в их отца. Поражало, потому что Роуз был практически точной копией Астерфильда-старшего, подхватив максимум фамильных черт. Отец, в своё время пользовался повышенной популярностью, у него от поклонниц отбоя не было, а в жизни самого Роуза наблюдалась обратная ситуация. И прежде, когда на территории школы были только парни, и теперь, когда появились девушки. В день влюблённых, когда Кэндис и Глен – рекордсмены по количеству презентов – буквально искупались в розовом потоке, Роуз получил всего лишь два поздравления, адресаты которых нисколько не скрывались.
Цветок нейтрального оттенка от Кэндиса, в знак дружеской поддержки. И бордовая роза, служащая символом страсти, присланная отнюдь не от чистого сердца. От Гаррета. Подпись в приложенной открытке разрушила очарование цветка до основания. Очередная ментальная пощёчина из серии «Ты никому не нужен».
«Одному из моих лучших врагов. Чтобы тебе не было грустно и обидно. Ведь никто, кроме меня, о тебе в этот день не вспомнит. Посмотри на этот цветок. У вас одно имя, но какие же вы разные. На твоём фоне она просто шикарна».
Когда девочки-купидоны положили этот подарок на стол Роуза, он с трудом сглотнул. Красота цветка не ввела его в заблуждение и не заставила моментально почувствовать себя счастливым человеком, наоборот, только усилила отрицательное отношение к праздникам такого рода. Роуз чувствовал, что красивая валентинка, опустившаяся рядом с розой, таит в себе гадость. Как та коробочка. Открываешь, ожидая увидеть нечто красивое, а оттуда выскакивает уродец на пружинке и хохочет, словно полоумный.
Седьмое чувство оказалось на высоте, оно не обманывало, сразу подсказав, к какому исходу стоит приготовиться. Не превращаться в лужицу сладкого сиропа, обманувшись красивой обёрткой, а ждать, что там окажется некая дрянь.
Если Гаррет рассчитывал его таким образом удивить или поразить в самое сердце, заставив ощутить себя ничтожеством, лишённым внимания, то просчитался. Роуз давно не ждал от этого адресанта хороших вестей, а отправитель был вычислен сразу, потому как засмеялся сразу же, стоило только взять открытку в руки. Ознакомившись с текстом, Розарио пожалел, что роза короткая и без шипов. Приложив такой по лицу, впечатляющего результата не добьёшься, лёгкое поглаживание, а не вымещение злости получится. Минимум удовлетворения.
Открытку он разорвал сразу же после прочтения, неотрывно глядя Гаррету в глаза. Розу оставил себе, но ненадолго, лишь до следующей перемены. Получив на руки чистую открытку, он вписал туда своё послание, но посыльным её не отдал. Он обязан был сделать всё лично, без вмешательства посторонних. Долго раздумывать не стал. Сделал, нарочно подобрав наиболее подходящий для этой маленькой комедии момент. Постарался не остаться инкогнито, а максимально засветиться, чтобы у наблюдателей и подпевал Гаррета не возникло сомнений, кто является дарителем. Прошествовал на место и стал ждать результата.
Гаррет на уловку попался в полной мере, оправдав все ожидания, на него возложенные.
– Тщеславие неискоренимо, – произнёс Роуз, когда Гаррет схватил его за ворот пиджака, втягивая в пустующую аудиторию явно не для того, чтобы поблагодарить и сказать, что всю жизнь ждал подарка от данной конкретной персоны.
В общем-то, там и хвалить было не за что, а повозить лицом об асфальт – сколько угодно.
Смешно сказать, но Гаррет действительно подумал, что после всего случившегося Розарио опустится на глубину Мариинской впадины, добровольно уничтожив свою репутацию признанием в любви. Сложно было поверить в такую наивность, тем более когда её демонстрировал человек, считавший себя гением в области плетения интриг.
Но Гаррет, о чьей самовлюблённости можно слагать легенды, повёлся без труда. Он же зачитал признание от местного страшилки на всю аудиторию, поняв смысл текста в тот момент, когда озвучил всё, и многочисленные наблюдатели, коим предписывалось посмеяться над Роузом, действительно захохотали. Вот только потешались они именно над Марвелом, а не над его оппонентом.
Розарио не знал этого наверняка, но подозревал, что в этот момент на его лице впервые появилась та улыбка, что украшает, а не уродует.
«Мой милый враг, как ты верно заметил, у нас с розой одно имя, а сущность различается чуть более, чем полностью.
И, знаешь, я нисколько не жалею.
Маленький тест для проверки правдивости моих слов. Можешь засунуть этот цветок себе в задницу. Поверь, он не даст тебе и сотой доли тех ощущений, которые мог бы подарить в схожих условиях я.
Всё ещё считаешь, что она шикарнее меня?
Без любви, но с наилучшими пожеланиями.
Роуз Астерфильд».
Роуз вместе с остальными не смеялся, ему вполне хватило морального удовлетворения, подаренного развитием ситуации в нужном ключе. Честно говоря, не хотелось ему смеяться, потому он почти сразу от Гаррета отвернулся. Ощущал тяжёлый взгляд, направленный в затылок, но не оборачивался. Понимал, Гаррета шутка зацепила, не в лучшем смысле этого слова. Она заставила его негодовать. Он, может, и не расчленял Роуза в мыслях, но мучительной смерти ему точно желал.
Марвел затащил его в пустую аудиторию настолько стремительно, что даже коротко вскрикнуть, привлекая внимание, не получилось, прижал к стене, навис сверху, едва не зарычав от переизбытка эмоций. Впечатал кулак в вертикальную поверхность, в паре сантиметров от головы Роуза.
– Послушай, ты… – начал, выдохнув шумно.
– Не оценил мою шутку? – поинтересовался Роуз, улыбнувшись.
Чтобы выглядеть мерзко, ему не нужно было прикладывать большое количество усилий. Это для мало-мальски выраженной привлекательности приходилось ломать природу, а вот стать в глазах окружающих уродливее обычного выходило в два счёта. Достаточно было лишь приподнять уголки губ, добавив к отвратительной картине определённый взгляд, неоднократно отрепетированный и успешно применяемый.
– Я тебе за такие шутки голову в следующий раз проломлю, – пообещал Гаррет.
– Попробуй.
– Я не попробую. Я сделаю.
– Посмотрим.
Роуз упёрся ладонью ему в грудь, оттолкнул без особого труда и удалился, не испытав трепета перед угрозой, которую и назвать-то таковой было сложно. Лишь посмеялся надменно, без слов выражая отношение к ситуации.
Плевать он хотел на эти попытки устрашения. Жаль, что только на них, а не на Гаррета.
Вечер дня влюблённых Роуз проводил без пользы, но продуктивно, нарушая сразу несколько школьных правил. Распитие на территории академии спиртных напитков, пребывание на улице после отбоя, да ко всему прочему, не в одиночестве, а с девушкой, случайно попавшей в поле зрения, но согласившейся составить компанию. Роуз отчаянно нуждался в компании, потому готов был первому встречному предложить совместное пьянство. Опускаться до такого не пришлось. На помощь пришла Лайза, желавшая подлатать разбитое сердце. Вообще-то Розарио её терпеть не мог, считая, что такие вот тихушницы, вроде Фэррис, обычно и оказываются наиболее мерзкими существами, что живут за счёт сбора и распространения сплетен, но в тот вечер накатило, и он предложил ей вместе выпить. Она согласилась.
Если кто-то и занимался в тот вечер сбором сплетен, так это именно Роуз. Ему впервые довелось столкнуться с настолько классическим проявлением действия алкоголя на организм, в ходе чего обречённое унылое мероприятие стремительно сменило статус и стало более или менее забавным.
