Текст книги "Будни «Чёрной орхидеи» (СИ)"

– Маленькая девочка предаётся мечтам о большой любви? – поинтересовался Кай, забираясь на ограждение беседки и окидывая внимательным взглядом книгу, которую Герда держала в руках.

– Вовсе нет. О любви здесь не так много сказано. Впрочем, зависит от того, какой вид любви ты подразумевал в своём высказывании, – произнесла, вкладывая между страниц закладку и поворачивая голову в сторону близнеца. – Привет, братец.

– Здравствуй.

Перебравшись через ограждение, он подошёл к скамейке и оперся на стол одной рукой, второй провёл по обложке. «Тринадцатая сказка» – гласили буквы, отпечатанные на ней.

– Мейнстримом увлекаемся?

– Не вечно же мне читать классику. Иногда нужно что-то такое. Лёгкое, необременительное, исключительно для отдохновения.

– Главное, чтобы нравилось, – подвёл итог Кай, с запозданием наклоняясь и целуя близняшку в щёку. – Могу для таких целей подкинуть парочку выпусков Marvel или DC.

– Тогда книга справилась с задачей процентов на девяносто. Учитывая, что в последнее время мне почти ничего не нравится, можно сказать: миссия успешна. А комиксы, увы, не моя стезя.

– Жаль. Иногда они бывают весьма интересными. Сменим тему. Как дела?

– Удивительно учиться в одной школе, где мы фактически можем пересекаться в любое удобное время, но при этом ничего не знать о жизни друг друга, – заметила Герда, откидываясь на спинку скамейки и беря в руки пластиковый стаканчик с остывшим чаем.

– Мне кажется, что учась в разных школах, мы виделись и обменивались мыслями о происходящем с большей частотой, нежели теперь.

– По-моему, так и есть. Но ты никогда не говорил, что здесь настолько адская программа обучения, практически не оставляющая окон в расписании. Мне казалось, что в моей школе учителя лютуют, но, как выяснилось, они – просто душки в сравнении с вашими монстрами.

– Пожалуй, я слишком к ним привык, а некоторых даже умудрился полюбить, потому позволю себе не согласиться с высказанным мнением.

Кай обошёл скамейку и опустился на сиденье, устроив ногу, согнутую в колене, на другой ноге. Сцепил ладони в замок и принялся насвистывать какой-то прилипчивый мотивчик, который Герде никак не удавалось узнать. Вроде мелькали знакомые ноты, а вроде и нет.

– Это всё вина распределения. Если бы я попала в ваш класс, встречались бы намного чаще, но раз уж меня определили в параллель, ничего не поделаешь.

– Жалеешь, что не с нами?

– Я надеялась, – призналась Герда, почесав кончик носа. – Это было бы здорово, но и конечный вариант не так плох, как казалось в первый момент. Я со многими нашла общий язык. Друзьями они мне не стали, но приятелями – вполне.

– Всегда поражался твоей способности заводить друзей на пустом месте.

– Я просто искренне люблю людей, а не ищу в общении с ними выгоду, – Герда выразительно подвигала бровями, давая понять, в чей огород полетел камень.

Кай не удержался и засмеялся.

Он не отрицал, что относится к людям совсем не так, как сестра. Она заводила знакомства любопытства ради, потому что каждого человека считала, априори, интересным. Кай не торопился предлагать своё общество первому встречному, напротив, выжидал порядочное количество времени, наблюдал, подобно хищнику, притаившемуся в засаде, отмечал сильные и слабые качества личности, взятой в оборот, после чего совершал последний решительный шаг. Либо старался завести подобие дружеских отношений, либо наоборот разочаровывался и больше не тратил время на тривиального индивида, выбирая из предложенного многообразия новую жертву.

Сожалеть об упущенных шансах не доводилось, многообразие воодушевляло, подталкивая к новым свершениям и – если замахнуться на высокое – подвигам.

– Можно один личный вопрос?

– Можно два, – отозвалась Герда, выпивая чай маленькими глоточками, несмотря на то, что обжечься им было нереально. – Или больше. Раз уж возможность поговорить по душам выпадает нам со столь поразительной частотой, то я не откажусь и от масштабного интервью.

– Ты ведь общаешься с новеньким?

– Да. А что?

– Чем он тебя привлёк?

Герда нахмурилась, пытаясь понять, какими событиями спровоцирован данный вопрос. И почему он прозвучал именно сейчас, несмотря на то, что общение с Алексом было делом не одного дня и не одной недели, исчисляясь уже двумя месяцами. Кай при всей своей незаинтересованности чужими жизнями, мог заметить это намного раньше, но обратился к ней только сегодня.

Герда подозревала, что случилось это с подачи другого человека, чья личность с лёгкостью просматривалась сквозь подобные вопросы.

Даниэль, не отличавшийся обычно повышенной мнительностью, словно с цепи сорвался, стоило Алексу появиться на территории академии. Будь такая возможность, Дэн вцепился бы ему в глотку мёртвой хваткой и не отпускал до тех пор, пока Алекс не захлебнётся собственной кровью. Думая о подобных вещах, Герда невольно вздрагивала.

Алексу она симпатизировала, общение у них сложилось исключительно тёплое, без двусмысленных намёков и попыток перейти к более близким отношениям. Ещё один приятный человек, с которым хочется обсудить события дня или просто прогуляться по аллеям академии – территория огромная, ходить можно сколько угодно, открывая для себя каждый раз что-то новое.

Они оба были новичками – уже это их сближало. Герда любила лошадей. Алекс рассказывал ей о своей дальней родственнице, занимающейся этими благородными животными, и Герда слушала с повышенным интересом, потому что истории действительно были ей понятны, близки и узнаваемы.

Цветы Алекс не любил, фехтованием не занимался, но и интересы Герды тремя пунктами не ограничивались.

Помимо школьных дел они могли поговорить и о многом другом, это способствовало развитию хороших отношений. Не так часто Герда встречала достойных собеседников. И вообще, что примечательно, с ранних лет предпочитала она общество юношей, с трудом перенося большие скопления представительниц своего пола. Это было для неё в порядке вещей – быть окружённой парнями, воспринимая их в качестве друзей, откровенно болтая на любые, без ограничений, темы, в то время как в женском обществе Герда терялась. То ли женский коллектив ей за период обучения в школе для девочек опротивел до выработки перманентного рвотного рефлекса, то ли просто в интересах с ними мало общего прослеживалось. Когда об объединении школ не было и речи, Герда старалась больше времени проводить в одиночестве, теперь начала уходить к парням, возвращаясь в общежитие только для того, чтобы переночевать.

Многие одноклассницы испытали прилив восторга от осознания, что, возможно, получат себе завидных женихов.

Герда – от того, что ей теперь не придётся жить в молчании.

– Довольно странный и нетипичный для тебя интерес, – усмехнулась, сминая опустевший стаканчик и пристроив его пока на краю стола. – Началось с того, что я спутала его с Кэрмитом. Подумала, что Трэйтон постригся, вот и обратилась к Алексу, назвав чужим именем. Слово за слово мы разговорились, с тех пор поддерживаем общение. Подобные формулировки ставят меня в тупик, потому что я, правда, не знаю, чем люди должны изначально привлекать. Почему ты спрашиваешь?

– Просто.

– Кай?

– Что? – он улыбнулся.

Герда посмотрела на него исподлобья, с долей осуждения. Моменты, ознаменованные попытками близнеца обвести её вокруг пальца, откровенно раздражали. Герда всегда чувствовала его истинные настроения, понимала, когда Кай говорит правду, когда пытается обмануть. Это проходило на подсознательном уровне, являясь доказательством той самой мистики, окутывающей людей, рождённых вместе.

– Вешай макаронные изделия на уши своим дурочкам, но мне-то не нужно. В твоих вопросах отчётливо виден след общения с Ричмондом, и от пристального внимания к личности Алекса веет той же паранойей. Попробуй доказать обратное.

– И не собираюсь.

– Понимаешь, что твои аргументы будут разбиты?

– Нет. Просто не считаю нужным спорить.

– А говорят, что в диспутах рождается искусство.

– Мне доводилось слышать иную формулировку, ну да ладно. Почему ты считаешь, что я могу задавать такие вопросы лишь с подачи Дэна?

– С чьей тогда, если не с его?

– У меня вроде как своя голова на плечах имеется. Могу самостоятельно принимать решения, не оглядываясь на мнение других людей.

– В последнее время я довольно часто видела вас вместе, с сигаретами в зубах. Не спорю, что могла ошибиться, но курилка сближает. Допустим, вы разговорились, он поведал о тех жизненных аспектах, что неизменно его донимают. Ты покивал для приличия, а потом решил проверить, насколько эти проблемы обоснованны. Не рождены ли они на пустом месте? Ты отказываешься признавать, но я-то знаю, что любопытство тебе не чуждо, а, значит…

– Если видела, почему не подошла?

Герда закатила глаза.

– Мне надоело слушать, какой Алекс плохой.

– Кому-то надоели обратные утверждения.

– Даниэлю?

– Допустим.

– Пока нет доказательств, я не буду в это верить. Я не считаю Алекса идеальным человеком, признаю, что у него могут обнаружиться при более детальном изучении многочисленные отрицательные качества, но в настоящий момент у меня нет причин считать его воплощением вселенского зла. Дэн настаивает на такой формулировке. Каждый разговор с ним неизменно съезжает к теме злодеяний Алекса. Ещё немного, и он разрушит жизнь всем нам, а потом и школу с землёй сравняет.

– Он может навредить твоему лучшему другу, и тогда ты смеяться перестанешь.

– Как?

– Лучше поинтересоваться у него. Я не настолько близко с ним общаюсь.

– Тогда зачем завёл этот разговор?

– У меня аллергия на несправедливость, а ныне я наблюдаю яркий её пример. Вы с Кэрмитом считаете Даниэля свихнувшимся от ревности и недостатка внимания идиотом, в то время как мне он кажется единственным здравомыслящим человеком из данной компании.

– А твой приятель?

– Николас?

– Разумеется.

– Странная формулировка.

– Почему?

– Насколько мне известно, тебе он тоже не враг.

– Не враг, – согласилась Герда, потянув рукав куртки, закрывая тем самым ладонь. – Естественно, он мне не враг.

Но и не друг…

– Тогда почему именно такая постановка вопроса?

– Слушай, не привязывайся к словам. Просто ответь на вопрос, почему его ты не считаешь здравомыслящим, отдавая пальму первенства Дэну.

– Николас не может трезво оценивать обстановку и вряд ли ожидает от Алекса подвоха. Их связывает многолетняя дружба, и это накладывает определённый отпечаток на восприятие ситуации. Кроме того, Ник не лезет в жизнь посторонних…

– Именно поэтому он и занимается изданием школьной газеты.

– Как видишь, одно другому не мешает.

– Я вижу только то, что вас с Ричмондом посещают безумные идеи и, подозреваю, что это заразно. Ты уже опылился.

– В его словах есть определённый рационализм, а доводы не такие уж нелепые. Он не очарован Алексом, как собеседником. Не дружит с ним на протяжении длительного периода времени как Николас. Он не смотрит на него расфокусированным взглядом течной сучки, пребывающей в поисках своего альфы, как твой дорогой друг Кэрмит. Он трезво оценивает ситуацию и замечает то, чего не видите вы. Поверь мне на слово, дорогая сестрица, если Кэри упадёт, Алекс не поможет подняться, но, вероятно, будет первым, кто склонится над ним, сожалея, что не способен проломить грудную клетку, поставив на неё ногу. Он будет смеяться громче всех, смакуя мельчайшие детали чужих промахов. Он же скинет Кэрмита с края пропасти, а не подаст руку помощи, когда в этом возникнет необходимость.

– Ты издеваешься? Или действительно знаешь что-то?

– Это моя интуиция, – хмыкнул Кай. – Скажем так.

– А если без пафоса?

– С моей точки зрения, недальновидно безгранично доверять человеку, знакомство с которым исчисляется двумя месяцами, но при этом обвинять в излишней предвзятости того, кто с вами едва ли не с пелёнок. Я знаю, почему ты так любишь Кэрмита. Знаю, почему так старательно его защищаешь, но это не повод становиться его копией и любить тех, кого обожает он.

– Ничего ты не знаешь…

– Джон Сноу, – на полном серьёзе выдал Кай.

– Не обязательно цепляться к словам.

– Само собой, прости.

– Но ты действительно не знаешь.

– Милая, – Кай обнял сестру за плечи, – я знаю всё, даже если окружающие уверены в правдивости обратного утверждения. Тебе кажется, что этот секрет похоронен между вами, но всегда есть те, кто в курсе событий. Дело лишь в том, что одни своими знаниями кичатся, а другие – нет.

– Он тебе рассказал?

– Мы не настолько дружны, чтобы он со мной откровенничал.

– Тогда не факт, что ты…

– Герда, я назову всего одно имя, и этого тебе за глаза хватит. Стивен. Просто Стивен. Всё.

Герда поджала губы, отвернулась.

– Могу добить окончательно, – обрадовал Кай.

– Не нужно.

– Николас.

– Не нужно!

– А говоришь, что не знаю.

– Ошиблась. Падаю ниц перед знатоком человеческих душ и прошу больше мне об этом не напоминать.

– Хорошо, не буду. Но, знаешь, с Николасом…

– Не лезь и не пытайся самостоятельно решать мои проблемы.

– У тебя не проблемы, у тебя какая-то феерическая странность.

– В чём она проявляется?

– Ты можешь подружиться с любым, но сказать хорошему другу, что влюблена в него – выше твоих сил. Про Стивена, так и быть, промолчу, но, если интересует моё мнение: он тебе и не подходил. Трэйтоны в родственниках – это, конечно, отличная перспектива, но я рад, что ты им переболела и выбрала более подходящий по возрасту объект любви. Треверси, кстати, тоже чудесная партия.

– Я ненавижу твою расчётливость.

– Иногда она гораздо лучше сентиментальности.

– Теперь я начинаю вспоминать, почему так редко с тобой разговариваю, – процедила Герда.

– А я удаляюсь с чувством выполненного долга, – произнёс Кай, действительно поднимаясь на ноги и сбегая по ступенькам вниз. – И всё-таки… Николас не кусается, сестрёнка. Даже если откажет, это не будет контрольным выстрелом, поверь мне.

Герда промолчала.

Ей нечего было сказать, поскольку все разговоры о возможных отношениях вгоняли её в депрессию, напоминая об ошибках прошлого, о чрезмерно бурных реакциях на происходящее, и о дикой истерике, которую она закатила когда-то, услышав новость о помолвке старшего из братьев Трэйтонов.

О том, как закрылась в ванной, мучительно перебирая в мыслях варианты сведения счётов с жизнью. Тогда ей почему-то казалось, что существование потеряло смысл. Нелепо, если вспомнить, сколько лет ей исполнилось на момент выведения не слишком оптимистичных умозаключений.

Какие-то ничтожные тринадцать.

Двенадцать лет разницы – это, конечно, не смертельно, бывают и пары с большим разрывом в возрасте партнёров. Но Стивен Трэйтон, в принципе, не воспринимал Герду, как возможную любовь. В его представлении, она была всего-навсего подружкой младшего брата.

Милой, забавной, но мало ему интересной.

Герда же влюбилась отчаянно, чуть ли не до помешательства. Она лелеяла мысли о том, что вырастет и обязательно понравится Стивену, но он не проводил время в ожидании чужого взросления. Он нашёл себе невесту подходящего возраста, а Герда, и до того имевшая мизерные шансы, осталась не у дел.

Окончательно.

Сидя на полу, она заходилась в беззвучных рыданиях, перебирала упаковки с таблетками, смотрела зачарованно на нож для бумаг, пару раз даже рискнула провести им по коже. Поранила палец, увидела выступившую на месте пореза кровь, отшвырнула опасную вещь в сторону и зарыдала сильнее прежнего.

Она не могла сказать, сколько времени провела в добровольном заточении. Она вообще не собиралась оттуда выходить, но стоило услышать голос одного из Трэйтонов, и решимость пошатнулась. Герда открыла дверь. Когда Кэрмит перешагнул порог ванной комнаты, Герда продолжала сидеть на полу, уткнувшись лбом в колени.

Они проговорили почти до самого рассвета. Герда стыдилась своих слов, но рассказывала Кэрмиту то, о чём не могла поведать родителям или Каю, опасаясь его насмешек. Кэри слушал внимательно, не перебивая, не пытаясь давать советы и не хохоча над чувствами подруги, направленными на его старшего брата. Не отталкивал, когда Герда потянулась к нему, чтобы поцеловать. Однако на прикосновение губ он не ответил, позволив понять, насколько нелепо происходящее выглядит со стороны, всё равно, что стремительно идти на дно и хвататься за соломинку, надеясь на спасение.

– Тебе ведь совсем не это нужно, – произнёс, обнимая, притягивая к себе и баюкая, как ребёнка. – Так зачем?

– Не это, – выдохнула Герда в ответ, прижавшись лбом к его плечу и закрывая глаза.

Ощущение бесконечной усталости утягивало в свой плен.

В принципе, ничего особенного Кэри не сделал. Поступил так, как следовало поступить каждому человеку, находившемуся на его месте. Но само появление его в доме, разговор без снисходительных ноток в голосе, а на равных, понимание и нежелание воспользоваться чужой слабостью значительно возвысили Кэрмита в глазах Герды.

Герда свято верила, что кроме них с Кэри, никто в подробности того случая не посвящён, теперь поняла, как сильно заблуждалась.

Память услужливо подбрасывала картины мрачного дня, пробуждала мысли о тёмном силуэте, стоявшем в отдалении от двери, о голосе, что настойчиво требовал прекратить зацикливаться на ерунде и посмотреть на мир с иного ракурса.

Поразительно, но Герда совершенно не думала о Кае и его вкладе в развитие ситуации. Теперь обнаружила нисколько не удивительную закономерность. Кэрмит появился рядом с дверью, ведущей в ванную комнату сразу после того, как оттуда убрался Кай. Скорее всего, с его подачи и появился.

Но Кэрмита Герда обожала, а брата воспринимала ровно, хотя он делал не меньше. Просто характер у него был омерзительный, и всё, что он пытался провернуть из благих побуждений, обычно приводило к противоположному результату.

Используя одни и те же слова, Кэрмит успокаивал, а Кай доводил до слёз.

Кэрмит делал подарки так, что их тут же хотелось пустить в дело и активно использовать. Серёжки-листики, подаренные на день рождения, Герда носила несколько лет подряд и не собиралась снимать в ближайшее время.

То, что преподносил ей Кай, хранилось в дальнем ящике и практически никогда не видело света. В его словах неизменно находилось место для сарказма и ехидства, противных Герде.

А казалось бы, близнецы…

Кэри в роли брата смотрелся в разы органичнее.

Герда тяжело вздохнула и потянулась к книге, которую читала уже, наверное, третий год. Не потому, что ей была близка тема, освещённая в романе. Она носилась с этим изданием по причине того, что именно здесь лежала их с Николасом совместная фотография. Снимок, датированный тем периодом, когда Ник впервые её поцеловал и предложил стать его девушкой, а Герда… Герда с гордостью заявила, что любит другого, которому – время показало – не была нужна.

Больше Николас предложение не повторял.

========== Глава 3. Тот, кто приходит на помощь. ==========

Смену сезонов во время пребывания в новой школе, Алекс отмечал больше не по метаморфозам в плане погодных условий, а по переменам, происходившим во внешнем виде учеников. Правила, установленные администрацией академии, призывали в разное время года носить определённый вид школьной униформы.

Тёмно-синяя осень, чёрная зима и чёрно-белая – в клетку – весна. Отличался материал, из которого изготавливались вещи, фасон оставался единым для всех периодов.

Наблюдая за тем, как Николас извлекает из шкафа чёрный костюм, Алекс с удивлением понял, что наступила зима, и совсем скоро начнутся рождественские каникулы, а это значит, что территория школы практически опустеет – большинство учеников разъедется по домам, в академии останутся единицы.

По пальцам пересчитать.

Планов на празднование у Алекса не было. Совершать перелёт в Москву он не собирался, а у родственников в графике передвижения не значился Лондон. Наиболее актуальным вариантом проведения новогодних торжеств оставался один, предполагающий распитие шампанского во время беседы с родственниками в скайпе. Сначала с Бельгией на связи, а потом и с Россией. Или, наоборот, в зависимости от того, с кем захочется поговорить сильнее. И плевать на часовые пояса.

В последнее время Алекс всё чаще склонялся к мысли, что останется наедине с собой.

Поздравит и сестру, и родителей на следующее утро.

Набиваться в гости к школьным приятелям не станет. Всё-таки, как ни крути, а праздник семейный.

Время в «Чёрной орхидее» пролетало стремительно.

Перебирая личные вещи, Алекс обнаружил помимо прочего бумажного мусора письмо из академии. Бумага цвета слоновой кости, эмблема в виде вычурного чёрного цветка, украшающего эфес шпаги.

Изысканные манеры и мужество. Высокие стандарты образования и инновационный подход в области подачи материала.

С момента отправления-получения прошло несколько месяцев, а Алекса не оставляло ощущение, будто это происходило не далее как вчера.

К письму с благодарностью и пожеланиями, подписанному именем нового директора, прилагался свод правил. Памятка для будущего ученика, которую стоит зазубрить от первого до последнего пункта, повесить в изголовье и перечитывать каждое утро. Сделать настольной книгой.

Алекс лениво просматривал свод правил, размышляя о преследовании собственных целей, заставивших сорваться с места и приехать сюда. Добровольно заточить себя в четырёх стенах комнаты общежития и положить немалое количество времени на изучение определённой личности. На взращивание ненависти к ней, на проработку планов мести и осознание, что все они, в конечном итоге, пошли прахом.

Кэрмит Грегори Трэйтон.

Человек, которого предписывалось сжить со свету.

Персональный кошмар.

Персональное наваждение.

Местная знаменитость, получившая скандальную известность и не самый приятный из возможных ярлыков. Немного сумасшедший, не в худшем значении этого слова, немного сумасбродный, очень привлекательный, очень магнетический.

Во всяком случае, для него. А мнением посторонних не было резона интересоваться.

Столкнувшись с ним впервые, Алекс увидел не человека, а красную тряпку, активно мельтешившую перед глазами. Он верил, что в дальнейшем это отношение не изменится, а ненависть будет превалировать над остальными чувствами, давая силы двигаться вперёд и искать методы для свершения грандиозной мести.

Ещё никогда он не был так близок к провалу.

Ещё никогда он не ошибался настолько фатально.

Истории, связанные с именем Кэрмита, заставляли усомниться в правдивости слов Анны. Прежде Алекс принимал обличающий рассказ в качестве аксиомы, теперь находил попросту бессмысленным.

Анна.

Его милая, нежная, чудесная Анна, чей заразительный смех и живой блеск глаз вытеснили из воспоминаний картины событий, развернувшихся на территории морга.

Он верил ей, как самому себе.

В былое время. Не сейчас.

Письмо, полученное в день годовщины, больше не казалось Алексу трогательным, оно напоминало часть театрального реквизита, а то и вовсе – набросок сценария, согласно которому на поле выводят одну фигуру, называют ей имя второго участника процесса, задают условия и требуют разыграть представление. Ради красочного финала можно и собой пожертвовать, только бы отравить жизнь другого человека.

Она расписала ему в красках историю знакомства с Кэрмитом, добавила ударную порцию жалобных нот, присыпала полученное блюдо словами о страданиях и ненависти к себе, щедро плеснула соуса, приготовленного из грязных подробностей и чернухи, желая произвести неизгладимое впечатление. Потом закрепила эффект, разыграв сценку непосредственно перед лицом благодарного зрителя.

В момент первого прочтения Алекс испытывал шок и омерзение.

Сегодня, повторно изучая послание, он видел наскоро слепленный коллаж, а не картину великого мастера.

Ты солгала мне, Аня, думал он.

Зачем?

Какие цели преследовала?

И что, на самом деле, случилось между тобой и Кэрмитом?

Жестокую сказку об изнасиловании, подтолкнувшем к суициду, принимать в качестве единственного возможного варианта я отказываюсь.

Наверное, не стоило заблуждаться с самого начала.

Если хотела, чтобы я отомстил за тебя, сломав ему жизнь, то просчиталась. Я не сделал этого прежде, не собираюсь делать и теперь. Раньше проскальзывали сомнения в правдивости твоих слов, а в настоящее время лишь они и остались.

Я больше тебе не верю.

Не хочу верить.

Действительно не хотел.

Осознать правдивость данного факта и не отбиваться от него всеми возможными способами, было нечеловечески сложно, практически нереально.

Признание приходилось вырывать из себя с мясом, оставляя кровоточащую дыру в груди, там, где по идее, должно было располагаться сердце.

Алекс видел в своих метаниях что-то по-настоящему омерзительное, неправильное от начала до конца.

Он неоднократно подвергал тщательному анализу все разговоры, так или иначе связанные с личностью подозреваемого, записанного девичьей рукой в категорию виновных заранее, до проведения судебного процесса. Компоновал полученные знания и приходил к выводу: несмотря на длительный срок пребывания в школе, ничего он не понял, ни в чём не разобрался. Запутался сильнее и умудрился не то чтобы полюбить подсудимого, но явно почувствовать недвусмысленный интерес к его персоне.

Отрицать можно было до бесконечности, игнорировать Кэрмита – тоже. Приложить больше, чем обычно, усилий, и всё прекрасно получится. Никто не узнает, не заподозрит и не выдвинет теорию о неравнодушии к определённому человеку.

Обманывать окружающих легко. Гораздо легче, чем полагают многие люди, не применявшие сей навык на практике. А ведь достаточно войти во вкус, и будет получаться играючи.

Вот только Алекс не знал ни единого удачного примера обмана самого себя. Наивному собеседнику можно улыбнуться и сказать нечто, противоположное ожидаемому заявлению, но себе говори, что угодно – мысль, засевшая в голове, намертво туда вколоченная, не уйдёт ни от лицемерной улыбки, ни от лживых слов.

Алекс сам не заметил, как начал коллекционировать моменты, связанные с Кэрмитом. К настоящему времени у него их набралось на целый фильм, а то и на франшизу с бесконечными продолжениями. Вроде тех, что старательно, с завидным постоянством, клепает Голливуд.

Он ставил себе своеобразный диагноз. «Переизбыток Кэрмита в крови». Порывался попросить Кэри пересесть обратно к Даниэлю, воздержаться от провокационных выходок, увеличить дистанцию, не приближаться, не нарушать границы личного пространства.

Стоило заикнуться об этом, и язык прилипал к нёбу. Алекс замолкал, не начав говорить, и снова убирал сумку, освобождая место, наблюдая в течение учебного процесса за скольжением ручки по поверхности листа, за тем, как Кэрмит грызёт колпачок и иногда, раздражаясь, постукивает ногтями по столешнице. Желание сделать нечто нестандартное посещало Кэрмита нечасто, в большинстве случаев он был сама сдержанность. И не скажешь, что в прошлом имеются скандалы, связанные с индустрией секса.

Он не был женственным, но жесты его вполне подходили под определение изящных. То ли потратил огромное количество времени на репетиции, потому теперь всё делал отточено, невероятно красиво, то ли от природы эту грацию получил.

Алекс часто ловил себя на том, что во время занятий, наблюдая за соседом, теряет связь с реальностью, и голос учителей доносится как через толщу воды. Он видит витиеватое письмо, кончик ручки, оставляющий на некогда чистом листе послание, постепенно переводит взгляд в сторону того, кто старательно записывает материал занятия, а приходит в себя только после того, как услышит обращение учителя. Наверное, Кэрмиту следовало позлорадствовать, но он всё тем же, отточенным жестом открывал блокнот и писал вопрос-ответ, который желали услышать от Алекса учителя.

– Спасибо, – выдыхал Алекс, когда его, удовлетворившись полученным результатом, переставали терроризировать, требуя очередного развёрнутого ответа, и отпускали с миром.

– Не за что, – бросал Кэри равнодушно, перекладывая учебные пособия с места на место, сосредотачиваясь на них, а не на собеседнике.

– Если тебя благодарят, значит, на то есть причины.

– Если ты впадаешь в прострацию, глядя на меня, значит, у тебя тоже есть на то причины, – иронично замечал Кэрмит, поворачивая голову и глядя на Алекса сквозь завесу волос. – Не думай, что я помогаю исключительно из любви к человечеству. Просто чувствую вину, вот и стараюсь её загладить.

Крыть Алексу было нечем, и он оставлял реплику без ответа. Его жизнь напоминала грёбанные «Сумерки», а сам он выступал в роли недалёкой Изабеллы Свон, что не надышится на Эдварда. Весьма актуальное замечание, если принять во внимание эпизод со слизанной кровью, и то, как Кэрмит потянулся к раненному пальцу. Порез давно зажил, а Алекс продолжал вспоминать теплоту рта и захлёстывающие, не поддающиеся описанию ощущения, когда кончик языка скользнул по повреждённой коже, собирая тёмно-красные капли.

Вообще смотреть на Кэрмита было немного непривычно и пугающе.

У них не имелось родственных связей, даже очень-очень дальних, щедро разбавленных многочисленными вливаниями посторонней крови. Алекс специально узнавал у родителей. О семье Трэйтон чета Ильинских слышала впервые в жизни. Да и подозревать мать в неверности, прописывая попутно сценарий классического индийского фильма с потерянными в младенчестве братьями-сёстрами, было, как минимум, нелепо. Алекс скопировал внешность отца. Вот уж на кого походил максимально, как две капли воды, так это на Владислава Владимировича.