Текст книги "Будни «Чёрной орхидеи» (СИ)"

Последний час из жизни Льюиса Мэрта прошёл в напряжённом ожидании. Оно поразительно затянулось, и он сам не знал, как на это отреагировать. То ли начать паниковать и готовиться к самому худшему, то ли выдохнуть с облегчением, сделать вид, будто ничего не произошло и спокойно жить дальше.

Когда его начнут донимать вопросами, он просто промолчит, потому что не обязан отчитываться перед каждым встречным, тем более, если этот встречный не входит в список доверенных лиц, с которыми можно откровенничать.

А Рекс точно не входит.

Несколько раз Льюис порывался взяться за свой дневник и написать туда хотя бы пару строчек. Начать жизнь с чистого листа. Во всех смыслах. Прошлый ежедневник, отведённый под запись мыслей и событий, оказавших влияние на Льюиса, во время каникул полетел в огонь. Льюис один за другим выдирал оттуда листы и швырял их в камин, с особой ненавистью уничтожая страницы, сохранившие почерк Рекса, его замечания к чужим записям или же, напротив, служившие попыткой завести разговор.

До наступления рождественских каникул Льюис продолжал делать вид, будто ничего не произошло, ничего не случилось, и вообще в его жизни всё отлично. Ну как отлично… Стабильность по всем фронтам. Как было раньше, так и в будущем продолжится. Кто угодно может позволить себе перемены, но только не он. У него не жизнь, а болото с подгнивающей водой, в которое он добровольно погружается. И продолжит погружаться дальше, невзирая на желания посторонних людей. Он ведь делает это самостоятельно, никого за собой не тянет. Потому не стоит лезть к нему, а, испачкавшись, обвинять, будто он в чём-то виноват.

Просто. Не. Лезь. Ко. Мне.

Он довольно быстро оправился от спектакля, увиденного на сцене. Мир пошатнулся, но устоял.

Льюис убеждал себя в том, что всё закономерно.

Так и должно было быть.

Всё к тому шло.

То, что Рекс периодически пытался протянуть ему руку, говорило исключительно о том, что он жаждет помочь исключительно на фоне повышенного человеколюбия, а не по каким-то иным причинам. Его мотивы лежали на поверхности, а не были зарыты на недосягаемую глубину.

Другое дело, что Льюис, практически не знавший людей, плохо в них разбирающийся и старательно отгораживающийся от компаний, воспринял всё иначе, посмотрел не так, как мог посмотреть любой человек, оказавшийся на его месте. Он совершил глупость и в тот момент, когда позволил постороннему человеку сократить дистанцию между ними, и когда захотел выбраться из комнаты, и когда позволил себе влюбиться.

Последнее было не простой осечкой, а фатальной ошибкой, цену которой Льюис до сих пор не назначил. Или же просто боялся её озвучивать, настолько пугающими оказались цифры, выбитые на чеке.

Карнавальный костюм, служивший напоминанием о собственных ошибках, Льюис не мог видеть даже в коробке, потому поспешил отвезти его домой перед рождественскими каникулами.

Адель, увидев вскрытую упаковку, посмотрела на сына с изумлением и надеждой, улыбнулась как-то неловко, словно давно отвыкла от этого занятия, а теперь вновь нашла повод и не смогла удержаться. Сама же своей реакции и стыдилась.

Сказать матери, что лишь продефилировал в данном одеянии от комнаты до балкона и обратно, Льюис не решился, потому на ходу придумал историю о весёлом празднике. О постановке и талантливых одноклассниках, чья игра покорила его и до сих пор вспоминается, пробуждая восхищение. О снимках, которые хотел скинуть на карту памяти, но замотался и не успел этого сделать.

Возможно, потом.

Матери было совсем не обязательно знать, что он почти весь вечер просидел под дверью комнаты, прижимаясь к ней спиной, наблюдая, как по кружевным манжетам вычурной рубашки расплываются влажные пятна, оставленные слезами. Как и о том, что весельем в жизни Льюиса не пахло.

Пока другие школьники дурачились, он вновь окунался в кошмарные воспоминания, вспоминал ледяное прикосновение стали, рисующей памятные узоры на коже, и обжигающее – сигарет. Оранжевые огоньки, что оставляли укусы на коже под хохот мучителей. Запах собственной крови, растекающейся по полу и боль, которая не покидала ни на мгновение. Тогда ему казалось, что ещё немного, и кости пробьются наружу, натянув кожные покровы и прорвав их. Он не знал, реально ли такое положение вещей, но воображение услужливо подсовывало соответствующие картины.

Издевались над ним профессионально, ни единой косточки не сломали, но зато накрепко вбили многочисленные страхи, опасение, недоверие и ненависть к большинству людей. Поверить, что представители отряда двуногих монстров действительно способны быть хорошими и добрыми, Льюису до сих пор не удалось. Если только отдельными проблесками, да и те оказались ложными, фальшивыми. Искусственная позолота вместо драгоценных металлов.

На каникулах у Льюиса появилось немалое количество времени на раздумья, и он воспользовался представленной возможностью. Во всяком случае, постарался перестроить систему ценностей, вернувшись на исходную позицию.

Он надеялся, что приедет в общежитие раньше Рекса, проведёт несколько часов в одиночестве, переосмыслит систему восприятия соседа в этих декорациях, вновь напомнит о необходимости соблюдения границ, установленных в самый первый день, и перестанет постоянно думать об этом человеке. Вообще.

Рекс оказался настойчивым. Убираться из мыслей не торопился. Пару раз он приснился Льюису во время каникул и миллион – просто влез в голову. Даже с Рождеством поздравил, хотя чего-чего, а сообщений от него Льюис не ждал. Вежливость деликатно напомнила о себе, и он ответил. Коротко, по существу, но всё равно не оставил Рекса без ответа, как планировал.

А сегодня, сидя на заднем сидении, он пристально смотрел в окно, время от времени вырывал отдельные фразы из рассказа Адель и понимал, что никак не может сосредоточиться на её словах.

Мать что-то говорила, а он витал в облаках, вспоминая удивительно несчастную историю жизни леди Шалотт, решившей оставить башню, столько лет служившей ей домом. Домом, от которого она устала. Домом, что сводил её с ума. И чьи стены покинула, увидев прекрасного Ланселота.

Теперь он не сомневался в правдивости слов Рекса.

Мюррей был его Ланселотом, встреча с которым обещала смерть, а он, Льюис, оказался той самой леди.

При попытке выбраться за пределы воображаемого дома ему тоже грозила смерть, но не простая и тихая, как у неё, а мучительная, наполненная страданиями и ознаменованная длительной агонией.

Ожиданиям не суждено было оправдаться. Вернувшись, Льюис застал Рекса на месте, а тот предложил провести время с пользой.

– Сыграешь с нами? Нам как раз одного игрока не хватает, – произнёс и замер напротив, ожидая ответа.

Улыбнулся, как будто факт положительного ответа мог сделать его счастливее во много раз.

Льюис это предложение расценивал, как насмешку.

Он и спорт были понятиями несовместимыми.

Единственное, чему он со временем научился, стал язык кулаков, причём больше дворовый, нежели профессиональный.

Да и то, умений хватало исключительно до тех пор, пока никто к нему не прикасался, потом наступал безграничный ступор, ознаменованный болью ожогов, оставшихся яркими точками вдоль позвоночника. Ярким узором кровавых полос, расчертивших спину. Они не складывались в слова, просто были нагромождением черт.

Где хотели, там и полосовали ножом.

А он не мог и слова произнести, боясь остаться немым.

Странно.

Тогда он не думал, что выживет, а сохранить умение говорить всё равно хотел. Молчал и стискивал зубы, сжигая боль внутри, вымывая её слезами, неконтролируемо стекающими по щекам.

И в итоге онемел на несколько месяцев.

Рекс об этом, конечно, не знал. Как не знал и причин, по которым Льюис никогда не принимал участия в командных видах спорта, предпочитая стоять в стороне, играя в волейбол со стеной, а не с живым человеком, или же вообще старался отмахнуться от подвижных игр, придумывая странные аргументы. В бассейне он не занимался, крикетом не увлекался, но учителя входили в положение и ставили ему более или менее приемлемые оценки, не желая портить отличную успеваемость.

Вообще, если задуматься, странностей можно было заметить немало. Например, посчитать одной из них стремление Льюиса последним зайти в раздевалку, когда все остальные оттуда уже ушли, и переодеваться в одиночестве. Да и то, что в спальне он тоже не светил голым торсом. Неоднократно видел, как переодевается по утрам и вечерам Рекс, но сам предпочитал совершать данный ритуал в полной темноте и в таком же одиночестве, чтобы лишний раз не демонстрировать соседу спину, иссечённую лезвием и покрытую тонкими белёсыми шрамами. Когда-то они были алыми, и Льюис беззвучно плакал, глядя на них при помощи зеркала. Потом накрыло равнодушием и апатией, но посторонних бы картина наверняка шокировала и породила массу вопросов.

Льюис не хотел ничего объяснять.

И заново переживать тот период жизни, пересказывая одно событие за другим, он не хотел тоже.

Рекс, стоявший напротив, ждал ответа на озвученное предложение. Он так и не узнал за несколько месяцев совместного проживания о причинах странностей. Он вообще ничего не узнал, кроме того, что Льюис позволил узнать, продемонстрировав не совсем личный дневник. Наверное, Рекс думал, что хорошо изучил соседа, но в реальности лишь нахватался верхушек.

В самом-то деле, зачем ему лишняя головная боль?

– Так, что? Сыграешь? – повторил свой вопрос Рекс.

Льюис хотел послать Рекса на все четыре стороны с данным предложением, но неожиданно согласился и решительно вышел из комнаты, бросив немногочисленный привезённый багаж на кровать. Разобрать его он мог и позже. Сменные вещи с собой не брал, зная, что выйдет на поле в униформе школы, а в раздевалку не заглянет.

Играть его одноклассники собирались в волейбол.

Состав команд Льюиса нисколько не удивил.

Рекс со своими театралами против двух закадычных друзей, с которыми он вполне неплохо общался.

Кажется, Алан и Курт вполне могли справиться своими силами, балласт в лице Льюиса им не требовался. Однако так получилось, что они его получили в довесок, и сбросить не могли. Им хватило чувства такта, чтобы промолчать, а не возмутиться.

Альберту и Эштону, в общем-то, тоже, но взгляд главной звезды так и светился недоумением. Что-то в стиле «Как ты додумался его притащить?».

– Ты только под ногами не путайся, хорошо? – произнёс Алан полушёпотом.

Видимо, уже сейчас не питал иллюзий относительно навыков члена команды, навязанного извне. Если с Куртом они могли с лёгкостью выиграть, прекрасно взаимодействуя на площадке, то Льюис точно не являлся частью их команды мечты. Услышать такое замечание было обидно, но Льюис благополучно его проглотил, ничего не сказав в ответ. Мог бы удалиться, гордо вскинув голову, но вместо этого остался.

Из принципа.

Он и, правда, нужен был только для галочки, чтобы сравнять количество игроков в обеих командах. Большую часть времени он стоял, подпирая собой стенку, изредка в его сторону обращали внимание. Он отбивал подачу, а потом снова стоял, как неподвижное изваяние, наблюдая за полётом мяча.

Рекс, позвавший его на эти любительские соревнования, кажется, даже не заметил, насколько невостребованным оказался его протеже. Они-то с Альбертом и Эштоном действительно составляли дружное трио, в котором участники понимают друг друга с полуслова. Что в театре, что в волейболе. Радовались кратковременным успехам, злились, переживая столь же кратковременные неудачи, но не опускали рук, а стремились к победе.

Льюис не стремился. Он чувствовал себя лишним и хотел поскорее убраться отсюда, не мешая людям наслаждаться жизнью.

Ближе к финалу игра стала более напряжённой, агрессивной. Льюис чувствовал это, и ему становилось не по себе. Он плохо переносил агрессию, исходящую от людей. Она его тоже пугала, как и многое другое. Но устраивать здесь исповедь или душевный стриптиз – кому какое понятие приятнее – было по-настоящему нелепо. Перед ним открывались лишь два варианта. Либо играть, либо проваливать.

И он всерьёз собирался удалиться с поля. До тех пор, пока не увидел насмешливое лицо Альберта, смотревшего в его сторону с тайным превосходством во взгляде.

Это было уже слишком.

Льюису за глаза хватило его выступления на Хэллоуин, запитого собственными слезами. Устраивать соревнования за своего соседа он не считал разумным. Понимал, что по множеству пунктов проигрывает Альберту с его идеальными манерами, великолепной способностью адаптироваться вообще к любой ситуации, независимо от уровня сложности, артистизмом и неиспорченной красотой, которой Льюис и так не особенно много получил от рождения, а шрамы уродовали ещё сильнее. Но вот здесь уже поставить выскочку на место было делом принципа.

Чтобы включиться в процесс, Льюису требовалось разозлиться. Сейчас он это сделал. Выбрал жертву на чужом поле и начал свою особую игру, которую, несомненно, видели все, но почему-то молчали, не останавливая ход любительских соревнований.

Жертвой стал вопреки ожиданиям не Альберт, до того паскудно ухмылявшийся, что ему хотелось врезать без промедления и со всей силы, а Рекс. Льюис как будто пытался атаками – неожиданно весьма умелыми – отомстить ему за то, что заставил пережить этот период, вывел на площадку и оставил в одиночестве.

Рекса подобная тактика изумила, но он старался не демонстрировать удивление. Да и времени на это у него особо не было. Заскучать ему не давали.

– Рекс!

Голос Альберта подействовал на Льюиса, собиравшегося сделать очередную подачу, как красная тряпка на быка. Катализаторы окончательно сработали. Пока команда противников разрабатывала план противостояния, он уже знал, что изменит тактику. Подача оказалась гораздо сильнее своих предшественниц и полетела не в Рекса, а в Альберта. Тот, явно не желая заработать сотрясение мозга, что при самом неудачном раскладе могло стать реальностью, шарахнулся в сторону. Приземлился он не лучшим образом. Избежав сотрясения, он всё-таки разбил локоть. Судя по виду, не сильно, но с его актёрским талантом превратить происшествие в драму было проще простого.

– Перерыв, – обезличенным тоном произнёс Льюис, швырнув мяч к стене и удаляясь из зала.

Ему было наплевать, какое впечатление на окружающих произвели эти действия. Как и на то, что уже через полчаса – самое большее час – Рекс примчится в их общую комнату и устроит разбор полётов, вопрошая, какого хрена сосед решил поиграть в машину смерти, несущую разрушение. А пока… Пока что потратит драгоценное время на успокоение Альберта и попытки позаботиться о невинно пострадавшем.

С распределением времени Льюис ошибся. Сосед не появился ни через полчаса, ни через час. Льюис успел разобрать и разложить все вещи, привезённые из дома, по местам. Распечатал новый ежедневник и сделал первую запись в нём, провёл небольшую уборку на своей половине комнаты, после чего заткнул уши наушниками и сел на край стола, внимательно наблюдая за входной дверью.

Рано или поздно, но Рекс должен был вернуться и начать читать нотации относительно дорогих ему людей, поступков, которые лучше не совершить и прочую ерунду, которую принято говорить в таких случаях. Льюис представлял, как ему будут угрожать, и с каждой новой озвученной угрозой его дурацкая влюблённость начнёт умирать всё быстрее, пока не исчезнет вовсе.

Она была нелепой с самого начала. Ведь Рекс сразу сказал, что сосед по комнате совсем не в его вкусе. Пусть у него не спрашивали… Он сам решил поставить Льюиса в известность.

Музыка, орущая в наушниках, перебить стук двери о косяк не смогла, а это означало только одно. Удар был от души, весьма и весьма внушительный. Силы, в него сложенной, Рекс не пожалел.

Наушник из одного уха вырвали стремительно, и Льюис поморщился. Границы его личного пространства – ожидаемо – нарушили, не испытывая никаких угрызений совести по этому поводу.

– Я. Жду. Объяснений, – произнёс Рекс, чеканя каждое слово.

– А я обязан отчитываться перед посторонними?

– Что это было?

– Что именно?

– В зале.

– Ничего особенного. Сосед по комнате пригласил меня поиграть в волейбол, и я согласился. Мне там были не очень-то рады, но терпели из жалости. В ходе соревнований выяснилось, что играю я не настолько плохо, как всем казалось. И мы бы продолжили матч, но, увы, вмешались обстоятельства, несоблюдение техники безопасности и плачевный результат. Больше сказать нечего, – выдал на одном дыхании Льюис, после чего схватил тонкий провод и выдернул наушник из руки Рекса. – Отойди. Мы, кажется, неоднократно обсуждали вопрос личного пространства, а ты сейчас бесцеремонно в него вторгаешься.

Рекс выполнять требование не торопился. Не отходил в сторону, не отступал и не извинялся за нарушение границ. Он продолжал стоять на месте, как вкопанный, и гипнотизировал Льюиса взглядом.

– Детка.

– Что? – презрительно выдал Льюис, которого от этого обращения в очередной раз едва не стошнило.

– Ничего, – огрызнулся Рекс. – Может быть тебе это неизвестно, но чтобы привлечь внимание определённого человека, не обязательно калечить его друзей. Удивительно, правда?

– Я не понимаю, о чём ты, – отчётливо произнёс Льюис, пристально глядя Рексу в глаза.

Он пытался уверить себя в том, что обязательно выдержит этот взгляд, не отвернётся, не зажмурится и не моргнёт. Даже если глаза начнут слезиться, он продолжит смотреть до победного конца.

Он заставит отвернуться Рекса.

Но тот и не думал отворачиваться.

Взгляд его можно было назвать поистине обжигающим.

Губы искривились в усмешке.

– Ты знаешь, – протянул Рекс. – Знаю я. Мы оба знаем.

Он вновь протянул руку и прихватил прядь, закрывающую часть лица. Потянул в точности, как в день знакомства, не обращая внимания на реакцию Льюиса. Тот отчаянно боролся с собой, пытался дышать глубже и не впадать в панику от осознания: дистанция между ними сократилась настолько, что они почти соприкасаются носами и ощущают чужое дыхание, как своё собственное. Это было одновременно и волнительно, и страшно. Страшно, в самом прямом значении этого слова.

Удивительным образом смешивались его чувства и ощущения, практически убивая всё светлое, а вместо этого выталкивая наружу всю черноту и всю боль.

Льюис ненавидел, когда к нему приближались. Ненавидел, когда к нему прикасались.

Слишком сильно врезались в память события того злополучного года, когда он на фоне пережитого стресса на время потерял способность разговаривать. И до сих пор с дрожью вспоминал всё, будто наяву ощущая фантомное прикосновение острого лезвия, разрезающего кожу, и тлеющей сигареты, оставляющей цепочку ожогов на спине. И поток ледяной воды, обрушивающийся сверху.

– Отойди, – прошептал Льюис.

Инстинкт самосохранения требовал ударить первым, не дожидаясь нападения. Льюис не хотел драться. Во всяком случае, не с Рексом.

– А иначе что?

– Я не шучу. Не задавай тупых вопросов. Просто отойди!

Рекс не стал спорить. Сделал несколько шагов назад, попутно отмечая, как Льюис зажимает рот ладонью и прикусывает её.

– Какие тайны хранит твоё прошлое? – спросил Рекс, спустя несколько минут гнетущего молчания.

– Не твоё дело, – по привычке отозвался Льюис.

– А если всё-таки моё?

– Не твоё, – последовал повторный ответ.

Стукнула о косяк дверь. Рекс остался здесь в одиночестве.

Льюис сбежал, ничего не поясняя. Как и всегда.

========== Глава 5. Тот, кто ищет ответы на вопросы. ==========

Рекс Мюррей не считал себя сплетником, готовым сунуть нос в жизни каждого, чтобы узнать как можно большее количество чужих секретов. Он себя даже любопытным назвать не мог.

Старался относиться к людям ровно, принимая на веру то, что они сами считали нужным поведать собеседнику. Строго дозированное количество информации, которого хватит для общения. Если новый знакомый действительно вызовет интерес, тогда можно подумать и о сближении, в ходе которого волей-неволей, а появятся общие темы для разговора, вспыхнут многочисленные обсуждения, получится вспомнить истории из прошлого, когда знакомство ещё не состоялось, и органично ввернуть их в свои воспоминания, переплетя с основной канвой общения.

Обычно всё именно по такому сценарию и развивается.

Рекс не пытался строить из себя мистера-загадку и на вопросы о семье отвечал довольно активно, можно сказать – охотно. Ему нечего было бояться, нечего стыдиться. Если только пристрастия отца к крепким горячительным напиткам, ставшего причиной трагедии, разыгравшейся в семье Мюррей несколько лет назад. Тогда, пожалуй, это действительно было страшно и пугающе – ввергало в шок. Был человек, и вот уже этого человека нет, от него остались лишь многочисленные вещи, фотографии и мысли о том, сколько всего не сделано.

Рекс не любил разговаривать о смерти, да и размышлять о ней не любил. Себя он считал фаталистом, а потому придерживался мнения, что если с ним случится нечто страшное, значит, именно это и должно было случиться. С таким отношением жить было легче.

С тех пор, как их дом погрузился в траур, прошло четыре года.

Днём отец уехал по делам, вечером… Вечером в дверь позвонили. На пороге стоял полицейский, принесший в дом дурную весть. Ничего необычного. Большое количество алкоголя в крови, авария.

Соболезнуем вашему горю, миссис Мюррей.

Когда Рекс спустился вниз, гостиную заполнил острый запах лекарств, мать сидела на диване, глядя в одну точку, и не реагировала на сына, пытавшегося докричаться до неё.

Рекс не придумал ничего лучше, чем позвонить Маргарет. Она приехала в кратчайшие сроки, обняла племянника, погладила по голове, сказала о горе, что посетило их семью. Рекс вроде понимал, что ему следует скорбеть о безвременной кончине родителя, но выдавить из себя скупую притворную слезу так и не сумел. Не потому, что был бесчувственной скотиной, не способной на жалость, вовсе нет.

Он просто не любил отца.

Не понимал, что там можно любить.

Как бы ужасно это не прозвучало, при сообщении о смерти он испытал облегчение, словно с плеч свалился огромный груз, до того разрушавший, едва ли не ломающий позвоночник.

Мать и тётка иначе восприняли произошедшее событие. Мать из-за своей слепой любви, Маргарет по причине неосведомлённости о многочисленных поступках брата, понизивших уровень любви со стороны Рекса, до минимальных показателей. Во всяком случае, Рекс тогда придерживался подобной точки зрения. Чуть позже ему довелось узнать правду, и он понял, что прежде настолько сильно ошибаться ему не приходилось. Об этих случаях она не знала, но зато располагала знаниями не менее шокирующими.

Организацией похорон занималась Маргарет.

Ева после смерти супруга находилась в прострации и совершенно потеряла интерес к жизни. Она бродила по дому, подобно привидению, перестала причёсываться, практически ничего не ела. Только лежала в кровати и беззвучно плакала, изводя в промышленном масштабе одноразовые бумажные платки.

Она не видела никого и ничего, кроме погибшего супруга.

Рекс, стоя на пороге её спальни, неоднократно задавался вопросом, на который никогда не находил ответа. Даже не одним, а несколькими. Количество, в общем-то, не играло решающей роли. Больше напрягало то, что все они считались риторическими.

Рекс отчаянно пытался понять, почему Ева плачет.

Чего именно ей теперь не хватает?

Оскорблений, криков, крови на полу и на стенах?

Разбитой посуды?

Тех обращений, коими награждал её супруг? Сука, испортившая мою жизнь. Что может быть романтичнее?

Просто эталон и образец. Не правда ли?

Наверное, правда.

Рекс, оказавшись на кладбище, не испытывал потребности бросить на гроб горсть земли, удивлялся большому количеству людей, пришедших проститься, втайне посмеивался над речами, гласившими, что мир в этот день потерял прекрасного человека. Единственное, чего Рексу действительно хотелось – плюнуть на могилу родителя, развернуться и уйти. Вместо этого пришлось лицемерно пристроить посреди цветочного многообразия корзину с цветами – алые розы, белоснежные лилии.

Развернуться и уйти уже ничто не помешало, и Рекс сделал это с удовольствием.

Ему были противны речи о том, что присутствующих навеки покинул потрясающий человек.

Когда друзья и знакомые Филиппа, наблюдавшие исключительно идеально оформленную витрину, демонстрирующую товар лицом, вспоминали многочисленные добрые дела, меценатство и благотворительные проекты, ставя Мюррея-старшего на уровень, коего тот явно не заслуживал, Рекс мысленно разворачивал иной послужной список. Ему, признаться, было наплевать на показную добродетель отца, и на то, скольким приютским воспитанникам сумели выдать стипендии. Какая разница, скольких посторонних людей он сделал счастливыми, если родным и близким приходилось страдать?

В его воспоминаниях доминировали мысли о вынужденных побегах из дома, о водолазках, ставших неотъемлемой частью гардероба, помогающей скрывать многочисленные синяки, об угрозах, что сыпались, как из рога изобилия. Доставалось и ему, и Еве. Ему, когда он пытался защитить мать. Ей… Просто так. Просто потому, что жила и раздражала самим фактом своего существования.

Впрочем, Рекс не удивлялся тому, что брак родителей был несчастливым. Он изначально строился на принуждении, а не на любви. Любовь тоже была, но только с одной стороны. Не совсем нормальное чувство, граничащее с обожанием, преклонением, воспеванием и отвратительным по своей силе восторгом, от которого Рекса тошнило. Исходило оно, что совсем неудивительно, именно от Евы, а не от Филиппа.

Прежде он благосклонно принимал данное чувство, потом начал тяготиться, а позднее и вовсе перешёл в стадию отчаянной ненависти.

Иногда Рекс ловил себя на мысли, что Филипп, сумев избавиться от жены хотя бы таким способом, обрадовался не на шутку. Смерть его не напугала, а стала избавлением от оков мерзкого союза.

Ева была моложе своего супруга на добрых десять лет. Дочь политика, сидящего в каком-то местечковом парламенте, отчаянно подворовывающего и, как следствие, живущего на широкую ногу. Молоденькая, глупенькая, влюбчивая девушка, старательно оберегаемая отцом от недостойного окружения.

Разумеется, она не могла не влюбиться в одного из представителей именно такой компании.

Это даже не простая закономерность.

Это уже классика жанра и закон жизни.

Филипп решил провернуть аферу, обманув потенциального тестя, вытянув из него все денежки и свалив из ненавистной провинции в столицу.

План почти удался.

Почти.

Когда Филипп готов был сесть на самолёт, навсегда покинув родные места, его настигла кара в лице помощников отца Евы. Его вежливо попросили пройти вместе с ними, а потом… Нет, не избили до полусмерти и не отняли деньги, которые он таки успел прихватить. Вместо этого поставили перед выбором. Либо он женится и становится законным владельцем украденного, либо получает пулю в лоб, и больше о материальных благах не беспокоится. Они ему не понадобятся.

Вообще-то отец Евы настаивал на приведении в исполнение второго варианта, она решила внести коррективы в его планы, заявив, что беременна. Ребёнку необходим отец, даже если он такой беспутный, как Филипп Мюррей.

Филипп думал, что она солгала, но когда на свет появился Рекс, сомневаться было уже нелепо. Поверить, что Рекс действительно приходится ему сыном, глядя только на внешность, оказалось проблематично. Рекс стал мужской копией ненавистной Евы. Тот же яркий цвет волос, тот же оттенок радужки – ничего от отца.

Филипп настоял на проведении теста, определяющего отцовство. Результатом оказался неудовлетворён. Рекс был его сыном. Почти что стопроцентный Мюррей.

Экспертиза не могла ошибиться. Конечно, если бы Ева подкупила докторов, попросив подделать результаты…

Однако Филипп с неудовольствием резюмировал: заключение правдивое. Ева о проведении экспертизы узнала задним числом, а потому не имела ни единого шанса на общение с докторами, соответственно, подкупить их тоже не могла.

Настоящую, а не придуманную и донельзя романтичную историю любви Евы и Филиппа рассказала Рексу Маргарет.

В тот вечер, когда состоялись похороны.

Ева спала на втором этаже, а тётя и племянник сидели в гостиной. Маргарет, потратившая немалое количество сил и средств на организацию мероприятия, выглядела уставшей, но не особо тоскующей от осознания произошедшего. Рекс, посмотрев на неё во время поминальных торжеств, подумал, что у них с Маргарет есть сходство. Возможно, не в единственном числе. А если посмотреть правде в глаза, то, пожалуй, схожести в данном случае гораздо больше, чем у него же с матерью.

Рекс был в том наряде, в каком и присутствовал на похоронах. Чёрный костюм, чёрная рубашка.

Ему прилизали волосы.

Он чувствовал себя идиотом, нацепившим маскарадный наряд и разрисовавшим лицо под маску смерти, хотя грим на него как раз никто и не накладывал.

Рекс пил чай, а Маргарет – вино.

Бутылка была вся в пыли и паутине.

Когда Рекс сказал об этом, отвечая на вопрос, что его смущает, Маргарет улыбнулась и произнесла назидательно:

– В том вся прелесть, дорогой мой.

Она не чувствовала себя скованной, но и развязной, как брат, не становилась. Кроме того, не закидывалась бездумно, вливая в глотку алкоголь огромными порциями, а знала меру. В процессе поминального обеда она не пила вообще, а за время разговора с Рексом позволила себе всего лишь полтора бокала.

Она умела ценить вкус и, в отличие от брата, была истинной аристократкой, когда речь заходила не о крови, а о хороших манерах.

Хотя, стоило признать, что никто из них не мог похвастать действительно голубой кровью. У них просто было много денег, и эти деньги позволили им войти в определённый круг, став завсегдатаями форумов, связанных с экономическими делами, светских раутов и благотворительных мероприятий.

Насколько Рекс ненавидел отца, настолько же обожал тётушку.

Тогда, сидя в гостиной, он ясно понимал это.

Они были одной крови. Он и Маргарет.

С сигаретой в руке и в траурном платье она казалась ему истинным воплощением женственности. С этими туфлями на шпильках, стоявшими рядом с креслом, и бледными губами. С тёмными волосами, собранными в пучок, и шляпкой с вуалью. С бокалом насыщенно-красного вина, напоминавшего густую кровь, и тёмными очками, маскирующими глаза, в коих не было скорби. Вообще. Радости тоже не было. Лишь констатация факта.