Текст книги "Будни «Чёрной орхидеи» (СИ)"
Автор книги: Dita von Lanz
сообщить о нарушении
Текущая страница: 56 (всего у книги 73 страниц)
– Наши отношения начались красиво. Пусть так же и закончатся, – произнесла Трис, придумав тост. – За цивилизованные расставания, дорогой.
– За них.
Мартин прислушался к её мнению, не разыгрывая комедию в лицах. Он знал, что может отпустить красиво, не испортив впечатление о себе. Он это сделал.
Не сжалось болезненно сердце, не захотелось догнать бывшую возлюбленную и попросить остаться. Никаких вторых и сто двадцать вторых шансов им не требовалось. Оба давно поняли, что не влюблены, их отношения держатся исключительно на воспоминаниях о том, что было в самом начале, но давно перегорело. Отпускать оказалось намного легче и приятнее, чем удерживать.
В спонтанном путешествии у него не было определённого маршрута, всё строилось на чистой импровизации. Просто поехать, куда глаза глядят, пытаясь отыскать прекрасное всюду и везде – набраться свежих впечатлений, избавившись от заедающей рутины, что постоянно держит за горло, не отпуская ни на секунду.
В качестве развлечения – видео-звонки родным и близким. Мосты с Парижем, «Лили, милая, помаши дяде Мартину ручкой», наблюдение за Троем в непривычном амплуа – заботливого отца, кормящего дочку с ложечки. Яблочное пюре, витамины, развивающие игры, «мы пытаемся разговаривать на двух языках и делаем успехи». Альтернатива этим разговорам – чтение дневниковых записей под приглушённым светом ночника.
Прикасаясь к прошлому, Мартин старался не думать, что это история его семьи. Воспринимал откровения родственника исключительно в качестве художественного вымысла, этакого стилизованного романчика о закрытой школе и не совсем обычной для того времени любви.
Слог у Роберта Уилзи был витиеватым и несколько перегруженным. Вроде бы личный дневник, в котором нет места пространным размышлениям, нужно самую суть обрисовывать, но нет же. Роберт использовал эту изящную словесность всюду и везде. Несмотря на – временами – откровенно лишнюю многословность родственника, Мартин находил его дневники чтивом весьма занимательным.
При желании он мог прочитать историю, написанную Робертом, за один вечер. Или за вечер и ночь. К утру знал бы ключевые моменты чужой жизни. Стоило только постараться. Но Мартин нарочно растягивал процесс ознакомления с семейной легендой, чтобы скрасить себе каждый вечер спонтанного путешествия и дочитать всё, что там написано, сидя в привычном кресле, в стенах своей квартиры. Как вариант, в доме у родителей.
Любовь у предка была, в большей степени, платоническая. Шансов быть понятой и принятой не имела, тщательно скрывалась, чтобы избежать проблем и не создавать их другому. Кроме того, над Робертом довлела договорённость о заключении брака с девушкой, которую он видел от силы пару раз в жизни. Так решили родители, и дети подчинились, не смея сказать слово против этого союза.
О невесте, к слову, Роберт почти ничего не писал.
Его впечатления концентрировались на Алистере, постепенно меняясь, переходя из отторжения и презрения в обожание. Типичная история, в которой герой проходит путь от ненависти до любви, в итоге понимая, что чувства, рождённые первым впечатлением, являлись надуманными, а те, что пробудились в ходе длительного общения – искреннее просто не придумать.
Проведя несколько дней в обнимку с дневником предка, Мартин вынужденно признал, что история действительно затягивает. Неудивительно, что Терренс, в своё время, читал и перечитывал наиболее запомнившиеся отрывки. Тем более, что в моменты, когда предок не бредил Алистером, попадались интересные, во многом познавательные заметки о быте того времени, и это служило неплохой разгрузкой от восхваления прекрасного белокурого Стэнли, желавшего стать вопреки логике чёрной орхидеей.
Пройдя весь этот путь, перелистывая последнюю страницу, Мартин сумел узнать причину, породившую у Алистера столь странное желание.
Типичная история ублюдка, нажитого на стороне, а потому ненужного и нелюбимого в семье. Не будь Алистер единственным наследником мужского пола, его бы и в дом ни за что не взяли. Но так получилось, что, кроме него, у лорда Стэнли больше не рождалось сыновей, вот и пришлось пригреть бастарда.
Мачеха Алистера занималась разведением орхидей, мечтала однажды сделать селекционное открытие, подарив миру цветок чёрного цвета. Но успеха так и не добилась. Многочисленные опыты провалились, самый тёмный цвет до чёрного не дотягивал, максимум – густо-бордовый.
Она обожала орхидеи, а вот пасынка на дух не переносила, считая источником всех бед. Алистер вбил себе в голову, что стань он этим цветком, и мачеха перестанет его ненавидеть. Потом привык и взял такое прозвище. Мечты угасли. Оно осталось.
В тайной переписке, которую они вели с Робертом, Алистер неизменно подписывался «чёрной орхидеей», так и появилось это название.
Нечто очень редкое и оттого вдвойне ценное. Прекрасное творение, достойное любви.
Примерно так расшифровал смысл этого имени-прозвища Мартин и посмотрел на привычную академию с иного ракурса, как будто теперь узнал секрет, только ему открывшийся.
Смысл появления шпаги в эмблеме школы тоже открывался легко и просто – Алистер любил фехтование и был едва ли не лучшим в своём классе, постоянно утирая носы противникам, не умеющим обращаться с оружием.
Что ж, определённо, в семейной легенде было нечто мистически красивое, когда дело касалось исключительно предыстории. Финал её Мартину категорически не понравился, но изменить ход событий ему было не под силу, приходилось лишь принимать их, как данность и мириться с последствиями.
История предка оказалась на редкость навязчивой, отделаться от неё в два счёта у Мартина не получилось.
Спустя несколько дней после прочтения полной версии, он впервые увидел во сне отдельные фрагменты этого романа в мемуарах. Особенно яркой получилась сцена смерти Алистера. То ли Роберт, записывая, вложил в неё запредельное количество собственных переживаний, то ли Мартин был настолько восприимчивым… Ответа он не знал. Но картина падения, завершающаяся брызгами густой крови, расцвечивающей вытоптанную траву и неведомым образом оказывающейся на его пальцах, несколько раз способствовала пробуждению от собственного крика.
Мартин включал свет, внимательно разглядывал ладони. Багровых капель на коже не было, но это не успокаивало. Ощущения из сна были слишком реальными, чтобы отделаться от них в мгновение ока.
Хуже было только то, что на событиях дневниковых записей сновидения не останавливались, дорисовывая иные вариации, от которых у Мартина мороз по коже проходил.
Во сне Мартин проживал судьбу Роберта, видевшего смерть Алистера, а потом его выбрасывало в современный мир, в его собственную жизнь.
И здесь тоже была она. Та самая милая леди в чёрном балахоне, как о ней принято отзываться.
Признаваться Терренсу в победе любопытства над рационализмом, было не с руки. Мартин до последнего откладывал разговор о дневниковых записях предка, не решаясь задать интересующий вопрос, но когда сны стали попросту невыносимыми, пришёл к выводу: консультация старшего брата ему необходима.
Приехав к Терренсу, Мартин дождался, пока брат останется в одиночестве, выпроводив всех посетителей, и бросил ему на стол дневники Роберта. Терренс непонимающе посмотрел на младшего брата, на дневники. Снова на брата и опять на дневники.
– Что ты хочешь этим сказать? – поинтересовался, приходя к выводу, гласящему о невозможности разобраться во всём без дополнительных подсказок.
– Скажи, как ты мог перечитывать их столько раз? – спросил Мартин, опираясь ладонями на стол и фактически нависая над Терренсом. – Ведь был период, когда ты их практически из рук не выпускал.
– Знаешь, это просто. Достаточно лишь перевернуть обложку и начать читать, – Терренс откинулся на спинку кресла, покрутил в пальцах ручку, ухмыльнулся ехидно.
Иногда его манера переводить разговор в персональную клоунаду Мартина забавляла, а периодами безумно раздражала. Сейчас наблюдался второй случай. Мартину было не до шуток, хотя, конечно, Терренс об этом не знал и, что само собой напрашивалось, не догадывался. Проблема младшего брата была ему неведома. Мартин пока об этом не спрашивал, но уже чувствовал: ответ, если вопрос прозвучит, получит отрицательный.
– Ты решил изучить её самостоятельно? Или хочешь, чтобы я в обеденный перерыв устроил тебе литературные чтения?
– Терренс Аарон, будь серьёзнее. Судя по всему, у клиента реальная проблема, – произнёс чуточку ироничный голос, доносившийся со стороны двери.
Мартину и оборачиваться не нужно было, чтобы понять, кто именно их посетил. Точнее, посетил Терренса в надежде пригласить его на обед, но наткнулся на родственника и понял, что приятное совместное времяпрепровождение откладывается.
Тем не менее, Мартин повернул голову.
Рендалл стоял в дверном проёме, сложив руки на груди и наблюдая за начинающимся препирательством. Не без интереса наблюдая, надо заметить.
Строгий костюм, идеально подобранный и не менее идеально сидящий. Солнцезащитные очки, приспущенные на кончик носа. На губах полуулыбка, но во взгляде серьёзность и настороженность. Удивительно, но моментами Рендалл чувствовал истинные настроения Мартина гораздо лучше, чем родной брат. Впрочем, он всегда был внимательным, не то, что некоторые.
– Здравствуй.
– Привет, – отозвался Мартин. – Не волнуйся, я на пару минут. Отвлекать и долго задерживать не стану. Несколько вопросов, и удаляюсь восвояси.
– Слушая оправдания из уст родственника, чувствую себя, как минимум, неловко. Я не возражаю против твоего присутствия, – улыбнулся Рендалл. – К тому же, ничего сверхъестественного не планировалось. Обед может подождать. Судя по встревоженному лицу, вопрос, тебя занимающий, действительно важен и требует незамедлительного вмешательства.
– Для меня – да. Но не думаю, что многие бы с тобой согласились.
– Семейные легенды, – пояснил Терренс, подняв глаза и посмотрев на Рендалла, но при этом продолжая пролистывать дневники Роберта с нарочитой небрежностью; совершенно не боялся, что от малейшего неосторожного движения они рассыплются на составные части так, что потом их, при всём желании, не соберёшь в первозданном виде. – Мой брат решил припасть к дневникам, но его отторжение к ним настолько велико, что он в замешательстве и не знает…
– Я читал их, – процедил Мартин.
Ладонь зависла над очередной страницей. Терренс метнул взгляд в сторону брата, вновь недоумевающе вскидывая бровь.
– Да, читал, – повторил Мартин. – От первых и до последних строк. Ложью будет сказать, что легенда меня вообще никоим образом не затронула, потому что зацепила. Признаю. Зацепила. Да ещё как. Больше недели не могу спать спокойно, потому что постоянно мерещится всякая мерзость, и просыпаюсь я от своего жуткого крика. Тебя хотя бы однажды посещали подобные видения?
– Нет. Такого не припоминаю, – ответил Терренс.
Ему не требовалось тратить время на раздумья. Он и так знал, что не видел снов по мотивам дневников. Воспоминания Роберта Уилзи, запечатлённые на пожелтевших от старости страницах, были для него красивой сказкой о былых временах, отмеченной печальным финалом, а для Мартина, как показала практика, превратились в персональный фильм ужасов.
– Зато ко мне приходят с завидным постоянством. Мне снятся последние минуты жизни Алистера, переходящие в смерть чужую, кого-то, возможно, неизвестного. А, может, и знакомого. Склоняюсь к мысли, что верен всё же второй вариант. Я не вижу того, кто идёт, но мне снятся лужи крови под моей дверью и алые отпечатки на стене рядом с ней. Этот голос, искажённый и болезненный, будто из последних сил… Он зовёт меня. И я не знаю, что думать. Я не знаю, чего ждать. Мне кажется, что я свихнусь быстрее, чем найду нормальное объяснение своим снам. Ты же в курсе, я далеко не суеверный человек, не загоняюсь по мистике и считаю эту легенду чушью собачьей, но в последнее время не могу найти себе места. Несложно догадаться, о чём я думаю, правда? Понимаешь, чего я боюсь?
– Кэнди?.. – произнёс Терренс, то ли спрашивая, то ли констатируя факт.
– Кэндис, – поправил его Мартин. – Не суть, как произносится, но да, именно он. Ты сам знаешь, какова цена любви мужчин Уилзи. Не важно, что финал оказывается счастливым. Важно то, что ждёт на середине пути. И… Я тут подумал, кое-что сопоставил. Не то чтобы во мне самонадеянность проснулась, но есть мысль: ради одного скептика легенда сделает исключение, и я сниму с семьи проклятье. Что, если я не получу счастья, но зато повторю судьбу Роберта в мельчайших деталях? Быть может, новая смерть положит конец нашей фамильной особенности? Что, если именно этот момент я и вижу в своих снах?
Тишина, установившаяся в кабинете, была поистине гробовой. Минута, две, три… Время текло медленно, играя на расшатанных до предела нервах.
Мартин закрыл глаза и с шумом выдохнул. Никто не торопился опровергать его заявление. Он почему-то рассчитывал, что Терренс засмеётся, скажет, по обыкновению, что это всего лишь богатое воображение младшего братишки, а в реальности озадачиваться такими вещами не стоит.
Но Терренс молчал.
Молчал и Рендалл.
Видимо, они оба думали о том, что легенда работает. А ещё о том, что теория Мартина не так уж наивна и глупа.
Он был бы счастлив ошибиться в своих предположениях.
*
День выдался на редкость промозглый.
Серый, дождливый и, как бы странно не прозвучало, унылый.
Вроде бы типичная лондонская осень, но ощущения отвратительные. Человек ещё не попал под дождь, а мысли все о том, как промокнет до нитки, а там и простуда не замедлит о себе напомнить. Как только доберётся до очередной жертвы, сразу же оторвётся по программе «Всё включено».
Тут будет и саднящее горло, и огромное количество использованных бумажных носовых платков, и высокая температура, когда создаётся впечатление, что голову распиливают на части, уделяя особое внимание вискам. Чтобы избавиться от этого, придётся лежать днями в кровати и глотать таблетки горстями.
Сидя в учебной аудитории, Кэндис наблюдал за тем, как ветер треплет листья на деревьях, попутно швыряя в стёкла пригоршни капель. День тянулся, как дешёвая жвачка, прилипшая к подошве, ничего из ряда вон выходящего не происходило.
Вяло, а то и весьма активно переругивались Оливия и Сэнди, выясняющие отношения и стремившиеся доказать, что из них заслуживает большего признания. Умение цеплять друг друга по мелочам, раздувая из мухи слона, было для этих двоих столь же естественно и закономерно, как дышать. Розарио таскался где-то за пределами класса. Трейси проводил время в наблюдении за объектом своей платонической любви, на столь пристальные взгляды не реагирующий. Сибилла пила кофе из пластикового стаканчика, попутно переписывая лекционные материалы и изредка отвлекаясь на сообщения. Гаррет снова собрал вокруг себя зевак, как из числа одноклассников, так и из учеников параллели. Рассказывал им истории, вроде бы претендующие на достоверность, а на деле состоящие более чем наполовину из выдумки и иллюзий.
Кэндис не вмешивался ни в один из разговоров, наблюдателей не созывал и бурным фонтаном энергии похвастать не мог. Этим утром он успел обменяться парой фраз с Лайзой, обсуждая тонкости грядущего заседания, теперь составлял план. После выпуска Николаса Треверси, обязанности главного редактора школьной газеты легли на плечи Кэндиса, и он планировал удержать планку издания, носившего незамысловатое название «Будни «Чёрной орхидеи»», на столь же высоком уровне, как это делал предшественник.
Кэндис делал пометки в ежедневнике, вычёркивал те пункты, что казались наиболее неудачными, расписывал в подробностях всё то, что представляло интерес. В общем-то, занимался своим любимым делом, но сегодня, вопреки ожиданиям, оно практически не приносило удовольствия. Глухого раздражения тоже не было, просто не вовремя подоспевшая осенняя меланхолия.
Последние несколько месяцев Кэндис вообще практически не замечал перемен в собственной жизни. Все они слились в один невероятно долгий день, наполненный скандалами со сводной сестрой, желавшей поскорее избавиться от досадного соседства, криками отца, стремившегося методом повышения голоса призвать детей – родных и приёмных – к порядку, слезами Инги. Беременность способствовала дестабилизации эмоционального фона, и мачеха теперь плакала по поводу и без оного. Военные действия, развернувшиеся на территории дома, служили вполне весомой причиной, а Кэндис всё чаще задумывался об очередном переезде. Можно было собрать вещи и напроситься к родителям Мартины, но пока это оставалось только в планах. Во-первых, школа с её режимом пансиона служила неплохим убежищем на этот год, во-вторых, не хотелось лезть в жизнь чужих людей, смущая их посторонним присутствием. Раньше Кэндис приходил к ним только в случае крайней необходимости, испытывая ощущение жгучего стыда, теперь и вовсе нелепо было набиваться с визитами. Нет, Мартина его любила, конечно. А вот её родители – не очень. Мать её, она же тётка по материнской линии, искренне считала Альфреда Брайта, а заодно и Кэндиса, теми людьми, что сломали жизнь Реджины, заставив ту отказаться от карьеры в модельном бизнесе и, как вариант, в кино. Кэндис родился, а Альфред посадил под замок, принудил заниматься ребёнком, в результате чего ранимая натура не выдержала и начала спасаться алкоголем и мужчинами, по-прежнему, считавшими её привлекательной. Они давали то, о чём Реджина всегда мечтала. Восхищение.
Неудивительно, что самой большой мечтой Кэндиса было – поскорее вырваться из-под опеки, начать жить самостоятельно и самостоятельно же себя обеспечивать, чтобы не зависеть от Реджины с её остатками фамильных богатств, спускаемых на ветер, равно как и от Альфреда с его процветающей компанией по организации частных перелётов по всему миру.
Кэндису это было чуждо и неинтересно. Отец благополучно игнорировал чужие пожелания и несколько раз, заводя разговоры о будущем, намекал, что хочет видеть старшего сына на месте управляющего компанией, а это означало только одно. Желая угодить отцу, придётся попрощаться с собственными мечтами. Так уж вышло, что они по-разному смотрят на мир. Право решать и говорить последнее слово остаётся за тем, кто платит деньги. Кто там истинный держатель капиталов семьи Брайт? Вот то-то же. Стоит запомнить и впредь ему не перечить.
Наблюдая за одноклассниками на протяжении нескольких лет, Кэндис неоднократно отмечал, что большинство из них, в самом начале учебного года, чувствуют себя в стенах академии достаточно неуютно. Бродят по коридорам с недовольным видом, словно их выдернули из мягкой постели и заставили спать на холодном полу, разве что пару соломинок бросив в углу.
Доля истины в этом замечании проскальзывала.
Их всех, на самом деле, выдёргивали из привычных кроватей и помещали в условия, несравнимые с родным домом. Но для одних это было невыносимо, а кому-то – в радость. Себя Кэндис без сомнений относил ко второй категории. Он не знал, сколько у него единомышленников, жалеющих о наступлении каникул, но подозревал, что немного.
Ему было, куда возвращаться. Несколько вариантов на выбор, но по странному стечению обстоятельств наиболее гостеприимным домом Кэндис считал академию.
Обмениваясь мнениями о ней с другими учениками, он нередко слышал, что здание производит впечатление, а в первый момент и вовсе способно напугать. Он не испытывал перед ней страха, напротив, едва ли не с первых минут «знакомства» проникся атмосферой, здесь царившей.
Дело было вовсе не в столкновении у ворот с будущим директором. Тогда он об этом вообще не задумывался, если говорить откровенно. Ну да, довелось пересечься с самими Уилзи. Они оказались совсем не грозными и не невероятно строгими, как о них отзывались окружающие. В остальном-то ничего особенного.
Основная причина симпатии заключалась совсем в другом, и тут Кэндис впадал в прострацию, поскольку подходящих слов для описания своих ощущений, связанных с академией, подобрать, при всём желании не мог. Пытался несколько раз и тормозил, понимая, что картина получается неполной. Кэндис уже сейчас, пребывая в данных стенах, заранее начинал тосковать по академии.
Помимо пространных размышлений о не совсем далёком будущем, задумчивости способствовали воспоминания об утренней встрече с миссис Даглер, попросившей Кэндиса заглянуть в учительскую после завершения занятий. Кэндис знал наверняка, с чем это связано и заранее трепал себе нервы. Это давным-давно стало их традицией, но каждый раз Кэндис ощущал неловкость перед учительницей, как будто делал что-то плохое.
Стоило только захлопнуть ежедневник и отложить в сторону ручку, моментально раздался вскрик Сибиллы. Два этих события никак между собой связаны не были, просто совпали по времени. Девушка, потянувшись к телефону, чтобы ответить на очередное сообщение, немного не рассчитала, зацепила стакан с напитком и теперь, стремительно вскочив на ноги, держала на вытянутой руке чью-то испорченную тетрадь. По страницам стекали кофейные струйки, а чернила начали расплываться.
– Неудачный день, детка? – поинтересовался Гаррет, которого, кажется, вообще всё интересовало.
Он не мог удержаться и не сунуть нос в чужие дела.
Сибилла поджала губы, отчего лицо её приобрело немного обиженное выражение. В такие моменты она особенно походила на героиню известного сериала.
Кэндис не увлекался сериалами, но именно эту героиню знал в лицо, поскольку новый сосед по комнате, пришедший на смену Каю, с коим несколько лет были прожиты душа в душу, безумно фанател и от актрисы, и от Сибиллы.
Кэндис восторгов не разделял, но сходство признавал, находя в этом нечто забавное.
– Он меня уничтожит, – произнесла Сибилла, бросив испорченную тетрадь обратно на столешницу и копаясь в сумке.
Достав упаковку влажных салфеток, принялась стирать липкие потёки.
– Кто? – спросила Оливия, оторвавшись от своего спора на миллион.
– Роуз. Это его тетрадь, – пояснила Сибилла. – Я просила лекцию у Глена, но он, конечно, благополучно всё пропустил со своими тренировками. Пришлось искать других людей, готовых поделиться знаниями.
– Ты могла бы попросить у меня, – тихо произнесла Лайза.
– Не ты ли сказала мне, что у тебя этой лекции нет? – Сибилла, прежде полировавшая столешницу с таким усердием, словно огонь трением высечь пыталась, замерла с салфеткой в руке.
Прищурила глаза.
– Ты не спрашивала.
– Я спрашивала. Даже несколько раз вопрос повторила. Просто кто-то витает в облаках и слышит только себя, – огрызнулась Сибилла, отшвырнув салфетку и доставая новую.
– В любом случае, тебе повезло, – хмыкнул Гаррет, обратившись к Лайзе. – Не твою тетрадь только что постирали в кофейном озере.
Очередное столкновение на почве недопонимания набирало обороты.
Кэндис заткнул уши наушниками и отвернулся.
Он не был любителем подобных ситуаций. Постоянные скандалы, разгоравшиеся прежде на территории родного дома, выработали условный рефлекс и отторжение к общению на повышенных тонах.
Это вовсе не означало, что сам он всегда поражает общественность ледяным спокойствием, безмятежно снося оскорбления в свой адрес, но чужие конфликты раздражали. Кэндис, в отличие от того же Марвела, искренне наслаждающегося неоднозначными ситуациями, служащими поводом для возможных сплетен, смаковать их не умел. В дальнейшем не собирался такое качество личности в себе развивать и пестовать.
Перестав уделять внимание одноклассникам с их страстями и страстишками, Кэндис вновь обратил взор в сторону окна. Разгулявшаяся стихия и не думала утихать, набирая обороты.
Ветер перемен, подумал Кэндис, усмехаясь.
От созерцания его отвлекла сумка, упавшая рядом. Роуз, пропадавший всю перемену, соизволил добраться до аудитории. Появился он не в одиночестве, а вместе с Гленом. Точнее, появились они одновременно, при этом старательно делали вид, будто знать друг друга не знают, впервые столкнулись перед дверью, и это знакомство им не понравилось.
Обладая от природы повышенной наблюдательностью и любовью к деталям, сложно было поверить в правдивость такого расклада. Кэндис понимал, что эти двое что-то затевают. А, может, затевает один, другой просто выступает в качестве жертвы эксперимента. Тем не менее, у них, определённо, есть общая тайна. Какая? Это уже другой вопрос. Лучше спросить, конечно, у непосредственных участников, а не у наблюдателей.
Кэндис вытащил один наушник и повернулся в сторону соседа.
Тот о неприятностях, связанных с испорченной тетрадью, пока не догадывался, потому пребывал в бодром расположении духа. Насколько вообще подобная характеристика подходила личности Розарио. Он редко улыбался в былые годы, а теперь и вовсе выглядел невероятно задумчивым, погружённым в свои мысли на сто процентов. Читать его эмоции было непросто прежде; ныне задача осложнилась в несколько раз.
– Люди никогда не перестанут меня удивлять, – произнёс, разложив учебные материалы.
– Все или какие-то определённые? – усмехнулся Кэндис.
Независимо от ответа, он готов был подписаться под словами Розарио. На жизненном пути пересекаться ему доводилось с немалым количеством людей, и все они, так или иначе, оставили в памяти свой след. Кто-то больше, кто-то меньше, но оставили.
– Да как тебе сказать… Наверное, всё-таки определённые, – Роуз открыл блокнот и принялся расписывать ручки. – Всегда есть что-то, чего мы, наблюдая со стороны, не замечаем. Сами придумываем образ того или иного человека, а при ближайшем рассмотрении выясняется, что лучше бы и дальше пребывали в неведении. Редко бывает обратная ситуация, когда начинаешь общаться и приходишь к выводу: «Вау! Да этот человек просто потрясающий. Как жаль, что прежде нам не довелось сблизиться».
Кэндис выразительно посмотрел в сторону Глена, устроившегося рядом с Сибиллой и теперь старательно изображавшего вселенскую любовь и заботу.
Вопросительно вскинул бровь, желая получить подтверждение возникшей догадке. Появилась она давно, но как-то не было случая, чтобы поинтересоваться, теперь все звёзды сошлись и удовлетворению любопытства благоволили.
Розарио согласно кивнул, подтверждая догадки Кэндиса, поскольку именно о Томпсоне сейчас вёл речь.
Не удержался. Тяжело вздохнул и приложился лбом о столешницу. Не со всей силы, естественно, а ради попыток продемонстрировать степень собственной усталости от некоторых событий.
Время на месте не стояло.
Благополучно прошли летние каникулы, начался учебный год. Слухи, оперативно распространённые Гарретом после неудачного празднования дня влюблённых, совершенно утихли.
Зато идея Глена продолжала цвести и пахнуть. Он по-прежнему жаждал поставить эксперимент, чтобы определиться со своей сексуальностью и постельными предпочтениями. При этом считал Роуза идеальным кандидатом на роль ассистента-добровольца. Не допускал мысли, что Гаррет солгал. Искренне верил в симпатию, а то и любовь со стороны Розарио.
Ещё бы!
Разве можно поставить под сомнение такое утверждение?
Классическая ситуация. Берём одного популярного ученика, добавляем к нему в пару одну бледную моль, старательно посыпаем ингредиенты сердечными страданиями, и в итоге получаем историю любви. Счастливой или нет – не столь важно. Главное, что расклад востребован и актуален во все времена. Моль обязана влюбиться без памяти, а мистер Популярность решит, как поступить с подаренным ему чувством. Либо примет и ответит взаимностью, либо посмеётся в присутствии большого количества окружающих, либо постарается повернуть ситуацию себе на пользу, извлекая из неё наибольшее количество выгоды.
Глен делал ставку на третий вариант, а Роуз только тем и занимался, что старательно подыгрывал, не отталкивая, не отвечая однозначным отказом, но и не поощряя особо. Поддерживая уровень заинтересованности на необходимом уровне, однако, не перебарщивая с восторгами.
Он старательно шёл к своей цели и не собирался отказываться от маленькой шалости, немного злой шутки или же мести – тут уж, кому какая вариация названия больше импонирует, тот ту и выбирает.
За время летних каникул Роуз успел написать небольшой сценарий, расставил фигурки на исходные позиции и выжидал подходящего момента для начала решительных действий. Затягивать с реализацией он не собирался, но пока, на всякий случай, перестраховывался, попутно составляя небольшие досье на своих недругов.
Похвастать знанием полной подноготной на каждого из них, несмотря на мизерное количество врагов – целых два! – Розарио, к сожалению, не мог.
Ему стало известно о строгих нравах, царивших в семье Томпсонов.
Частично это объясняло поведение Глена, его пунктик на наличии обязательной девушки, попытки скрывать желания, связанные не только с представительницами противоположного пола, но и с себе подобными.
Но в том-то и дело, что лишь частично.
Чего Роуз не мог понять и принять вообще ни под каким предлогом, так это стремление обмануть Сибиллу. Желая проводить эксперименты, Глен мог бы с ней расстаться ради приличия и не пудрить девушке мозги, но нет. Он настаивал на необходимости продолжений отношений с дамой, параллельно доставая, а, по его мнению, одаривая, своим вниманием Роуза.
На первых порах это было забавно и довольно… приятно.
С самим собой Роуз был честен, признавая, что заинтересованность со стороны другого человека ему льстит. Но не более. Никакой эйфории или чистого восторга. Несмотря на то, что особо продолжительных отношений заводить прежде не доводилось, Роуз не превращался от милых слов и таких же поступков в лужицу патоки у ног того, кто проявил к нему благосклонность.
Рационализм всегда оставался на первом месте.
Стоило новизне ощущений исчезнуть, вуаль спала, и открылось истинное лицо сложившейся ситуации.
Выглядело оно отвратительно. Так же мерзко пахло. Словно сточная канава.
Будь Роуз влюблён по-настоящему, от страданий бы на стенку лез.
Показательно весьма. Тот самый случай, когда понимаешь: тебя используют. Хочется разорвать порочный круг, а ничего не выходит, поскольку чувства превалируют над разумом. Снова и снова в один и тот же капкан, ничему не учась на ошибках.
То, что Розарио плевал, образно говоря, на Глена с самой высокой башни академии, играло ему на руку и позволяло наслаждаться процессом игры.
Строгость родителей не сделала Глена образцом для подражания.
Она научила его лицемерить, старательно разыскивая лазейки, и подстраиваться под любую ситуацию. Всегда и везде ставить превыше всего собственные цели, маскируя их под общественные интересы.
Вот и получается не слишком приятная во всех отношениях личность.
О Гаррете Розарио знал ещё меньше. Точнее, раньше думал, что знает многое. Всего один случай убедил в том, что Гаррет совсем не тот, кем хочет казаться, потому невозможно утверждать, какие качества в реальности присущи данной личности.
