Текст книги "Будни «Чёрной орхидеи» (СИ)"
Автор книги: Dita von Lanz
сообщить о нарушении
Текущая страница: 44 (всего у книги 73 страниц)
Его односторонние чувства, кажется, давно потеряли статус «конфиденциально», став достоянием общественности и предметом активного обсуждения. Некоторые умудрились над этим увлечением посмеяться. К некоторым относился Гаррет Марвел. Его веселье разделили немногие, но Кэндису и того хватило.
– Ты такой жалкий в своей любви, Кэндис, – доверительно прошептал однажды Гаррет, положив ладонь ему на плечо и склонившись максимально близко, так, что дыхание скользило по коже. – И было бы, из-за чего страдать.
Кэндис не ответил на словах, просто развернулся резко и врезал однокласснику ребром ладони по лицу, после чего поднялся с места и вышел из аудитории. Ему не хотелось обсуждать незавидную судьбу своих чувств. Как будто он сам не знал об их обречённости, как будто сам не догадывался, что они действительно делают его жалким.
Он не требовал ничего взамен. Не ползал в ногах у Мартина, прося хотя бы капельку любви к своей персоне, он отворачивался каждый раз, когда они сталкивались на территории академии. Она была огромной, потеряться, как пальцами щёлкнуть, но их как будто нарочно жизнь сталкивала. Стравливала, заставляя одного ненавидеть сильнее, а второго отводить глаза и стараться испариться из поля зрения, чтобы не раздражать лишний раз.
Они сталкивались там, где, по идее, вообще не должны были пересекаться, но, тем не менее…
Если дистанция между ними оказывалась короткой, Кэндис опускал голову и поспешно удалялся, шепча:
– Прости.
Мартин не отвечал. Это стало закономерностью.
Он хранил гордое молчание и в тот момент, когда один из учеников параллели, с которым у Кэндиса сложились крайне напряжённые отношения, швырнул сумку со школьными принадлежностями с лестницы, предварительно расстегнув замок. Тетради, ручки, карандаши, линейки усеяли лестничный пролёт, и Кэндис остался наедине с устроенным чужими руками беспорядком. Коридоры опустели, а он стоял и смотрел, тяжело вздохнул. Собирать их всё равно нужно было, и он начал спускаться вниз.
Стоит ли говорить, кто в этот момент по лестнице поднимался?
Наверное, и без дополнительных подсказок ответ очевиден. Разумеется, господин директор. Мартин, что б его, Уилзи.
Он мог сделать замечание, относительно опоздания на занятия. Мог, учитывая довольно напряжённые отношения с Кэндисом, просто пройти мимо, не обращая внимания на тяготы жизни опостылевшего и надоевшего до зубовного скрежета ученика. Но он этого не сделал. Он притормозил, стоя внизу, наблюдая за тем, как Кэндис собирает разбросанные принадлежности.
Кэндис впервые за долгое время с ним не поздоровался. Не потому, что дерзость внезапно проснулась, не потому, что захотелось ещё сильнее испортить отношения с директором. Если что-то и проснулось внутри, так это гордость, не желающая в очередной раз получать комок жидкой грязи, запущенный метко и пачкающий с ног до головы.
Здравствуйте, мистер Уилзи.
А в ответ – молчание.
Немая сцена.
Наступает тишина, пребывание в которой превращает столкновение взглядов в нечто невыносимое. Лучше бы состоялась одна словесная дуэль, а не сотни таких, молчаливых поединков.
Кэндис Мартина не понимал. Не знал, что именно заставляет его поступать так, а не иначе. Не представлял, что вообще может твориться в голове этого человека, потому что логикой поступки не отличались.
С теми, кто был ему противен, Кэндис старался контактировать по минимуму. Быть может, именно по этой причине постоянно уходил летом из дома, не желая оставаться там, разделяя пространство, пусть и довольно внушительное по площади, с Реджиной и очередным её ухажёром, а затем – с очередным супругом.
Бесчисленные посещения Гайд-парка, кофе в стаканчике с плотной крышкой, ручка, блокнот, кепка, чей козырёк закрывал почти половину лица.
Кэндис писал постоянно, уже сейчас знал, в каком направлении хотел бы продолжить образование.
Для того чтобы сосредоточиться, ему нужна была тишина, а не фальшивые стоны матери, доносившиеся до его ушей во время пребывания в родном доме. И не грязные замечания её любовников, отпускаемых в процессе скотского – почему-то только такая ассоциация и напрашивалась – совокупления. Где Реджина себе таких любовников находила, оставалось только догадываться.
Прогуливаясь по парку, он тоже был окружён людьми, но они ему не мешали. Странности жизни.
Под молчаливым наблюдением становилось не по себе. Кэндис не выдержал, процедил сквозь зубы, еле слышно, ругательство. Плюнул на всё и сел прямо на ступеньку, не удосужившись предварительно протереть её.
– Проходи, – произнёс. – Я ещё долго копаться буду.
– Не боишься опоздать на урок, Кэнди? – спросил Мартин.
За это обращение его хотелось удавить.
Без шуток. Без преувеличения.
Собственное имя Кэндис ненавидел с ранних лет, считая, что придумать данные хуже, нельзя при всём желании. Родители постарались на славу, но вряд ли их заботили переживания Кэндиса, имевшие место, по этому поводу.
Большинство людей, с которыми доводилось сталкиваться, намеренно коверкали имя Брайта, считая свою шутку крайне остроумной и невозможно актуальной. Ему в моменты, когда очередной остряк-недоучка выдавал нечто о сладостях, хотелось убивать, но он улыбался и говорил сдержанно:
– Я не Кэнди. Я Кэндис.
Люди извинялись и исправлялись. Из тех, кто не понял с первого раза, желание шутить относительно имени пришлось выбить.
Схлестнуться в драке с директором было, конечно, эпатажно, но, несомненно, не слишком разумно. Такой поступок запросто привлечёт внимание, но вот какого рода оно будет? Вряд ли спровоцирует одобрение. Весело для зевак, рассчитывающих на забавное шоу, но с точки зрения рационального подхода – чушь собачья.
Традиции изменять не следовало. В случае с Мартином первый вариант реакции приходилось эксплуатировать всегда, не нарушая негласно принятых правил. Разве что улыбке притворной не нашлось места.
Он оперся ладонями на ступеньку и произнёс:
– Кэндис.
– Я всегда только так тебя и называю.
– Значит, с дикцией проблемы, – заметил Кэндис, осознавая, что буквально с огнём играет.
Учитывая положение обоих в иерархии школьной системы, стоило придержать язык за зубами, но он не сумел промолчать.
– Или со слухом, – отпарировал Мартин.
– Не думаю. Жаловаться не приходится. А если это действительно они, то, пожалуй, я страдаю избирательной глухотой. Обычно слышу всё так, как люди произносят, только в одном случае происходит сбой системы.
– На занятия ты, как я посмотрю, всё-таки не торопишься, – резюмировал Мартин, наклоняясь и подбирая одну из ручек.
– Мистер Уилзи…
Кэндис с трудом сглотнул.
Самообладание его подводило, голос больше не был настолько уверенным, как в самом начале разговора. Кэндис мечтал остаться в одиночестве, быстро собрать тетради вкупе с канцелярскими принадлежностями и удалиться, но в присутствии Мартина сделать это не удавалось. Он был уверен, что обязательно выронит всё повторно, заслужив статус косорукого и явно недалёкого индивида, потому предпочитал иной тип поведения. Не шевелиться, вообще ничего не делать. Разве что надеяться: Мартин всё правильно поймёт и удалится в неизвестном направлении.
Не понял и не ушёл.
Продолжая сидеть на ступеньках, Кэндис с удивлением наблюдал за тем, как Мартин одну за другой подбирает его вещи, никак не комментируя собственные поступки, не намекая, что стоит оторвать зад от импровизированной скамейки и самостоятельно собирать разбросанное. В руках директора постепенно оказывались все тетрадки, ручки, несколько книжных закладок.
Кэндис затаил дыхание и, кажется, совершенно позабыл, каково это – делать вдохи и выдохи.
В голову лезли абсолютно неадекватные мысли, но нисколько не удивительные. Он сотни и тысячи таких мыслей успел уничтожить за период пребывания в состоянии обречённой влюблённости.
Иногда с облегчением вздыхал, думая, что отпустило.
Но стоило только встретиться с надменным взглядом серых глаз, стоило только услышать это проклятое «Конфетка», произнесённое деловым – таким намеренно подчёркнуто-деловым – тоном, и он опять оказывался в огне, сгорая каждый раз заживо и с трудом восставая из пепла, когда наваждение проходило, а Мартин вновь удалялся.
После таких пересечений Кэндис ловил себя на мысли, что лучше бы его вообще никто от Реджины не спасал и не пытался утешить, когда она уехала.
Лучше бы она действительно избила его тогда и втолкнула лично в ворота академии, окровавленного и переполненного ненавистью ко всему миру.
Лучше так. Только бы не было встречи с человеком, в которого он втрескался с такой силой, что самому, при попытке посмотреть на сложившуюся ситуацию со стороны, становилось противно.
Но нет же. Вмешался посторонний, ныне возненавидевший Кэндиса не меньше, чем Реджина, а то и сильнее. Просто правила приличия не позволяли поднять руку на ученика и отхлестать его по щекам, как того требовала душа.
Мартин в одиночку собрал все вещи, вложил их в сумку и протянул Кэндису.
– Иди в класс. Ты и так порядочно задержался.
– Спасибо, – произнёс Кэндис, покусывая щёку изнутри.
Он потянулся, чтобы взять сумку, перехватил её на удивление неудачно. Частично вещи вновь рассыпались по лестнице.
Мартин проводил их взглядом и посмотрел задумчиво на Брайта.
– Прошу тебя… – выдохнул Кэндис охрипшим, словно после парочки сигарет, выкуренных подряд, голосом.
Вообще-то он не знал истинного звучания собственного голоса после подобных процедур, но подозревал, что приблизительно такой тональность и станет.
– О чём именно?
Мартин был – сама невозмутимость. Как в самом начале, когда только появился на лестнице, так и теперь, спустя определённый промежуток времени.
Кэндис, увы, сохранением былой уверенности похвастать не мог.
Ему хотелось кусать губы, продемонстрировав во всей красе нервозность, но он сдерживал порывы.
Ему хотелось податься вперёд и поцеловать человека, стоявшего в опасной близости. Почувствовать теплоту и влажность его рта, обвить шею руками и потеряться во времени, растворившись в ощущениях, которых должно было быть огромное количество.
Назвать по имени, отбросив в сторону официоз.
Но этого он себе позволить не мог.
– Уйди, – обречённо выдохнул Кэндис. – Мистер Уилзи, пожалуйста.
Мартин хмыкнул, но отвечать не стал.
Взмахнул рукой в воздухе, словно собирался провести ею по чужим волосам, но в итоге ладонь опустилась на перила, скользнула по ним. Прикосновения, даже мимолётного, Кэндису не досталось. Не заслужил и не имел права претендовать на что-то.
Мартин прошёл мимо, оставив Кэндиса сидеть на лестнице посреди разбросанных предметов. В гордом одиночестве.
На урок Кэндиса уже не пустили, и он провёл остаток часа в коридоре, надеясь, что повторно с Мартином не столкнётся, потому что в противном случае грозит ему только один исход – сумасшествие.
Мартин преувеличивал. Кэндис не собирался разбивать палаточный лагерь под дверями его кабинета. Он там вообще редко оказывался, не более пары раз. Да и то, заглядывал к секретарю ради получения необходимых справок и документов, а Мартин выходил и цеплялся за него взглядом.
Сегодняшний день стал исключением. Просто так получилось, что пришлось задержаться в школе, сосредоточившись на выпуске очередного номера газеты. Непрофессиональные журналисты разобрались со своими делами довольно поздно. Пожалуй, к моменту завершения своеобразной планёрки кроме них и директора, больше никого в школе не осталось.
Спустившись вниз, Кэндис услышал приглушённые голоса. Он подошёл к кабинету не потому, что желал в очередной раз напомнить директору о своём существовании. Он просто уловил в разговоре упоминание своего имени, разумеется, в очередной раз исковерканного, вот и решил полюбопытствовать, с кем именно Мартин обсуждает учеников.
Первым делом на ум приходила Трис, но теория оказалась ошибочной.
Мартин разговаривал с братом, был весьма откровенен и в выражениях себя не сдерживал. Так Кэндису довелось узнать правду об истинном отношении господина директора. Хотя, как узнать…
Скорее, получить подтверждение многочисленным подозрениям, что возникали прежде, а сегодня превратились в неопровержимый факт.
Мартин не испытывал к Кэндису тёплых чувств, он его ненавидел, а ревность со стороны невесты, спровоцированная нелепым стечением обстоятельств, только подогревала это неприятное чувство, увеличивая до максимальной отметки.
Кэндис сомневался, что его присутствие рассекретили с первых секунд, а потому нарочно разыгрывают спектакль, рассчитанный на одного зрителя. Если кто-то и заметил его, то точно не Мартин. Виной тому стала вовсе не беспечность и неумение конспирироваться, а простая случайность. Значок, у которого периодически произвольно открывалась булавка, расстегнулся в самый неподходящий момент. Вещица с легким стуком упала на пол, но этого было достаточно, чтобы Терренс насторожился и постарался определить источник звука. Кэндис хотел наклониться и поднять значок, но тут понял, что его заметили. Старший из братьев Уилзи сделал шаг к двери, а Кэндис отступил назад, понимая, что о его визите обязательно узнает и Мартин, раз уж улика осталась на месте преступления. На самом видном месте.
Плюс один пункт в копилку поводов для ненависти. Отторжение, что никогда не достигнет своего пика, с каждым промахом планка будет подниматься всё выше, и так до бесконечности.
Дверь общежития хлопнула, закрываясь. Кэндис прижался к ней спиной и прикрыл глаза. Постарался успокоиться, чтобы сердце больше не колотилось в груди с такой бешеной частотой и отвратительным, как будто оглушающим стуком. Разумеется, слышал это только он, но фантазия представляла иной расклад. Казалось, что слышат все. Все же понимают, что послужило причиной повышенной нервозности.
Кэндис провёл ладонью по ткани шейного платка, проверяя на всякий случай, надеясь на невозможное чудо. Разумеется, значка не было. Идиотская штучка с надписью, которая бесила в исполнении других, но отчаянно нравилась, когда её озвучивал Мартин. Было в этом произношении особое очарование, а ещё моментами посещало подозрение, что Мартин нарочно теряет в обращении последнюю букву. Ему нравится выводить Кэндиса из состояния равновесия. Пламя раздражения, мелькавшее в зрачках, стоило только ошибиться, допустив намеренную оговорку в имени, и вовсе приводило Мартина в экстаз.
Большую часть времени Кэндис его не понимал.
Лишь изредка мелькали какие-то искорки осознания реальной подоплёки совершения тех или иных поступков, и появлялось обманчивое мнение, будто два столь разных человека внезапно оказались на одной волне, а потом наваждение исчезало, всё становилось на привычные места.
Загадка, которую никогда не разгадать.
– На территории академии появились волки?
– Что? – удивлённо спросил Кэндис, посмотрев на одноклассника, так стремительно материализовавшегося перед ним.
– На территории академии появились волки? – терпеливо повторил свой вопрос Розарио.
Попытался придать лицу благодушное выражение.
Улыбка у него была весьма и весьма специфическая, а ещё производила эффект, обратный задуманному. Большинство людей, с которыми Кэндису доводилось сталкиваться на жизненном пути, улыбка украшала. В исполнении Роуза она походила не на проявление хорошего настроения, а на какой-то излом, трещину, проходившую по лицу, делавшую его неестественным.
Да, если говорить откровенно, то не только улыбка… Он сам по себе был специфическим, производил на окружающих неоднозначное впечатление и, в общем-то, давно заслужил славу человека, у которого не все дома.
Кэндиса это нисколько не смущало. Он давно пришёл к выводу: не существует людей без странностей. Вот только для каждой отдельно взятой личности предел этого определения будет разным. Пока небольшие отступления от общепринятых правил находятся в границах разумного, всё нормально. Почему, собственно, они должны напрягать и вводить в ступор?
Об этом он как-то сказал в столовой, сидя напротив Гаррета, утверждавшего, что Роуз, имевший в прежние годы склонность к поползновениям в сторону готики, чокнутый.
Розарио тогда не удержался и выплеснул Гаррету в лицо свой кофе. Холодный, само собой. После чего гордо удалился.
– Вот видишь? Он и, правда, не в себе, – неслось ему вослед.
Ответ Кэндиса Роуз уже не слышал, но сомневался, что тот выражает солидарность с Марвелом. Кэндис себе скорее бы руку откусил по локоть, чем добровольно принял сторону Гаррета.
Любовь к готике ушла, а слава странного парня, окружающего себя фарфоровыми куклами и серебряными украшениями, запомнившегося всем за счёт ношения чёрной мантии с капюшоном поверх школьной формы и пытавшегося убедить окружающих в наличии магических способностей, осталась, закрепившись за Розарио, наверное, до самого выпуска. Кто-то реально верил, и Роуз откровенно над ними ржал.
Впрочем, стоило только появиться запуганным индивидам, как он снова напускал таинственности, задумчиво поглядывал в их сторону и удалялся, напевая. Они, наверное, думали, что Роуз идёт совершать ритуал, замешанный на магии Вуду, а он всего-навсего развлекался, становясь за закрытыми дверями комнаты обычным человеком, ничем особо не примечательным. Эпатаж этот был в арсенале его персональных фишек чем-то наподобие костюма, припасённого для особых случаев.
Кэндис понял это сразу, а другие – нет.
– Как ты это делаешь? – отозвался Кэндис, благополучно проигнорировав заданный вопрос.
– Что именно?
– Подкрадываешься незаметно.
– Годы усердных тренировок не прошли даром, – произнёс Роуз, потерев запястье и запуская ладонь в волосы. – А вообще люблю людей, пребывающих в прострации. Вечно витают в облаках, потом удивляются чужому присутствию поблизости.
– Извини, – усмехнулся Кэндис. – Я просто задумался. Так что там с волками? Откуда вообще такие вопросы?
– Я видел, как ты летел к общежитию, вот и подумал, что в школе, как минимум, пожар. Или волки. Или внезапно – по твою душу объявился наёмный убийца.
– Последнее предположение ближе всего к истине.
– Неужели?
– Представь себе, да.
Кэндис отошёл от двери и направился к лестнице. Роуз последовал за ним. Судя по всему, другой компании на этот вечер у него не намечалось, вот он и решил дождаться появления Брайта. Их нельзя было назвать закадычными друзьями, но, пожалуй, перебрав в уме всех одноклассников, Кэндис только Розарио и мог выделить, назвав его более или менее близким человеком. У них даже проблема была общая. Незначительная такая, если подходить к вопросу в глобальных масштабах, но достающая и вызывающая приступы раздражения. Имена. Специфические, своеобразные. Конфетка и Розочка. Идеальная парочка несчастных придурков, над которыми поглумились находчивые родители. Хотя, в случае с Астерфильдом, вряд ли что-то подобное планировалось изначально. Полная форма его имени звучала достаточно броско и, в определённой мере, благородно. Перевод собственного имени Кэндису тоже нравился, но это не отменяло факта, гласившего, что девушке его паспортные данные подошли бы намного больше, чем их истинному обладателю.
– Кому ты уже успел перейти дорогу? – поинтересовался Роуз.
– Да мало ли таких? На самом деле…
– Что?
– Мне неприятно обсуждать этот вопрос, – честно признался Кэндис.
– Тем самым упрощаешь мне задачу. Кажется, я начинаю догадываться, кому именно ты помешал.
– Роуз, – прозвучало предостерегающе.
– Ничего такого. Я не осуждаю. Сам знаешь…
– Знаю.
– Иногда мне кажется, что мы с тобой безумно похожи во многом. А иногда, что мы отвратительно разные. И какого чёрта вообще общаемся?
Кэндис потянул молнию, размотал шейный платок и засунул его в школьную сумку. Попутно бросил взгляд на дисплей смартфона. До ужина оставалось ещё пятнадцать минут.
– Потому что нам есть о чём поговорить, вот и не тратим время впустую, а вроде как расходуем его с пользой. Хотя, по идее, тебе следовало бы меня ненавидеть.
– Не так радикально, но недолюбливать – точно. Постоянно сравнивать, резюмировать, что уступаю тебе внешне, и потому кое-какие мои мечты так и не получат шанса на реализацию.
– Джентльмены предпочитают блондинок, – заметил Кэндис. – Потому я не в цене. И внешность тут большой роли не играет.
Усмехнулся невесело.
Роуз потянул одну из своих прядей, посмотрел на неё без особого энтузиазма.
– Либо он не джентльмен, либо просто мне не повезло настолько, что даже цвет волос не спасает.
– Вряд ли в этой области от меня можно ждать реальной помощи. Так что, прости, дельного совета не будет. Да и не очень дельного тоже.
Кэндис притормозил, дожидаясь, пока Розарио его догонит. Иногда тот поражал завидной медлительностью, и сейчас был как раз один из таких случаев. Роуз шёл неспешно, неторопливо, первым словом-характеристикой так и напрашивалось определение «лениво». Кэндис стремительно летел вперёд, оттого расстояние между ними росло. Чтобы продолжать разговор, требовалось повышать голос. Этого Кэндису совсем не хотелось. Тема обсуждения не располагала к такому формату, как публичная дискуссия в присутствии большого количества свидетелей.
– Я вот думаю… – Розарио сделал выразительную паузу.
Кэндис, рывшийся до того в сумке в поисках ключей, вскинул голову, посмотрел на собеседника с недоумением. Он ждал продолжения фразы, не собираясь играть в детские игры по типу «попробуй в недосказанности увидеть истинный смысл». В этом заключалась отличительная особенность Кэндиса – максимальная сосредоточенность, минимум отвлечённости.
– О чём? – поторопил Кэндис, доставая ключи.
– Зачем нам вообще кто-то другой? – поинтересовался Роуз. – Будем вместе и счастливы, а они все пусть подавятся.
Он положил ладонь на шею Кэндису, погладил осторожно. Обнял, но приближаться не торопился, продолжая держаться на расстоянии, понимая: совершенно точно не способен предсказать возможную реакцию Кэндиса, что последует вслед за этим предложением.
Когда речь заходила об интимных отношениях, Кэндис поразительно менялся. Он не стеснялся, не краснел и не отводил глаз, лепеча что-то о ненормальности данных разговоров, но и не поддерживал активно, как тот же Гаррет, обычно и становившийся инициатором таких бесед. От хорошего настроения не оставалось ни следа. Кэндис становился отстранённым и даже, пожалуй, раздражённым. Розарио давно это заметил, потому всегда старался поскорее привести беседу к завершению, но Гаррета было не так просто сбить с толку.
Он желал Кэндиса отчаянно и безумно. Естественно Гаррету хотелось, чтобы Кэндис отвечал аналогичным отношением! Но ему такое счастье не светило.
Он говорил, что Кэндис жалок в своей любви, но сам выглядел не менее, а то и более жалким.
Кэндис не воспринимал его в любовном плане вообще никак.
Имелось немало активно используемых характеристик. Как пример: одноклассник.
Парень, с которым периодически можно поговорить на отвлечённые темы.
Вечный разжигатель скандалов.
Бывший друг, ныне получивший незавидное звание предателя.
Кто угодно, но только не любовь всей жизни.
На первый взгляд ситуация представлялась простой и незамысловатой. Можно было с лёгкостью подвести отношения данных людей под определение любовного треугольника, если бы не несколько моментов, служивших отягчающими обстоятельствами. Невеста мистера Уилзи и Розарио, выступающие в качестве дополнительных граней для создания фигуры. Никакой не треугольник, а бесконечная линия, к которой можно добавлять ещё неограниченное количество отрезков, если кто-то вдруг влюбится в Роуза. А в того или в ту, кому выпадет такая карта, влюбится ещё один человек – так до бесконечности.
Глядя на Кэндиса, Розарио понимал, что гораздо логичнее было влюбиться именно в него, а не в Гаррета.
Кто такой Кэндис Брайт? Мистер Идеал. Ум, красота, возможно, блестящее литературное будущее, если он действительно решит добиваться успеха в данном направлении. Красота. Да, ещё раз. Потому что она у Кэндиса действительно была, и это признавали все, даже те, кто его откровенно недолюбливал. Природа в плане раздачи козырных внешних данных невероятно расщедрилась, когда на свет появился старший сын Альфреда Брайта. Для Роуза этот пункт был особенно важен потому, что себя он красивым не считал, в принципе, зная об отвратительной мимике и о невыразительной бледности.
Может, он и блондин от природы, но явно не самый привлекательный.
В сравнении с ним и Гаррет порядочно выигрывал, хотя у того не обошлось без некоторых изъянов во внешности. Сильнее всего в глаза бросалась не самая красивая улыбка. Точнее, улыбка как раз красивая, если не открывать рта. Стоит только забыться, и взгляд сам собой зацепится за щербинку между зубами. Не уродливо, но до статуса эстетического совершенства не дотягивает всё-таки.
Роуз сам не знал, чем его так захватила личность Гаррета, но следовало признать: он влюблён. Безответно.
Как и Кэндис в своего «господина директора», считавшегося почти семейным человеком. До недавнего времени невеста Мартина Уилзи была частым гостем в академии. И эти визиты служили неплохим доказательством серьёзности намерений обеих сторон.
Стоя в коридоре у окна, Розарио и Кэндис нередко наблюдали, как девушка вышагивает по дорожкам, сжимая в одной руке сумку или клатч, набирая другой сообщения на экране смартфона.
– Знаешь её? – как-то спросил Кэндис.
Девушка подняла голову вверх, словно поняла, что за ней наблюдают, и теперь пыталась понять, откуда именно.
– Беатрис Кингстон, она же Беата. Она же, исключительно для близких и друзей, Трис, – произнёс Роуз, спустя определённый промежуток времени. – Джессика с ней поверхностно знакома, я – только со слов сестры.
– И что можешь сказать?
– Ей двадцать два, следовательно, она моложе директора на несколько лет, – Роуз выразительно посмотрел на Кэндиса, но, наткнувшись на хмурый взгляд, постарался вернуть серьёзное выражение лица. – Папенькина дочка, светская львица, благотворитель и начинающий, но уже довольно раскрученный дизайнер. Больше ничего о ней не знаю. В любом случае, брак будет весьма и весьма выгоден и приятен обеим сторонам. Уилзи – семья в аристократических кругах довольно известная, Кингстоны – тоже не последнее место в жизни занимают. Когда они объявят дату свадьбы и поженятся, их назовут парой года, если второй внук её Величества не решит жениться в этом же году. Издания вывалят кучу денег за возможность опубликовать фотографии свадебной церемонии, и твоя любовь будет смотреть на тебя из каждого газетного киоска. Пару месяцев, не больше. Потом о них забудут, а они либо продолжат жить вместе и наслаждаться семейной жизнью, либо разведутся. Каждый пойдёт своей дорогой.
– Роуз.
– А что? – хмыкнул тот. – Так всё и будет, если не расстанутся до того, как Мартин решит сделать предложение, от которого невозможно отказаться. Но, судя по частоте её появлений здесь, всё серьёзно. Раньше я её тут не наблюдал, теперь милая леди приезжает, как по расписанию. Их часто можно видеть вместе. Летом они появлялись вдвоём на разных мероприятиях, тех же благотворительных балах и прочее, прочее, прочее. Удивительно, что ты не знаешь об этом, учитывая некоторые обстоятельства – точнее повышенный интерес к судьбе половины этого дуэта.
– У меня было сложное лето, – признался Кэндис. – Безумное, гадкое, отвратительное лето.
Роуз не усомнился в правдивости этого заявления, всё ещё вспоминая перебинтованную ладонь, служившую в начале учебного года предметом интереса многих учеников. По лицу Кэндиса всё читалось, как по книге.
С картинками, чтобы наверняка.
Вот теперь, стоя напротив него, обнимая одной рукой за шею, Роуз ощущал, как в воздухе ощутимо повеяло холодом.
Кэндис вновь, как сказали бы психологи, закрывался от окружающих, почувствовав переход к той теме, что ему совсем не нравилась. Отталкивать чужую руку Кэндис не стал, но взгляд был настолько говорящим, что Роуз сам поспешил разорвать тактильный контакт, избавляясь от неловкости.
– Это была шутка, – заметил беззаботно.
– Я не сомневался, – произнёс Кэндис, открывая дверь, бросая сумку и куртку у стены.
Кая не было. Скорее всего, снова проводил время в своём цветнике. В женском общежитии, то есть.
– Если не с ним, то и вообще никогда? – осторожно спросил Роуз.
Кэндис пожал плечами:
– Наверное. Подумаешь, умру девственником.
– Сомневаюсь.
– Почему?
– Как ни крути, а жизнь поимеет нас всех.
Кэндис повесил пиджак на спинку стула, повернулся к Роузу, продолжавшему стоять в дверном проёме – всё равно они собирались вновь спускаться вниз – усмехнулся.
– Ну если только так.
Длинный шрам, оставшийся на ладони, снова напомнил о себе фантомной болью.
*
С началом рождественских каникул ученики академии получили возможность разъехаться по домам, чтобы провести праздничные дни в компании родственников. На две недели школа опустела, но события, развернувшиеся в её стенах незадолго до наступления периода заслуженного отдыха, до сих пор вызывали живой интерес.
Новость об отчислении Арлета Спаркса разлетелась по академии быстро и обросла многочисленными подробностями, большая часть которых не имела ничего общего с реальным положением вещей. Попытки воссоздать картину событий набирали обороты, а потому периодически Кэрмиту доводилось слышать совсем уж странные версии неприятного инцидента.
Сам Кэри хранил царственное молчание, ничего не поясняя и не откровенничая с первым встречным.
Алекс в этом вопросе оказался с ним солидарен. Он не почивал на лаврах и не упоминал при каждом удобном случае, что его авантюра с порезанной рукой сыграла не последнюю роль в принятии директором окончательного решения. Он воспринимал всё ровно, без сумасшедшего восторга собственной находчивостью. Напротив, старательно отрицал свои заслуги, говоря, что не придумал ничего такого, способного попасть под определение гениального стратегического плана. Просто решил добавить в ход событий немного импровизации, и она обернулась удачей, а не провалом. Могло быть иначе, тогда жертвы оказались бы напрасными.
За что, собственно, благодарить?
Куда более важным аргументом в противостоянии сторон послужило предложенное видео. Когда Кэрмит положил на стол директора флэшку с записью, Алекс приоткрыл рот от удивления, поскольку совсем недавно слышал заверения о необходимости сохранения истории с принуждением к сексу в тайне, а теперь наблюдал запредельную откровенность. Он не знал, что именно послужило причиной перемен в настроении Кэрмита, но чувствовал, что принятие этого решения далось не так просто.
Кэри пришлось переступить через себя и свои принципы, постараться не вспоминать о скандале с первым порнографическим роликом и о жгучем приливе стыда, вкупе с отвращением к себе, что так и рвались наружу. Ценой немалых усилий ему удалось сохранить лицо в ситуации, говоря откровенно, грязной и отвратительной. Скандальной. А потом удалиться с гордо поднятой головой, сделав вид, что всё нормально, обыденно и совсем не унизительно.
