Текст книги "Будни «Чёрной орхидеи» (СИ)"
Автор книги: Dita von Lanz
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 73 страниц)
Проверни он задуманное, к каким последствиям это бы привело?
Глядя правде в глаза, он говорил, что всё могло сложиться по стандартному сценарию. Лихорадочные попытки стянуть друг с друга одежду, смазанные поцелуи, бесконечное смущение от осознания происходящего, а потом такое же наслаждение, если не в физическом, то хотя бы в эмоциональном плане.
Если бы на его месте оказался другой человек, напрочь лишённый комплексов, переживаний и страхов. Но тут находился именно он. Человек, ставший подобием ящика Пандоры, собравший в себе все мыслимые и немыслимые проблемы, которые только могут быть.
От осознания этого становилось одновременно смешно и грустно.
Льюис поднялся с кровати, вытащил из шкафа полотенце и сменную одежду. Подумав немного, решил оставить Рексу коротенькую записку на стикере.
«Приберись здесь к моему возвращению».
Посомневавшись, прилепил послание к спинке кровати Рекса и покинул спальню, не желая больше рассматривать своеобразное поле боя.
В принципе, он и сам мог навести в комнате порядок. Поправить одеяло, собрать сценарий в аккуратную стопку, попытаться отутюжить наиболее пострадавшие листы, вновь повязать ленточку на волосы, убедив себя в том, что её никто не снимал, не касался волос и не пропускал их сквозь пальцы. А губу он самостоятельно прикусил, просто крепко задумался, очнувшись лишь тогда, когда на языке разлился привкус крови.
Да-да, конечно.
Отдельным пунктом в списке тем для размышлений была собственная реакция на действия Рекса и осознание того, насколько она яркая, несопоставимая совершенно с тем, что было в прошлом году, с тем самым выпускником, имя которого практически стёрлось из памяти Льюиса, поскольку никогда особенно важным не являлось.
В зеркале Льюис видел своё отражение, взгляд сам собой зацепился за тёмное пятнышко, запечатлённое в районе ключицы. Возбуждение, и без того не желающее отступать, нахлынуло с новой силой. Льюис облизал губы.
Теперь, в душевой, находясь в одиночестве, он мог позволить себе не сдерживать истинные желания, пусть даже чувство стыда по-прежнему не желало оставлять его в покое.
Он редко прикасался к своему телу, в том самом смысле. Пока его сверстники жили одними лишь чувствами и желаниями, идя на поводу у гормонов, он был озадачен совсем другими вещами. Сексуальное желание, если и давало изредка знать о себе, в итоге всё равно оказывалось погребённым под ворохом разнообразных проблем и попыток с ними разобраться.
Сейчас Льюис ни о чём другом размышлять не мог, переключиться не получалось.
Он думал исключительно о Рексе, ловил на себе отголоски его аромата, осевшие на волосах и на коже, всё ещё чувствовал ныне иллюзорное, но всего лишь несколько минут назад невероятно реальное прикосновение губ. Вспоминал, как Рекс пристально смотрел на него, как облизывал окровавленные после взаимных укусов губы, ярко-алые и выделявшиеся на фоне его бледной кожи.
Прислонившись плечом к прохладной стене, Льюис включил воду и закрыл глаза, желая избавиться от образа-призрака, но картинки, вспыхивающие под сомкнутыми веками, становились только ярче. На контрасте с поверхностью стены собственная кожа казалась невыносимо горячей, практически пылающей. Льюис обхватил себя руками и склонил голову. Ему хотелось бы думать, что ещё немного, и он перестанет ощущать острую потребность в чужом присутствии поблизости, так и оставит свои маленькие грязные тайны при себе.
Кому он нужен такой уродливый?
Кому он нужен такой закомплексованный?
Кому он нужен такой дикий?
Он не нуждался в зеркале, чтобы вновь вспомнить о злополучных полосах, расчертивших спину. Знал, что его губы наталкивают на мысли о лягушачьих ртах. Знал и то, что любовник из него получится паршивый, если кто-то вообще не побрезгует прикоснуться к изрезанному на полосы чудовищу. Тут уже никакая любовь не спасёт и не превратит его обратно в красавца. Было бы, на самом деле, в кого превращать.
Льюис осторожно провёл ладонью по шее, представляя, как бы отреагировал на аналогичные действия Рекса. И мысленно же отвечал, что прикосновения к самому себе и чужая ласка – это две большие разницы. От первого он не испытывал практически ничего, кроме ощущения, будто совершает какую-то ошибку и глупость. Словно пытается насытиться нарисованной едой, продолжая игнорировать тарелку с настоящими блюдами, стоящими в отдалении.
Почему?
Да просто потому, что считает, будто недостоин их.
Чтобы получить разрядку, ему потребовалось не так много.
Несколько минут однообразных движений, закушенная губа – и на ладони остаётся тёплая белёсая жидкость.
Ничего необычного или странного, просто физиология, просто обезличенный оргазм, не приносящий удовлетворения морального. Ни поцелуя в висок, ни шёпота на ухо с какими-нибудь нежностями, ни обнимающих рук, притягивающих ближе к себе. Лишь шум воды, боль, когда зубы коснутся, зацепив случайно, недавней ранки, и сгустки спермы, уносящиеся в сток.
Романтика, чёрт её побери, закрытых школ.
Первая, мать её, любовь, которой недостаточно возвышенно-платонического настроя, но зато есть уверенность, что отдал бы всё на свете за один момент интимной близости с другим человеком.
«Будем откровенны и назовём вещи своими именами. За чужой хрен в твоей заднице», – иронично заметил внутренний голос, которому, в отличие от самого Льюиса деликатность не была знакома, а если и была, то они точно не ладили между собой.
Льюис такую формулировку, впрочем, принял без особого изумления или возмущения. Если задуматься, то она отражала истинное положение вещей, не страдая ерундой, не развешивая словесные кружева и рюши вокруг прозы жизни.
Льюис вылил на ладонь немного геля для душа, растирая густую жидкость в пальцах, стараясь пропитаться её ароматом. Смыл получившуюся пену. Прикоснулся к ключице, помеченной излишне страстным поцелуем, потёр её мочалкой, словно желал смыть ещё и этот засос. Льюис и, правда, хотел, потому что наличие тёмного пятнышка давало какую-то слабую надежду, подбрасывало тему для размышлений, говорило, что с Рексом всё, при должном подходе, получится.
Его можно без сомнения назвать терпеливым, понимающим, готовым ждать, сколько угодно – лишь назови причину страхов. Ничего объяснять не придётся, он сам додумается, в чём кроется причина отторжения к прикосновениям со стороны посторонних людей. Он ведь уже понял, что это именно отторжение, а не страх, пока психологи с завидным постоянством выдвигали на первый план теорию о гаптофобии. В отношениях с ним есть то, чего не было и не намечалось в общении со многими другими людьми. У них есть доверие, а это значит…
– Ничего, – хрипловато произнёс Льюис. – Совсем ничего.
Выключив воду, он потянулся за полотенцем и замер, услышав шаги постороннего человека.
Разумеется, это мог быть, кто угодно, но Льюис поймал себя на мысли, что по ту сторону двери в обязательном порядке окажется именно Рекс. В противном случае, закону подлости придётся написать прошение об отставке.
Льюис на время так и замер с протянутой рукой, потом стряхнул с себя оцепенение и всё-таки довёл задуманное до конца, схватив и потянув ткань. Начал вытираться, предварительно набросив второе полотенце на голову.
Шаги стихли, и Льюис окончательно утвердился в правильности своей недавней догадки. Рекс жаждал разобрать вечернее происшествие по косточкам, а потому последовал за соседом и теперь дожидался его появления, чтобы начать разговор.
Льюису ни о чём разговаривать не хотелось, но на понимание со стороны Рекса он не рассчитывал. Он может просидеть здесь до самого утра, ожидая освобождения дороги, но Рекс тоже не сдвинется с места, потому что умеет ждать и, несомненно, способен добиваться поставленных целей.
Визитёр некоторое время топтался на месте, после чего сел прямо на пол, прислонившись спиной к двери, отделявшей кабинку от общего помещения.
Подозрения Льюиса подтвердились окончательно, теперь он не сомневался, что Рекс пришёл сюда ради откровенного разговора.
– Можешь быть уверен, что я всё равно дождусь твоего появления, сколько бы времени на это потратить не пришлось, – произнёс Рекс. – Или же нам придётся разговаривать вот так, через дверь. Ну или не разговаривать. Чтобы донести свою мысль, мне достаточно произнести монолог для одного благодарного слушателя, а я точно знаю, что он – благодарный. Ты, конечно, стараешься доказать обратное, заявляя, будто тебе наплевать и на меня, и на то, что между нами происходит, но не сомневаюсь, что слушать будешь, затаив дыхание. Ты и сейчас пытаешься не выдать своего присутствия, потому дышишь через раз. Не забудь для подстраховки открыть дверь, потому что в противном случае свалишься в обморок от недостатка кислорода, и мне придётся её выламывать, чтобы убедиться: мой бедовый сосед не приложился головой об пол и не утопает теперь в крови. Мне бы не хотелось уничтожать школьное имущество, но твоя жизнь гораздо дороже. Это неоспоримый факт.
Льюис стоял, прижав к груди полотенце и боясь пошевелиться.
Вряд ли у Рекса имелась заранее заготовленная речь, сейчас он импровизировал. Часть сказанного представлялась Льюису полной ерундой, но по ряду пунктов Рекс попадал точно в цель. Льюис не хотел устраивать длительный и подробный разбор полётов в попытке выяснить, почему он ведёт себя именно так, а не иначе. Откуда у него появились подобные реакции на происходящее. Почему он не желает откровенничать о прошлом. Он хотел бы испариться отсюда, но такой возможности его лишили.
Рекс, как ни в чём не бывало, продолжал сидеть на полу, подпирая собой дверь. Решимость, сквозившая в его словах, не давала простора для метаний, не позволяла рождаться мыслям, гласившим, будто это всё шутка. Ещё немного времени, и Рекс уйдёт восвояси, посмеявшись предварительно над чужими необъяснимыми и – наверняка! – глупыми комплексами. Юности ведь свойственно превращать муху в слона, раздувая мизерную проблемку до космических масштабов. Так, скорее всего, поступает и Льюис. Верно? Не оставляло ощущение, что Рекс просто обязан думать в этом направлении с высоты своей благополучной жизни, в которой нет места для школьников с исполосованной спиной и не менее, а то и более, покалеченной психикой.
Будучи заточённым в четырёх стенах, Льюис жалел только о том, что в зоне досягаемости нет зеркал. Сейчас он не отказался бы посмотреть на себя обнажённого, поймать отражение в этом убийце надежд с амальгамной плёнкой. Бросить мимолётный взгляд на привычное, а оттого уже не слишком раздражающее некрасивое лицо с большим ртом, провести ладонью по волосам, подцепить мокрые пряди, убирая их на одну сторону и внимательно, не щадя собственное чувство прекрасного, рассматривать спину. Долго, пристально, понимая, насколько она пострадала в своё время.
Зеркало по щелчку пальцев не появлялось. Льюис прокручивал перед глазами воспоминания, и ему хотелось кричать. Чувствуя прикосновение лезвия к коже, орать во всю глотку, а не давиться беззвучными слезами, как прежде.
– Если тебе так легче, можешь молчать, – продолжал Рекс, которого полное отсутствие ответов не смущало. – Просто выслушай меня сейчас и знай, что если однажды захочешь выговориться, я тоже буду к твоим услугам. Действительно. Обещаю, что никому и никогда не расскажу то, что услышал от тебя, если ты об этом попросишь. И даже если не попросишь, я всё равно не буду рассказывать направо и налево историю твоей жизни. Я… Я, правда, теряюсь в догадках и не знаю, что тебе сказать. Не знаю, как найти подход к столь сложному человеку, потому что прежде мне не доводилось сталкиваться с настолько закрытыми личностями. Наверное, во многом я сам виноват. Иногда говорил не то, иногда делал…
– Ничего такого, что не сказал бы или не сделал другой человек, оказавшийся рядом со мной, – произнёс Льюис, окончательно приходя к выводу, что непробиваемое молчание смотрится нелепо, несмотря на разрешение Рекса игнорировать его высказывания.
Возможно, именно оно и послужило толчком к реальным действиям, заставив разомкнуть губы и начать что-то говорить в ответ, а не хранить скорбное, до невозможности чопорное молчание, аристократическое, как и сам Льюис с его громким происхождением и богатой историей рода. Молчание, направленное в сторону Рекса, не отличившегося в этом плане, реально расценивалось как пренебрежение. Потомок благородных кровей и плебей. У обоих есть деньги, само собой, но тут финансы решающей роли не играют. Тут всё упирается именно в цвет крови, а не во что-либо иное.
Льюису не хотелось выставлять себя снобом в чужих глазах, тем более что причина его молчания заключалась в иных причинах, не имеющих отношения к разделению по происхождению. Может, в школе и процветал культ аристократических корней, но Льюиса это давно перестало волновать. Он не думал о людях, как о лошадях или собаках, чья родословная играет огромную роль при выборе.
Льюис швырнул полотенце на пол, приземляясь на него и тоже прислоняясь спиной к двери. Открывать её он не торопился. Не хотел, чтобы Рекс, наплевав на правила приличия, вломился внутрь этой кабинки, посмотрел на кости, которыми вроде как соблазнился в комнате, хмыкнул и удалился восвояси. Иного развития событий Льюис не представлял, для него всё было очевидным.
Ему стоило бы одеться полностью, но он надел лишь пижамные штаны, так и не протянув руки к футболке. В его случае как раз этот элемент одежды считался обязательным пунктом программы, чтобы не провоцировать у случайных свидетелей некультурный шок.
– Прости, – выдохнул Рекс.
– Да ладно тебе. Не извиняйся. – Льюис провёл по волосам полотенцем, собирая воду. – Всё нормально, это лишь мои тараканы, тебе не обязательно встречаться с ними. Когда ты включаешь свет, они разбегаются во все стороны. Иногда их бег получается слишком громким, и с этим ничего не поделать, так уж сложилось. Но это не твоя вина, Рекс. От ошибок не застрахован никто, в противном случае, в мире всё было бы светло и безмятежно, но так не бывает, приходится мириться с тем положением вещей, что нам предложено.
Льюис замолчал и несильно прикусил уголок губы.
Он знал, что не сделает сейчас ничего такого, что противоречило бы его принципам, не скажет, как бы сильно этого не хотелось. Не сделает, потому что не должен. Мерзко грузить постороннего человека своими проблемами, несмотря на то, что он сам предлагает помощь и вроде как влюблён. Нет гарантии, что эта самая влюблённость не испарится за считанные секунды, стоит только услышать неприглядную правду из уст объекта чувств. Да и что сказать? Рекс, несомненно, сам давно понял: с Льюисом ему будет сложно, очень и очень сложно. Гораздо сложнее, чем с любым другим парнем, готовым ответить на предложенные чувства.
– Знаешь, я уже несколько лет живу в доме своей тётушки, – произнёс Рекс, проигнорировав замечание Льюиса об ошибках и тараканах. – На самом деле, она замечательная, хотя до определённого времени я этого не понимал и относился к ней с предубеждением, считая, что если в её жилах течёт такая же кровь, как у моего отца, то Марго, априори, будет сукой, каких поискать. Не подумай, что я пытаюсь нагрузить тебя своими проблемами, это не совсем так. Часто ловлю себя на мысли, что мне хочется быть с тобой откровенным, рассказывать то, чего не слышали и никогда не услышат другие люди, входящие в круг моего общения. Тот же Алан, Эштон или Альберт, несомненно, икающий без остановки по причине бесконечного упоминания его имени в наших разговорах. Вот и сейчас мне хочется поведать тебе о своих родителях и немного о себе. Об отношениях с ними.
– Зачем?
– Просто так. Считай, что я доверяю тебе больше, чем Сесиль. Потому и откровенничать предпочитаю с тобой, а не с ней.
– Место для этого не самое подходящее.
– Мне наплевать, – честно признался Рекс. – Главное, что ты меня выслушаешь. Ты же выслушаешь?
– Да.
– Хорошо. Так вот… Мои родители и тётя Маргарет. Мне несложно об этом говорить, неловкости нет. Стыдно признаться, но я испытываю разве что чувство гадливости, вспоминая о прошлом, и о тех событиях, что его наполняют, но раз уж они в моей жизни были, и мне довелось их пережить, значит, я оказался сильнее обстоятельств. Это они капитулировали, а не я.
– К чему ты это говоришь?
– Думаю, к тебе тоже применимо подобное.
– Откуда бы тебе знать?
– Ты сейчас находишься рядом со мной, Льюис. Я не вижу лица, не знаю, что творится в твоей голове, но я слышу голос и, когда игра в прятки тебе надоест, ты всё же появишься из укрытия. И будешь таким же реальным, как и прежде. Несмотря ни на что, ты жив. Ты не сошёл с ума, не глушишь антидепрессанты горстями. Уже одно это доказывает, что ты намного сильнее, чем может показаться на первый взгляд. Это кричит о том, что ты совсем не капризная детка, а тот, кто заслуживает уважения. Человек, не кичащийся своей историей, не пытающийся выбить из окружающих жалость или восторг, рассказывая о том, что тебе довелось испытать. Ты жив, а те, упоминание о ком провоцирует одновременно страх и ненависть, давно сдохли, и их сожрали черви. Это самое главное, нет ничего важнее.
– Ты…
Льюис чувствовал себя так, словно ему мгновением раньше перекрыли кислород, пережав горло и лишив возможности дышать. Закрыли нижнюю часть лица плёнкой и натянули её до предела. Если бы он стоял на ногах, сейчас бы, несомненно, съехал вниз, не имея возможности удержаться в вертикальном положении. Голова бы закружилась, перед глазами всё поплыло, к горлу подступила тошнота, а ноздри защипало от запаха крови, пива и мочи.
То ещё сочетание.
Он вспоминал стены тёмного помещения, в котором его держали, и эту чёртову цепь, за которую достаточно было дёрнуть раз, чтобы он вновь оказался лежащим в ногах у своих мучителей.
– Я? – спросил Рекс.
– Откуда ты знаешь?
Спустя несколько минут, Льюис сумел взять себя в руки, справиться с теми воспоминаниями, что пережимали ему горло и не давали дышать полной грудью. Он сумел переступить через себя. Несколько лет назад от осознания, что посторонний человек посвящён в его тайны, у него мог начаться приступ панической атаки, но сейчас столь яркая реакция осталась в прошлом. И хорошо. Потому что в противном случае Рексу пришлось бы выполнять недавнее обещание и выламывать дверь, чтобы добраться до соседа, бьющегося в истерическом припадке.
– Как распространяется информация?
– Не знаю, – хрипло выдал Льюис, прижимаясь щекой к двери.
– От человека к человеку. Один открывает рот, а другой внимательно слушает, боясь упустить хотя бы слово из этого рассказа. Сначала слушатель наивно полагает, что ожидает его история не слишком впечатляющая, больше показной экспрессии, нежели реальных проблем, но чем дольше он слушает, тем сильнее влипает в это, переживает, пропускает через себя и понимает, насколько глупо вёл себя. Если он действительно заинтересован в приближении к разгадке тайны, что не даёт ему покоя на протяжении нескольких месяцев, погружение произойдёт в обязательном порядке. Даже не сомневайся.
Льюис пытался понять, кто стал тем самым человеком, передающим информацию Рексу. Вариантов набралось не так уж много, а если говорить откровенно, то и вовсе мизерное количество – всего-то двое. Но если в одном из потенциальных информаторов Льюис был уверен на сто процентов, то второй мог и подвести, рассказав историю его жизни из благих побуждений, во имя высоких целей, именуемым исцелением от страхов. На этом варианте он и остановил выбор, прекратив метаться меж двух огней.
– Сесиль? – спросил тихо.
– Адель, – ответил Рекс.
– И когда?
– Сейчас. Ради разговора с ней я и ушёл из комнаты.
– А…
– Что?
– Нет. Ничего.
– Вообще-то я давно просил о разговоре, оставил сообщение на автоответчике, но она не успела прослушать вовремя, и его удалили за ненадобностью. Сегодня она разговаривала с Сесиль, и та поведала ей о моём визите, о просьбе дать номер телефона и желании поговорить о событиях прошлого.
– Какие сложности, – хмыкнул Льюис.
Получилось почти иронично, хотя он от себя подобного не ожидал.
– Знаешь короткий путь к достижению цели?
– Попросить телефон у меня?
– Конечно, – с долей снисхождения произнёс Рекс. – Попросить, объяснить суть этого желания, снова выслушать заявление о том, что события твоей жизни меня не касаются… Я же знаю, как ты мог отреагировать на просьбу, вот и решил выбрать дорогу длинную, но обязательно приводящую к цели. Я не стал бы настаивать. Откажи мне Адель, я прекратил бы поиски информации, но она рассказала.
– Она думает, что мы с тобой дружим, – признался Льюис. – И ещё, что ты сумел вытащить меня на празднование по случаю Хэллоуина. Я наплёл ей столько всего, что теперь становится неловко за это словоблудие. Адель действительно верит, что я веселился в тот вечер, но…
– Ты был в зале.
– Нет.
– Был. Стоял на балконе. Я тебя видел. Когда посмотрел во второй раз, ты уже исчез, и мне тогда показалось, что это был обман зрения. Мне хотелось найти тебя среди зрителей, и подсознание пошутило, позволив обнаружить желаемое, пусть и в иллюзорном виде. Теперь уверен, что мне не привиделось, и ты, на самом деле, приходил.
– Не спрашивай, почему мой поступок оказался именно таким.
– Я и так знаю, – усмехнулся Рекс. – Всё снова упирается в Альберта. Точнее, в твои мысли о наших с ним отношениях. Но речь-то сейчас не о нём, а о тебе…
– Если Адель тебе всё рассказала, добавить мне нечего.
– Мой отец тоже был моральным уродом, каких поискать, – голос Рекса вновь посерьёзнел, ироничные нотки исчезли. – Он ненавидел Еву, ненавидел меня. С одной стороны, моё появление на свет его спасло, с другой – привязало к ненавистной женщине, и он бы с радостью от нас избавился, появись такая возможность. Ему приходилось изображать любовь, опасаясь реакции влиятельного тестя, а потом… Потом я не знаю, что именно заставляло сдерживаться. Может, просто привычка. Может, ему нравилось, что под рукой всегда находятся две куклы для битья. Она вытирала его блевоту, когда он нажирался и еле приползал домой, а он в благодарность ломал ей руки, не обращая внимания на крик и слёзы. Знаешь, что самое удивительное? Ева его любила, несмотря ни на что. И продолжает любить сейчас, считая, что он – лучший мужчина на земле. Она помнит тот период, когда он пудрил ей мозги, желая вытянуть как можно больше денег, а всё, что после – старательно вычёркивает из памяти, намеренно, словно боится признать: вся сказка была только у неё в голове. Это долгая и запутанная история. В ней много мерзкого. Нелепого, впрочем, не меньше.
– Мистера Мэрта-старшего сэр Мюррей не перещеголяет, – вздохнул Льюис, прижимаясь затылком к двери.
Его и Рекса разделяла относительно тонкая перегородка, но временами накатывало нечто удивительное, и Льюису чудилось, будто они сидят – спина к спине. Между ними нет ничего, кроме ткани рубашки Рекса.
– В нём было больше подлости и хитрости. По уровню злобы они, кажется, равны. Кроме того, один не боялся специфической грязной работы, второй предпочитал действовать чужими руками.
– Послушай, Рекс?
– Да?
– Ты многое знаешь?
– Всё, – уверенно выдал Рекс. – Но не в подробностях, только в общих чертах.
– Он пытался представить ситуацию, как киднепинг с целью выкупа, – произнёс Льюис, спустя несколько минут звенящей тишины. – В реальности же, сам всё это организовал и явно не собирался оставлять меня в живых. Зачем? Это ведь нелепо. Как только похищенный ребёнок вернётся домой, он сразу скажет, что из школы его увёз дорогой и любимый отец. Позвонил, предложив встретиться и попросив ничего не говорить матери. К тому времени они давно и прочно были в разводе, я остался с Адель. С отцом мне разрешалось видеться не так уж часто, потому каждая встреча была, как праздник. Я, правда, любил его и не думал, что он способен причинить мне вред. Всё-таки отец, родной человек, а не посторонний дядя, поманивший конфеткой. Если бы это действительно оказался посторонний, мне было бы не так страшно и не так больно. До того, как это случилось, мы уже несколько раз проворачивали нечто подобное. Я убегал из школы, чтобы провести немного времени с ним, а Адель оставалась в счастливом неведении. Кто же мог подумать, что новая встреча обернётся для меня кошмаром? Точно не я, он-то знал наверняка. Наивный ребёнок до последнего думал, что его везут развлекаться, а его везли в персональную комнату страха и бесконечных ужасов.
Рекс молчал, не перебивая.
Льюису это нравилось. Такое поведение его успокаивало. Он совершенно не представлял, как повёл бы себя, начни Рекс ему активно сопереживать, причитая, заламывая руки и говоря, что, несомненно, понимает, насколько это ужасно.
Да, разумеется, ужасно. Это и ребёнок знает.
Не обязательно напоминать и намеренно подчёркивать.
Льюис был уверен, что стоит начать рассказ, и его снова накроет ураганом воспоминаний, заставив погрузиться в ту засасывающую пучину, однако, ничего подобного с ним не происходило. Он рассказывал и чувствовал себя не участником, а сторонним наблюдателем, ставшим свидетелем трагедии в одной отдельно взятой семье.
Карнавал человеческого уродства, потрясающее лицемерие, которому можно только позавидовать, невероятное самообладание. Удачно разыгранная комбинация.
Похитить, спрятать от окружающего мира, держать на цепи, как собачонку, отдать на растерзание своим дружкам с садистскими наклонностями и с нескрываемым удовольствием наблюдать за тем, как они методично издеваются над ребёнком. Устроить себе особое шоу, равных которому никогда не появится в эфире телевизионных каналов, если только нелегально, в каком-нибудь клубе для богатых и лишённых всяких моральных принципов личностей.
Только сегодня и только сейчас! Уникальная возможность! Не проходите мимо!
В отце Льюиса погиб прекрасный актёр.
Такой талант просто требовал огромной восхищённой публики, готовой рукоплескать и вызывать на «бис». Удерживать ребёнка в заложниках, попутно утешая его мать и пытаясь сыграть на её чувствах. Он хотел, чтобы бывшая жена расчувствовалась и решила возобновить с ним отношения. Ему нужны были её неограниченные средства и возможности. Ему нужен был комфорт, от коего после развода остались лишь воспоминания.
Исчезновение единственного сына, как способ сблизиться. Требование выкупа, как метод заработать, если вдруг план с воссоединением провалится.
В любом случае, возвращать Льюиса матери не собирались.
Знакомый следователь, которого так легко перекупить, тормозит процесс расследования, и вот уже дело виснет, не продвигаясь ни на шаг вперёд.
Мальчика обязательно найдут со временем. Успокойтесь, леди.
Никто не спешил говорить, в каком именно виде найдут этого самого мальчика.
Промедление сыграло злую шутку. И жадность – тоже. Удача ослепила и заставила потерять бдительность. Если бы Льюиса убили немного раньше, уже никто и никогда не узнал бы всей правды, но отец не торопился с ним разделываться, предпочитая наблюдать, как по спине скользит лезвие ножа, по щекам текут слёзы. Осознавать, как крик замерзает на кончике языка, а цепь натягивается, заставляя сдвинуться с места и разжать пальцы, чтобы их не сломали.
Сдохни, маленький ублюдок.
Перестав надеяться на торжество закона и порядка, Адель нанимает частного детектива, не поставив утешителя в известность, и специалист по крупицам восстанавливает картину событий, находит свидетелей, видевших, с кем уезжал пропавший мальчик, выкладывает на стол перед заказчицей доказательства вины определённого человека.
Потом будет арест, суд, смерть отца. Возможно, фатальная. А, может, ему помогли. Попытки спрятаться в закрытой комнате, немота на фоне пережитого, многочисленные психологи, пытающиеся достучаться до сознания, страхи, воспоминания.
Несколько месяцев домашнего обучения, выполнение исключительно письменных работ, замкнутость и отторжение к людям, дрожь от любого прикосновения.
Порезанная на лоскуты спина, слёзы от мимолётного взгляда в зеркало.
– Я когда-то мечтал податься в плаванье, попасть в школьную сборную, – произнёс Льюис, усмехнувшись, поскольку на фоне недавнего рассказа ремарка казалась не слишком серьёзной, легкомысленной больше. – Пришлось попрощаться с данной мечтой. На самом деле, ты прав, Рекс. С этим можно жить. Гордиться этим можно, лучше – в глубине души. Радоваться, что сумел выбраться из переделки живым, в идиота, пускающего слюни, не превратился. Вроде как нормально живу. Можно, да… Но только в одиночестве, чтобы не обременять посторонних своими проблемами, не трепать им нервы, не выматывать бесконечными загонами, которых у меня множество. Я не люблю свою внешность, этот дурацкий рот, к которому хоть завязки пришивай, на дух не переношу. А когда вспоминаю, как выглядит моя спина, становится тошно.
– По-моему, ты слишком критично к себе относишься, – произнёс Рекс.
– Люди влюбляются во внешность, а у меня она своеобразная.
– Влюбляются во что угодно. В милые ямочки на щеках, улыбку, лучистые глаза, лёгкий характер, толстый кошелёк. – иронично заметил Рекс. – Влюбиться очень и очень просто. Вот полюбить уже сложнее, и если ты кого-то полюбишь, мелочи не будут иметь значения. Ты просто будешь любить. Не за красивые глаза, не за платежеспособность и не за размер члена.
– Истинный романтик способен найти свой рай исключительно в ветхом шалаше со страшным импотентом под боком.
– Не так радикально, но, тем не менее…
– Хочешь посмотреть? – внезапно спросил Льюис, понимая, что больше мучиться от неизвестности невозможно.
Если Рекс посчитает его уродом, то так тому и быть. Он не питал иллюзий прежде. Если только чуть-чуть. Теперь есть реальный шанс получить очередной нож под рёбра – в переносном смысле – и навсегда избавиться от странного чувства, терзающего на протяжении нескольких месяцев.
– Сейчас?
– Да.
– Если позволишь.
Льюис не ответил. Он лишь потянулся, чтобы повернуть ключ, и прикрыл глаза, готовясь к самому худшему.
Эстетическое чувство, пребывающее в состоянии тотального охуевания, слова о способности влюбляться и любить уходят в небытие – вот наиболее вероятное развитие событий.
Дверь не распахивалась стремительно. Рекс не торопился. Готовился морально, что ли? Закидывался успокоительными таблетками на всякий случай?
– Чего ты ждёшь? – спросил Льюис.
– Приглашения.
– Что?
– Мне хочется убедиться, что это осмысленное и взвешенное решение, а не просто мимолётный порыв. Если действительно хочешь, чтобы дверь открылась, скажи, что я могу войти.
– Ты вломился в мою комнату, жизнь и личное пространство, не спрашивая разрешения, а теперь внезапно решил устроить ритуальные танцы. Это забавно. Или книжек перечитал? Поиграем в Оскара и Элли? Подаришь мне кубик Рубика? Сбежим вместе?
