Текст книги "Будни «Чёрной орхидеи» (СИ)"
Автор книги: Dita von Lanz
сообщить о нарушении
Текущая страница: 47 (всего у книги 73 страниц)
Умение снять с себя одежду, как искусство. И он этим умением обладал в полной мере. Не стриптиз, конечно, до работников шеста ему было тянуться и тянуться. А, может, наоборот, им следовало бы поучиться, чтобы их шоу не выглядело постановочным. Кэрмит делал всё не нарочито и показательно, а легко и без излишней зажатости. Истинное удовольствие наблюдать, как он развязывает шейный платок, снимает пиджак, по очереди расстёгивает пуговицы на манжетах…
Когда Кэрмит снимал рубашку, Алекс вжимал в ладонь ногти и прикрывал глаза, чтобы не смотреть и не думать о том, каково это – провести ладонями по светлой коже, очертить лопатки. Насколько приятно будет целовать эту спину. Насколько впечатляющими и яркими будут на ней следы от ногтей, оставшихся в качестве напоминания о бурно проведённой ночи.
Кэри никогда не оборачивался, заметив наблюдение, не давал понять, что ощущает пристальный взгляд, но проходя мимо, он усмехался, приподнимая уголок губ, и Алексу казалось, что это не совсем шоу каждый раз устраивали исключительно ради него.
Другие так не раздевались.
Он сам так не раздевался.
Только Кэрмит.
И тогда, оказавшись с ним один на один в пределах замкнутого пространства, думал Алекс недолго. Сомнениям не оставил ни единого шанса. Прикоснуться, обнять, прижать к себе, погладить по щеке, вдохнуть не окончательно выветрившийся аромат геля после бритья и довольно своеобразного одеколона.
Всё возможно, всё реально, всё осуществимо.
Алекс не знал, какие нотки входят в сердце аромата, ещё меньше разбирался в нотах головных. Не будучи сведущим в парфюмерном искусстве, он просто погружался в собственные ассоциации. А их набралось немалое количество. Северный ветер, морозный день, холодная вода, протекающая сквозь пальцы и срывающаяся мелкими каплями на землю, хрупкий, но обжигающий прикосновением прозрачный лёд. Чистый, чуть сладковатый на вкус, если отломить кусочек и засунуть в рот, позволяя льдинке растаять на языке.
Потянул Кэрмита к себе, не встречая сопротивления, замер лишь на пару секунд. Но и их хватило, чтобы инициатива перешла в руки Кэрмита, и губы впервые соприкоснулись с губами, прихватывая не только уголок их, а целуя по-настоящему, всерьёз и по-взрослому, как принято говорить. Слюна была поразительно сладковатой, а у губ – ярко выраженный клубничный привкус. Алекс подумал, что у него поехала крыша, он окончательно тронулся умом на фоне мельтешения перед глазами виновника помешательства, и обратной дороги больше нет. Единственное возможное направление – психиатрическая клиника, однако вскоре эти мысли стремительно отошли на второй план.
Всё, что осталось, можно было выразить одним словом.
Одним именем.
Кэри.
– Алекс, – произнёс Трэйтон.
Получилось протяжно, нечто среднее между произношением обыкновенным и стоном.
– Алекс…
Выдохнул и прижался немного липкими губами к его губам, обнимая одной рукой, а второй ухватившись за конец шарфа, снять который Алекс так и не удосужился, притормозив на середине процесса.
Целовался Кэрмит бешено, без степенности и размеренности, без сомнений и страхов быть отвергнутым. Так, что невольно напрашивалось сравнение – словно последний раз в жизни. Наверстывал упущенное, наслаждался, старался сделать всё так, чтобы не только ему, но и Алексу запомнилось надолго – навсегда, – с течением времени не испарилось из памяти. Оставалось столь же ярким и через пять лет, и через десять.
Потянул, снимая, куртку, окончательно снял шарф, выпуская его из рук и позволяя вещи, надетой вместо шейного платка, оказаться на полу. Обнял и второй рукой, сильнее прижимаясь к Алексу, хотя совсем недавно думал, что это нереально осуществить.
Он не хотел останавливаться. Отстраняясь, глотал порцию воздуха и вновь нападал с поцелуями, желая ответной реакции.
Алекс отвечал. Целовал его, гладил – а вообще-то стоило признать, что жадно трогал, торопливо и лихорадочно облапливал, понимая, что нисколько этими прикосновениями не насыщается.
На первый план вышла всего одна мысль.
Больше, больше, больше.
Дай мне ещё больше.
Дай мне себя.
Всего. Без остатка.
Воображение активничало, не желая останавливаться на достижении определённой планки. Оно продолжало работать в полную силу, подбрасывая Алексу многочисленные варианты развития событий, и он терял последние остатки разума, окончательно прощался с контролем, с теми мыслями, что одолевали прежде, доказывая необходимость отступления и отказа от своих желаний.
Смести к такой-то матери все вещи на пол, не придавая значения их ценности, усадить Кэрмита на стол, оказаться меж разведённых бёдер, целовать шею, вновь укусить его за плечо, но не так, как в первый раз, не до крови, не до болезненного вскрика, а просто так – лишь прихватить зубами. Облизать, поцеловать.
Уложить его на этот самый стол, не думая ни о чём, наплевав на все условности.
Взять. То, что причитается. Того, кто совсем не возражает.
Увидеть помутневшие глаза – радужка на весь зрачок, «пьяный» взгляд. Ощутить прикосновение ногтей Кэрмита к своей спине, пусть даже и до кровоточащих ран. Услышать громкие стоны и до невозможности пошло звучащее привычное обращение, осознать, что никогда ещё его имя не произносили настолько эротично и возбуждающе. Попытаться зажать рот ладонью и ощутить влажный горячий след на коже.
– Ты меня хочешь, – прошептал Кэрмит, прикрывая глаза и блаженно улыбаясь.
Едва слышно застонал, ощутив прикосновение к обнажённой ключице, но тут же прикусил губу, не желая слишком ярко демонстрировать свои эмоции.
– Ты произносишь это так, как будто открытия радостнее в твоей жизни никогда не было, – заметил Алекс; провёл языком от основания шеи до подбородка.
Поцеловал выступающее адамово яблоко.
– Может, и так.
Кэрмит не стал спорить или отнекиваться. Да и было бы, что опровергать. Ему действительно доставляла эта внезапная откровенность со стороны Алекса в словах и поступках.
– Неужели?
– Знаешь, о чём я мечтаю с тех пор, как столкнулся с тобой?
– О чём?
– Многие бы посчитали меня полным кретином, тратящим время на подобные мечты. Но это ведь мои желания, а не чьи-то посторонние, значит, могу использовать их так, как мне того захочется. Правда? Потому… Я мечтаю кончить под тобой, – произнёс Кэрмит, облизываясь непроизвольно. – Хотя бы один раз, а лучше – не единожды. Это всё, о чём я могу думать, когда ты находишься рядом.
– Самое романтичное признание из всех, что мне доводилось слышать в день влюблённых, – усмехнулся Алекс. – А их было не так уж мало, если на то пошло. Есть, с чем сравнить.
– Может, оно и не романтичное, но одно из самых правдивых – однозначно.
– Не спорю. Чего-чего, а откровенности тут, пожалуй, предостаточно.
– И?.. Что ты скажешь?
– Что скажу?
– Да.
– Скажу, что мечтаю увидеть, как ты кончаешь подо мной, – ответил Алекс, перестав улыбаться, посерьёзнев моментально. – Услышать, как ты простонешь моё имя, почувствовать, как расцарапаешь спину. Я хочу тебя. Хочу, хочу, хочу. В последнее время чувствую себя озабоченным маньяком, потому как только и делаю, что залипаю на твои глаза, ресницы, волосы, губы, шею, спину… На тебя. Просто на тебя. Стоит посмотреть в твою сторону и отвернуться уже не получается, равно как и увидеть что-нибудь или кого-нибудь другого. Что ты со мной делаешь, Кэри? Как ты это делаешь? Ты знаешь? Я вот не знаю. Совершенно запутался и сам уже не понимаю.
– Вероятно, то же самое, что и ты со мной.
– Лучше бы нам никогда не встречаться, – хмыкнул Алекс, некстати вспоминая обстоятельства, приведшие его в академию.
– Но мы уже встретились, и с этим ничего не поделаешь. Раз встретились, значит, так и должно было быть, – подвёл итог Кэрмит. – Ты жалеешь? Я – нет.
Времени на ответ в программе, предложенной Кэрмитом, уже не нашлось.
Он ухватил Алекса за воротник пиджака, вновь притягивая к себе и отчаянно целуя, словно давая понять, что из этой ловушки для двоих они больше не выберутся.
Не в этой жизни.
«Алекс, роза…
Алекс, форма…
Але-е-екс…».
Он совершенно позабыл о подаренном цветке и едва не уложил Кэрмита прямо на него. Кэрмит потянулся, ухватил розу, сжал сильно, не думая о шипах и вновь раня ладонь, несколько мелких алых капель упали на белоснежную бумагу. Швырнул в сторону, не заботясь о судьбе цветка, не обращая внимания на лёгкую саднящую боль, порождённую этим взаимодействием.
Действия не были продуманными нисколько, сплошная спонтанность и импровизация, град из пуговиц на полу, дополнением стал водопад из леденцов в виде сердечек, упакованных в кокетливые красно-белые фантики с кружевным краем – тайна клубничного привкуса губ – там же. Они высыпались из карманов пиджака Кэрмита, стоило только оказаться в горизонтальном положении и избавиться от этой детали гардероба. Швырнуть пиджак так же порывисто и стремительно, как розу, в итоге услышать стук чего-то мелкого и твёрдого об пол. Потом уже найти рассыпанные по всей комнате конфетки.
– Хочешь клубнички? – усмехнулся Кэрмит, сидя на полу, куда сполз в поисках оторванных пуговиц, разворачивая фантик и вкладывая леденец себе в рот.
Зажал его губами на секунду, протолкнул пальцем внутрь.
– Хочу, – отозвался Алекс, прекрасно понимая все намёки, целуя и ощущая, что в поцелуе конфета переходит к нему.
Вкусная, с насыщенным клубничным вкусом, но явно не такая сладкая, как сам Кэрмит.
Но это позже. Гораздо позже.
После того, как они восстановят сбитое дыхание, приведут себя в порядок и осознают, что всё произошло на самом деле, а не является результатом игр воображения.
А до того будет продолжение его – правильнее сказать их – персонального помешательства, злость на нежелающие поддаваться молнии, на пуговицы, на всё, что затягивает процесс и является напрасной тратой времени.
Они не говорили об этом, понимая всё по жестам, взглядам и улыбкам. Они одновременно потянулись к молниям не на своих брюках. Почти синхронно стягивали друг с друга рубашки, сжимали ладони на плечах. Алекс гладил то место, где несколько недель назад остался след от зубов, Кэрмит проводил кончиками пальцев по пострадавшей руке, по внешней её стороне, от локтя до запястья, вспоминая вечер зарождения общей тайны. Целовал и зализывал этот шрам, словно желал стереть его с кожи, чувствовал свою вину за случившееся, за то свидетелем чего Алексу довелось тогда стать и, как следствие, вмешаться.
Они не только внешне были немного похожи, но, кажется, и думали совершенно одинаково, когда речь заходила об общем удовольствии.
Темперамент у Кэрмита был бешеный, это точно, а желание в глазах прочитывалось такой силы, словно не одному человеку принадлежало, а десятерым. Как минимум.
В отсутствие смазки и презервативов заниматься сексом было бы форменным самоубийством, а у них при себе ни того, ни другого не обнаружилось.
Я не хочу причинять тебе боль.
Я не хочу видеть кровь на твоих бёдрах.
Я хочу слышать твой сорванный крик, но кричать ты должен только от удовольствия. Никак иначе.
Красный – цвет запретов. Нельзя. Не теперь.
Но целоваться всё в том же яростном ритме, прижимаясь вновь и вновь припухшими губами к не менее припухшим губам своего неслучайного любовника, прикусывать, вылизывать друг другу рты, едва ли не трахая их языками, шепча в промежутках какую-то сентиментальную чушь – сколько угодно. Попутно ласкать друг друга руками, понимая, что при определённом раскладе, при огромном количестве самых разнообразных эмоций даже такая простая вещь может восприниматься иначе, по-особенному.
Вроде обычная взаимная мастурбация, но ощущения, что во время, что после – абсолютно иные.
Вроде нового в привычный процесс не прибавить, не убавить.
Вроде. Ключевое слово.
Алекс мог бы сказать, что никогда ничего более яркого в своей жизни не переживал. Никогда ещё эмоции не были настолько острыми, подобными битому стеклу, вгоняемому в кожные покровы.
Эмоциональным откатом его накрыло стремительно. В рекордно короткие сроки пришло осознание действительности. Несколько глубоких вдохов – вот уже привычный мир приобретает знакомые очертания, снова видно всё, да и слышно тоже.
Шаги в коридоре, разговоры в соседней комнате, через стену. Смятые простыни, разодранные рубашки, так и не снятые до конца, лишь слегка приспущенные с плеча. У обоих.
Тёмные пятнышки засосов, проступающие на светлой коже, белёсые капли на чёрной ткани школьной формы. Разгар дня за окном – не спрячешься от неловкости и ответственности под покровом ночи.
Потемневшие глаза напротив, перехватывающие взгляд. Безмолвный вопрос.
– Алекс? – позвал Кэрмит, спустя несколько минут напряжённой тишины, повисшей в комнате.
Вдохи и выдохи стали настолько тихими, как будто оба перестали дышать вовсе. Или боялись, что излишне шумное дыхание послужит поводом для самобичевания, прилива стыда и попыток отвести глаза, как можно скорее, а потом, не сталкиваясь взглядами, разбежаться в разные стороны.
Сжечь письмо, сломать и отправить в мусорный бак увядшую розу, постараться выбросить случившееся из головы.
– Алекс? – повторил Кэри, прикоснувшись к обнажённому плечу кончиками пальцев.
– Да?
– Забудем о том, что сейчас случилось? Если ты посчитаешь, что так лучше, я не стану настаивать. В конце концов, сколько там вы вместе? Понятно, кому…
– Нет.
– Но?.. – Кэрмит начал и запнулся, словно только теперь осознал смысл ответа.
– Нет, – уверенно и громче, нежели прежде, произнёс Алекс, давая понять, что в первый раз не оговорился, а Кэри не ослышался.
Всё верно, он не собирается отказываться от случившегося и называть это нелепой случайностью – или не менее нелепой закономерностью? – спровоцированной переизбытком эмоций, не планирует.
Алекс провёл носом по шее, ощущая одурманивающий аромат одеколона. Прикасался к коже, оставляя на ней практически невесомые, сухие поцелуи, слушал, как у Кэрмита вновь сбивается только-только восстановившееся дыхание.
– Саша…
Слышать от Кэрмита такую вариацию своего имени было непривычно. Произношение получилось своеобразным. Кэрмит слишком – неоправданно – тянул букву «ш». Слово выходило похожим на шипение. Но не отталкивающее, а, напротив, удивительно приятное.
Признаться, Алекс вообще не помнил, когда его последний раз называли Сашей. Что родственники, что друзья-знакомые использовали либо полную форму имени, либо иные сокращения. В их устах он успел побывать Алексом, Алеком, Лексом и даже Алом. Последний вариант оставался на совести Лики, это только сестричка так извращалась. Он отвечал ей практически тем же, используя вариацию «Анж», что ей по душе не приходилось. Такая взаимная игра в «зацепи собеседника».
Новое неожиданное обращение не могло оставить равнодушным.
Не кончи он раньше от восхитительно умелых прикосновений – он готов был поспорить, что сам не сделал бы это лучше, – кончил бы от того, как Кэрмит позвал его по имени.
Оргазм эстетический он от этого точно получил.
Через несколько дней после празднования дня Валентина, начались очередные короткие каникулы между термами, и на этот раз Алекс не стремился убраться с территории школы одним из первых.
Они столкнулись в одном из коридоров, – точнее, переходов между зданиями, – когда Трэйтон шёл с небольшой дорожной сумкой в руках. Кэри сначала прошествовал мимо, Алекс повторил его манёвр, замер на месте и обернулся. Увидел, что Кэрмит сделал то же самое. Они не копировали друг друга во всём, но иногда обоих парней посещали идентичные мысли.
Кэри улыбнулся и пошёл обратно, к Алексу. Бросил сумку на пол, не озаботившись сохранностью вещей, если в мини-багаже было что-то ценное и хрупкое, ухватил Алекса за воротничок рубашки, как тогда, в спальне. Несколько секунд пристально смотрел в глаза, словно сомневался в рациональности реализации задуманного, но в итоге от неуверенности благополучно отделался и потянулся за поцелуем.
Удалённость и относительная затемнённость коридора играла обоим на руку, наблюдатели здесь если и были, то редкие, немногочисленные.
Кэрмит толкнул сумку ногой, отправляя её в нишу, туда же потянул и Алекса. Несмотря на некую эпатажность образа, частенько упоминаемую в разговорах с окружающими людьми, он не стремился выставить напоказ собственную личную жизнь, шокируя всех присутствующих поблизости откровенными выходками и «гейской лизнёй», как однажды соизволил выразиться Кай, посоветовав при этом держать себя в руках, поскольку…
Ну да.
Все знают, что в школах бывает разное. А уж если это исключительно мальчишеская школа – теперь такая характеристика в прошлом, но раньше-то, да, – то среди учеников обязательно найдётся хотя бы пара-тройка тех, кто спал друг с другом. Все понимают, но если случай получит огласку, став достоянием общественности, по голове их руководство академии за это не погладит.
Официально школа была и остаётся школой. Вывески с надписью «брачное агентство», «эскорт-услуги» или «мальчики по вызову» над главным входом или над воротами пока не появлялось, так что лучше держать себя в руках и не давать воли чувствам. Если совсем не получается сдерживать порывы, то лучше делать это умеренно, не провоцируя окружающих.
Кэри признавал, что в словах Кая есть логика, а потому действительно старался вести себя более или менее сдержанно.
– Раз уж дневной Лондон мы вместе посмотрели, может, не откажешься составить компанию во время прогулки по ночному? – поинтересовался, покусывая и без того истерзанные губы.
Вряд ли от неуверенности, скорее, потому, что знал, какой эффект этот нехитрый жест производит на Алекса.
Он прекрасно выглядел в школьной форме, но в той одежде, что подбирал по собственному вкусу, выглядел в разы привлекательнее. Личное совершенство. Чувством стиля его природа наградила в полной мере, позволив выбирать те самые наряды, в которых Кэри был по-настоящему неотразимым.
– А твои родители не будут возражать? Или брат?
– Пять дней из семи, подаренных нам на отдых, я буду откровенно задрачиваться на занятия математикой для последующей сдачи A-levelа. Если бы ты видел мою даму-репетитора, обязательно посочувствовал бы. Она злая, нереально строгая, ко всему прочему ещё и жутко требовательная. Она поимеет мне мозг интегралами, дробями, параболами и прочей дрянью, а потом заберёт мои деньги и отправится радоваться жизни. Так вот, сведи ты с ней знакомство, понял бы, бесспорно, что за свои страдания я достоин определённого вознаграждения и хорошей порции персональных антидепрессантов, – усмехнулся Кэрмит.
– И всё-таки?
– Стивен одно время активно выступал против моих отлучек из дома, говорил, что лучше не провоцировать всех лишний раз, но запреты не носили радикального характера. Я мог их нарушать. Если говорить об угрозах такого рода, то среди моих знакомых единственный любитель отрывать людям яйца за поползновения в сторону его родственников, ну или просто разбрасываться такими угрозами – это Кай.
– Эткинс?
– Именно.
– Данное заявления являлось актуальным? У тебя что-то намечалось с Гердой?
– Нет. Но он не преминул возможностью предупредить меня о перспективах. На случай, если вдруг будет. Стивен таким не страдает. Родители, в общем-то, тоже не впадают в крайности. Если скажу, что прогуливаться планирую вместе с тобой, они точно не станут возражать, – хмыкнул Кэрмит. – Но, замечу по секрету: вообще-то я уже взрослый мальчик.
– Что не мешает тебе с завидным постоянством находить проблемы на свою голову.
– И не только на неё. Бедовый, да. Этого не отнять. Но ты меня уравновесишь, и будет гармония. Если согласишься, конечно.
– У меня есть возможность отказаться?
– Нет. Ты планировал это сделать?
– Нет.
Алекс наклонился, желая украсть ещё один поцелуй. Может, мимолётный, а, может, вполне серьёзный. В итоге получил первый вариант, потому что у Кэрмита зазвонил телефон – пришлось отвлечься на разговор.
Стивен недоумевал, как братец умудрился потеряться в давно знакомом и изученном до мелочей здании.
Наблюдая за этим разговором, слыша отголоски возмущений старшего из братьев, Ильинский ловил себя на одной, весьма настойчивой мысли.
«У вас свидание в перспективе. И вообще-то роман. Самый настоящий роман. Ты неравнодушен к Кэрмиту… Так что планируешь делать? Продолжишь хранить молчание?».
В ходе многочисленных размышлений Алекс успел неоднократно прийти к выводу, что откладывать момент признания дальше некуда. Он определённо должен обо всём рассказать. Оборвав шпионские игры в один момент, поведать о том, что привело его на территорию учебного заведения, какие события тому предшествовали, какие отношения имели для него определённую ценность. Нужно было лишь набраться храбрости и отбросить сомнения. С этим дела обстояли сложнее всего.
Обман зашёл довольно далеко, молчание затянулось непозволительно.
Собственные заблуждения вызывали тошноту и отторжение. Алекс нисколько бы не удивился, одари его Герда в ответ на признание пощёчиной. Как мог поступить в сложившейся ситуации Кэрмит? Явно не впал бы в экстаз, начав стремительно восхищаться чужими умозаключениями.
Алекс выбил сигарету из пачки, щелкнул зажигалкой, закурил, затягиваясь дымом.
Ему требовалось в срочном порядке открыть кому-нибудь душу. Провести генеральную репетицию перед финальным спектаклем, и он с нетерпением ожидал появления Герды, чтобы вывалить на неё ворох подробностей своей жизни. Прошлого, в котором нашлось место для определённых тайн.
Герда приехала через десять минут после того, как кончик сигареты коснулся стенки пепельницы. Поцеловала Алекса в щёку, приподнявшись на цыпочки.
– Что-то случилось? – поинтересовалась, снимая плащ и перебрасывая его через руку.
– Я хотел поговорить, – признался Алекс. – Откровенно. Но если честно, совершенно не представляю, с чего начать.
– Ну… Для начала можно предложить гостье пройти в гостиную, подать чай или что-нибудь в этом роде, после чего либо изливать душу, либо устраивать допросы с пристрастием, – произнесла Герда назидательно, усмехнулась и, не дожидаясь приглашения, сама отправилась в гостиную.
– Прости, я сегодня немного не в своей тарелке.
– Заметила. Не возражаешь, если я немного похозяйничаю тут?
Алекс отрицательно покачал головой. Не возражал. Он вообще, по большей части, на кухню не совался, только в случае крайней необходимости, а потому, если кто-то проявлял к ней интерес, воспринимал это ровно. У него не проскальзывало своеобразной ревности к помещению и воплей о том, что прикасаться к вещам, здесь находящимся, нельзя ни в коем случае. Подобная тактика поведения представлялась Алексу довольно нелепой.
Он внимательно наблюдал за действиями приятельницы, не зная, как преподнести ей заявление о собственной связи с Анной. О желании уничтожить Кэрмита, отомстив за смерть своей любимой девушки, заставив того на собственной шкуре ощутить нечто подобное. О том, что, отказавшись от стремительной мести, решив предварительно изучить обстановку, постепенно умудрился изменить отношение с плюса на минус, влюбившись в объект мести.
Он должен был сказать многое. Дальнейшее молчание не имело смысла, оно лишь усугубляло ситуацию.
Герда поставила чашки с чаем на стол. Улыбнулась, словно подбадривая и призывая стать решительнее. Говорить, как есть.
Алекс тяжело вздохнул.
– Я должен кое в чём тебе признаться.
– У тебя такое лицо, как будто ты собираешься взять на себя вину за все преступления, совершённые за последнее десятилетие, – чуточку удивлённо произнесла Герда. – Но это ведь невозможно, правда?
– Мне кажется, что планируемое откровение может шокировать сильнее, чем реальность высказанного тобой предположения.
– Почему?
– Потому что напрямую касается одного близкого тебе человека, а не тысяч посторонних.
Герда посерьёзнела, чуть прищурила слегка – тонкие чёрные линии стрелок, минимум туши – подкрашенные глаза.
– И о ком же пойдёт речь?
– О Кэрмите Грегори Трэйтоне, – со вздохом сказал Алекс, запустив ладонь в волосы и слегка потянув за них. – Наверное, ты удивишься, а, может, и вовсе возненавидишь меня за это признание, но… Даниэль был прав, подозревая, что я проявлял интерес к личности Кэри не просто так. Знание, что со временем я умудрился в него влюбиться, не отменяет того, что на первых порах я преследовал совсем иные цели, а о чувствах не шло речи. Если только о ненависти. Я хотел убить его. Морально и физически. Не знал, как именно это сделаю, но… хотел.
В установившейся тишине звук разбившейся чашки был особенно громким.
Нет, Герда не схватила её со стола и не швырнула в голову Алексу. Будучи шокированной признанием, она просто выпустила посуду из рук.
*
Занятия с репетитором были для Кэрмита сущим адом, пусть и необходимым. Он не протестовал, понимая, что без дополнительных занятий окончательно во всём запутается и всё запустит, но каждый раз на занятия шёл, как на расстрел. Два часа мучений в компании мегеры, пусть и гениально знающей предмет, расчёт и долгожданная свобода. Сразу после того, как леди-математик покидала особняк Трэйтонов, Кэри выдыхал с облегчением и мысленно себя подбадривал, называя обладателем железной воли и стальных нервов.
Родители тягу к знаниям всячески поддерживали и поощряли, заявляя, что без неё нет надежды на хорошее будущее и блестящую карьеру. Количество таких разговоров возросло, будто в геометрической прогрессии, сразу после того, как посреди ясного неба грянул гром, и мирную жизнь благородной семьи омрачил скандал, в котором фигурировал их младший сын. Не на месте наблюдателя или второстепенного героя, а в качестве самого главного. После этого омерзительного видео иначе к Кэрмиту начали относиться не только одноклассники в большинстве своём, но и родители. Как будто стоило только засветиться там, и он моментально растерял все навыки и таланты к учёбе, лишившись в одночасье надежды на продвижение по карьерной лестнице. Нет, понятно, что видео бросало тень на его репутацию, перетягивая и акцентируя, как и любая скандальная вещь, большее внимание на себе. Но…
Проще говоря, после неприятного инцидента Кэрмиту гораздо чаще приходилось доказывать родителям, что он чего-то стоит, и они могут не опасаться за его жизнь в дальнейшем. Он получит нормальное образование. И работа у него будет нормальная. Съёмки в порнофильмах он основным заработком не сделает, даже от большого отчаяния. Даже, если его совсем припрёт, и он будет находиться на грани разорения, когда поесть нечего, платить за коммунальные услуги и интернет нечем, надеть, в общем-то, тоже нечего. Приходится искать долго и мучительно.
Иногда создавалось впечатление, что родители вообще не верят, будто он не по собственному желанию там снялся. Возможно, Стиву были известны мотивы родителей, но он о них не распространялся, а Кэрмит не спрашивал. Он не любил ворошить прошлое, поднимая один пласт мерзких воспоминаний за другим. Единственным за долгое время исключением из правил стал разговор с Алексом после драки на крыше общежития. В принципе, тогда тоже была возможность промолчать, но Кэри потянуло на откровенность, и он сам не знал, что послужило тому толчком.
Он и Стивену всё обрисовывать в деталях отказывался, когда тот пришёл в комнату, потрепал по волосам, сел на край кровати, и произнёс:
– Давай, бестолочь малолетняя, кайся.
В итоге, покаялся, конечно, но в общих чертах, не вдаваясь в подробности. А с Алексом они заново – вместе – прожили почти весь тот день. После сцены в кабинете директора отчаянно хотелось откровенности, и Кэри не нашёл кандидатуры на роль слушателя лучше, чем неожиданно появившийся защитник.
Тогда сама возможность поговорить о чём-то, не ограничивая себя, не заставляя замолкать на самых неприятных моментах, показалась ему восхитительной.
Не последнюю роль в принятии решения сыграла такая немаловажная деталь, как осознание: Алекс видел его в реальности с чужим членом во рту.
Чего стесняться после такой презентации?
Кажется, уже нечего.
Нельзя сказать, что в былое время Кэрмиту не предоставлялось возможности откровенно поговорить на актуальные темы. Родители искренне считали, что он должен в обязательном порядке обсудить проблемы не с любителем, а с профессионалом. Кэри отлично помнил этот период жизни.
Четыре встречи с дипломированным психологом вместо запланированных родителями десяти. Двести фунтов стерлингов в час за активное копание в его мозгах, не приносящее ни малейшего облегчения.
Пожалуй, именно эти сеансы и способствовали утверждению во мнении, что ему не нужна помощь со стороны. Если кто-то способен ему помочь, то только он сам – остальные мешаются под ногами.
Ещё большая огласка не нужна. Ему наплевать, что будет с людьми, стоявшими за съёмками и распространением видео. Он не станет судиться с ними, проживёт без компенсации и долгих тяжб. Он просто хочет, чтобы его оставили в покое и больше не допекали нелепыми вопросами.
Вначале, до первого сеанса, он чувствовал себя паршиво, но не настолько, чтобы лезть в петлю. Стоило только оказаться в кабинете врачевателя человеческих душ, как сверху, подобно могильной плите, опустилось мерзкое осознание себя в качестве жертвы изнасилования. Психолог активно культивировал в нём этот комплекс, больше ломая, чем помогая восстановиться.
Нанеся дорогому – в определённом смысле – специалисту ещё несколько визитов, Кэрмит окончательно утвердился во мнении: бесконечное обсуждение и обсасывание одних и тех же событий – не его метод борьбы с неприятностями. Ему от такого лечения скоро захочется руки на себя наложить, а не добиться справедливости и максимального наказания для виновных.
Когда психолог в очередной раз завёл стандартную беседу, Кэрмит лишь усмехнулся, поставив собеседника в неловкое положение.
– Что мы выяснили за время наших встреч? Да, это случилось. Да, меня выебали в задницу. Да, помимо прочего, ещё и под наркотой. Однако мне понравилось, а потому можно с уверенностью сказать, что я – кто угодно, но только не жертва изнасилования, – произнёс, поднимаясь из кресла; как сам считал, высказывание получилось чрезмерно экспрессивным. – Четыре сеанса подряд мы топчемся на одном месте, и мне это порядком надоело. Если вам нечего сказать в ответ, то, пожалуй, я займу своё личное время чем-то более приятным, нежели переливание одних и тех же фактов из пустого в порожнее.
Удалился он, громко хлопнув дверью. Выскакивать в коридор и звать его обратно никто не стал. Кэрмит благополучно добрался до дома и заперся в своей комнате. После общения с такими людьми хотелось вскрыться.
Можно было, да, если бы он находил в этом смысл. Он и отдалённых проблесков смысла в данном поступке не видел.
Не то, чтобы ему действительно так уж понравилось. Признаться, он ничего не помнил, кроме того, что мозг, нагруженный химией, генерировал в промышленном масштабе какую-то непередаваемую и, естественно, не поддающуюся логическому объяснению, херню. С цветными бликами, когтями, раздирающими кожу едва ли не до костей, и прочим наркодерьмом, а тело горело так, словно его живьём в костёр кинули.
