Текст книги "Будни «Чёрной орхидеи» (СИ)"

Чтобы нарушить привычный ход жизни нужно совсем немного. Иногда хватает одной досадной мелочи, и мир моментально теряет краски, превращаясь в мрачную чёрно-белую картину, где первого цвета в разы больше, чем второго. Яркость смывает растворителем, она сползает некрасивыми ошмётками, съёжившись, превратившись в омерзительное зрелище, заставляя недоумевать, что именно заставляло восхищаться прежде.

Вдребезги, оглушая и лишая возможности дышать, как острые когти, вонзившиеся в тело, не получившее наркоза, а потому ощущающее каждый минимальный отголосок боли, каждую царапину, полученную в ходе сражения. Впрочем, здесь и противостояния особого не было, программа такого не предусмотрела.

Взгляд скользит по равнодушным, отстранённым строчкам текста, напичканным официозом, а когти резко вспарывают, пробивают лёгкие, сердце и прочие внутренние органы, а потом поднимают вверх и всё так же стремительно швыряют вниз, не оставляя шансов на спасение.

И пусть всё – только ощущения, а не реально пережитые события. Лучше от осознания этого не становится.

Шумный вдох, резкий удар, кровь на окровавленных костяшках, размах, звон битого стекла и крик, не находящий выхода, а потому раздирающий горло изнутри. Полосующий его острыми лезвиями.

Шаги, секунды тишины, тень за спиной и голос, желающий достучаться до сознания. Так просто догадаться, что именно он собирается произнести. Очевиднее не бывает. Разумеется, сейчас начнут взывать к совести и напоминать о правилах поведения в обществе, будто он – малое дитя, ничего не смыслящее, не умеющее проводить черту между тем, что можно, и тем, что нельзя.

Впрочем, они правы. Не может.

– Послушай…

– Иди к чёрту, – ядовитый шёпот, с угрозой, словно гадюка, увидевшая жертву.

Кажется, ещё немного, и он действительно вцепится в горло, желая его перегрызть и утонуть в чужой крови.

Плевать, что собеседник хочет выйти из ситуации с минимальными потерями, потому берёт на себя роль миротворца и вроде как помочь пытается. Он вообще не при делах, не имеет отношения к происходящему, не в курсе многочисленных событий, наполнивших чужую жизнь. Он просто попал под горячую руку, а потому отчаянно хочется сорвать на нём злость, закипающую внутри, вылить гнев, избавиться от этой мерзости, что мучает, не отпуская ни на мгновение.

Тот, кто действительно понимает и вникает в суть, не станет усугублять ситуацию, продолжая лезть со своими ненужными наставлениями, от коих ярость лишь сильнее поднимается и вспыхивает сотней ярких искр, обещающих перерасти в пожар и спалить всё к такой-то матери.

Как мало нужно для того, чтобы вся радость, связанная с событиями грядущего дня, исчезла, а предвкушение счастья превратилось в сизый пепел и улетело с порывом ветра куда-нибудь…

Например, в Манчестер.

Всего-то несколько строк идеально продуманных, бьющих прямо в цель, ломающих в одночасье.

Получатель: Мартин Уилзи.

Отправитель: Альфред Брайт.

– Ведёшь себя так, словно впал в детство.

– Иди к чёрту! – громче на несколько тонов.

Так, чтобы посторонние зеваки, собравшиеся в зале, замерли и обернулись в ожидании зрелищ.

Ещё бы!

Не каждый день им доводится наблюдать подобное развлечение. Они лишь притворяются ценителями искусства, тянущимися ко всему возвышенному, а на деле ничем не отличаются от остальных обывателей. Те же интересы, те же способы развлечь самих себя, избавившись от скуки.

Скандалы в обществе – одна из наиболее излюбленных забав.

Стоит устроить драку, и она моментально станет самым обсуждаемым событием вечера, затмив непосредственно повод, послуживший предлогом для сбора этих зевак под крышей одного дома. Дома, который, кажется, с давних пор прочно ассоциируется с отчаянием и разбитыми надеждами.

Чтобы подобрать подходящую иллюстрацию, лезть в глубину веков не нужно. Достаточно вспомнить неудачную попытку проведения церемонии бракосочетания одной леди из семьи Бартон с молодым человеком из семьи Стимптонов. Удивительно, что после этого происшествия все Бартоны, независимо от того, к какой ветви семейного древа принадлежат, продолжают организовывать торжества здесь, и сегодня вот традиции своей не изменили.

И Бартоны, и их гости наблюдают с интересом, словно ждут, что с минуты на минуту начнётся настоящее развлечение.

Странно, что до сих пор толпой сюда не ломятся, продолжая наблюдать из основного зала. Странно, что не открыли тотализатор, делая ставки, кто победит в противостоянии, если драке суждено состояться.

– Прекрати орать. Или делай это не на людях, – произнёс Терренс, ухватив Мартина за рукав пиджака и потянув за собой.

Мартин хотел вырваться, знал, что может это сделать, но почему-то подчинился и покорно последовал за старшим братом.

Ураган, бушующий внутри, не желал усмиряться, не оборачивался штилем, но демонстрировать свои переживания великосветскому серпентарию было действительно недальновидно.

Мартин продолжал сжимать в ладони смартфон. Стоило снять блокировку, изучить послание, отразившееся на дисплее, и причина его нервозности становилась понятна без дополнительных пояснений.

Ситуация представлялась Мартину абсурдной. Обычно у них всё было иначе, складывалось по иному сценарию, а сегодня получилось спонтанное отступление от канона. Не он успокаивал Терренса, как бывало в школьные годы, когда у старшего кулаки чесались с завидным постоянством, а, наоборот. Терренс внезапно решил выступить в роли человека, купирующего возникновение конфликтов в начальной стадии. С его талантами и умениями это было практически невыполнимой задачей, поскольку каждое слово, произнесённое с насмешливой интонацией, раззадоривало сильнее, добавляя масла в огонь, выводя из себя с такой дикой силой, что стартовая ситуация и рядом не стояла.

Впрочем, Мартин видел предпосылки к пробуждению серьёзности. Терренс не отпускал ехидных комментариев и не пытался иронизировать относительно чужого настроения. Во всяком случае, пока.

Они шли в молчании и направлялись, судя по всему, к конюшням, расположенным на приличном расстоянии от основного здания – идеальное место для тех, кто жаждет поговорить по душам, оставшись без свидетелей.

Будь Мартин пьян, прогулка по свежему воздуху подарила бы ему возможность слегка проветриться и привести мысли в порядок, но он и без того на редкость ясно воспринимал происходящее. Его опьяняла и заставляла пылать не водка, гуляющая по крови, да и не любой другой напиток, а понимание и осознание той новости, что прилетела столь внезапно и ударила без предупреждения.

Он не пил в этот вечер вообще ничего, поскольку планировал, отдав должное имениннице, вновь сесть за руль и отправиться домой, не оставаясь в отвратительном доме на ночь, но чувствовал себя хуже, чем после разнузданной студенческой попойки, где алкоголь льётся рекой. Как будто только тем и занимался, что смешивал напитки, не сочетающиеся между собой, желая получить, если не провалы в памяти на следующее утро, то, как минимум, грандиозную головную боль.

Предчувствия оказались верными.

Терренс привёл его к конюшням и только там соизволил выпустить ткань из рук. Горевшие вдоль дорожек фонари, частично освещали территорию, потому нельзя было сказать, что она тонула в кромешной темноте.

Тишина и полумрак вполне способствовали разговорам по душам.

Вообще-то такая обстановка должна была настраивать на благодушный лад, однако Мартин не чувствовал облегчения и по-прежнему напоминал самому себе натянутую до предела струну, обещавшую с минуты на минуту лопнуть с громким визгом, разрезав пальцы того, кто рискнёт к ним прикоснуться в столь неподходящий момент.

Перед глазами вставали строки из обезличенного письма.

По идее, они не должны были его задевать. Периодически приходят такие письма, бывает. Типичная корреспонденция, отправленная одним из родителей директору школы. И он бы прочитал её с невозмутимым лицом, не имей в анамнезе отягчающего обстоятельства, превратившего рядовую ситуацию в нечто, схожее с попаданием в параллельный мир, где всё поставлено с ног на голову. Ничего привычного.

Он бы запустил в стену телефоном, если бы не заметил пустой бокал и почти опустевшую бутылку шампанского, забытые кем-то из гостей. В тот момент Мартин не отдавал себе отчёта, не рассматривал совершаемые поступки с точки зрения логики и целесообразности и, уж точно, не думал о том, как воспримут их сторонние наблюдатели. Он лишь вымещал собственную злость, смешанную с отчаянием, слыша, как ломается хрупкое стекло от соприкосновения с камнем, оглушая на мгновение. Первым полетел бокал, второй – бутылка.

Рука саднила, кровь запеклась, подернувшись багровой корочкой, но Мартину хотелось приложиться о стену не только кулаком, но и головой, осознавая собственное бессилие перед обстоятельствами и невозможность изменить ситуацию. Любой шаг с его стороны не приносил облегчения, зато усугублял положение отменно.

Крайне неловкий момент, когда от человека нет пользы, а бездействие как благо. В то время, как попытки активного вмешательства – прямой путь в преисподнюю.

Не для себя.

На собственные достижения – хотя имели ли они право носить столь громкое название? – ему было наплевать, в общем-то, как и на занимаемую должность.

Уйти с этого поста?

Да с лёгкостью, если того потребуют обстоятельства.

Другое дело, что его признание не отменит принятого решения. Оно послужит катализатором, убеждая Альфреда в правильности совершаемых поступков.

– Пояснишь, что на тебя нашло? – поинтересовался Терренс, сложив руки на груди и внимательно посмотрев на младшего брата.

Мартин знал этот взгляд.

В былое время неоднократно доводилось на него натыкаться, когда возникали разногласия, и Терренс жаждал получить полный отчёт о причинах, подтолкнувших к совершению того или иного поступка. В детстве действовало безотказно – вероятность признательной речи приближалась к заветной сотне процентов. Но в том-то и дело, что в детстве.

Так давно, что вспоминать, вороша прошлое, нелепо. Хоть всё и происходило по-настоящему.

– Собираешься молчать весь вечер?

– Ты сильно разговорчивым становишься, когда сталкиваешься с проблемами? – спросил Мартин, игнорируя вопросы брата и предпочитая задавать свои.

– У тебя проблемы?

– Разумеется, нет. Что ты? Как можно думать, что у меня бывают сложности в жизни? Я просто решил немного развлечь благородную публику, а потому устроил это шоу, которому не суждено быть доведённым до финала.

– В любом случае, ты мог подумать об Элизабет. О том, сколько сил она положила на организацию праздника, а ты своими выходками, едва не…

– Мне опостылело думать о других, – произнёс Мартин, грубо оборвав чужую речь. – Я всегда, всю свою грёбанную жизнь, только и делал, что думал о них. О ком угодно, но никак не о себе. «Лиззи не хочет становиться во главе академии? Ладно, ничего страшного. У нас есть Терренс. О, он тоже не собирается связывать жизнь с семейным делом? Опять же, ничего страшного. Ведь у нас есть Мартин. Слышишь, дорогой? Теперь эта почётная должность по праву твоя. У тебя нет альтернативы. Ты будешь делать то, что захотели мы, возражения не принимаются. Не потому, что ты действительно подходишь, и мы сразу вспомнили о тебе, а потому, что больше нет кандидатов». И это лишь один из вариантов. Хочешь, наберу сотню-другую ситуаций, когда я, такой неблагодарный, думал исключительно о себе? Нарисованные мной примеры ведь совсем ничего не значат. Они не показательны ни разу. Я просто капризничаю и стараюсь отомстить старшей сестре и внезапно ставшему её главным помощником старшему брату за мифические обиды. Так? Или признаем, что я тоже человек, у которого периодически сдают нервы, и щедро пожалуем мне право на выплеск эмоций? Есть случаи, когда я могу контролировать себя, а есть такие, когда – нет. И не тебе указывать мне, как себя вести. Рассказать небольшую, но весьма поучительную историю о праздновании восемнадцатого дня рождения Энтони, или вспомнишь о своей запредельной сдержанности самостоятельно, без посторонних подсказок?

– Мы были тогда подростками.

– И что с того?

– Тебе тридцать.

– Мне тридцать, да. И я всего лишь швырнул, разбивая, пару бокалов, а не приложил головой о стену парочку гостей. По-моему, этот поступок не тянет на преступление века.

– Учитывая тот факт, что обычно ты и этого себе не позволяешь…

– Терренс.

– Что?

– Заткни фонтан красноречия, в котором, уверяю, никто не нуждается, и оставь меня в покое, пока я не послал тебя дальше, чем отправлял прежде, – отчеканил Мартин, запуская ладонь в волосы и потянув их сильнее обычного. – Супруг скучает. Пойди и развлеки его. Меня не нужно веселить. Кроме того, день влюблённых на носу. У тебя масса вариантов должна быть, как отпраздновать. Займи мозг размышлениями о совместно проведённом празднике, а не о том, что творится в моей жизни.

Ему требовалось что-то такое, способное на самом деле отрезвить, встряхнуть основательно, избавить от напряжения, копившегося на протяжении длительного периода.

Как лопается воздушный шарик от соприкосновения с кончиком иглы, и рассыпаются многочисленные цветные обрывки по всей земле.

Так же и Мартину хотелось взорваться, а потом отскребать себя, собирая заново, по кусочкам, а то и мельчайшим частицам, до тех пор, пока не будет создана полноценная личность.

Эмоциональный пик не наступал.

Проблемы душили, нападая со всех сторон, нарастая, подобно снежному кому, сводя с ума, но почему-то откладывая запуск системы самоуничтожения. Словно планировали нечто грандиозное, не ограничиваясь полумерами. Если устраивать взрыв, то впечатляющий, от которого не получится оправиться за считанные секунды, а придётся реабилитироваться годами.

Не стать ему фениксом, возрождающимся из пепла.

И идеальным человеком не стать.

Но разве он претендовал?

– Такими темпами мы дойдём и до того, что ты всю жизнь ненавидел нас с Элизабет, – заметил Терренс.

Уходить, конечно, не спешил.

Когда дело заходило об удовлетворении любопытства или же определённого интереса, связанного с профессиональной деятельностью, он становился потрясающе дотошным, а потому откровенно раздражающим. Нет, в моменты, когда откровенничать действительно хотелось, это качество стремительно взлетало в цене и оказывалось в категории «бесценно». Но когда надо всем доминировало желание остаться в одиночестве, приводя мысли в порядок, чужая настойчивость раздражала.

– Я отчаянно, едва ли не до сердечек в глазах, обожаю всех и каждого, кто приходится мне братом, сестрой, отцом, матерью и даже седьмой водой на киселе, – произнёс Мартин. – Без шуток. Но сейчас я не в том настроении, когда эту любовь хочется демонстрировать. Бывают моменты, когда ненавидишь весь мир. Считай, что у меня наступил один из них.

– Может, перестанешь упрямиться и скажешь, что произошло?

– Ты разговариваешь со мной, как с маленьким ребёнком.

Терренс улыбнулся, но отвечать не стал, из чего следовал вполне закономерный вывод. Да, именно так и разговаривает, но не считает свою тактику ошибочной.

Противостояние взглядов. Вот, что Мартин ненавидел всегда. Знал, что одержать победу будет не так сложно, достаточно лишь проявить немного настойчивости, и Терренс признает поражение, примирительно похлопает по плечу и удалится восвояси. Но сейчас перспективы, предлагавшие тратить время на игру в обмен многозначительными взглядами со старшим братом, его не привлекали.

– Лови, – произнёс сдержанно и бросил Терренсу телефон.

Будь, что будет, решил.

Если Терренс проявит чудеса ловкости и сумеет поймать, то пусть читает и делает определённые выводы. Если же упустит вещь, и она упадёт на землю, а экран покроется сетью мелких трещинок, значит, так тому и суждено свершиться.

Терренс поймал, щёлкнул клавишей, снял блок и принялся внимательно изучать послание Альфреда Брайта.

Мартину казалось, что вокруг горла затягивается невидимая петля. И никакой возможности свалить на какие-то посторонние факторы. Ни бабочки, ни галстука нет, ещё и верхние пуговицы расстёгнуты, а ощущения, будто дыхание спирает, и воздух стремительно заканчивается.

Терренс отвлекся от чтения, посмотрел на брата.

– Здесь написано что-то, способное привести тебя в бешенство? Если мне не изменяет память, то не далее, как год назад ты жаждал подобного исхода событий, а теперь…

– Знаешь, в такие моменты я тебя ненавижу, – усмехнулся Мартин. – Настолько ненавижу, что меня так и надирает пересчитать тебе все зубы, попутно выбив парочку-другую.

– Почему?

– Потому что твои попытки успокоить или подбодрить всегда пролетают мимо цели. Ты поздравляешь меня с поступлением в вуз на специальность, которую я считаю, образно говоря, концом света и смертью заветной мечты. Ты искренне радуешься свадьбе, которую я планировал исключительно ради очистки совести, позднее огорчаясь из-за её отмены, хотя на моём лице не промелькнуло и тени сожаления. А теперь недоумеваешь, что заставило меня взбеситься, прочитав сообщение, в котором чёрным по белому написано: тот, кого я люблю, уезжает в Манчестер. Буквально через несколько дней. Просто потому, что его отцу этого захотелось. И я должен принять это с улыбкой на лице и вселенской радостью в душе. Не имею права вмешаться, не имею возможности остановить, потому что они его родители, и именно эти люди принимают все решения. Им это официально разрешено – любой документ им в помощь. А я – никто. Он говорил, что уедет из Лондона, и я готов был к этому, но не так скоро. Они собирались отправить его на учёбу в Манчестерский университет, о столь стремительных переменах не было речи, но теперь…

– Любишь? – поражённо выдал Терренс, несмотря на то, что прежде и сам подобные догадки выдвигал, но не очень-то верил в реальность своих умозаключений. – То есть, ты и Кэнди?..

– Его зовут Кэндис.

– Но ты сам именно таким образом сокращаешь его имя.

– Терренс, – прозвучало с нажимом, сразу расставляя всё по своим местам, обозначая нужные акценты, позволяя уловить тонкости чужих привычек и особенностей общения.

– Какие сложности, – иронично заметил Терренс. – Как бы ни звучало его имя, сути это не меняет. Получается, что ты и мистер Брайт-младший… Между вами что-то было?

– Между нами много всего, – ответил Мартин, не вдаваясь в подробности, не желая ими делиться. – Было и есть.

– Ты, естественно, никому не сказал.

– Если это осуждение, то я нахожу его нелепым и вновь смею напомнить о событиях давно минувших дней. Ты тоже не отличался откровенностью и до последнего молчал о своих отношениях. Мне не стоит о своих и заикаться. Потому что мы не два влюблённых школьника с максимально понимающими родителями, готовыми принять и поддержать. У нас иной расклад, куда более омерзительный, с точки зрения окружающих. Это ведь так занимательно и многообещающе в плане скандальности. Как думаешь, многие воспримут новость нормально, без повышенного уровня истерии? Многие прослезятся, проникнувшись историей, и пожелают счастья? Или всё-таки большинство потребует моментальной отставки ублюдка, занимающего кресло руководителя и, несомненно, воспользовавшегося служебным положением, а академия получит ощутимый удар по репутации, которую столь тщательно оберегала, холила, лелеяла и поддерживала на должном уровне все эти годы? Есть идеи, каким способом мне следовало преподнести данную новость общественности? Может, я должен был появиться вместе с ним на одном из семейных или не очень торжеств, с удовольствием наблюдая, как вытягиваются лица у присутствующих? Получить одобрение от родственников? Разрешение? Найди вескую причину для обсуждения с вами моей личной жизни, и я признаю поражение, но пока придерживаюсь мнения, что наиболее подходящей тактикой поведения было молчание, а не демонстративное счастье, назло невесте, принявшей решение о расставании. Сможешь? Сомневаюсь. Не найдёшь ведь.

– Не осуждение, совсем нет. Я не потому спрашивал, – вздохнул Терренс, отдавая Мартину телефон. – Дело не в том, должен ты кому-то рассказывать о своих отношениях или нет, а в том… Может, однажды что-то где-то промелькнуло, это заметили, и так по цепочке пошло. Итог: его отец обо всём узнал, потому и ускорил процесс перевода в разы, наплевав на логику и рационализм. Хотя, сколько тут ждать? Несколько месяцев. Сущая мелочь, право слово. Чтобы сорвать человека с места, нужны веские причины. Разве нет?

– Когда речь заходит об Альфреде Брайте? Определённо – нет.

– Думаешь?

– Я видел и слышал достаточно, чтобы понять, как живёт этот человек и чем руководствуется в принятии решений. Исключительно своими желаниями. Гениальные идеи посещают его спонтанно, и он тут же кидается воплощать задуманное. Его семья как персональный театр марионеток, и он дёргает за ниточки. К тому же, тон письма вовсе не говорит об осведомлённости. Всё предельно вежливо и сдержанно. Он написал не Мартину Уилзи, а директору академии «Чёрная орхидея».

– Это разные люди? – спросил Терренс, без того догадываясь, какой ответ последует; можно было не уточнять.

Мартин посмотрел на него серьёзно, с мрачной сосредоточенностью и произнёс:

– Полярно.

– И что ты планируешь делать?

– Есть предложения?

Терренс покачал головой.

– Вот и у меня нет. Не думаю, что в ближайшее время меня осенит, и я моментально придумаю миллион вариантов решения задачи. Как ни прискорбно, но мне остаётся только одно. Смириться. Принять. Поблагодарить за то, что семья Брайт столько лет останавливала выбор на нашем учебном заведении, пожелать удачи на новом месте. Отпустить, если коротко. А потом стоять в аэропорту, провожая взглядом самолёт. Или на перроне, если они решат добираться поездом. Прикрываться газетой, играя роль начинающего шпиона и всячески демонстрируя незаинтересованность.

– Главное не проколоться и держать газету так, как нужно, а не вверх тормашками.

– Само собой, – усмехнулся Мартин и замолчал, не зная, что ещё добавить в сложившейся ситуации.

Взгляд вновь скользнул по ровным строчкам письма, выносящего вердикт его отношениям. Приговор, не подлежащий обжалованию. Мартин положил телефон в карман, понимая, что теперь руки занять нечем, и он чувствует себя потрясающе неловко.

– Мартин?

– Думаю, мне нужно побыть в одиночестве. Извинись от моего имени перед Элизабет, – произнёс, опустив ладонь на плечо брата; пара секунд, не более. – И прости, что сорвался. Сожалею. Но я действительно…

Мартин не договорил. Прервался на середине фразы и поспешил удалиться, оставив Терренса в одиночестве.

Ему нужен был тот самый эмоциональный взрыв, огромное количество адреналина, попытка вышибить один клин другим. Рискнуть, поставив на кон что-то достаточно ценное, и попытаться схлестнуться с судьбой в ожесточённом противостоянии. Обязательно выиграть.

В данном случае, он ставил свою жизнь.

Энтони Кларк знал толк не только в строительном бизнесе и длинноволосых блондинках мужского пола, последние несколько лет являясь ценителем одного конкретного экземпляра. В обозначенных выше пунктах он, несомненно, разбирался просто отлично, но ещё одной очевидной страстью школьного приятеля были автомобили. Он не коллекционировал их и не швырял деньгами, собирая солидный автопарк, но зато мог с лёгкостью получить звание ходячей энциклопедии, посвящённой машинам. А потому, когда речь заходила о покупке автомобиля, многие знакомые за советами обращались к нему.

Мартин бы тоже обратился, но у него необходимость в консультации отпала сама собой. Выиграть пари, и Энтони самостоятельно выбирает, на чём ближайшие несколько лет будет ездить младший из троих детей семьи Уилзи.

Выбрал.

Отлично постарался, надо сказать.

Мартин не смог бы подойти к решению вопроса лучше, практичнее и основательнее. Оптимальное сочетание дизайна и технических характеристик.

Будучи водителем крайне аккуратным, Мартин никогда не нарушал правил дорожного движения, но сегодня ему было наплевать на всё. Он использовал все возможности своего автомобиля, не опасаясь попасть в аварию, не боясь столкнуться на пустынной дороге с чужой машиной, стремительно вылетающей из-за поворота. Он вообще не придавал этому значения. Ничто, кроме письма, не могло привлечь его внимание. Ничто так настойчиво не лезло на первый план, затмевая собой иные события, происходящие в жизни.

Только это.

Одиночество, пустынная дорога и огромная скорость.

Попытки самоанализа. Провальные попытки, по большей части.

Что? Как? Когда? Почему так получилось?

Стоит однажды вмешаться в конфликт, разгорающийся между учеником и его матерью, чтобы жизнь изменилась до неузнаваемости.

Сегодня на редкость наивные рассуждения и обещания наглого юноши провоцируют смех, а завтра от собственного веселья не остаётся и следа, потому что постепенно накрывает осознанием, что его слова не ушли в пустоту. Они стирают границы, лишая воли, отсекая возможности сопротивления и отступления.

То ли импринтинг, то ли история о соулмейтах, то ли ещё какая-нибудь одиозная, несомненно, раздражающая, пафосная чушь, в момент ставшая реальностью.

В тридцать лет стоит иначе относиться к жизни. Уже нет шансов опустить глаза в пол, пробормотать неразборчиво, что не хотел ничего такого, попросить прощения и получить его, не прилагая большого количества усилий. Проворачивать подобные трюки реально в детстве. Чуть хуже получается в подростковом возрасте, но, перешагнув определённый рубеж – попросту нелепо.

Классификация несложная.

Всё понятно и просто.

Наваждение родом из прошлого, протянувшееся до настоящего момента.

Между вами что-то было?

Между ними километры переписок.

У них море воспоминаний, разделённых на двоих. Сотни украденных поцелуев, не меньшее количество мгновений, отмеченных мимолётным соприкосновением ладоней, продолжительными взглядами в пустых коридорах академии, сердцем, нарисованным в воздухе и звонким смехом. Пересечение в редакции газеты, пустующей и тёмной, сброшенные в огромной спешке на пол бумаги, неподатливая молния на брюках, входящих в комплект школьной униформы. И это неповторимое, кроющее с головой «Мар-тин», слетающее с припухших, искусанных, а потому слегка кровящих губ. Спонтанное свидание на смотровой площадке, ещё одно за пределами школы, старательно замаскированное под деловую встречу.

Напряжение в сотни тысяч ватт, бесконечное притяжение, сопротивляться коему бесполезно, потому что с самого начала понятно: спасения нет, и если этому наваждению суждено однажды прекратиться, то, пожалуй, финал его наступит лишь в одном случае. Когда оборвётся жизнь.

Между ними история с письмом, что бережно хранится в ящике стола несколько лет подряд, а не отправилось на свалку вместе с другим бумажным мусором, судьбы «Призрачных мальчиков», долгая дорога, наполненная переживаниями и бесконечной нервотрёпкой, тщательно скрываемой от посторонних глаз, вера в победу и заслуженный успех. История о принце, написанная в качестве благодарности тому, кто совсем не тянет на настоящую особу королевской крови, но, тем не менее, получил такой титул на страницах повести.

Между ними откровенные разговоры в предзакатной тишине, воспоминания о платке с инициалами, что до сих пор лежит в кармане школьной сумки, одного взгляда на который достаточно, чтобы вернуться в день знакомства. Под пальцами гладкая поверхность сломанного значка с дурацкой надписью, сделанной крупными белыми буквами на ярком, ядовито-розовом пластиковом покрытии и ещё сотни мелочей, из которых складывается повседневная жизнь. Как будто знакомая, но вместе с тем совершенно точно отличная от всего того, с чем доводилось сталкиваться прежде.

Между ними запреты, общественное обсуждение и осуждение. В перспективе.

Мартин пытался понять самого себя, неоднократно возвращаясь к тем утверждениям, что неизменно использовал в качестве неоспоримых аргументов. Думая о тех убеждениях, согласно которым он не думал о представителях своего пола, как о постоянных партнёрах, предпочитая таким образом вносить немного разнообразия, развлекаться и забывать. Он и это постоянное возвращение в мыслях к личности Кэндиса воспринимал в качестве временного умопомрачения – всего-то нужно найти похожий типаж, уложить этого человека в постель – пару-тройку раз, если понравится, а то ведь можно разовой акцией обойтись, – тогда вопрос одержимости волшебным образом исчезнет с повестки дня.

Тёмные волосы. Тёмные глаза. Не такое уж редкое сочетание, если на то пошло. Распространённее просто не придумать.

Их было двое. Они были разными.

Один – начитанный студент факультета философских наук, рассуждающий о Канте, Ницше и Кастанеде. С ним Мартин проговорил до утра, поняв, что в постели ничего не выйдет. Сразу выставлять за порог было как-то не с руки, и они сошлись на ведении дискуссии, тем всю ночь и занимались. Пили кофе и встречали рассвет в гостиничном номере, попутно выясняя истинную суть той или иной теории. Было интересно, но не более того.

Второй кандидат на роль разового любовника принадлежал к породе людей, коих принято именовать обыкновенными шлюхами. Определённый – что скрывать? – весьма откровенный наряд, специфичные – профессиональные – повадки, высокие сапоги с блестящим лаковым покрытием, вызов в подведённых глазах и посыл, что прочитывается без труда. «Как вы мне осточертели, толстосумы, желающие поглазеть на молодое тело». Приватный танец – одна цена, минет и всё остальное за дополнительную плату.